Действующие лица:
Семейство Конте:
ОТЕЦ (синьор Бернардо Конте, банкир, 50 лет)
МАТЬ (синьора Сильвана Конте, 35 лет)
СЫН (Антонио Конте, 17 лет)
ДЕДУШКА (очень старый)
ДЯДЯ УРБАН (брат синьора Бернардо, кардинал)
ДЖОВАННИ (брат синьоры Сильваны, 30 лет)
Прислуга семьи Конте:
ШОФЁР (Рокко Беневенто, 45 лет)
СЛУЖАНКА (Мариза д`Ареццо, 20 лет)
Друзья семьи Конте:
ТАРДЕЛЛИ (синьор Массимо Тарделли, промышленник)
КРИСТИНА (дочь синьора Тарделли, 16 лет)
ГРАФ (синьор д`Ареццо, отец СЛУЖАНКИ)
КОММУНИСТ (синьор Алессандро)
БЕЗДОМНЫЙ (профессор Бруно)
Семья Росси:
СИНЬОР РОССИ (Франческо Росси, рабочий)
СИНЬОРА РОССИ
ОРНЕЛЛА (очень красивая девочка со светлыми длинными волосами и голубыми глазами тринадцати лет)
ПОЛИЦЕЙСКИЕ, МОНАХИНИ и другие незначительные персонажи.
Действие происходит в роскошном особняке семейства Конте. Милан, начало 21 века.
СЦЕНА 1
В плохо освещённое помещение прокрадываются двое мужчин в чёрных костюмах. Они с трудом тащат большой серый мешок, завязанный верёвкой. Мешок сильно извивается и дёргается, из него доносится девичий визг. Мужчины кладут мешок на пол, один из них (несмотря на почти полный мрак, он в тёмных очках) открывает люк, спрятанный под ковром, затем они вновь берут мешок и небрежно бросают его вниз. Вопли из мешка прекращаются. Мужчина в тёмных очках вытирает пот со лба, закрывает крышку люка и прикрывает её ковром.
МУЖЧИНА В ТЁМНЫХ ОЧКАХ: Вот дрянь, чуть не перебудила весь дом! Надо было чем-нибудь заткнуть ей глотку. Или дать по зубам.
ВТОРОЙ МУЖЧИНА: Нет, нет, не стоит беспокойства. Спасибо, на сегодня ты свободен. Завтра можешь хорошо отдохнуть, ты понадобишься мне только к вечеру.
МУЖЧИНА В ТЁМНЫХ ОЧКАХ: Как скажете, синьор. Доброй ночи.
Мужчина в очках бесшумно исчезает через входную дверь, а другой мужчина на ощупь, но достаточно уверенно, находит дверь в глубине помещения и, негромко хлопнув, осторожно заходит внутрь.
Немного погодя из другой двери в глубине появляется женщина в ночной рубашке, держась левой рукой за голову и слегка массируя её, неуверенно продвигается, цепляется за какой-то предмет мебели, что-то гремит, и растворяется в темноте. Где-то вдалеке слышится старческий кашель.
СЦЕНА 2
Богато обставленная гостиная. На стенах висят дорогие ковры, картины, гобелены. Все предметы обстановки говорят о богатстве и респектабельности – стол, стулья, диван, люстра, фортепиано и т. д.
В гостиной одна дверь ведёт на улицу, две другие – в смежные помещения.
За роскошно сервированным столом сидят ОТЕЦ, ТАРДЕЛЛИ, ГРАФ и КОММУНИСТ. Они едят изысканные блюда и пьют коллекционные вина. Рядом стоит СЛУЖАНКА, подкладывающая в тарелки изысканные блюда и подливающая в бокалы коллекционные вина.
В углу рядом с окном стоит патефон и огромный старый двенадцатиламповый радиоприёмник. Около него в кресле-каталке с тростью в руке спит ДЕДУШКА. Достаточно громко звучат арии из итальянских опер.
ТАРДЕЛЛИ: Не понимаю, почему рабочие не перестанут ходить на работу, а однажды просто не ворвутся ко мне в офис, изобьют и выкинут в сточную канаву? В то время как я сижу с вами и разговариваю, запивая наши мысли коллекционными винами и заедая изысканнейшими блюдами, производство ни на минуту не останавливается, они пашут в три смены.
ГРАФ: Ничего не хочу сказать, но что бы они делали в свободное время, если бы мы делили прибыли поровну среди всех и радикально сократили количество рабочих часов в неделю?
КОММУНИСТ: А что делаете вы?
ГРАФ: Ну, я – это другое дело. И вообще, причём здесь я, речь сейчас не обо мне. Насколько я понимаю, вы ратуете за освобождение от трудовых обязанностей широких слоёв населения. Но чем же тогда мы сможем занять этот самый многочисленный пласт общества, ответьте мне?! Они просто деградируют от безделья, разве это не очевидно?! Их совсем не интересуют биржевые операции, внешняя политика, даже современное искусство кажется им слишком непонятным. Мы же не можем каждый день устраивать карнавалы и проводить футбольные матчи. Я, конечно, слышал, что уже сейчас в компетенцию науки входит замена людей на роботов на многих уровнях производства и в сфере услуг, но в кого, в таком случае, превратятся люди – в стадо безмозглых футболистов и распущенных пьяниц? Нет, я во многом не согласен с Энгельсом, но наш друг из Коммунистической Партии поправит меня в случае чего, – именно труд сыграл одну из важнейших ролей (КОММУНИСТ утвердительно кивает с набитым ртом) в эволюции высших приматов. А посему, именно наши предприятия, синьоры, способствуют дальнейшему развитию человека, как биологического вида, что бы вы там не говорили…
ТАРДЕЛЛИ: Но я всё же не могу взять в толк, какого чёрта они ежедневно ходят на мою фабрику, получая от меня жалкие подачки, когда я только курю дорогие сигары в своём кабинете, и разговариваю по телефону. Почему они не придут и не скажут: «А почему бы тебе не постоять вместе с нами у станков, жирный ублюдок?!».
ГРАФ: Да эти пролетарии сами и пальцем не пошевельнут, они даже не в состоянии самостоятельно поднять свой пресловутый булыжник, чтобы запустить его в нас.
ОТЕЦ: Вот и я говорю, ведь раньше они как-то бунтовали, организовывали восстания, неужели сейчас их некому отправить на баррикады под пули полицейских, слезоточивый газ и водомёты?
КОММУНИСТ (запивая вином кусок дичи): Не всё так очевидно, синьоры. В нынешней ситуации…
Слышится приглушённый вопль.
ГРАФ: Мне показалось, я слышал какой-то визг. Или стон, не могу разобрать…
ОТЕЦ: Мария, выключи, пожалуйста, музыку. Не обращайте внимания, пластинки очень старые, наверняка какой-то дефект.
СЛУЖАНКА вынимает пластинку из патефона, ДЕДУШКА моментально просыпается, громко кашляет и чмокает губами.
ГРАФ: Благодаря своим родственным связям, уму и приверженности старым традициям мы оказались на вершине социального положения и не можем просто так отойти в сторону (повторно раздаётся приглушённый то ли крик, то ли плач, никто не обращает на него внимания). Мы взвалили на себя огромную ответственность и платим за это большую, заметьте, цену. Кто-то же должен стоять выше, чтобы видеть больше. Чтобы понимать глубинный смысл причин, разбираться в структурных взаимосвязях, прогнозировать последствия. Кто-то ведь должен управлять процессом в целом!
ОТЕЦ: Да это по силам любому безграмотному грузчику, даже моей жене, если поставить её на ваше место (ДЕДУШКА кашляет почти без перерыва).
ТАРДЕЛЛИ: Кстати, как её самочувствие?
ОТЕЦ: Спасибо, как обычно.
ДЕДУШКА заходится в кашле и громко чихает. Затем чуть тише кряхтит. ОТЕЦ в раздражении поворачивается к нему, потом делает знак СЛУЖАНКЕ. СЛУЖАНКА вставляет в патефон пластинку, немного сокращая звук. ДЕДУШКА мгновенно засыпает.
