Психологические тесты или узелки на пекинской капусте.
Интерактивный роман.
Тесты, реализующие проективные методики тестирования, ставят перед тестируемым какую-либо неконструктивную, весьма «расплывчатую» задачу, которая допускает неограниченное количество потенциально возможных решений, ни одно из которых нельзя рассматривать как 100% правильное или неправильное. Тестовая задача формулируется нечетко, с использованием кратких инструкций и ограничений общего характера. Это побуждает тестируемого проявлять максимум фантазии при решении поставленной задачи.
Источник информации на http://tests.pp.ru/
Титульный лист (варианты для художника-оформителя на выбор).
Твердый переплет, малый тираж, эксклюзив.
Гламур, матовые страницы, ухоженные красавицы с перламутровыми телами, переплетены руки, ноги, лица сказочно прекрасны и тайна, тайна из-под длинных ресниц струится легчайшей дымкой. Вам чудится запах, и даже тепло маленькой коричневой родинки под царственным изгибом кисти. И что-то серебристое – прозрачное - пена кружев – возможно, жемчуг, камеи, – нервные пальцы, узкие стопы… отрешенность, необычность - волшебные птицы, прилетевшие под утро в ваш сон. Недоступные, как иглы инея на ветках деревьев зимним утром.
Серия pocket book, большой тираж, мягкий переплет, на обложке: безлунная ночь, у разрытой могилы раскрытый гроб с телом блондинки. Тело с выпуклыми формами и аккуратным макияжем. Почему-то на девушке только один босоножек. Возле гроба валяется лопата, несколько пустых бутылок из-под водки «Немиров» и пива «Балтика № 5». В правом углу печального пейзажа видны сигнальные огни уезжающего в спешке автомобиля, номерные знаки тщательно залеплены грязью. В окне автомобиля, немного сплюснутое, искаженное ужасом лицо приятного молодого человека, не без возможностей и с воспитанием.
Тираж и переплет не имеют значения. Обязательно - нестандартный формат книги, возможно эллипс.
Девушка читает книгу (цвет волос, глаз, бюст, длина бедра, одежда – значения не имеют). Она должна производить впечатление эрудированной, выдержанной, спокойной девушки. Название книги может быть видно, лучше, чтобы оно было на иностранном языке, или что-то энциклопедическое. За спиной девушки книжный стеллаж, на корешках книг явственно читаются названия классики мировой художественной литературы, так же, над книгами несколько картин, лучше чтобы это были подлинники Дали, Моне, Веласкеса. Сбоку от стеллажа мы видим раскрытый рояль, на нем подсвечник с оплывшей свечой, много нотных тетрадей, сборники произведений Брамса, Грига, Прокофьева. Рядом с читающей девушкой журнальный столик, на изящном серебряном подносе – кофейник и чашка из дорого фарфора – мы видим, что кофе только налит, и даже чувствуем его благородный запах. Эта картинка сама по себе помещена в рамку из «Черного квадрата» Малевича, по периметру которого несколько изречений японских мудрецов, написанных иероглифами.
Предложите свой вариант.
Вступление (авторское)
У каждого человека есть подобные загогулинки и узелочки в памяти. Характерно, что они завязываются и заплетаются независимо от желания. Не за них ли потом цепляются прославленные аналитики, чтобы расплести, распутать, растянуть на массивных надежных крюках нашу бесталанную жизнь? Может быть. Может… быть…
Чтобы стало понятно, что я имею в виду, приведу наглядный пример: берем пекинскую капусту, огурец, немного соли, зелени и сметаны. Измельчаем все составляющие, добавляем сметанку - взбить резкими взмахами двух вилок – салат готов. У него свежий весенний запах. Даже голова кружится. Первый раз такой салат сделал мой тогдашний «мужчина мечты». Дело было в декабре, мужчина был молод, неопытен, интеллигентен и до безобразия умен. Признаюсь, теперь уже не стыдно, хотя я и была старше его, так сказать «потрепанней», но иногда аж приседала от понимания – гигант рядом, глыбища! И было до иголок в икрах страшно, что в какой-то момент он поймет всю пропасть моего невежества, ужаснется, выдержанно промолчит и больше не позвонит ночью в Киев, задыхаясь от тоски и желания.
Слава Богу, он так и не узнал. А я на всю жизнь запомнила запах того салата. Так что теперь, для чего бы я не кромсала свежую пекинскую капусту, всегда невольно вспоминаю: декабрь, холодный пол в кухне и моего юного, воспитанного интеллектуала.
Но и не салат заставил меня впервые задуматься над этим ассоциативным феноменом. Это было на встрече выпускников года… не важно, какого года. Важно то, что мне мокро шептал в самое ухо пьянеющий одноклассник: «знаешь, я жену научил так же складывать носки, как ты мне показывала, и прихлопывать по ним. Ага, теперь, когда она мои носки стирает, я все время о тебе вспоминаю, представляешь!». Убейте меня, но так и не смогла вспомнить, где ему демонстрировала свой персональный способ сушки мужских носков. А вот видишь как, - ему запомнилось и накрепко со мной увязалось.
Вам никогда не приходилось задумываться о природе ассоциаций. Ведь большой спелый помидор не всегда вызывает образ стакана томатного сока в детском саду. А вот уже то, что вам представится первым, когда посмотрите на тугой красный бочок помидора - будет говорить именно о вас и только о вас.
Необходимо сразу оговориться, что в психологи я не мечу. Просто любопытно, вот что первое приходит на ум, когда тебе задают какой-то вопрос, и мне ли одной это приходит, и что бы сказал, все тот же психолог, если он это прочитает. Кстати, об этом лучше не задумываться – диагнозов на наш век хватит и без психологических портретов.
Вывод: текстом, написанным ниже, я пытаюсь найти единомышленников, которые выберут наиболее подходящий вариант ответа из предоставленных. Перечитала фразу, и ужаснулась, этот казенный словооборот уже дает право врачу уличить меня в психопатии, а читателю захлопнуть скучную книжку.
Не спеши, читатель, ты мне нужен.
Вступление (профессиональное)
Психологические тесты, представленные ниже, помогут Вам разобраться со своими и чужими комплексами, примириться с собой и победить вечное недовольство окружающими, обрести согласие в семейной жизни, научиться понимать и утешать своих близких, найти общий язык с коллегами по работе. Они помогут составить Ваш психологический портрет, в котором явно высветились бы основные черты Вашего внутреннего мира. Подобные тесты давно используются учеными, психологами, учителями и доказали свою высокую достоверность и их результатами не следует пренебрегать, если Вы хотите лучше разобраться в себе. Постарайтесь отвечать без излишних раздумий и выбирать тот вариант ответа, который наиболее соответствует действительности, а не тот, который нравится Вам больше, иначе это может исказить результаты теста. Приятного Вам тестирования.
Источник информации на http://tests.pp.ru/
«Рисуночный» тест: «Дом, дерево, человек».
- У вас есть электрокамины?
- Да, несколько видов, но масляные радиаторы пользуются большим спросом, они гораздо экономичнее, удобнее и…
- Нет, я его не дотащу. Покажите вон тот, за сорок восемь гривен.
- Пожалуйста.
- Я беру, касса в отделе?
Трамваи расползаются с привокзальной площади, как жирные медлительные гусеницы… спеленатый в пенопласт камин, придавленный сумкой с хлебом, колбасой и кульком разноцветных карамелек, сиротливо вжался в нишу.
- Доллары… рубли… евро… рубли… евро… доллары…
- Гривны есть?
- Есть, а что у вас?
- Ничего.
- Зачем же тогда спрашиваешь?
- Из любопытства… за державу обидно, родная валюта спросом не пользуется, или в рекламе не нуждается?
- А не пошла бы ты, барышня, погулять подальше?
Эх, она бы пошла, будь тех самых гривней побольше. Ирина достала новую сигарету. Тетка из динамика гнусаво напомнила, что скоро выходить под дождь. Ее голос был похож на нянькин – тетя Нюра тем же тоном говорила: «Ироды, кто опять полез в уголок к игрушкам, скоко раз говорено, что они для красоты стоят. Вы ж й-и-их в минуту изничтожите, байстрючье племя», и шлепала провинившихся мокрой тряпкой. Дети потом жаловались воспитателям, но те не спешили «разбираться» с фундаментальной тетей Нюрой – очередь из желающих работать в детском доме нянечками у ворот не выстраивалась. Кадровый вопрос бил больнее, чем мокрая тряпка.
