Январь месяц.
Праздник за праздником шествуют под сопровождение толп верующих и светских зевак. Рождество и святки рука об руку водят хороводы вокруг ёлок. Старый Новый год и Обрезание Господне, как два столпа ментальности православных россиян символизируют их двойную радость о начале пути к солнцу и прибавлению светового дня. А нарастающая, как ком, крещенская стужа, да чирикание бабушек о том, что надобно иметь водицу ту и другую — предваряют Богоявление и водосвятные молебны по всей икумени государевых царств.
В каждом храме, чтущих устав Православия, царит кишение воды и толпы. Даже люди, которые всё-таки в основном предпочитают церкви собственный уклад жизни, — на сегодня тоже здесь. Все, без исключения, — с пластмассовой тарой от импортной газировки и со жгучим желанием ухватить благодати в сыром виде — ждут своей очереди. Галдеж и споры, помимо святой воды в эти два дня, заполняют их резервуары по самое горлышко. Ажиотаж — как не воротись от неправдоподобия сцен, возникающих между претендентами на живительную влагу — напоминает о талонах и карточках в социальной сфере дефицита. Если б не поздравительные реплики батюшек, то можно было бы счесть раздачу Богоявленского и крещенского чуда с приобретением каких-то особых продуктов питания.
— Женщина, как можно. Побойтесь Бога. Усмирите — пыл и не топорщите локтей...
— И как вы это всё упрёте? Словно у вас не пара рук, а — пять...
— Эй, да не толкайся, говорю. В храм, чай, а не на рынок пришёл...
— Боже-Боже. Что творится? Спаси и сохрани. Спаси и сохрани...
— Ну-ка, осторожнее! В чём дело. Я Вас не пихаю и Вам не советую...
— Ой, смотри, допихались, парень горит...
— Батюшки, свят-свят, спина, как свечка...
И, вправду, от напора очереди, кто-то не удержал равновесие и угодил прямо на армию свечей, стоявших подле Казанской иконы Божьей Матери. Спина вспыхнула вмиг. Широкое пламя от правого плеча взмылось вверх, словно капюшон на голову. Молодой человек даже не успел понять, в чём дело, когда близь стоящие стали хлопать ему по загривку. Прошло не более пяти секунд — пламя сбили. Парень обернулся.
— Ну, повезло, ну, повезло, — причитали с разных сторон.
Он снял пальто на синтепоновой подкладке и стал рассматривать.
— Небось, насквозь прошло...
— Гляньте — не поранен ли?
— Да, нет, Слава Богу, цел...
Прожгло только пальто. Дырка напоминала по размеру и форме ладонь, только трёхпалую. Свитер даже не опалился. По спине, плечу и шеи расходилось тягучее тепло, словно пламя продолжало своё веселье изнутри, невидимо для окружающих.
На следующий день рыжебородый молодой человек о случившемся признался на исповеди иеромонаху Варсонофию. Тот ответствовал ему путано:
— Прими, как хороший знак. Дело такое, думаю, что Господь тебя, брат Георгий, на путь священства воззвал. А там посмотрим. Время покажет...
Странное истолкование Георгию не показалось однозначным. Над его сознанием всегда довлела двоякая перспектива. В его жизни двойственность положения была почти закономерностью. Так вышло и на этот раз. Некоторое время спустя, с одной стороны он испытал ряд ситуаций, которые красноречиво подтверждали слова о. Варсонофия, а с другой — категорически отрицали это пророчество.
Например, совершенно посторонние люди, будь то в метро, на улице или даже клирики на других приходах, куда являлся Георгий, то они — все, как один, принимали его за батюшку. Миряне — просили благословления и наставлений, а клирики, считая по ошибке его равным себе, иной раз на елепомазании удостаивали Георгия своим целованием. Но, в тот же момент другая сторона его горизонта души и сердца подверглась невероятным нападкам.
Помыслы просто одолели его. Искушения с маниакальной настойчивостью испытывали совесть Георгия, как пленённую в силки терзаний неразумную пташку. Он, утянутый в подвал пыток своего подсознания, томился неразрешимой мукой и болью. Терзания души были настолько плотскими, что их натуралистичность требовала от него чуть ли не — реального опыта подтверждений.
И тогда Георгий пускался искать согласия и тождества — внутреннего с наружным. Но поиск вовлекал его в потусторонние думы об иных существах таинственного бытия. Однако он продолжал. Так как он жаждал абсолютно полной правды о них и о себе самом, а не половинчатой.
Накал этой борьбы был очень велик и реальнее, чем личный иск суда над Потрошителями собственного сердца. Ведь, истец претерпевает от них только разорение и страх. Хоть он и сражается с ними, как подвижник на поле брани страстей и чувств. Но тут и там он обрекал себя лишь на устойчивое поражение. Ибо он — Георгий, словно накрепко привязанный к колесу своей судьбы — катился, как кочевник по дорогам и тропам дальнейших истязаний ума и тела. Он не оборачивался на нескончаемую череду искушений. Он, словно тёк лавою греха к подножью новой жизни, которую он чаял, но не распознавал среди множества иных, других ему кем-то когда-то предложенных жизней...
И с кем бы Георгий не делился о случившемся в праздник на Валаамском подворье, то все, посвящённые в суть дела, свои толкования сводили к двум интерпретациям. Дескать, эта история засвидетельствовала, что Георгий, либо — крещен Огнём. Либо, что этот прецедент — есть некая условная инициация, которая лизнула его языком ада, и, что теперь тело Георгия будет пытаемо иным огнём. Огнём гиеновых мук. В последнее — ему с каждым днём верилось всё больше и больше…