ОТЕЦ: А помнишь, Алессандро, в студенческие годы мы всегда ходили на демонстрации, не пропускали ни одной, устраивали бучу?
КОММУНИСТ: Конечно помню, только не понимаю, что там делал ты?
ОТЕЦ: Как что? Я боролся, я искал выходы, я протестовал, наконец! Я даже пошёл против собственной семьи. Если бы тогда отец не заморозил мои банковские счета и не перестал оплачивать мою учёбу, я бы раздал все деньги беднякам, а также долю моего наследства, а сам бы пошёл работать учителем в глушь, на Сардинию, на стройку, да хоть куда…
КОММУНИСТ: Ты и так мог это сделать. Особенно после того, как родственники лишили тебя материальной поддержки.
ОТЕЦ: Но мне показалось это таким несправедливым, то, как они поступили со мной. И я сказал себе, ты должен сделать вид, будто принимаешь их условия, а когда придёт время вступить в права наследования, вот тогда!..
ТАРДЕЛЛИ: И что тогда?
ГРАФ: Действительно – что?
ОТЕЦ: Синьоры, мне больно слышать подобные обвинения, тем более от вас. Разве я не выделяю достаточно средств на нужды твоей партии, Алессандро? Разве ж я не вкладываю деньги в профсоюзную футбольную команду, и не я ли открыл в прошлом году четыре хосписа для неизлечимо больных по всей провинции и реабилитационный центр для наркоманов? И потом, синьор Тарделли, почему я должен отдавать своё имущество в одностороннем порядке. Вот если бы все думали, как я. Давайте соберёмся вместе и договоримся, что мы готовы добровольно расстаться с большей частью денежных активов, движимого и недвижимого имущества в пользу народа Италии, да что там – давайте сразу переведём все наши капиталы на счёт ООН, пусть они сами распределяют их, как хотят. Я буду двумя руками «за»! Что скажете, синьор Тарделли?
ТАРДЕЛЛИ: Отличная идея! Давайте выкурим по сигаре.
ОТЕЦ: А пока я выпишу тебе чек, Алессандро. Рабочий класс не обязан ни в чём нуждаться. А в нас – тем более.
ТАРДЕЛЛИ, ГРАФ и КОММУНИСТ неспешно закуривают, СЛУЖАНКА суетится, ОТЕЦ делает запись в чековой книжке. Входит МАТЬ, ещё довольно молодая, очень красивая женщина с усталым, полусонным взглядом.
ГРАФ (поспешно встаёт, целует ручку): О, добрый вечер, донна Сильвана! Вы как всегда…
ОТЕЦ (нервно перебивает): Надеюсь, сегодня тебе удалось выспаться, дорогая?
МАТЬ: В общем да, но как-то не вполне. Прошу извинить меня, синьоры, я прилягу ещё ненадолго. Приятного вечера.
ОТЕЦ: Что значит «как-то не вполне»? Ты ведь проспала одиннадцать часов подряд. Ты опять пила эту дрянь?
МАТЬ: Без этой «дряни» я бы уже давно сошла с ума, милый, и тебе хорошо это известно. Простите. Мариза, будь добра, поднимись ко мне через полтора часа (уходит).
СЛУЖАНКА: Хорошо, донна Сильвана.
ТАРДЕЛЛИ (пуская дым): А ведь я помню вас с Сильваной, мой дорогой Бернардо, когда вы едва познакомились. Что делает с нами время…
КОММУНИСТ: А что мы делаем с ним? Нет, дело не во времени, к тому же, это понятие относительное.
ГРАФ: Опять вы со своими научными парадигмами. Что же тогда абсолютно?
КОММУНИСТ: Очевидно, наши заблуждения…
ОТЕЦ (поднимает глаза, вырывает листок из чековой книжки): Алессандро, этого должно хватить на месяц. Я тоже закурю, с вашего позволения. Так о чём мы с вами говорили?
Пластинка на патефоне перестаёт играть. ДЕДУШКА просыпается и тростью тыкает в двенадцатиламповый приёмник. Общество за столом создаёт гипертрофированную завесу из сигарного дыма. Наконец, ДЕДУШКЕ удаётся включить радио. Идёт передача на исторические темы. В какой-то момент фоном становится итальянский гимн. ДЕДУШКА начинает делать робкие, но упорные попытки подняться с места. Общество за столом не обращает на него внимания и, как ни в чём не бывало, продолжает беседовать. Завеса дыма немного рассеивается.
ТАРДЕЛЛИ: Ещё можно объяснить, почему рабочие не громят мою фабрику, всё-таки они привыкли к ней. Не будет же нормальный человек устраивать беспорядки там, где он проводит почти полжизни.
ОТЕЦ: Отчего же, в юности я почти каждую неделю устраивал дебоши в своём доме. Впрочем, нашей семье было очень легко возмещать ущерб.
ТАРДЕЛЛИ: Однако я не понимаю, синьор Конте, почему хотя бы раз в неделю в ваш банк не приходят с целью ограбления?
ОТЕЦ: А я никак не могу взять в толк, почему инкассаторы не берут деньги в мешках прямо из фургонов, и не едут отсюда в страны третьего мира с хорошим климатом, где с такими-то богатствами они бы стали уважаемыми людьми.
КОММУНИСТ: А полицейским вообще проще всего – у них вполне легально имеется оружие.
ГРАФ: Не знаю, как они всё это терпят? Как можно курить дешёвые сигареты и пить ту бурду в барах на окраинах города? Хотя если бы даже половина посетителей этих ужасных заведений вдруг протрезвела и оторвалась от спортивных телетрансляций, мы бы не сидели в этой вызывающе роскошной обстановке и не рассуждали бы об абстрактном перераспределении благ. Вам должно быть известно, что выброс на потребительский рынок огромных сумм наличности спровоцирует неконтролируемую инфляцию. Что будет с мировой экономикой, если каждому бедняку мы вручим толстую пачку крупных банкнот? Нет, увольте, синьоры, но мы не вправе допустить такое, мы не можем так поступать, если у нас есть хоть капля ответственности за будущее. Нам не нужны какие-либо революционные потрясения. Никто ведь не будет спорить, что со времён античного рабовладения и даже по сравнению с эпохой феодальных отношений средневековья простой народ стал жить в десятки, если не в сотни раз лучше. И всё это произошло эволюционным, так сказать, путём. Чем устраивать бесполезные кровавые заварушки, следует изучать историко-философские закономерности.
КОММУНИСТ: К сожалению, вы правы, граф. Вся беда заключается в том, что в современном нам обществе постиндустриального типа обывателю не грозит смерть от голода, его просто так не выкинешь на улицу, и у него ещё имеется достаточно времени и средств на примитивные развлечения. И сейчас, когда во всей исторической перспективе я вижу самый благоприятный момент для кардинального переустройства всей системы социальных отношений без кровопролитной борьбы, обывателя волнуют лишь сплетни о соседках, продавщицах, официантках и телеведущих, да место его любимой команды в турнирной таблице. К моему великому огорчению, только соседние места за барной стойкой могут связать сейчас двух незнакомых людей. Больше ничего.
ОТЕЦ: А что связывает нас?
ГРАФ: Во-первых, – мы знакомы. Во-вторых, – мы пьём одни и те же коллекционные вина. Вы же не станете пить в гараже со своим шофёром.
ОТЕЦ: Я оценил вашу иронию, граф, но должен заметить, что общаюсь со своим шофёром, почти как с равным.
ГРАФ: Это другое дело. Вы стараетесь показаться слишком демократичным.
ОТЕЦ: Я не стараюсь, это на самом деле так.
В этот момент по радио гимн Италии звучит особенно громко и без слов диктора. После долгих попыток ДЕДУШКИ встать с кресла-каталки, у него, наконец, получается выпрямиться почти в полный рост и простоять несколько секунд с одержимо-прекрасным выражением лица. В кульминационный момент он с грохотом падает на пол. Общество за столом переключает внимание на инцидент. СЛУЖАНКА подбегает к ДЕДУШКЕ, поднимает его, заботливо усаживает в кресло.