Их детский дом был архитектурным чудом провинциального городка. После гражданской, кому-то из местных начальников пришла в голову мысль интернат для детей-сирот поместить в бывшем мужском монастыре. В отечественную разбомбили колокольню, но трапезная с узкими окнами и гулкими стенами – уцелела. Ее поделили фанерными перегородками, пристроили актовый зал, разровняли фундамент колокольни под спортплощадку, только могилы монахов порушить не решились, оставили покосившиеся кресты под яблонями. Правда, сторож – дед Михайло, божился, что вечерами видел приведения в длинных черных рясах. Это после шестидесяти лет атеизма! Когда строили канал Москва - Волга, оседлавший экскаватор Михайло Демидович, разворотил не один дом с куполами на пути «животворной влаги». Москва решала вопрос водоснабжения, Советы нуждались в электроэнергии, на «текущем моменте» проблема сохранения церквей не поднималась. А теперь, прожженный солнцем и табаком, балагур дед Михайло даже бледнел, рассказывая детдомовцам о ночных визитерах. В канун Пасхи, в чисто рубахе и новых ботинках, пошел в часовенку - свечку поставить, за упокой расстрелянных монахов. По дороге домой прихватило сердце, присел на лавку под старой яблоней, рвано выдохнул и… умер. Тихо упокоился сам, а так как родственников у него не было – не нажил, то и похоронили его за счет детского дома на монастырском кладбище, чтоб далеко не возить. За могилой тут есть, кому ухаживать: детей хлебом не корми, а дай кого похоронить или замуж выдать. Могила сторожа стала местом детского паломничества. Над ней клялись в вечной дружбе, выдергивая из земли колючий осот, шморгая носом… кого-то ненавидели. Приносили к кресту цветы, сидели, мечтали: каждый о своем, а вместе об одном - о маме. Она ведь найдется, придет, заберет отсюда туда, где есть дом, каждый день мороженное и телевизор в большой комнате.
После школы, Ирина закончила традиционное «швейное» ПТУ в областном центре, там у нее открылся талант закройщицы. Устроилась на работу в ателье, пошли заказы. В общежитии училища мягко намекнули, что пора бы и честь знать, - сняла маленькую комнатушку. Приоделась, купила в комиссионке шкаф и софу, зажила, одним словом. Только фантастического успеха, как у героини из сериала про мексиканскую портниху по имени Мария, конечно, не было. Наверное, не хватало нежеланной беременности для пущего озлобления и вгрызания в жизнь. Парни, конечно, были: с поцелуями после танцев в городском парке, с разговорами о вечернем чае и сбором разбросанной по полу одежды. Были и такие, которые сразу замуж предлагали, но Ирина медлила. Чего-то ей не хватало, не грело.
- Здравствуй, Ирочка… доченька… приехала…
- Приехала. Чего в темноте-то сидишь?
- Так опять, ироды, свет выключили. Экономят на людях. По два часа утром и вечером отключают. О, ты колбаску привезла! Дорогая, наверное, сколько стоит?
- Деньги. Холодно у тебя, я камин привезла… блин, его же в сеть не включишь – света нет.
- Сейчас чаю попьем - согреемся, газ то пока есть, не отключают.
Был чай с карамельками, бутерброды с колбасой, охи про незаботливое правительство и про сырую осень. Даже когда дали свет, Ира выключила лампу, оставив свечу на столе. Только обогреватель жег красными спиралями еще магазинную пыль.
- Что новенького-то?
- Ох, что может быть новенького? Устаю вот сильно… руки уже не те.
- Ты б работу бросила, давно на пенсии. Или денег мало?
- Денег всегда мало, ну брошу я работу, а дальше… целыми днями в хате сидеть? Лучше уж байстрюкам носы вытирать… ой, дура я старая, не слушай меня, доченька. Ты знай: я тебе дом отписала, к нотариусу ходила… оформила все по закону, как положено, пятьдесят рублей заплатила… так что, как помру потом все твое будет.
- Зачем мне «потом»? Потом не надо! Знаешь же, что не ради этой холодной хаты приезжаю!
- Не психуй, ишь, глаза выкатила, прям, как в детстве, когда орала, что хочешь куклу с полки. Я пока помирать не собираюсь… ты еще скажи, что любишь меня, ни в жизть не поверю. Зачем приезжаешь? Так мне про это знать не надо. Приехала, и ладно. Значит, нужно тебе. Хату отписала не за то. Сыну она – без надобности. Он еще в прошлом годе, когда был – сказал, что едет навсегда, там ему мой дом не нужен. Деньги оттуда только раз прислал… открытку на Новый год. Пишет, хорошо ему там… платят много… нашто ему халупа в селе?
- Может, он еще вернется?
- Нет… весь в отца. Тот ко мне прибился только из-за ноги своей… не будь культяпки – ему баба совсем ни к чему. Самотный он был, и Леша такой… от людей устает быстро. А матери старой, поди, поговорить захочется…
Тетя Нюра завсхлипывала… старая чужая женщина… холодная комната … сырые простыни. Ира не знала, почему ее так сюда тянет, в дом, откуда она рвалась в детстве, к няньке, которая лупила детей мокрой тряпкой, а теперь все время рассказывала о сыне. Не знала и не хотела знать. Просто приезжала, выслушивала, сочувствовала, помогала в огороде, ходила на могилу к сторожу… ставила свечки за упокой, сидела вечером под старой вишней у забора. Потом уезжала совершенно успокоенная и счастливая. Вдруг стало страшно. Что будет, когда тетя Нюра и в самом деле умрет? Куда ей ехать?
Бессонница учила Ирину мечтать. Заснуть не могла очень долго, никакие «домашние» рецепты в виде слоновьей арифметики или чая с медом – не помогали. Поэтому часто, в муках засыпания, Ирина мечтала: «вот вдруг у нее окажется много денег, 100 тысяч, например. И она обязательно купит большую современную квартиру, новую мебель. Нет, тогда, нужно не 100 тысяч, а 150. Чтоб точно хватило на жалюзи, большой холодильник и гладкие, теплые на вид полы. В ее новой квартире будет большой холл, кухня с массой безделушек, с новыми «кажнодневными» тарелками, с малюсенькими чашечками для кофе. В спальной комнате обязательно цветы и большое зеркало, и мягкий ковер. Ванна, большая, нереальная, - как яблони на Марсе, – где она мысленно развешивала огромные махровые полотенца, и халат в тон, и тапочки… а главное, в ее квартире обязательно будет кабинет. Там будут книги, стол, кресло, маленький столик, на котором будет стоять синяя фарфоровая чашечка, кофейник, пепельница. Там будет торшер и кот на подоконнике. Там она будет сидеть, читать, пить кофе, опять читать, думать, гладить кота за ушком, опять пить кофе, читать и дремать под теплым пледом…
Когда мечты Ирины доходили именно до этого теплого пледа – она засыпала.
Особенно уютными эти мысли становились в доме тети Нюры. Но, именно здесь, лежа на стылом белье, Ирина понимала: никогда! Разве только если удачно выйти замуж. Но от такой расчетливости Иру начинало подташнивать. Да ведь богатый муж может все по-своему в квартире сделать, на свои-то деньги. И жизнь начинала ей представляться бесконечным аттракционом, где ржавые машинки катаются по горкам разной величины, поднимаются вверх – ухают вниз – дребезжат, норовят развалиться, но неизменно возвращаются в самое начало пути, к доброй тете билетерше и колоколу на игрушечной платформе: все детки купили билетики? Все привязались ненадежным бутафорским ремнем безопасности? Все помахали ручкой родителям? Ну, можно отправляться в дорогу! Колокольный звон над ожиданием чего-то нового, неизведанного.
Под домом у тети Нюры росла кряжистая вишня. В прошлом году, весной, Ирина спиливала засохшие ветки. Нянька стояла внизу, командовала и разводила синюю краску, которой надлежало замазать свежие ранки на стволе дерева. Ирина пилила, потела, злилась оттого, что сухие ветки расцарапали колено, плечо, норовили выдрать глаз. «Зачем? Для чего?» - мучилась она вопросом. «Варенья поедим!» - мечтала тетя Нюра. «Вжик-вжик, вж-и-и-ик!» - радостно пела пила, поблескивая на солнце острыми зубьями.
Вишня молча прощалась со своими старыми ветками, готовила новые соки, и плакала синими смолистыми слезами.
Психогеометрический тест: насколько вы довольны жизнью? Не слишком ли вы беспокойны?
«Как все достало!
Каждое утро этот сраный музей, а все потому, что отец сказал: «нечем нам с матерью платить за твою учебу, мы свое отработали, теперь тебе пора». Сука! Отработал он! На материной шее отсидел, прикрываясь инвалидностью. По пьянке в молодости, на спор точил деталь и руку под фрезу засунул, правую, - пальцы оторвало начисто. Его потом из цеха на склад перевели, сторожем работать. А мать, по доброте душевной, ему с собой жратву в мешочек заворачивала, говорила: «пусть хоть с желудком потом не мается, и так сердешный, без руки живет». Дура! Он и спился, под эту закуску.
Хотя хорошо, что я работать в музей пошел, теперь есть за что шмаль покупать. Сегодня Колян обещал что-то новенькое подкинуть. Посмотрим, покурим… ха!.. наоборот, покурим – посмотрим.
Хорошо, что из института выперли, так что сразу к Кольке - отдохну. Может, сестра его тоже дома будет – дунем вместе.