ОТЕЦ: Мариза, кажется, в ваши обязанности вменяется внимательно следить за регулярной заменой пластинок в патефоне.
СЛУЖАНКА: Я ужасно виновата, синьор Бернардо. И потому на этой неделе я не вправе рассчитывать на единственный выходной.
ОТЕЦ: Не стоит драматизировать ситуацию, девочка моя. Я вижу, со стариком всё в порядке, пусть он отдохнёт в своей комнате. Никто не собирается отбирать у тебя неотъемлемое право на отдых, записанное в трудовом кодексе.
СЛУЖАНКА: Благодарю вас, синьор. Впредь такого не повторится (увозит ДЕДУШКУ).
ГРАФ: Не чересчур ли вы снисходительны к моей дочери, синьор Конте?
ОТЕЦ: А разве может быть иначе, граф? Мариза – славная девушка и не заслуживает плохого обращения.
ГРАФ: Мариза выросла такой славной, потому что не знала свою мать. Впрочем, меня она тоже редко видела. Что, однако, не помешало…
ОТЕЦ (немотивированно перебивая): А теперь извините, я должен вас покинуть. Неотложные дела.
Не обращая внимания на гостей, отодвигает коврик, открывает люк, спускается вниз. Появляется СЛУЖАНКА, помогает гостям одеться и провожает их до двери. Затем она убирает со стола, снизу слышится шум, приглушённый крик, неразборчивые ругательства. СЛУЖАНКА невозмутимо заканчивает уборку, уходит.
СЦЕНА 3
В гостиную входит МУЖЧИНА В ТЁМНЫХ ОЧКАХ и в чёрном костюме, нервно переминается с ноги на ногу, не решаясь присесть, бессистемно рассматривает мебель, гобелены и картины. Через некоторое время открывается крышка люка и появляется ОТЕЦ. Волосы взъерошены, лицо покрасневшее, поцарапана щека, галстука нет, рубашка распахнута на две верхние пуговицы.
ШОФЁР: Как всё прошло, хозяин?
ОТЕЦ (в ярости молча смотрит на него).
ШОФЁР: Я же говорил, надо было дать ей по зубам.
ОТЕЦ: Да тише ты, не ори. Где ты взял эту грязную потаскушку, эту вульгарную девку? Не смотри на меня так! Она уже давно не благоухает чистотой, это переработанный материал, вторичное сырьё, понимаешь? Она сама в этом бесстыдно призналась, когда я назвал её квинтэссенцией целомудренной красоты, пытаясь вкрадчиво соприкоснуться с ней и ощутить свою эфемерную сопричастность.
ШОФЁР (тихо и смущённо): Не понял, о чём это вы?
ОТЕЦ: О том, что она рассказала, как с девяти лет не имела сил огорчать соседских мальчишек, и они даже отдавали ей за это все свои мизерные деньги, полученные от родителей на кино и сладости. Но теперь у неё есть парень, и она будет хранить ему верность, представляешь?
ШОФЁР: Она так сказала? И вы поверили ей на слово?
ОТЕЦ: А что мне оставалось делать? Она визжала, отбивалась и царапалась, а я противник насилия. Я ненавижу его.
ШОФЁР: Странно, она не похожа на вульгарную девицу, на грязную потаскушку, как вы изволили выразиться. Мы следили за ней целый месяц, прежде чем предъявить вам. Да, у неё бедные родители, живущие в неблагополучном районе. Её отец – обыкновенный рабочий на химическом комбинате, а мать присматривает за её младшими братьями и сёстрами, их у неё – целых восемь. Но эта девочка хорошо училась, я лично узнавал её оценки у одной училки с выпуклой попкой - такой следует вести физкультуру, а она, оказывается, была математичкой - представившись дядей с юга. При этом она успевала помогать матери по дому и ходить в музыкальную школу. Но им нечем было платить за учёбу и ей пришлось бросить. Её ни разу не видели в компании молодых людей, так с кем же она могла потерять невинность – со своими прыщавыми одноклассниками на перемене?
ОТЕЦ: Знаю, как она помогала по дому, – обслуживала целый квартал малолетних бандитов. Так как же тебе удалось заманить её сюда?
ШОФЁР: Всё просто, я подошёл к ней после уроков и угостил конфетой. А потом пообещал отвезти в такое место, где их целый мешок.
ОТЕЦ: И что, она согласилась?
ШОФЁР: Как видите!
ОТЕЦ: Постой, ты хочешь сказать, что эта распутная девка, которую уже в девять лет вскрыли, как банку с консервированными ананасами, села к незнакомому мужчине в машину и поехала за мешком конфет? Я правильно всё расслышал?
ШОФЁР: Но именно так всё и было!!! А уже в машине я подсунул ей конфету с наркотической начинкой, и она отрубилась. Извините за бестактность…
ОТЕЦ: Нет, не извиню! Я же просил найти невинное создание, добродетельную и скромную, ангела во плоти, с ясным и наивным взором, как вот на этих картинах – вот, смотри (тычет шофёра в висящие на стенах картины и гобелены)! А ты кого притащил? Да лучше бы ты отправился в свою деревню.
ШОФЁР: Откуда же я знал? Мне что, в следующий раз притормозить у детского сада?
Из комнаты выходит СЫН. Одет в рваные джинсы и потёртый свитер, волосы немного отпущёны. ОТЕЦ и ШОФЁР замолкают.
СЫН (непринуждённо): О чём это вы? Планируете ликвидацию конкурента или похищение?
ОТЕЦ: А ты собрался на костюмированный бал или, переодевшись в тряпьё, рассчитываешь ходить инкогнито по рабочим кварталам?
СЫН: Нет, я иду на вечеринку в дом синьора Тарделли. Кристина сказала, что отец уехал по делам в Турин, и будет весело.
ОТЕЦ: Может, тебе нужны деньги?
СЫН: Нет, Кристина сказала, что выпивки и еды полно. Кстати, па… А можно мы как-нибудь соберёмся у нас в подвале?
ОТЕЦ: А что тебе там делать?
СЫН: Извини, я случайно подслушал, как мама рассказывала по телефону своей подруге…
ОТЕЦ: И что она рассказывала?
СЫН: Да так, ничего… Ну, я побежал. Чао!
ОТЕЦ: Чао, сынок. Смотри, только не злоупотребляй закусками.
СЫН уходит.
ОТЕЦ (удручённо): Сейчас стало так много генетически-модифицированных продуктов… Не знаешь, чего от них ожидать… Пошла какая-то странная мода… или они думают, что на всё человечество не хватит естественной пищи? Да я бы каждый день ел одну мамалыгу, чем давиться свининой из сои. Хорошо, что у нас в большом количестве есть настоящая свинина. И отменные сыры у нас тоже есть, и паста, и равиоли, и морепродукты, – пожалуйста, ешь сколько хочешь. Купи в специализированном магазине и объедайся, если тебе это нравится.
ШОФЁР (задумчиво): Да.
ОТЕЦ (после некоторой паузы): А почему ты в этот час ходишь в затемнённых очках? Солнце уже давно зашло. Ты что-то скрываешь от меня? Да сними же их, наконец!
ШОФЁР (нехотя снимает очки, под глазом у него огромный синяк).
ОТЕЦ: Что случилось?
ШОФЁР: Как вам сказать… я ехал к вам и вдруг заметил тифози «Милана». Они вели себя вызывающе, пели песни, орали речёвки, размахивали флагами. Я вышел из вашего бронированного автомобиля и сделал им замечание, однако они цинично проигнорировали его. В общем, я преследовал их до самого бара, куда они убежали всей толпой, побросав от страха всю клубную атрибутику, сорвав с себя спортивные майки и трусы. Я сжёг их флаги, я порвал их трусы и майки на биллионы кусков и облил чёрно-синей краской. И даже когда из бара выбежали тридцать человек с ножами, дубинками и кастетами в ненавистной красно-чёрной форме я рассмеялся им прямо в лицо и сказал: «Не было ещё такой команды, которая смогла бы взломать настоящее интеровское каттеначчо!».