Сестра у Коляна – супер! Сиськи большие, а сама худенькая. Да и с чего ей жиреть, все деньги на траву и ширку уходят. На той неделе у нее отмечали день рождения, я выпендриться захотел, купил букет роз и шоколадку, так она меня сутки материла, говорила: «лучше б соломки у цыганей взял», но цветы чё-то не выбросила. Потом, обкурившись, танцевала босыми ногами по розам, я ее стягивал со стола, меня заморочило, что типа она топчется по большим желтым змеям, которые ей ноги до крови кусают. Оксанка лягалась и ржала – ее сильно перло, Колян шо-то на гитаре бренчал, а я с галюнами воевал: день рожденья – праздник детства.
Блин, где этот лифт? Жрать хочется и покурить. Тьфу, дурак, баба Роза – экскурсовод хавчик предлагала, так я спешил сюда, отказался. Хорошая тетка, добрая, жизнь ее обидела, а она ничего – держится. Ни семьи, ни детей, допоздна в музее сидит. Семенович, сменщик мой, рассказывал - всех ее родственников немцы расстреляли в Киеве, а баба Роза спаслась, потому что в Москве училась. Прикинь, учеба, выходит, спасла от смерти. На прошлой неделе пирожки приносила, вкусные, поминала кого-то, обняла меня и чё-то носом захлюпала. Я пирожок ем, а она обнимается и говорит: «горькая судьба у тебя, Андрюшенька», так я чуть тем пирожком не подавился. Спрашиваю: «ты чё, баб Роза, где горькая?». Она головой качает и плачет. Хотя ведь, правда, я сладкое люблю, шоколадки, там булочки всякие, дак на них денег не напасешься, на шмаль не всегда хватает. ****ь, докатился, - даже старухи одинокие жалеют…»
Колян не обманул, шмаль оказалась знатная, и Андрей ушел с двух напасов. Вяло колыхалась штора, пепел сыпался на замызганные подлокотники.. Из черных динамиков скулил Лагутенко. Андрей подпевал «Троллям», бродил по хате, нашел на кухне недопитую бутылку пива – допил, сплюнул заматерившись – пиво было теплым и кислым. Смурнявый Колян ковырялся в носу, Оксаны дома не было.
«Пропадем насовсем, сгинем вдруг в океан… где ты Оксанка, пропала?.. где-то сученка, трахаешься... там... чуть капельку рассержена… тарелкой в меня кинули, а я далеко… Колян близко, я близко… ты – далеко, тарелкой – больно?.. летит тарелка, нельзя скушать… нет грушу – кушать, тарелка… тоже жратва… красавицы уже лишились своих чар… остались только мы на растерзание… нас хотят схавать… на тарелочке… ****ь, суки, не дамся!.. утек-а-а-ай… Колян бежим!… козлы, мы не закусь… Колян они нас схавают, в натуре, порежут на куски, Колян… как батины пальцы станок порезал… кто-то юморил от злости… батя, ты шутишь бля?… батя, нет!.. утека-а-ааай… батя, ты зачем?.. любил, меня гулять водил, шар показывал… на мосту… яблочко на тарелочке… катится… утека-а-ааай!.. КАТИТСЯ! УТЕКА-ааай!!!!»
Андрей, в один момент вскочил с кресла, побежал к открытой двери туалета, - упал, его начало рвать. Весь мокрый, сползая с заблеваного унитаза, он натыкался на большой чугунный шар, точь-в-точь как на мосту у Московской площади. В детстве Андрею казалось, что стоит чуть - чуть подтолкнуть и он покатится, но трогать его мальчик боялся: по тротуару ходили люди, шар мог их раздавить. Теперь этот шар подталкивал отец - он перекатывался по санузлу, метраж которого расширился, а батя раззевал рот с золотым зубом и пел «камни всегда возвращались назад… лучше лежать под охраной пыльной травы…» Андрей пытался отползти от шара за унитаз, но не мог оторвать голову от сливного бачка. Страшный шар, отбивая куски кафеля, накатывался …
Андрей, закрыв глаза, заорал.
Шар остановился.
Рядом с ним над унитазом появился Колян с перепуганной физиономией и дрожащими руками. Андрей, цепляясь за его штаны, потащил друга на себя, пряча его от шара…
Потом, в лифте он уперся руками в стену, плюнул на пожженный пластик и долго смотрел, как стекает пузырящаяся струйка… скрипящая коробка из гофрированного железа неспешно тащилась к центру… миновав горизонт, в минус. Туда, где с радостной легкостью Оксанка играла чугунным шаром в волейбол.
Тест – наблюдение. Зависит ли интуиция женщины от формы ее груди? Что именно помогает вам принять важное решение?
Она бегала по ступенькам вверх – вниз, быстрее, не опоздать, успеть, показать: могу, умею, сильная. Халат взмок. Шапочка оставила красную полосу на лбу, маска, зацелованная помадой, уныло помахивала завязочками в такт Настиному бегу.
Первое дежурство.
Конечно, суеты бы поменьше. Насте казалось: она должна показать сразу все, что знает и умеет, иначе ее примут за капризную девчонку, пришедшую в престижную клинику исключительно «по протекции и волосатой лапе». Ведь «почему женщины идут в хирурги? – потому что любят хирургов!» - так думает большинство мужчин - нехирургов и все мужчины – хирурги. Попробуй, докажи им обратное, - запаришься, особенно если личико смазливое, а фигурка той категории о которой говорят: «есть за что подержаться!». Вот Настя и бегала: то в приемное, то в манипуляционную, то в перевязочную.
Молодой ординатор Женя посмеивался, глядя на это рвение, и обещал взять ассистентом – назревал аппендицит. Но взять при условии: если она напишет ему протоколы операций за прошлую неделю. Настя согласно кивала Евгению Евгеньевичу и параллельно отвечала в телефонную трубку, - оттуда звали принимать нового пациента.
В открытое окно ординаторской залетали мухи, сонно распластываясь по журнальному столику, усыпанному крошками недавнего «перекуса». Философские колечки дыма стремились к центру потолка, уютно постукивали кости и фишки по нардовой доске, в общем, - работа кипела.
Ближе к вечеру аппендицит созрел и упал спелым плодом в руки опытного хирурга Евгения Евгеньевича.
- Настя, зови анестезиологов, пошли «мыться».
Эх, был бы у нее хвостик, - завиляла бы преданно: - Женя, я тебя люблю – ты лучший ординатор клиники! Хвостика не было, не завиляла – помчалась готовиться к таинству, по пути прервав чаепитие в отделении анестезиологии.
В предоперационной непривычно-режущим запахом садануло из тазика с раствором «муравьинки». Защипало глаза, Настя часто-часто замигала, отвернув лицо.
- Шо, кусается? – медсестра с недобрым взглядом.
- Немножко.
- Первая операция?
- Нет, я уже… прошлым летом,.. на практике, - Настя вдруг поймала себя на мысли, что оправдывается.
- Куда локти ложишь? Вот наберут молокососок, и в операционную. А ты потом учи их, как руки стерилизовать! Шоб ты знала, мне за это денег не платят!
Обвинение в неопытности больно резануло, но Настя решила не портить себе настроение в такой день.
В операционной с ослепшей на два плафона лампой Настя не замечала ничего, кроме раны и снисходительных глаз Евгения Евгеньевича. Правда, раздражало пренебрежение Сони, - та явно не любила женщин – хирургов, да еще начинающих. Она критиковала Настины узлы, не подавала инструмент в руку, сама норовила поработать зажимом.
- Ну, долго будешь изучать грязное белье? Снимай. Замечталась. И не уходи, поможешь больную на каталку переложить, - Соня была заведена еще больше, чем до операции.
- Сонечка, что-то вы сегодня не в духе, - Евгений Евгеньевич попытался сгладить острый угол, который норовил таки довести девушку до слез.
- Ох, доктор, будешь «не в духе», когда жарко, в боку болит, ваши интерны мечтают, заместо чтоб работу делать, как положено.
- Ну ладно, ладно, не ворчи Сонечка, - Женя с видом опытного в утешительных делах приобнял медсестру.
- Ой! – Соня оттолкнула миротворца.
- Да что с тобой?
- Говорю же, бок болит, вчера поскользнулась дома и об угол журнального столика ударилась, так что нечего обниматься – перекладывайте больную на каталку, инструменты убирать надо, у меня помощников нет.
Ночь проходила относительно спокойно. Люди не спешили решать проблемы со своим здоровьем радикальным путем – авось пронесет, в смысле попустит. После ужина, сдобренного врачебными байками, критикой доцента и весьма пошлыми анекдотами – дежурная бригада разбрелась «спать», оставив ответственному координаты своего местонахождения: кто громко, а кто и на ушко. Настя спустилась в приемное: ждать битые головы и вязать узлы на спинке стула.
В служебном туалете горел свет. Девушка слегка потянула ручку на себя – заперто. Она уже собралась уйти, как услышала невнятный шепот и стон за дверью.
- Кто тут?
- … м-м-ммм… больно…
- Что-то случилось? Вам помочь?
Под громкий стон щелкнула задвижка. На кафельном полу, без штанов, прислонившись к стене, сидела Соня. Она, как нечищеная рыба разевала белые губы, а руками держалась за левый бок.
- Настя… не могу… дышать…
После секундного ступора, девушка схватила медсестру под мышки, та заорала и вцепилась в унитаз.
- Дура… больно!
Не обращая внимания на вопли, Настя поволокла Соню на кушетку в клизменную. Откуда только силы взялись? Расстегнула халат: живот шарообразно вздулся, словно медсестра проглотила средних размеров арбуз. Соня металась, стонала, холодными и потными пальцами хватала Настины руки.
- … дышать… зови врача…
- Я сама врач, где здесь телефон?
- Далеко до врача… на посту… телефон… а-аааа!
В ординаторской хирургии никто не поднимал трубку. В реанимации сонно ответили:
- Алло.
- Здесь, в приемном, кровотечение, скорее всего разрыв селезенки, нужно срочно…
- Кто это говорит?
- Это интерн – Анастасия Сергеевна.
- А-аа, интерн… хм, а вы уверены, что там кровотечение? Вы ответственному звонили?
- Звонила, там никто не берет трубку, - Настя начала «нагреваться», - больной плохо, похоже на значительную кровопотерю!
- Не спешите с выводами, пусть ответственный посмотрит, потом и мы подойдем…
- Но здесь Соня, у нее шок!
- Соня? Какая, из операционной?
- Да.
- Идем.
Через пять минут нашли ответственного, через десять дали наркоз, а через два часа операционная медсестра лежала в реанимации живая, хоть и бледно-зеленого цвета. Санитарка оперблока, вынося Сонину селезенку в патанатомию, похлопала Настю по плечу:
- Молодец, вовремя посуетилась…
- Что?
- Вовремя в туалет захотела, говорю…
Настя устало посмотрела на румяную санитарку и побрела писать обещанные протоколы операций плюс два сегодняшних: аппендицит и удаление селезенки. Лифт дернуло, на секунду показалось, что застрянут. Мужик напротив схватился за карман пиджака, парень слева за девушку, санитарка за пирамиду из биксов, а Настя судорожно вдавила черную кнопку с цифрой четыре, и лифт поехал.
Медицинский тест: Здоровы ли вы душевно?
Это было очень похоже на последние недели беременности – ожиданием пропитывается даже воздух, даже наволочка пахнет как-то так, нетерпеливо пахнет. И ты ворочаешься, не можешь заснуть, потом не хочешь просыпаться, не желаешь чувствовать, что опять ничего еще не началось, а ведь уже должно было, уже вот здесь болело, и вот тут тянуло… и календарь.
Да, наверное, все дело было именно в календаре. И этот неродившийся ребенок, мучил ее призрачной датой. Второй из главных цифр в каждой биографии.
А всей биографии – одна черточка, прочерк, дефис, никакого многоточия, никаких филологических изысков. Математическая краткость и, возможно, точность. Хотя ведь никто не знает: когда это происходит на самом деле? Когда на самом деле рождается и умирает каждый из нас.
Свете повезло – она точно знала дату рождения. Было все именно так, как пишут в учебниках по акушерству.
Соленое и красное заливало лицо, она вынуждена была глотать это, двигаясь по узкому проходу, обдирая плечи, выкручивая суставы. Удавка на шее тянула назад, проход все теснее, свет заслоняли мутные потоки, а она не могла сомкнуть веки. Ведь отец учил ее нырять только с открытыми глазами. Светлана нырнула и плыла, но та плотная пуповина, которая осталась от прошлого, от внутриутробной жизни не пускала, не желала лопаться даже от нечеловеческого напряжения. Взрыв – крик – отслоение – отторжение - спеленали – укутали, отмыли лицо, даже улыбнулись, встречая…
Как они, в газете, это называли – теперь уже не важно: война, насилие, теракт, бомба, утечка газа, заказное убийство, бытовое пьянство, ошибка диспетчера, серийное изнасилование, отказ компьютера – не имеет значение. Ведь не имеет значения, какой по счету сперматозоид войдет в набухшую оболочку спелой яйцеклетки.
Главное – это было ее рождением, и она это помнила.
Место, где Светлана оказалась после своего рождения, называли больницей. Изредка слышала жалостливое: бедная девочка, сошла с ума, бедная…
Не верила, потому что она точно помнила, кто такие сумасшедшие, даже была с ними знакома до рождения. Был такой дед Василий из восьмой квартиры. Высокий, грузный, с неприятными отечными ногами, носками и одышкой. У него была то ли астма, то ли аллергия, но это не мешало ему собирать всех облезлых шавок на массиве, приводить к себе в однокомнатную квартиру, мазать им бока зеленкой, кормить овсянкой и сажать на длинный поводок из грязного бельевого шнура. Каждый день дед Василий выходил из подъезда в сопровождении семи-восьми дворняг, которые, путаясь в поводках, поскуливая, огрызаясь, шли прогуливаться. Маршрут состоял из трех мусорных контейнеров, пяти кленов и одного ореха. Дед Василий жил в состоянии постоянной войны с дворничихой, с мамашами на детской площадке, с бомжами и алкашами массива, с соседями на лестничной клетке. Соседи погибали от запахов дедавасиной квартиры, от скулежа и гавканья. Они грозились напустить на него санстанцию, милицию, коммунальщиков, налоговую и упечь его в психушку. Во время открытых военных действий все шавки разом забывали о межличностных конфликтах и вставали на защиту хозяина злобным лаем в сторону атакующего. Атакующий матерился, плевался и еще раз высказывал стопроцентную убежденность в том, что дед Василий - псих недоделанный и больница по нем плачет.
Была еще Лизавета из соседнего двора. Она игралась с детками в песочнице и делала пасочки. Лизавете было лет сорок, или пятьдесят. За ней приходила старенькая лысая бабушка и уводила плачущую Лизавету домой, пить чай с баранками и смотреть «Спокойной ночи малыши». Лысина у бабушки была особенная, в солнечный день кожа на ее голове светилась, поблескивала, а вокруг этой удивительной розовой лысины колыхалась дымка из реденьких седых волос. Это было похоже на рисунок из книжки под названием «Библия для детей» 1905 года издания. Там такие же лысины были у взрослых дядек в длинных белых одеждах. И лица у них были похожи – грустные, и как будто готовые ко всему.
Она точно знала, что Лизавета была сумасшедшей. Говорили, она такой родилась с самого начала.
Была еще школьная библиотекарша, но до душевнобольной она недотягивала. Хотя все ее за глаза называли «больной дурой», выразительно покручивая пальцем у виска. Школьников она называла на «вы», всех, без исключения. «Вы, Федор, «Чиполлино» мне вернули, но «Незнайка в Солнечном городе» за Вами еще числится, поэтому, я никак не могу выдать Вам, Федор, новую книгу». А семилетний Федор в носу пальцем ковыряет, шелуху на пол сплевывает. Она никогда не сидела на скамейке с другими, никогда громко не ругалась, любой сантехник мог ее обмануть, еще и выслушать сверху тысячу извинений. А вот сын у библиотекарши оказался настоящим сумасшедшим. Шизофреником. Его почти не видели - из больницы не выпускали. Говорили, что он там все время лежит и в потолок смотрит, не разговаривает, есть и пить не просит. Вроде бы ничего буйного в нем и нет, но именно его палата с дополнительным тамбуром, где все время дежурит крепкий санитар, а на окнах кованые решетки. Рассказывали, что в эту палату входить можно только по специальному пропуску. А чего к нему входить, если он все время лежит и молчит, есть не просит, ни на кого не реагирует, ничем не интересуется. Сумасшедший.
Если присмотреться, то сумасшедшими, дураками и молчаливыми идиотами была под завязку наполнена вся ее жизнь до рождения и после. И жить в этой тишине хорошо, просто жить. Ведь все было бы хорошо, если бы не календарь.
Раньше в ее жизни было много разных календарей. В одном, большом, были отмечены «всехние» Дни Рождения, семейные праздники, главные дни, важные периоды, начало отпуска, последний день сдачи отчета и всякое другое. В другом, маленьком календарике, бережно хранимом в кармашке кошелька, были зарисованы несколько дней в каждом месяце, чтобы было легче считать и не путаться на вопрос врача о первом дне последней менструации. Эти даты в кружочках были такими важными и необходимыми до ее рождения, и почему-то стали совсем не нужны после. Ее теперь интересовало только одно – какая дата будет стоять после войны, насилия, теракта, бомбы, утечки газа, заказного убийства, бытового пьянства, ошибки диспетчера, серийного изнасилования… или как там еще Это называли журналисты.
Поэтому, каждый день, который не стал последним, она вычеркивала из своей жизни как ненужный, бесполезный, бездарно загубленный.