ОТЕЦ: Я ведь всегда говорил тебе, это пошло – болеть только за одну команду. Видишь, к чему это приводит. Тебе лучше снова надеть очки.
ШОФЁР: Конечно. Так как мы поступим с этой девчонкой?
ОТЕЦ (думает): Ещё не знаю. Понимаешь ли… видишь ли… ты наверное думаешь, что это извращённая блажь состоятельных псевдоэстетов?
ШОФЁР: Да какая мне разница.
ОТЕЦ: Ты думаешь, это отклонение от нормы…
ШОФЁР: Господь с вами, хозяин, чего же здесь ненормального? У нас в Калабрии об этом не стали бы и говорить.
ОТЕЦ: Но давай вспомним историю, литературу!
ШОФЁР: Давайте!
ОТЕЦ (берёт со столика книжку): Что мы читаем во всемирно-известном сочинении Бокаччо (листает страницы)? Вот, без всяких задних мыслей здесь написано: «… где он женился на одиннадцатилетней красавице». А сколько было Лауре, когда её полюбил Петрарка?
ШОФЁР: Откуда мне знать. Причём здесь какой-то Петрарка?
ОТЕЦ: А Элоиза и Абеляр?!
ШОФЁР: Кто?
ОТЕЦ: Или старый добрый Чарльз Доджсон вместе с крошкой Алисией Лидделл… не говоря уже о Джульетте. Но эта избито и банально.
ШОФЁР: Вспомнил. Ещё эта, как её, – Лолита!
ОТЕЦ: Лолита? Зачем ты приплёл сюда Лолиту? На редкость неудачный и пошлый пример. Меня бы вырвало в её обществе.
ШОФЁР: Извините.
ОТЕЦ: Помню, как я впервые встретил свою жену. Ей не исполнилось ещё и шестнадцати, но четырнадцать давно минуло. Вот это была настоящая красота, скажу я тебе, без косметического налёта, воплощённый архетип романтического образа из лучших произведений искусств. Конечно, уже тогда в ней можно было бы различить едва угадываемые признаки ещё не начавшегося увядания, заметные лишь человеку с утончённым вкусом и намётанным глазом. Я увидел её в театре, на какой-то очередной громкой премьере, я не помню… я ходил в галереи, музеи и концертные залы не для этого. Она была вместе с родителями и младшим братом. Как она смотрела на всех этих кривляющихся актёришек… а я даже не взглянул на сцену, я смотрел на неё. Я подошёл в антракте, и через полгода мы совершали свадебное путешествие на моей яхте. Пришлось подделать ей документы. Я выкупил её родителям их же поместье, заложенное за долги, и подарил им, поэтому они были только рады такому быстрому развитию наших возвышенных отношений. Но разве можно теперь узнать в этой апатичной женщине, сидящей на таблетках, ту милую девочку, ради которой я не раз нарушал действующее законодательство?
ШОФЁР: Но донна Сильвана и сейчас очень хороша. Не будь она вашей женой…
ОТЕЦ: А знаешь, хоть ты и неотёсанный громила, а вот чтобы поговорить с кем-нибудь по душам, выпить, так – по-простецки… а пойдём-ка на кухню, съедим по большой тарелке обыкновенных макарон!
ШОФЁР: Сочту за честь.
Встают, идут к двери, ОТЕЦ панибратски обнимает ШОФЁРА за плечо.
ОТЕЦ: Пойми, самая главная трагедия в жизни – это даже не невозможность познания принципиальных основ бытия и даже не физическая смерть тех, кого мы привыкли любить. Главная трагедия – это ускользающая свежесть пятнадцатилетних девочек. И прежде всего – свежесть, как понятие скорее метафизическое, категория, относящаяся более к области духа, нежели чем, скажем, к сугубой телесности; трагично утрачиваемое свойство первозданной чистоты восприятия мира. Глубоко ошибочное мнение, будто вся прелесть их возраста заключается в том, что в этот момент своего развития они напоминают готовый распуститься цветок, что они – пока нераскрывшаяся возможность стать ещё чем-то более прекрасным. Это великое заблуждение, друг мой. Они никогда не смогут быть более прекрасными, чем в период своего становления. Именно в этой замечательной обманчивости заключено всё их очарование и прелесть. Они обещают стать ангелами, но превращаются в глупых, раздражённых, уставших от жизни сморщенных старух.
ШОФЁР: Понимаю. К сожалению, все мы подвержены этим разрушительным процессам. От них страдают даже камни и звёзды (уходят).
СЦЕНА 4
Подвал. Пустое помещение, тускло освещаемое лишь одной лампочкой без абажура, свисающей с потолка. В углу на полу на корточках, обхватив колени, сидит девочка и плачет. Рядом с ней валяется серый мешок. Сверху открывается люк, она вздрагивает, жмётся к стенке, с испугом смотрит, как по лестнице спускается молодой человек в свитере и джинсах.
СЫН: Не бойся. Я не сделаю тебе ничего плохого. Что с тобой случилось?
ОРНЕЛЛА (испуганно): Кто вы? Зачем вы держите меня здесь?
СЫН: Меня зовут Антонио, я живу здесь вместе со своими родителями и полоумным дедом. А ещё в доме живут служанка, повар и шофёр. А тебя как зовут?
ОРНЕЛЛА (всхлипывает, но отвечает более доверчиво): Орнелла.
СЫН: Красивое имя. И ты тоже очень красивая. А сколько тебе лет?
ОРНЕЛЛА: Тринадцать. Исполнилось в том месяце.
СЫН: Тринадцать?.. Когда ты подрастёшь, – в тебя будут влюбляться миллионеры и кинозвёзды, помяни мои слова, Орнелла. А может ты и сама станешь кинозвездой, почему нет?
ОРНЕЛЛА (смущённо-обиженно): Я не хочу быть звездой. Я хочу быть врачом и лечить детей.
СЫН: Похвально, милое дитя. Может, хочешь мне признаться, что любишь учиться?
ОРНЕЛЛА: Я люблю ходить в школу. Особенно на некоторые предметы. Мне нравится химия и биология.
СЫН (добродушно усмехаясь) Химия и биология… Ну надо же… Хочешь (протягивает бутылку)?
ОРНЕЛЛА: Что это?
СЫН: Да, я возвращался с вечеринки и прихватил в дорогу пивка.
ОРНЕЛЛА: Нет, спасибо. А какое сейчас время суток?
СЫН: Уже утро (допивает залпом пиво, ставит бутылку на пол). Но, может, ты проголодалась (достаёт из кармана шоколадный батончик)? На, держи! Да бери же.
ОРНЕЛЛА сначала недоверчиво берёт, потом все же быстро разворачивает обёртку, но в последний момент останавливается и предлагает Антонио. Он улыбается и жестами отказывается.
СЫН: Вкусно? Ну ешь, не стесняйся. Слушай, я сейчас сбегаю на кухню и быстро вернусь, ладно?
Антонио уходит, ОРНЕЛЛА откладывает шоколад, берёт пустую бутылку, делает пробные движения удара. Когда люк снова открывается, она отходит от лестницы, пряча за спиной руки.
СЫН (с большим пакетом в руках): Смотри, я принёс тебе кучу вкусных вещей!
ОРНЕЛЛА делает неуверенную попытку удара по голове, Антонио уворачивается. ОРНЕЛЛА бежит к лестнице, но Антонио хватает её за руку, она плачет, сопротивляется, но, в итоге, рыдает ему в плечо.
ОРНЕЛЛА: Что я вам сделала? Отпустите меня домой. Я нужна маме и моим братикам и сестрёнкам. Они ещё совсем маленькие. Она не справится одна. Я пропустила занятия в школе. Отец снова будет ругать маму и всех нас. Но мама не заслуживает этого. Она заботится обо всех нас. Отец часто бывает несправедлив, но он тоже по-своему нас очень любит.