Иногда в череде больничных процедур случались разнообразия. Вчера, после второй таблетки (невинно голубого цвета) Света лежала, зажмурившись, в ожидании привычной головной боли. Уже почти стала засыпать, как услышала гневное: «Да она что, дура, за идиота меня принимает? С какой стати я буду отдавать ей машину и квартиру, она что, их зарабатывала? Что? Ребенок? Она его сама хотела, этого ребенка, я был против... Я не Ротшильд, чтобы дарить бывшим женам квартиру и машину! А мне самому, куда прикажете, в дурдом пойти жить? С психами в палате ночевать?» Непонятно было, что его больше пугало – лишиться имущества или переночевать в палате рядом с тихими, самотными пациентами, уложенными спать заботливыми санитарочками.
Светлану после таблетки клонило ко сну. И в дремотном мареве привиделось из той, прошлой, жизни: дед Василий внезапно умер (то ли от астмы, то ли от аллергии), а собачий вой заставил соседей взломать дверь и заняться похоронами. Дедушку в старом покрывале выносили из подъезда, а все его облезлые подопечные, выстроились в одну шеренгу и… нет, не выли, они громко, навзрыд плакали, провожая своего кормильца.
Еще тихо плакала лысая бабушка Лизаветы, и, кажется, забрала домой одну совсем старую суку с катарактой на одном глазу. Собака уже не могла ходить, и сумасшедшая Лизавета выносила ее в песочницу, рассказывала деткам, что это ее щенок, что ей его подарили, что она теперь его мама, что они будут вместе счастливо жить…
Тест для супругов: доживем ли до серебряной свадьбы?
Брак Розамунды Витольдовны и Владимира Петровича был очень удачным, стабильным и крепким, так как строился на взаимном доверии и капитале. Но это со стороны. На самом же деле, в таком прочном на вид фундаменте, завелся маленький короед, вредный жучок, плесень, коррозия, которые исподволь, по чуть-чуть подтачивали столпы семейного благополучия.
А все дело в том, что Владимир Петрович был писатель. Успешный, нужно сказать, автор, который нашел своего героя и, не распыляясь на творческие поиски, основательно прорабатывал одну тему. Героем, а, вернее, героиней, была госпожа Корякина – одинокая женщина предпенсионного возраста, с гипертонией и старым ленивым котом по кличке Аванс. С этой одинокой госпожой все время что-нибудь происходило – то у нее пропадет Аванс, и она потратит всю зарплату на его поиски, найдет труп на чердаке дома, раскроет антигосударственный заговор с участием английской контрразведки. То к ней во сне явится ангел, испугает кота, у госпожи Корякиной заболит в боку, а в итоге, районный психоаналитик лишится места работы, так как у Корякиной откроется дар провидения и исцеления. Потом дар закроется, а Корякина по неосторожности и плохому зрению попадет под мимопроходящий трамвай, отделается легким испугом, но с ужасом обнаружит, что научилась левитировать. И так далее, и тому подобное. Фантазия Владимира Петровича оказалась бурной, поэтому читатель регулярно узнавал о все новых приключениях неугомонной Корякиной. Денежки за большие тиражи регулярно пополняли бюджет писательской семьи.
Что же тогда мучило Розамунду Витольдовну? Казалось бы – живи да радуйся. Но Розамунда, Роза, Розочка, «цветочек аленький», перестала спокойно спать, досыта есть и адекватно отвечать на ласки мужа.
Дело все было именно в ней, в госпоже Корякиной.
Писатели народ чудаковатый. Поэтому Розочка сперва уважительно относилась к тем священным мгновениям, когда ее муж, вдруг ни с того ни с сего замолкал, задумывался, уходил «в себя». «Пишет!» - шептала умиленная Розочка гостям за столом, или соседям в автобусе. Потом это стало немного раздражать, особенно, когда Розамунда Витольдовна попыталась представить себе эту самую Корякину. Та ей явилась в образе совсем не старой, полненькой (такой аппетитной) веселушкой, с ямочками на румяных щечках и постоянно расстегивающейся пуговкой на сдобной тяжелой груди. Вот эта самая пуговка и стала непрочным замочком на ящике Пандоры. Значит, вот все это время ее законный муж думает о другой?!
Настораживало и то, что Владимир Петрович упрямо не хотел выдавать Корякину замуж. «Понимаешь, Розочка, если она выйдет замуж – это будет конец всему, ведь пока она «в поиске» она интересна миллионам, а когда она уже «за каменной стеной» она будет нужна только мужу, да и то сомнительно, ведь сама знаешь, какой у нашей Корякиной «огненный» темперамент!» - и шел писать следующую главу.
А Розамунда Витольдовна хваталась за валериану, вспоминая блеск в глазах супруга при описании «огненного» темперамента. «Для себя бережет! Ни с кем делиться не желает! Изменник… и как это он сказал, замужняя женщина никого не интересует, только мужа, да и то – сомнительно… ах ты, мерзавец!» - и шла принимать приписанные гинекологом радоновые ванны.
Напряжение нарастало, Корякина постепенно заняла все мысли Розамунды Витольдовны, нависла над нею как гигантский дирижабль, весь укутанный в плотную ткань с маленькими пуговками. Дирижабль парил в небе, заслонил солнце и не давал Розамунде глубоко вдохнуть плоской грудью. Ей мерещилась спина Корякиной впереди каждой очереди, где бы она ни стояла. Именно Корякиной доставались новые лекарства в аптеке, лучшие туфли на распродаже, стиральная машинка со скидкой и ключи от блестящего лаком автомобиля в новогодней акции мобильного оператора. По ночам Розамунда Витольдовна следила за спящим мужем, и, когда тот начинал во сне улыбаться или сладко постанывать, тут же будила его, предотвращая супружескую измену.
- да что с тобой такое, Розочка?
- ты меня поменял на эту толстую дуру, - рыдала Розочка.
- Господи, ты о ком? – недоумевал писатель.
- о твоей ненаглядной Корякиной!
- что ты такое говоришь, это же моя работа!
- а ты брось ее, пиши о другой, или лучше найди себе героя - мужчину, и придумывай про него, а не про эту толстозадую скандалистку-у-у-ууу, - подвывала Розамунда.
- но я не могу о другой, я на эту настроен, понимаешь? – пытался объяснить Владимир Петрович.
- вот види-и-и-иш-ш-ш-шшшшь, - и Розамунда Витольдовна убегала в гостиную раскидываться на шелковом покрывале в «дикой тоске».
Однажды, Розамунде приснился сон, как будто она едет в переполненном вагоне метро и на одной из станций в поезд вталкивается пыхтящая Корякина. Розамунда неслышно просачивается ближе к ненавистному телу, сперва вытаскивает у нее из авоськи увесистый кошелек, потом ворует из кармана паспорт и льготный проездной. Каждое движение приносит Розамунде нестерпимые муки, потому что она так близко к округлостям и сладостям, от которых без ума ее собственный муж. Сперва она несмело поглаживает Корякину, затем начинает открыто домогаться, а когда та, в ужасе, пытается отстраниться, начинает ее избивать бейсбольной битой, припасенной именно для этого случая в дамской сумочке Розамунды. Корякина падает на пол, воет, беспомощно мельтешит руками в надежде смягчить неумолимые удары. Но Розочку не остановить. Она успокаивается только на конечной остановке, где Корякина превращается в бесформенный ошметок мяса и рваных тряпок. Розочка смачно сплевывает на останки Корякиной, бросает окровавленную биту и победительницей, под аплодисменты пассажиров, выходит на ярко освещенную платформу. Тело побежденной Корякиной поезд уносит в черный тоннель, салютуя последним печальным гудком.
На украденные деньги Розамунда покупает весь тираж новой книги о Корякиной и ритуально сжигает его в пепельнице.
Проснувшись утром, Розамунда Витольдовна обнаружила, что лежит в своей постели одна, в пепельнице тлеет какой-то листок, а муж, в задумчивости, смотрит из окна на розовеющий горизонт.
- Что случилось?
- Видишь ли… я подумал… а, может, мне и вправду придумать нового героя, есть даже одна идея…эта Корякина мне порядком надоела, тем более Букера и Антибукера я за нее уже получил.
- Конечно, любимый, ты же гений, ты придумаешь еще лучше, и тогда Нобелевка у нас в кармане!
Гастрономический тест: правильна ли ваша диета?
Приготовления начинались за неделю, а если подумать, то еще раньше.