СЫН (гладя ОРНЕЛЛУ по волосам): Орнелла, ну что ты, девочка, успокойся. Уверен, произошла какая-то чудовищная ошибка. Однако всё образуется, и скоро ты снова окажешься дома, с семьёй, будешь делать домашние задания и помогать маме. А я принёс тебе наш фотоальбом, думал мы посмотрим его вместе, а ты чуть не убила меня моей же пивной бутылкой. Разве тебе не интересно, где ты оказалась?
ОРНЕЛЛА (отодвигается от Антонио, безучастно берёт фотоальбом, вдруг живо реагирует): Это же тот самый человек, который вытащил меня здесь из мешка.
СЫН: Правда?.. Видишь, как здорово, дай-ка взглянуть. Кто – этот?
ОРНЕЛЛА: Да, да, вот этот синьор, рядом со спортивным автомобилем.
СЫН: Это мой отец…
ОРНЕЛЛА: А этот, грубоватый мужчина рядом с ним, угощал меня конфетами около школы. А затем я очнулась в темноте, меня куда-то несли. Я хотела вырваться и кричала. А потом помню ощущение полёта и боль.
СЫН: Это всё, что ты помнишь?
ОРНЕЛЛА: Да.
СЫН: Чёрт возьми, не знаю, как всё это взаимосвязано между собой, но объективные факты таковы, что ты очутилась в подвале нашего особняка, где тебе не сделают ничего плохого. Мы культурные и образованные люди. Наша семья известна и уважаема не только в городе, но и во всей стране: мой дед – герой войны и Эфиопской Кампании, отец – успешный банкир, а мама – из древнего дворянского рода, правда немного обедневшего в последние два столетия. Но пока мы разберёмся, что к чему, обещай, что когда я уйду, ты будешь ничего не бояться и вести себя тихо. Договорились (протягивает руку)?
ОРНЕЛЛА: Договорились (жмёт руку в ответ, заметно повеселевшая).
СЫН: Больше не набрасывайся на людей, а я как можно быстрей поговорю с отцом.
ОРНЕЛЛА: Антонио.
СЫН: Да, ангелочек?
ОРНЕЛЛА: Возвращайтесь скорее, пожалуйста (Антонио взбирается наверх, весело кивает и машет ей рукой, закрывает за собой люк).
СЦЕНА 5
Гостиная. МАТЬ читает глянцевый журнал. ОТЕЦ читает книжку, откладывает её и пристально смотрит на супругу.
ОТЕЦ: Иногда я рассуждаю сам с собою, а что бы было, если б я не бросил тебе спасательный круг и не уплыл обратно к берегу в тот день, когда ты выпала за борт моей яхты в конце нашего медового месяца, впервые выпив полбутылки вина. Хоть ты и говорила, будто это морская болезнь, свесившись за борт.
МАТЬ: Ты жалеешь, что подобрал меня в открытом море и не дал утонуть?
ОТЕЦ: Я думаю, кем бы ты стала для меня, брось я тебя на растерзание прожорливым осьминогам и изголодавшимся по плоти кашалотам – недостижимым образом, на который я молился бы каждую ночь, вспоминая твой облик античной богини, твой нежный голос. Ты бы не оставила после себя неудачных поводов для сравнения.
МАТЬ: Боже мой, Бернардо, мне что – пойти отравиться таблетками?! Но сколько бы я их не пила, всё равно я рано или поздно просыпаюсь. Они уже совсем не действуют.
ОТЕЦ: Теперь в этом нет необходимости. Я уже запомнил тебя такой, нынешней.
МАТЬ: Что значит – нынешней?
ОТЕЦ: Не бери в голову, дорогая. Но, может, ты недостаточно мажешься омолаживающимися кремами, не с той регулярностью посещаешь тренажёрные залы и совсем не ходишь к пластическим хирургам. Хотя, надо признать, это ещё никому не помогало.
Открывается люк, из подвала вылезает СЫН.
ОТЕЦ: Почему ты вернулся так рано? Мы не ждали тебя до вечера послезавтра. У вас кончился алкоголь или Кристина, как обычно, внезапно почувствовала психическое недомогание? А может неожиданно вернулся синьор Тарделли? И вообще, что ты делал внизу?
СЫН: Отец, я…
ОТЕЦ: Выражайся яснее, не мямли и не заикайся!
МАТЬ: Бернардо, будь помягче с Антонио, ты слишком на него давишь.
ОТЕЦ: Хорошо, пусть говорит. Высказывайся, сынок.
СЫН: Отец, там в подвале… в подвале сидит девочка, Орнелла. На полу. Плачет…
Мать молча сидит, кусая губы, смотрит в пол и на стены, пытаясь скрыть своё волнение.
ОТЕЦ: Так вы уже познакомились? И сколько она хотела получить с тебя?
СЫН: Не понимаю, о чём ты? Она не знает, что произошло с ней в последние сутки, ей не по себе. Я только хотел, чтобы она поела…
ОТЕЦ: Действительно, я и забыл, что её надо кормить.
СЫН: А она чуть не расшибла мне башку пивной бутылкой.
ОТЕЦ: Неблагодарная! Наверняка этому её научил папаша-алкоголик, как и продавать себя за кусок колбасы.
СЫН: Да что ты такое говоришь, отец?! Орнелла ещё совсем ребёнок, причём хорошо воспитанный. Просто она вдруг очнулась в незнакомом подвале, растерялась и не знала, как себя повести. Это же так понятно. Мы должны помочь ей. Я сейчас же позову её!
ОТЕЦ: Ни в коем случае, Антонио Конте, стой на месте, ты никого не будешь сюда звать! Ты представляешь, какой будет скандал, если журналисты – эти бесталанные борзописцы, неугомонные бумагомаратели – пронюхают, что мы нашли в своём подвале девочку в возрасте полового созревания? Ты хочешь видеть фотографии нашей семьи на страницах жёлтой прессы или тебе нравятся хлопоты с уничтожением всего тиража какой-нибудь бульварной газетёнки и поджогом редакции? Или ты считаешь, я сидел сложа руки, когда мне стало известно об этом странном инциденте? Я тотчас же спустился вниз и попытался тактично уладить это недоразумение. Но дрянная девчонка укусила меня за руку и едва не расцарапала лицо.
Прошу, пока не вмешивайся в это дело, сынок. Я разрешу этот вопрос. Мне нужно время, чтобы принять правильное, устраивающее всех решение. Так ты говоришь, она производит впечатление благовоспитанного ребёнка?
СЫН: Ну да. Правда, для своих лет она… она выглядит, что ли, слишком женственно, даже как-то волнующе…
ОТЕЦ: Продолжай.
СЫН: Я только хотел сказать, что она вполне могла бы взволновать человека испорченного и порочного, однако в её взгляде присутствовало столько наивности и чистоты, что я лишь искренне умилялся, когда она рассказывала, как «мечтает стать врачом и лечить детей». Слышал бы ты, с какой интонацией это было сказано! Нет, она совсем не похожа на большинство своих сверстниц, а тем более на извращённые фантазии писателя с берегов Женевского озера. Но всё-таки, как она очутилась внизу?
ОТЕЦ (задумчиво-мечтательно): Не похожа?..
МАТЬ (нетерпеливо и резко): Антонио, ты не опоздаешь в школу?
СЫН: Но мама, ведь сегодня суббота, а в этот день учителя не ходят на работу, так как очень устают и не могут преподавать нам науки. Они говорят, им нужен отдых.
МАТЬ: Тебе он тоже не помешает, после того, как ты не спал всю ночь.
СЫН: Пожалуй, ты права, и я ухожу спать к себе в комнату (уходит).
Пауза.
МАТЬ: Девочка?.. В подвале?..
ОТЕЦ (в недоумении пожимает плечами).
МАТЬ: Скажи, разве наш подвал соединён тоннелем или подземным ходом с чем-нибудь ещё, с каким-нибудь детским учреждением? Откуда в нём появляются девочки?
ОТЕЦ: Только не надо никаких скоропалительных выводов и поспешных подозрений. Я и сам не могу взять в толк…
МАТЬ: Конечно, я знаю, что совсем отупела от транквилизаторов и антидепрессантов, моя кожа теряет влагу, а грудь – естественную упругость. А помнишь, что ты сказал, впервые подойдя ко мне, в антракте спектакля?
ОТЕЦ: Несомненно помню, и не собираюсь отказываться от своих слов. Это значило бы расписаться в полном отсутствии вкуса и признать собственные заблуждения. А этого я допустить никак не могу. Ведь ты была столь прекрасна в своём неподдельном восторге от происходящего на сцене, так трогательно не понимая глупость подобного восхищения. А теперь даже в театр ты ходишь только для того, чтобы показаться в новом платье от очередного знаменитого педераста.
МАТЬ: Я промолчу, зачем раз в два года туда ходишь ты.
ОТЕЦ: Твои глаза потухли, в них уже нет того игривого огонька, и ты больше не умеешь смеяться, как в пятнадцать лет.
МАТЬ: Но что же мне делать, Бернардо, что?! Сопровождать тебя на приёмах и безудержно хохотать?
ОТЕЦ: Соглашусь, что это выглядело бы не вполне неестественно. Поэтому давай оставим всё, как есть, дорогая (обнимает её, она прижимается к нему).
МАТЬ: Любимый, я всегда мечтала только о том, чтобы ты был безоговорочно счастлив. Я и впредь готова на всё, лишь бы ты не переживал от своих переживаний и не страдал от страданий. И если ты мучаешься из-за меня, то я принесу себя в жертву, всю без остатка, положу эту жертву на алтарь собственной гордости и растопчу вместе с этим самым алтарём, изничтожу до потери самоидентификации…
ОТЕЦ: Не стоит, любимая, я буду вечно любить тебя и, смотря на твоё благородно стареющее лицо, вспоминать мою озорную нимфу, мою смеющуюся океаниду с растрёпанными солёным ветром волосами, от которой я терял голову и деньги. Много денег. Но мне их совсем не жалко. Я бы заплатил вдвое больше, чтобы вернуть те времена.
МАТЬ: Бернардо, не продолжай, иначе я расплачусь. Придётся снова принимать таблетки…
ОТЕЦ (отстраняется): Но у меня не выходит из головы эта девчонка там внизу. Что мне с ней делать, она совершенно дикая и даже не захотела со мной разговаривать.
МАТЬ: Но, по-моему, Антонио с ней поладил?
ОТЕЦ: Не забывай, что глава семьи пока что я, и, в любом случае, эту проблему придётся решать мне и только мне.
МАТЬ: Конечно. Тогда следует чем-то завоевать её расположение.
ОТЕЦ: Как это?
МАТЬ: Для начала, ты мог бы оборудовать в подвале нормальное освещение, постелить матрас, поставить стул. А то бедная девочка сидит на голом полу почти в полной темноте.
ОТЕЦ: Ты безусловно права, дорогая! Я знал, что женщины должны лучше понимать друг друга. Не зря я обратился к тебе.
МАТЬ: Стоит попытаться поговорить с ней ещё раз, оказать знаки внимания. Тебе ли объяснять – женщины не могут устоять перед цветами, сладостями и парфюмерией, а особенно такие юные и несозревшие.
ОТЕЦ: Дай я тебя поцелую! Мы не будем откладывать это на потом (звонит по телефону). Алло, Рокко, немедленно закупи букет самых экзотических и ароматных цветов, и, если они покажутся тебе не самыми ароматными, – опрысни их самыми дорогими духами. И прикупи огромную коробку конфет, только без своих начинок. Привози всё это к нам, как можно быстрее (вешает трубку, встаёт)!
МАТЬ: Я ещё нужна тебе?
ОТЕЦ: Помоги мне выбрать костюм и галстук.
МАТЬ: С удовольствием (уходят).
СЦЕНА 6
Гостиная. СЛУЖАНКА подвозит ДЕДУШКУ на инвалидном кресле к углу с патефоном и радиоприёмником, ставит пластинку, начинает протирать пыль. Играют арии из «Турандот» Пуччини. ДЕДУШКА безуспешно пытается тростью достать до подола юбки СЛУЖАНКИ, в тот момент, когда она повёрнута к нему спиной.
Входит ШОФЁР в неизменных тёмных очках с огромным букетом и красивым подарочным пакетом. СЛУЖАНКА резко оборачивается в его сторону, перестаёт протирать пыль и с восхищением смотрит на него. ДЕДУШКА постукивает тростью об пол и покашливает, как ни в чём не бывало. ШОФЁР ставит пакет, нервно теребит очки, несколько раз проводит пальцем по лицу.
СЛУЖАНКА: Рокко!!!
Шумно входит ОТЕЦ в новом костюме, за ним МАТЬ, стряхивая с его плеча нитку. СЛУЖАНКА опускает глаза и снова протирает пыль, ДЕДУШКА засыпает.
ОТЕЦ: Как я выгляжу?
МАТЬ: Превосходно. Если бы мне было сейчас тринадцать лет, я бы не стала строить из себя непонятно кого, не имея на то никаких оснований. Подожди, постой секунду (поправляет ему галстук, причёсывает), всё! Теперь тебе совершенно не о чем волноваться.
ШОФЁР: Синьор Бернардо, как вы и приказывали…
ОТЕЦ (рассеянно и нервно): А-а… давай сюда.
ОТЕЦ забирает у ШОФЁРА цветы и пакет, делает глубокий вдох, открывает люк и спускается вниз. Когда крышка люка громко закрывается, в патефоне перестаёт играть пластинка, слышно только потрескивание. Повисает неловкая тишина. ДЕДУШКА приоткрывает глаза, СЛУЖАНКА работает, словно в замедленном темпе, МАТЬ и ШОФЁР замирают в неестественных позах, глядя вниз.
Наконец, с преувеличенным скрипом откидывается крышка подвального люка и оттуда тяжело дыша вылезает ОТЕЦ без цветов и пакета. Все вопросительно смотрят на него, точно боясь что-либо спросить. ОТЕЦ улыбается, появляется ОРНЕЛЛА, он даёт ей руку и помогает подняться. Пластинка в патефоне вдруг играет снова, ДЕДУШКА засыпает с детским выражением лица. Орнелла скромно озирается по сторонам, смотрит на висящие картины, неуверенно переводит взгляд на людей.
ОТЕЦ (очень довольный): Позвольте представить вам Орнеллу Росси! Она выказала нам большую честь, любезно согласившись пожить у нас несколько дней, пока её самочувствие, связанное с частичной потерей кратковременной памяти, полностью не поправиться. А это моя супруга – Сильвана (Орнелла кивает и вежливо улыбается).
МАТЬ: Будь как дома, Орнелла. Если тебе что-нибудь понадобится, – смело обращайся прямо ко мне, без лишних церемоний.
ОРНЕЛЛА: Благодарю, донна Сильвана.
ОТЕЦ: А это мой шофёр и личный помощник по особым поручениям.
ШОФЁР (неуклюже целуя руку): Рокко Беневенто, к вашим услугам!
ОРНЕЛЛА (чуть отпрянув): Прошу прощения, а вы случайно…
ШОФЁР (почёсывая щёку): Да-да?..
ОТЕЦ (делая незаметный знак ШОФЁРУ, чтобы он молчал, подводит Орнеллу к спящему ДЕДУШКЕ): Это патриарх нашего семейства, живое воплощение и хранитель славных фамильных традиций Конте.
ОРНЕЛЛА (делая реверанс, ДЕДУШКА продолжает спать): Здравствуйте, синьор!
ОТЕЦ: А это Мариза. Она учится в консерватории, а в свободное время работает у нас.
СЛУЖАНКА: Как дела, Орнелла?
ОРНЕЛЛА: Правда? Вы учитесь в консерватории?
СЛУЖАНКА: Обращайся ко мне на «ты», ведь я простая служанка в этом доме.