Грелась вода, в холодной веранде начиналась стирка. Ни в коем случае не порошком и не хозяйственным мылом. Заранее готовился кусочек душистого банного мыла, в этом году на пачке было нарисовано зеленое яблоко. Мыло привозили дочки летом, когда приезжали помогать копать картошку. Баба Валя его припрятывала в скрыню, мыло изнемогало, томилось, почти задыхалось, придавленное тканью, сорочками, цветастыми платками, запахом нескольких десятков предыдущих мыл. Но вот приходило сизое утро, и оно освобождалось из душного заключения. Баба Валя аккуратно снимала обертку, подносила кусочек к носу, вдыхала, зажмурившись и причмокивая. Потом поглаживала мыло ладошкой. В большой жестяной балии разводилась теплая вода, и, бережно намыливая вышитый рисунок, баба Валя начинала стирать рушники. Каждый отдельно. Она знала свои узоры «в лицо», ночью могла наизусть повторить стежки и оттенки цвета, рассказать кто, когда, к какому празднику вышивал. Прополоскав, аккуратно развешивала их на обледенелой веревке во дворе, разглаживая каждый своими пожамкаными от времени пальцами. Морозец прихватывал остатки воды, и все рушники к ночи начинали искриться свежим льдом, как лаком. Вечером баба Валя снимала хрустящие полотнища и раскладывала их на теплой печи, предварительно расстелив чистую полотняную простыню. Рушники таяли, пахли зелеными яблоками. Под этот запах, она долго не могла заснуть, ворочалась, вздыхала, подбивала перьевую подушку, ходила пить воду на веранду.
Следующим днем баба Валя мыла полы. Полы скрипели, долго сохли, укрывались полосатыми «дорожками». После мытья приходилось немного отдохнуть, потому что сердце колотилось почти в горле, дышать становилось тяжко, и баба Валя шла прилечь на большую кровать с продавленными пружинами. Прежде чем лечь, она аккуратно отгибала край покрывала: «не подмять бы!». Задремывала. С фотографий, собранных по нескольку штук в одной раме, на нее, спящую, смотрели дочки, зятья, внуки, сваты и покойный муж Трофим. При жизни Тима был сух и немногословен, а с портрета глядел ласково, и немножко печально.
Потом были обычные ежедневные заботы – куры, собака Шарик, пойти взять молока у Татьяны - жидкое оно у нее, но ближе никого с коровой не осталось, - не забыть почистить клетку у единственного кроля Буржуя, сварить пару картошек для себя, отгрести от калитки снег, а то заледенеет, она и дверь потом не откроет…
Отужинав, накормив Шарика, баба Валя мыла руки с мылом (тем, что осталось от стирки), и начинала собирать рушники. Не спеша, взобравшись на табуретку (спасибо внуку, прочно сколотил), развешивала чистые вышиванки на рамы с фотографиями, на иконы в углу, на портрет любимого и немногословного Трофима. Длинные рукава рушника она растягивала на заостренной вербовой веточке, чтобы вышивка была видна полностью.
Топила грубку, вздыхала, грела чайник, заваривала чай из листьев смородины и мяты, выпивала таблетку с надписью «одну на ночь» - написала старшая дочка, она работала медсестрой в областной больнице. Потом снимала с экрана кружевную салфеточку, немножко смотрела, что показывали.
Ложилась по привычке рано, а еще от усталости, и потому что завтра нужно много чего сделать.
Следующий день начинался задолго до рассвета. Баба Валя растапливала грубку, подогревала молоко в большой алюминиевой миске с отогнутым краем (чтоб удобнее было прихватывать). В теплое молоко всыпала стакан сахара, добавляла немного простокваши. Из погреба доставала брикет дрожжей, завернутых в газету. Отмерив кусочек ножем, крошила в миску. Совком осторожно досыпала муку, размешивала с чувством: неторопливо, тихо пришептывая сокровенное, готовила опару для пирожков. Миску с густым, пахнущим брагой тестом баба Валя накрыла чистым полотенцем, укутала курткой и отправила на лежанку, - булькать.
Растопила в печи. Поставила на плиту полный чайник чистой воды и пошла в курятник.
Во дворе под ногами трещал снег, забор искрился от изморози. Ветки деревьев, густо покрытые инеем, потрескивали, роняли ледяные искры на пуховый платок бабы Вали. За стеной курятника было тихо. Приоткрыла дверь, круто настоянный на курином помете воздух ударил в лицо теплой волной, куры забеспокоились, зашуршали перьями. «Цып, цып, цып…», - позвала в темноту. Под руками струились мягкие перышки куриных грудок. «Вот эта, серая, она прихрамывает с осени,» - вытащила приговоренную на снег. Для удобства у двери всегда стояло полено, а под соломенной крышей курятника был припрятан топор. Привычным движением баба Валя перекрестила птаху, оглушила ее, потом одним точным ударом отрубила голову. Кровь - раскрытый испуганный клюв - агония крыльев - белый снег… баба Валя вытерла топор пучком соломы и отправила его на место. От лица шел пар, платок покрылся морозным ореолом, как короной. Зима в этом году настоящая…
Потом ошпаривала и ощипывала курицу, слушала, как булькает на печи опара, занималась утренними хозяйскими делами.
Весь день в печи полыхало и потрескивало. Баба Валя в чистой рубахе, раскрасневшаяся, вымешивала тесто. «Чем больше потеешь над ним, тем вкуснее пироги», - так всегда говорила ее покойница мать. Пироги, хлеб и булки у нее всегда были знатные. На все свадьбы в деревне печь каравай приглашали именно ее. А баба Валя, тогда еще Валюха с веснушками на курносом носу, как завороженная смотрела на сильные руки матери, на то, как ловко она взбивает вязкий ком, как обминает ему бока, как проворные пальцы щекочут и подначивают квашню, заставляя тучнеть и набухать небольшие шарики теста. На лбу и на переносице матери всегда выступал пот, она его сметала тыльной стороной ладони, обязательно вымазав волосы мукой: «о, опять посеребрило меня!» - широко улыбалась дочке и разрешала вымесить маленький калач.
«Ох», - вздыхала баба Валя, умаявшись от замеса и загрустив от воспоминаний. Наконец, тугой катыш теста был присыпан мукой, три раза перекрещен под «Отче наш» и вновь накрыт полотенцем. Пока тесто выстаивалось положенное время, баба Валя занималась начинкой. В глиняную миску насыпала рассыпчатого жирного творогу, добавила сахар, изюм и одно яйцо. Откинула на дуршлаг вишни без косточек (младшая дочка «накатала» целых пять банок в этом году, вишня хорошо уродила). В глиняной макитре потолкла мак, добавив к нему немного темного гречаного меда.
На противни выкладывала плотненько пирожки и рулеты. Чистым пером соседского гусака смазала каждый пирожок яичным желтком, «для корочки».
За пирожками пришла очередь «захолода». Долго укладывала в кастрюлю курицу, прибереженные с Покровы свиные мослы, крупные белые головки лука, солила, перчила.
Давно стемнело, дым из трубы стелился ближе к земле, выдавая морозную ночь. А баба Валя все еще куховарила. Пирожки с золотистым румянцем были укутаны в большой плетеной корзине. «Захолод», разлитый по мискам, остывал и переливался желтыми кружками жира. В каждую мисочку баба Валя добавила чесночок и красный перец. Для завтра нужно было еще подготовить картошку, молоко в глиняном глечике, намочить пшеницу. Орехи и изюм для кути были приготовлены заранее в пластиковой коробочке с яркой иностранной надписью.
От усталости начали зудеть веки, ноги отекли так, что мягкие тапочки стали натирать кожу, спину ломило и тянуло в боку. Но баба Валя даже радовалась этой усталости, так как чувствовала свою причастность к божественному таинству зимней ночи. «Богородица, чай, не меньше моего мучилась, и потом тоже сколько страдала, так что ж я в ее честь не могу один вечер устать?» - приговаривала баба Валя стягивая тапочки у постели. «Ох, таблетку «одну на ночь» выпить забыла, ну да ладно, завтра все подлечим…»
Наступало утро заветного дня. Почему-то Рождество бабе Вале нравилось больше, чем Пасха. Она даже себе боялась признаться, что считала этот праздник важнее и значительней. Конечно, раньше в деревне были большие гуляния. Были и щедривки, и колядки, и ночные службы в церкви. Дети ходили румяные от мороза и гостинцев, тащили в дом снег на валенках, за обедом почти ничего не ели, так как еще с утра объедались пирожками с медом и топленым молоком. Все было. А теперь по селу ходят только смурные зоотехники, колядовать на опохмел. К ним на дальний хутор и те не доходят. Но бабе Вале до них дела нет. Она праздник встретит, как положено. Только в церковь не пойдет, далеко стало.
И вот - первый свет в окна. Печь затоплена, кутя готова, под образами веточка калины, конфеты, мята. Баба Валя умывается, расчесывает седенькую косицу, закрепляет ее гребешком, аккуратно повязывает белый шерстяной платок с канвой из голубых цветочков. На стол устилается чистая скатерть. Из погреба достаются хрусткие маринованные огурчики, квашенная капуста, сочные полопавшиеся помидоры из маленького дубового бочоночка. Потом – мисочка холодца, горячая тушеная картошечка, хрен, подкрашенный свекольным соком. На уступе у печной заслонки в крынке готово топленое молоко. Оно томится под коричневой шоколадной корочкой. Пирожки в корзине. Баба Валя на лавке под образами, в чистом платке ждет, когда часы покажут время прихода автобуса из райцентра.
Скоро начнется праздник.
Социальный тест: можно ли Вас назвать душой общества?
Это было маленькое землятресение, микроскопическое. Его не зафиксировал ни один сейсмограф. Две тектонические плиты легонько коснулись друг друга острыми гранями, даже не царапнув, и плавно отошли на безопасное расстояние. В результате этой встречи, где-то в Евразии, в средней полосе, в одной точке атмосферное давление слегка снизилось, а в другой – поднялось. Родился маленький сквознячок и, на радостях от своего рождения, быстренько захлопнул всего лишь одну дверь. Потом сразу умер, потому что растратил все свои слабые силы.
«Ёперный насооооос… мать… ааааааааааа!!!» - крик Евгения глухо стучал в свежий цемент. Даже эхо ему не вторило по причине не очень большого пространства и мягкого земляного пола. Забетонировать пол планировали только через месяц, когда бригада строителей из Закарпатья, шабашившая у Жени на объекте, вернется на работу после майско-пасхальных праздников.
О том, что Женя затеял строительство, никто не знал: «сюрприз, мать его!». Деньги он потихоньку откладывал уже года три, частная юридическая практика – позволяла. Собирал деньги, покупал красивые глянцевые журналы, мечтал и прикидывал: «будет удобно, будет светло и надежно!». Потом появился рыжеволосый катализатор по имени Елена, строительство закипело. Женя ничего никому не говорил, в обстановке полной секретности встречался с дизайнером и бригадиром, почти ничего не контролировал, оплатив услуги контроля строительной фирме. Только шабашников нашел сам, посоветовал постоянный клиент – он своим новым домом остался доволен. Женя тоже был всем доволен… до сегодняшнего дня.
Он ведь так хотел сделать ПОДАРОК! Чтоб красиво. Ему всегда хотелось именно так – по правилам и красиво. Пригласить Елену на загородный пикник к годовщине знакомства. Предложить пройтись вон в ту милую рощицу, ой, смотри, какой дом! Ой, смотри, калитка открыта. Ой, а вот и розы, и шкатулочка, и перстенек с бриллиантом – тебе, все тебе, любимая!
И вот… приехал, блин, проверить, что происходит, если бригада не работает на участке. Готов пока был только фундамент, цоколь и стены первого этажа. Дверь, ведущая в подземный гараж - сделана на совесть, по всем правилам безопасности. Крепкая такая, металлическая: в подвале хранились все ценные стройматериалы - чтоб не растащили с участка. Евгений хотел взглянуть: не сильно ли пострадал после разгрузок-погрузок итальянский кафель.
Самое удивительное – в тот момент он как раз оглянулся. Оцепенело смотрел: дверь поехала вперед, уменьшая величину неимоверно синего весеннего неба. Щелк. Небо исчезло, отгороженное от Жени суперкрепким замком. А ключи остались в замке с другой стороны.
Когда Женя это осознал «единой и цельной клеткой мозга», раздалось сакральное: «Ёперный насооооос… мать… ааааааааааа!!!»
Истерика с криками продолжалась минут пять. Еще пять минут Евгений потратил на попытку потолкать дверь изнутри. Кричать было бесполезно, до ближайшего дома деревни метров триста. Телефон!!! У каждого современного человека есть мобильный телефон. И у Жени есть, конечно, а как же - лежит в кармане куртки, а куртка в машине, а машина за вагончиком строителей.
«Нужно успокоиться, нужно успокоиться и подумать, и придумать, и найти выход, он же обязательно есть, я же не могу вот так вот… сгнить», - Женю слегка передернуло и накрыло первой волной толстых мурашек. Они бесцеремонно расползлись по телу, покусывая под коленками, и заставили крепко-крепко охватить голову руками.
Темень вокруг была почти абсолютной. Гараж не предполагал естественного освещения, а искусственное пока не подключили. Облокотившись о двери, которые начисто отказывались пускать его в теплый мир других людей, Евгений стал успокаиваться и думать. Путь через дверь невозможен, взломать ее он тоже не сможет, а ждать, что кто-то подойдет к двери бессмысленно. Праздно гуляющих в округе было мало, и поживиться на участке почти не чем. Этот путь невозможен. «Как там говорил в октябрятских книжках мудрый лысый дедушка? - Мы пойдем другим путем! Пойдем, если найдем».
Вентиляция гаража была предусмотрена. Наверняка. Но Женя не знал где, и какая именно. Дырок в потолке не наблюдалось, сквозняка тоже. Вокруг плотные свежие стены, ящики с плиткой, несколько штабелей досок, мешки с цементом и еще чем-то. Темный сырой воздух, с запахом земли и безнадеги.
«ыыыыыыыыыыыыыыыы…», - отчаяние Евгения грозило перерасти в панику. Можно сделать подкоп, но чем? Так, так, Женя, соберись, это выход, это шанс! Пол же земляной: «милые мои лентяи «западенцы», выберусь – расцелую, за то, что не захотели заливать пол вчера вечером!» Тут ему страшно захотелось закурить. В кармане брюк обнаружилась почти полная пачка Marlboro и зажигалка. Вспышка света испугала его не меньше темноты. Прямо перед ним на голой стене заплясала горбатая тень. «Придурок, какой же я придурок!» - радостно запричитал Женя и начал выворачивать карманы. Нашлось: две бумажные салфетки, пластинка жвачки, швейцарский ножик, квитанция об оплате кабельного телевидения, деньги, вышеупомянутые пачка сигарет и зажигалка, - не густо. К этому скарбу он добавил часы, тоже швейцарские и какие-то, очень неуместные здесь, в этом черном месте.
«Значит, будем копать,.. чем? Инструменты… в вагончике или здесь? Скорее всего, в вагончике, или все-таки…», он ползал между ящиками в поисках лопаты или чего-то заменяющего ее, натыкался на острые углы, царапал ладони, изредка подсвечивал – экономил. Никакой лопаты не нашлось. Зато на импровизированном столе из досок он нашел остатки праздничного ужина строителей. Запасы пополнились ценнейшими вещами: почти полной бутылкой минералки, консервной баночкой из-под «Шпрот в масле» (шпрот не было, а вот масло радостно поблескивало), крупными хлебными крошками на грязной газете. Рядом со «столиком» оказалось пять бутылок из-под пива «Балтика» - три были безнадежно пусты, а вот на дне двух оставалось немного пива. Есть Жене пока не хотелось. Хотелось выбраться отсюда, как можно скорее.
Лопаты не было. Думал: чем ее заменить? Попытался разбить бутылку, но классической «розочки» не добился. Бутылка разлеталась, оставляя в руках у Жени беспомощное узкое горлышко. Швейцарский ножик и два обломка итальянской плитки были единственным орудием, которое, хоть и с большой натяжкой, могли служить Жене ключом к свободе.
«Так, Женя, успокойся, все будет хорошо, все должно быть хорошо, тебе есть к кому идти… ситуацию ты оценил, теперь давай, Женечка, думай, где тебе начинать копать? Ага… рядом со стеной, так… так… а с какой лучше?». Евгений пытался прикинуть, как выглядело строение снаружи, где стояли «козлы», где чан для цемента. Он вспомнил, что рядом с домом кирпич и щебень были выложены двумя большими кучами. «Не хватало еще, копать – копать и под кирпич влезть, блин, а с какой он стороны был? Точно не возле дверей. Ага, но возле дверей уже сделали цементную отмостку… блин… там копать нельзя, а вот напротив дверей, что там? Вроде бы ничего… туда строители в туалет бегали, кстати, о туалете… блин-блин-блин».
Утоптанная земля нехотя поддавалась изящному ножику. Женя отвлекал себя мыслями. Он представлял, как выберется, как приедет домой, отмоется, выпьет чашку горячего какао и позвонит Леночке, успокоит: «да, жив, жив – здоров, нужно было срочно уехать… куда? Да так, по делам, пока коммерческая тайна, но я же вернулся!» Приехать к ней, и обнять, и наблюдать: вот она варит кофе в маленькой турке, слушать: вот она уютно посапывает, значит - уснула, выйти на балкон и закурить… курить, кстати, хотелось почти постоянно. Женя экономил, переводил мысли на другое: кто будет о нем волноваться? Лена, конечно, потом – мама, отец, брат, бабушка. На работе всполошатся, отменят переговоры, отложат контракты, ехидный зам шефа – Куракин - несказанно обрадуется пропаже главного конкурента. Преданная Несса, немецкая овчарка, будет отказываться от еды, положит длинную морду на коврик и станет грустно смотреть на входную дверь – день, два, три… черт подери, столько, сколько он будет грызть, ковырять, кромсать слабым ножиком эту утоптанную землю.