ОРНЕЛЛА: Хорошо, как скажешь, Мариза. Мне тоже нравилось ходить в музыкальную школу, я играла на пианино, учительница говорила, что у меня отличный слух, но пальцы часто ему не внемлют (чуть усмехается). Но потом у папы возникли какие-то трудности на работе… И мне пришлось больше помогать маме. А дома у нас не было фортепиано (чуть грустно)… (в патефоне начинает звучать знаменитая увертюра из «Севильского цирюльника» Россини).
ОТЕЦ: Зато фортепиано есть у нас! Хочешь поиграть на нём?
ОРНЕЛЛА (робко): А можно?
ОТЕЦ: Конечно! Думаю, Мариза позанимается с тобой сольфеджио, конечно, выполнив перед этим свои непосредственные обязанности.
СЛУЖАНКА: С большим удовольствием!
ОРНЕЛЛА, словно чем-то окрылённая, подбегает к фортепиано и виртуозно подыгрывает звучащей музыке.
ОТЕЦ (в восхищении не отрываясь смотрит на ОРНЕЛЛУ): Прелестно!
МАТЬ: Должна признать, она и впрямь чудесная девочка и не заслуживает жалкого прозябания в нашем подвале. Необходимо улучшить её бытовые условия, сделать их более комфортными.
ОТЕЦ (не поворачивая головы): Мы оборудуем всё по высшему разряду.
МАТЬ: Но как мы перенесём вниз шкафы и остальную мебель?
ОТЕЦ (всколыхнувшись): Верно, мы же не можем нанять посторонних людей – грузчиков и плотников. Они сразу же начнут распространять слухи, будто в доме Конте оборудован подпольный наркопритон. Журналистам ведь надо чем-то заполнять свои газеты. Хотя им никто и не верит.
ШОФЁР: С вашего позволения (уходит, никто не обращает на него внимания).
МАТЬ: Может, поселим её в одну из многочисленных пустующих комнат для гостей?
ОТЕЦ: Исключено. В любой момент гости могут заявиться без предупреждения, не говоря уже о наших родственниках.
МАТЬ: Да, я не подумала об этом.
Продолжают слушать музыку и с умилением смотреть на ОРНЕЛЛУ. Появляется ШОФЁР с топором, кувалдой и пилой, разбивает вдребезги часть гарнитура. Всеобщее недоумение, ОРНЕЛЛА перестаёт играть, ДЕДУШКА просыпается.
ШОФЁР: Я в деревне и племянникам и для матери всё своими руками сколотил. Сейчас разберём на части, а внизу соберём. (Продолжает крушить мебель. Подходит слишком близко к углу с патефоном, ДЕДУШКА отгоняет его тростью). Ой, простите, синьор! (Направляется с кувалдой к фортепиано).
МАТЬ: Нет, только не пианино!
ШОФЁР: Но девочка так любит играть!
ОТЕЦ: Пусть выходит играть наверх по ночам, когда нет никого из гостей.
ШОФЁР: Но она перебудит весь дом!
ОТЕЦ: По ночам здесь всё равно никто не спит, даже если ночует дома. А спать может только моя жена да дедушка. Но Сильвана обычно накачана снотворным, а дедушка и без того обожает классическую музыку. Правда, он совсем оглох в последнее время, но ему нравится приятный шум в ушах.
ШОФЁР: Как скажете, хозяин. Помогите мне (СЛУЖАНКА открывает крышку люка, ШОФЁР подтаскивает фрагменты гарнитура и сбрасывает обломки вниз). Один момент, я схожу за инструментами (уходит).
ОТЕЦ: Иногда у Рокко случаются замечательные озарения! Мне бы ни за что не пришла в голову идея раскрошить всю мебель в гостиной. Орнелла, ты любишь читать?
ОРНЕЛЛА (немного ошарашенная произошедшим): О да, синьор!
ОТЕЦ: Подожди минутку, я тоже сейчас вернусь (быстро уходит).
МАТЬ берёт в руки кувалду и неумело пробует разбить комод. Входит ШОФЁР с молотком, рубанком и гвоздями, спускается вниз, где громко стучит и стругает. В приятном возбуждении прибегает ОТЕЦ со стопкой книг.
ОТЕЦ: Дорогая, займись пока журнальным столиком, тебе будет полегче. Орнелла, я выбрал для тебя редчайшие издания из собственной библиотеки: Тит Лукреций Кар, Вергилий, Тацит, Марк Аврелий, Гай Светоний Транквилл, Плиний-младший, Вазари – лучшие, прекрасно сохранившиеся экземпляры! Хватит на первое время?
ОРНЕЛЛА: Вы так добры ко мне…
ОТЕЦ (очень ласково): Ну что ты…
ОТЕЦ небрежно скидывает книги в подвал, берёт топор и рубит мебель вместе с женой, СЛУЖАНКА бросает вниз стулья, ШОФЁР продолжает стучать. Когда увертюра «Севильского цирюльника» перестаёт звучать, все садятся передохнуть, из подвала вылезает ШОФЁР.
ШОФЁР (вытирая пот со лба): Ну всё, на сегодня хватит.
СЦЕНА 7
Гостиная. ДЕДУШКА сидит в углу. Часть обстановки сломана. СЛУЖАНКА собирает в ведро мусор и обломки, выходит. Звучит композиция Нино Рота «Сладкая жизнь» из одноимённого фильма. ДЕДУШКА подкатывает к одному из шкафов, вынимает ящик, достаёт старинное, чуть ли не антикварное, ружьё, тщательно чистит и заряжает его. Подкатывает к окну, приподнимается, прицеливается и стреляет. Вбегает ОТЕЦ, пытается отнять ружьё, ДЕДУШКА ещё раз палит в воздух, хихикает, в итоге ОТЕЦ отнимает у него ружьё. Прибегает взволнованная мать. Вслед за ней спокойно входит СЛУЖАНКА и принимается за уборку.
ОТЕЦ: Сколько раз я говорил ему, чтобы он не стрелял по прохожим на улице. Среди чернокожих и азиатов изредка встречаются граждане нашей страны. Я уж молчу об иностранных туристах. Сколько раз я говорил ему об этом?
МАТЬ: Я не считала. Много.
ОТЕЦ (орёт ДЕДУШКЕ на ухо): Дедушка, мы больше не воюем в Африке! Среди клиентов нашего банка полно негров и арабов, не говоря уже о японцах (отходит, обращается к жене). Я не знаю, как объяснить ему…
СЛУЖАНКА наклоняется, протирая пыль, ДЕДУШКЕ, наконец-то, удаётся приподнять тростью её подол. СЛУЖАНКА продолжает уборку, не замечая этого.
МАТЬ: По-моему, дедушка просто слишком переживает за страну. Посмотри, во что хотят превратить Италию, наводнившие её нелегалы. Нельзя выйти на улицу, чтобы у тебя не вырвали сумочку албанцы на мотоциклах или не обворовала шайка малолетних цыган прямо средь бела дня на площади.
ОТЕЦ: Мариза, у вас задралась юбка.
СЛУЖАНКА: О, благодарю вас, синьор (поправляет подол, ДЕДУШКА не унимается в попытках снова поднять его).
ОТЕЦ: Мариза, отвезите, пожалуйста, дедушку в его комнату.
СЛУЖАНКА: Хорошо, синьор (увозит).
ОТЕЦ (вслед): И ведь никогда ни на что не пожалуется, чудесная девушка…
МАТЬ: Да, она прекрасно воспитана и очень деликатна. Наверное, такому чувству такта её обучили в консерватории.
ОТЕЦ: Не иначе.
Раздаётся звонок в дверь. ОТЕЦ с ружьём в руках и стоящая рядом МАТЬ вздрагивают, стоят и смотрят друг на друга. Звонок повторяется, СЛУЖАНКА открывает входную дверь.
СЛУЖАНКА: Синьор, это к вам (входят два ПОЛИЦЕЙСКИХ).
ПОЛИЦЕЙСКИЙ 1: Прошу прощения за беспокойство, синьор Конте, можем ли мы задать вам несколько вопросов? Недавно недалеко от вашего дома случилось одно маленькое происшествие.
ОТЕЦ: Но при чём здесь я?
ПОЛИЦЕЙСКИЙ 1: Извините, мы просто пытаемся кое-что выяснить. Такова уж наша работа. Это пустая формальность.
ОТЕЦ: Понимаю, присаживайтесь. Не хотите ли выпить? Мариза, принеси бутылку виски (СЛУЖАНКА уходит).
ПОЛИЦЕЙСКИЙ 1: Нет, не стоит, мы на службе.
ОТЕЦ: Это нам с женой. Мы любим выпивать друг с другом по стаканчику-другому. Итак, я слушаю.
ПОЛИЦЕЙСКИЙ 1: Видите ли, нас послали разобраться в одном запутанном инциденте… даже не знаю, с чего начать… (СЛУЖАНКА возвращается с подносом, на котором стоит бутылка и четыре полных стопки).
ОТЕЦ: Спасибо, Мариза (выпивает). Начните с кульминации!
ПОЛИЦЕЙСКИЙ 1 (берёт стопку, пьёт залпом): В общем, один приезжий японец, господин Такуми Сато, заявил об огнестрельном ранении его карманной собачки, не помню, что за порода…
ПОЛИЦЕЙСКИЙ 2: Он как раз вынимал её из кармана, чтобы та справила естественную нужду.
ПОЛИЦЕЙСКИЙ 1: Да. И в этот момент раздались злополучные выстрелы.
ПОЛИЦЕЙСКИЙ 2: И этот японец, и ещё несколько прохожих – впрочем, их сейчас обрабатывают, то есть, с пристрастием допрашивают в участке – уверяют, будто стреляли из вашего дома.
ПОЛИЦЕЙСКИЙ 1: Но повторяю, эту информацию мы строго перепроверяем в данный момент, и сейчас её нельзя рассматривать, как достоверную версию произошедшего.
ОТЕЦ: Ничего не понимаю, всё это очень странно и не укладывается у меня в голове.
ПОЛИЦЕЙСКИЙ 2: Так вот, вы не замечали в последние два часа чего-нибудь подозрительного, быть может, к вам заходили посторонние, попытайтесь припомнить.
ОТЕЦ: Сложно сказать. Дорогая, ты не видела в доме посторонних?
МАТЬ: Какие посторонние, о чём ты? Я бы сошла с ума, если бы к нам вломились посторонние с ружьём.
ПОЛИЦЕЙСКИЙ 1: Стоп, а откуда вы узнали про ружьё? Я не упоминал ни о каком ружье.
ОТЕЦ: А из чего же, по-вашему, могли ещё стрелять, из пулемёта?
ПОЛИЦЕЙСКИЙ 1: Ну да, действительно, в этом случае от собачки вряд ли бы что-нибудь осталось. Но, возможно, ваша служанка что-нибудь заметила? Синьорита, за последние часы вы ничего такого не видели, что могло бы вас смутить или напугать?
СЛУЖАНКА: Нет, что вы, я ничего такого не видела. В этом доме вообще не случается вещей, которые могли бы хоть кого-то смутить или напугать.
ОТЕЦ: Прискорбно, но мы не в силах помочь вам.
ПОЛИЦЕЙСКИЙ 2: Синьор, если внимательно оглядеться, то при некоторых допущениях окружающий нас беспорядок можно принять за следы погрома…
ОТЕЦ: Ах, вы про это… нет, просто мы переставляли мебель, ради разнообразия. Тяжело, знаете ли, жить в одной и той же обстановке. Возможность привыкания к неизменной обыденности меня очень удручает.
ПОЛИЦЕЙСКИЙ 1: Ясно. А у вас в доме есть нежилые помещения, в которых легко укрыться – чердаки, чуланы, подземелья?
ОТЕЦ: Конечно. У нас есть подвал, где обычно хранится вино лучших урожайных лет и сортов, но сейчас там его нет.
ПОЛИЦЕЙСКИЙ 1: Кого – его?
ОТЕЦ: Вина. Недавно мы допили последнюю бочку. Хотите проверить?
ПОЛИЦЕЙСКИЙ 1: Зачем это? Это нам ничего не даст. Так мы не продвинемся ни на йоту, только ещё больше спутаем карты. А в вашем доме есть оружие?
ОТЕЦ: Естественно, я люблю охотиться. А дедушка вообще отлично стреляет. Во время войны он снял скальпы со многих американцев. А потом и с немцев.
ПОИЦЕЙСКИЙ 1: Не покажите ли место его хранения?
ОТЕЦ: Конечно, я покажу его вам. Оно хранится в этом ящике (вешает ружьё за спину, открывает ящик). Вот здесь.
ПОЛИЦЕЙСКИЙ 1: Ящик пуст!
ОТЕЦ: Действительно, пуст…
ПОЛИЦЕЙСКИЙ 1: Тут что-то не так.
ПОЛИЦЕЙСКИЙ 2: А по-моему, всё предельно ясно. У меня есть все основания предполагать, что неизвестные злоумышленники проникли в ваш дом, выкрали оружие из ящика и произвели из этого окна выстрелы в сторону улицы, смертельно ранив карманную собачку господина Сато, устроив при этом безобразный погром в гостиной.
МАТЬ: Какой ужас (падает в обморок)!
ПОЛИЦЕЙСКИЙ 1: Вот мы и разгадали эту головоломку, раскусили этот крепкий ребус. Немедленно вызывайте врача (СЛУЖАНКА бросается к телефону), к вашему дому будет приставлена дополнительная охрана, во избежание рецидивов этого бесчеловечного случая.
ОТЕЦ: Даже не знаю, как вас благодарить. Никогда нельзя чувствовать себя в полной безопасности, даже в собственном доме. Я сейчас же распоряжусь уволить всю нашу личную охрану без выходного пособия!
ПОЛИЦЕЙСКИЙ 1: Не стоит горячиться. Преступники с каждым годом становятся всё более изощрёнными, порой их трудно вычислить даже крепким профессионалам. Всего доброго, будьте бдительны (ПОЛИЦЕЙСКИЕ отдают честь, уходят)!
ОТЕЦ: Вот что я называю крепкой оперативной работой!
Входит СЫН с растрёпанными волосами, протирает глаза, сталкивается с уходящими ПОЛИЦЕЙСКИМИ.
СЫН: Что здесь произошло? Неужели они разыскивали Орнеллу и перевернули всё вверх дном?
ОТЕЦ: Да нет. Дедушка опять пристрелил собачонку у какого-то китайца.
СЫН: А он не теряет форму! Для его возраста у него прекрасное зрение, да и руки не трясутся. А что с мамой (входят врачи и уносят МАТЬ на носилках)?
ОТЕЦ: Она повстречалась с вооружёнными грабителями.
СЫН: Где?!
ОТЕЦ: Прямо у нас дома. Но их скоро арестуют. Это пустая формальность.
СЫН: У нас что-нибудь украли?
ОТЕЦ: Нет, только ружьё из ящика куда-то запропастилось (собирается уходить, но СЫН останавливает его).
СЫН: Отец, вчера я хотел попросить Рокко, чтобы он привёз сюда Кристину…
ОТЕЦ: Но это возмутительно, сынок: отец Кристины уважаемый человек, владелец текстильной фабрики.
СЫН: Но ты бы сделал это для меня, я не говорю – прямо сейчас, хотя бы чисто гипотетически, в обозримом будущем? Ведь я её очень люблю.
ОТЕЦ (качает головой, добродушно улыбается): Сынок, а Кристина случайно не… ну, ты понимаешь, о чём я?.. (СЫН, словно извиняясь, пожимает плечами). Ну конечно, я слишком склонен к идеализации, очень жаль…
СЫН: Но среди её подруг наверняка найдётся одна.
ОТЕЦ: Что ты, было бы чересчур неловко спрашивать у неё!
СЫН: Папа…
ОТЕЦ: Да, сын мой.
СЫН: Ты лучший! Я люблю тебя!
ОТЕЦ (треплет СЫНА по волосам): Пойдем-ка разомнёмся во двор, пробьём серию пенальти (уходят в приподнятом настроении).