Когда часы показали ему глубокую ночь, Женя решил отдохнуть – хлебнул пива, покурил… есть по-прежнему не хотелось. Он прилег на доски, закрыл глаза. Пахло свежей сырой землей, смолой и ванильным мороженым. Темнота вокруг дышала, жила, двигалась и существовала отдельно от пленника. Она присматривалась к нему, с опаской, настороженно, ожидая подвоха. Женя был непонятен темноте – хаотично двигался, вспыхивал светом зажигалки, суетился и чертыхался. «Нужно заснуть, обязательно нужно заснуть», - думал он. Но доски давили в спину, пиво нервно булькало в животе, а мысли… мысли накатывались и накрывали ошалевшего от событий Евгения. «А ведь нам завтра на концерт!» - вспомнил он. Два билета лежали на туалетном столике у Лены. Два бумажных пропуска в сверкающий мир мехов, бриллиантов и женских глаз. Концерт был камерный, публика сплошь эксклюзивная, и Женя, еще вчера, испытывал всплеск гордости, что он один из них, - избранных, допущенных «до». И вот, вместо волшебного вечера – кислое пиво, хлебные крошки, удушающая темнота. А он так любил наблюдать, как Леночка собиралась «в люди». Задолго до выхода она принимала ароматную ванну, тщательно «чистила перышки» и выпархивала в спальню розовая, свежая, укутанная только в прозрачные кружева пеньюара. Потом долго подбирала белье, чулки, украшения. Вертела головкой, как маленькая птичка, зорко оценивая все выигрышные ракурсы того или иного колье или серег. Вдруг Жене подумалось, что до завтра он точно отсюда не выберется, и билеты пропадут… или не пропадут?
Музыка. Там наверху для людей звучала музыка. Скрипки и валторны, переливы арф, рулады фортепиано. Там женщины, шали и пеньюары, улыбки, шутки, там они слушали эту волшебную, неповторимую музыку. Жене захотелось плакать. Он вскочил, зашагал взад-вперед, зацепился за что-то, больно ударил коленку и, вместе с матом, брызнули слезы. Чтобы успокоиться, он опять принялся копать, царапать, отбрасывать комья земли. Он выберется отсюда, обязательно выберется, и будет вспоминать этот ужас со смехом.
Как-то Женя не заметил, что больше не смотрит на часы. Время перестало его интересовать. После сна отчаянно ломило спину, болела шея, саднили пальцы, которые он расцарапал во время сооружения подкопа. А еще пришел голод. Крошки с газеты он аккуратно стряхнул в консервную банку, размешал и медленно съел. Запил остатками пива. Есть захотелось еще сильнее. Он позволил себе сделать несколько долгих глотков минералки. Не помогало, черт-его-бери-совсем- в бога-душу-мать: ни хрена не помогало! И темнота не становилась светлее, наоборот, она сгущалась, плотно сжималась вокруг Жени и подначивала: а ну? А как ты дальше? А сможешь? Женя старался.
Итальянская плитка быстро крошилась, он доставал из пачки новую, разбивал о выступ стены пополам и острым краем продолжал копать. Свою работу он разделял на периоды: между водой и сигаретой. Пытался спать, но мешал голод и нарастающая боль в истерзанных руках. Женя поджег квитанцию и несколько купюр, чтобы осмотреть ранки – некоторые из царапин начали нагнаиваться, возле поломанного ногтя вздулся красный бугор, он болел дергающей болью, мешая работать.
Подкоп постепенно увеличивался, а силы таяли. Он все меньше вспоминал о Лене, о работе, о маме с папой. Даже голод терзал не так сильно. Хотелось лежать с закрытыми глазами, дремать, убаюкивать боль. Темнота давно перешла из противников в союзники, укрывала его и баюкала: отдохни, угомонись, успокойся, все пройдет, все проходит… и тогда Жене приснился сон: что его подкоп провалился в длинный подземный коридор. Дорога в коридоре была широкой, стены земляные, запотелые, а потолок терялся во мгле и тумане. Женя вывалился из своей норы на мягкий пол тоннеля. И сразу понял, что нужно идти вперед и все будет хорошо. Вокруг слышались нестройные постукивания, шорох, отдаленные крики, но это не пугало Женю. Он увидел, что из стен тоннеля то тут, то там появляются люди. Они выползают из своих узких проходов в свободу коридора, отряхиваются, улыбаются и идут вперед. Некоторые здоровались с Женей, похлопывали по плечу. Одна девушка угостила его большим красным яблоком. Вдруг они увидели путника, идущего им навстречу. Это было удивительно, все расспрашивали: как там? Куда идешь? Радовались. Кто-то достал бутылку вина – отпраздновать встречу, общий разговор разбился на несколько разных тем, потом начались шутки, песни, кое-кто даже запританцовывал. Отметив, отвеселившись – рукопожались, похлопали по плечам и продолжили путь, каждый в свою сторону. Дальше встречные прохожие стали попадаться все чаще. Сперва им радостно улыбались, потом просто здоровались, потом перестали обращать внимание. И тут коридор стал сужаться, да и встречных прибавилось. Жене приходилось уже протискиваться, раздраженно покрикивать и отругиваться в ответ на претензии пешеходов, идущих в другом направлении. То тут, то там вспыхивала драка. Одежда на нем порвалась, тело болело, и Женя понимал, что вот тот момент, когда он уже не может сделать шаг вперед, рядом плотно лежат люди, извиваются, ползут в заданном направлении. И он решил прорываться вверх, к крыше тоннеля. Зубы разрывали чью-то мягкую плоть, Женя по-змеиному двигался всем телом. Уже было все равно кого убивать – «своих», или тех, кто шел «навстречу», главное – выжить, выкарабкаться, дохнуть чистым воздухом. Он вылез, выгрыз себе дорогу вверх, пробил крышу тоннеля и … очутился в новом пустом коридоре, не зная, в какую же сторону ему теперь идти.
Женя проснулся, над головой гремело и бабахало. Первая весенняя гроза. Полновесные капли стучали по бетону, шуршали, шипели, отстукивали немыслимое и радостное. Женя представил себе, что он подставляет лицо дождю, что смывает грязь, что жадно пьет чистую воду. Но от этого блаженства Евгения отделяли несколько сантиметров бетона и полтора метра прочного фундамента.
Подкоп увеличивался, приходилось тратить время на укрепление стен – он их выкладывал плиткой и подпирал досками. Дождь принес неожиданный подарок – из земли полезли длинные жирные дождевые черви. Он собирал их в консервную банку и ел по нескольку штук. Первый червяк, конечно, шел с трудом, Женю тошнило и выворачивало, но на третьем-четвертом дело наладилось.
Грозы зачастили, в подвале стало ощутимо сыро – Женя мерз, пытался соорудить костер из досок, но они были пропитаны какой-то хренью и не загорались, а тратить драгоценный газ из зажигалки не было никакого желания. Перевал через фундамент Женя отпраздновал тем, что допил пиво и съел весь запас червяков из банки. Последнее его не пугало, так как опять где-то далеко рокотало, а, значит – новые червячки потянутся к свету, а вместо этого угодят к Жене в желудок. Очень болели руки, нарыв под ногтем прорвало жидким сладковатым гноем, стало легче. Постоянно мокли мозоли на ладонях, сукровица мешала работать, а от сырости у Жени начался насморк, саднило горло.
Он почти уже не вылезал из подкопа. Даже спал в нем, согнувшись, скрючившись в неудобной позе. Подкоп сросся с Женей, стал его второй кожей. Озноб и кашель выматывали его, несчастный проваливался в сон-бред, где ему снилось всякое, вперемешку. Стал слышать голоса. Разные. Но чаще других слышал голос бабушки, которая ложилась с ним, с маленьким Женечкой рядом, укрывала одеялом, ласково шептала слова, их нужно было запоминать: «отче наш иже си на небеси да святится имя твое да придет царствие твое…». Маленький Женечка запоминал, повторял за бабушкой, засыпал после кружки парного молока с пенкой и дня на воздухе мгновенно и сладко…
А по крыше бабушкиного дома колотили то гром с молнией, то спелые яблоки, а тот, который «на небеси» ласково улыбался в углу из-под вышитого рушника…
Собственно тест.
Представьте себе, что в руках у вас четки с гладкими можжевеловыми шариками, что за окном – дождь, выпит чай, электричество отключили – пришлось зажечь свечи и выключить телевизор.
И вот вы сидите под старым пледом, смотрите - тени на потолке, перебирает теплые шарики.
Вы поверите, что все персонажи реальны?
Вам захочется продолжить каждую историю, завершить ее, придумать свой финал?
Вам станет грустно, когда придуманный финал не спасет героя?
Не кажется ли вам, что все герои когда-нибудь встретятся?
Встретятся с вами?
Отвечайте.
А я пойду варить кофе. Вечер холодный, и опять же, дождь… хочется подумать о всепрощении и почитать Ахматову, свет у меня пока не отключили.
Эпилог (на правах рекламы географического общества).
В детстве, мне всегда хотелось иметь большую подробную карту Советского Союза, чтобы огоньками обозначить на ней те места, где находятся мои близкие и друзья. Едет, например, моя подружка в Крым с родителями отдыхать, а на карте розовый огонек плавно перемещается из Киева в Симферополь.
Знаете, теперь я почти уверена, что такая карта где-то обязательно существует.