«Больше ничего не остается. Он поднялся с колен и поднял обе руки вверх. Сквозь марево в глазах он увидал, как со всех сторон к нему бегут люди в грязно-зеленой форме. Он помешкал секунду. Потом рванул из-за пазухи гранату.
– Так вот же вам, - захлебнулся кашлем в груди отчаянный крик».
Санек Насонов перечитал еще раз последние строчки. Потом полежал немного тихо на шконке, положив книгу на грудь. Он представил себе, как в пропыленной красноармейской форме встает над бруствером, сдвинув замолчавший без патронов пулемет. И, выждав, рвет на груди тельняшку, доставая гранату. Санек любил героические книги про войну. Там все было не так, как в многомесячных рейсах в море. Там секунды решали, жить или умереть. Там люди могли совершать решительные поступки и становиться героями, чьи имена…
Резко хлопнула железом о железо дверь, пропуская Михалыча, старшего по должности и по возрасту матроса, который, на правах старшего, как раз и занимал нижнюю шконку в одной с Насоновым каюте. «Все вялишься?» – проворчал-прохрипел Михалыч, хоть Санек честно отдыхал после вахты. Не нравилось Михалычу, когда кто-то так откровенно бездельничал перед его глазами, да еще и на шконке валялся. «Чо, глаза портишь?» - наконец узрел Михалыч книжку. «Да так, в библиотеке вот взял», - ответил смущенно Санек, откинув руку с книгой назад и нервно запихивая последнюю под подушку. Ему почему-то неловко стало перед Михалычем за книжку, за свои чувства, за закрытые глаза и мимолетный свой образ на бруствере с гранатой с выдернутой чекой… Расскажи-ка Михалычу об этом. Или боцману. Или любому корешу из траловой бригады. Оборжутся. А ты захлебнешься своими розовыми мечтами и будешь в уголке кухтыля тихо лабать игличкой над порванной вставкой в трал, пока народ не успокоится и не переключит внимание на что-либо столь же занятное, как твое «сумасшествие». Надо же, книжки про героев войны читает!
Недолго оставалось путешествовать, и вот пароход уже проходит створы. За ними - родимый порт Владивосток, где ждут (или делают вид, что ждут) моряка жены, законные и гражданские, всякие приключения, беды и напасти. А Санька Насонова ждала еще и мама. Не в самом городе – в Смолянке, три часа электричкой. И Санек ждал встречи. Как ни неловко было признаваться корешам, но маму он очень любил. Она сама, в одиночку, поднимала его с сопливых детсадовских лет. Ни разу не предала. Не бросила на беспечный догляд соседкам, не «сплавила» на все лето в дизентерийный пионерлагерь. Просто несла его по жизни, прижав к себе. И это чувство прижатости к родной душе грело Санька до сих пор. И вез он мамке подарок. В Южной Корее, в городе Пусане купил он ей холодильник. Старый «Донбасс» у мамы давно уже издох и приходилось ей перебиваться ящиком с солью, тенью под домом, да вырытым самостоятельно лет 30 назад неглубоким погребом. А холодильник попался классный, высокий – почти с Санька ростом. И стоил всего 200 с небольшим баксов, столько у Насонова как раз и было в судовой ведомости. Ну, еще осталось, конечно, пива попить и бутылку «Соджика» корешам купить. Иначе бы не поняли, и холодильник грузить не помогли бы. Внутри холодильника, правда, воняло очень резко и неприятно – «чимчой»* Но, говорили опытные мужики, помыть с полынью да оставить на месяц открытым пакет с солью – все снимает**. Все-таки не новый холодильник, «секонд-хэнд». А новый такой аж под шесть сотен баков стоит.
Пришлось Саньку посуетиться на швартовке, но не прошло и получаса - вот уже пароход трет кранцами причал. Вдали, за забором, встречающие волнуются, а на борт неспешно поднимается таможня с погранцами, да портовые власти – будут приход оформлять. Долго не были мужики в порту, а за это время – вот напасть – поменялись вдруг правила у таможни. Красномордый таможенник в кают-компании грозно новые правила зачитывает: должно быть у каждого товара не тяжелее 30 кг, да не дороже тысячи баков (мама, какие деньги – год-то всего 1996-ой). А вот с килограммами плохо. Да неужто взаправду? Ведь 30 кг – это плюнуть всего, одна сумка. А «толпа» и мебель приперла, и технику. А старпом подержанный микроавтобус купил. Вон, в палубном кармане «Дэйву» принайтованный.
Слух тут пошел: у кого перебор, надо красномордому по 30 баксов скинуться, старпом отнесет. А иначе – товар на таможенный склад, замаешься вызволять. Сколько платить на складе? – примерно 300 долларов, Саньку сказали. «Как же так, я ж за него, за холодильник, платил 200?!», - удивился Санек. «Ниче не знаю», - сказал красномордый, проходя в капитанскую каюту, где «Смирнофф» и лучшие продукты из колпита. А у Санька и тридцатки нет.
Вышел Санек на палубу. Как же так? Вот она – родная земля, прыгни с борта и впечатаешься. А встречает неласково, как чужбина, как мачеха. Вон уже пацаны в грязно-зеленой форме начали в сторону оттаскивать шмотки, за которые не уплачено, - на таможенный склад везти. Боцман вышел в новых перчатках белых нитяных, стрелу стал заводить, чтобы грузить добро в грузовик. Стал Санек у своего холодильника, принайтованного бережно к тамбучине, что за пожарным щитом сразу. «Как же так? Как же так!? Ведь для мамы. Почему же нельзя?» Санек вдруг представил, как садится на девятичасовую электричку в Смоляниново. Пустой, без ничего, с запекшимися соплями бессилия на душе. В голове как будто всколыхнулись мозги, и поднялась со дна муть. Насонов шагнул, наклонился, и сорвал с пожарного щита топор.
Больше ничего не остается. Он разогнулся и поднял руку с топором вверх. Сквозь марево в глазах он увидал, как со всех сторон к нему бегут люди в грязно-зеленой форме. Он помешкал секунду. Потом ударил со всех сил прямо в хромированную мерцающую надпись «Gold Star».
– Так вот же вам, - захлебнулся кашлем в груди отчаянный крик.
Примечания:
* Чимчи (Кимчи) – традиционное корейское кушанье из сычуаньской капусты, которая подвергается ферментизации (проще говоря, тухнет) с добавлением белковых ингредиентов (моллюски, бобовые, пр.) и красного перца. Если не обращать внимание на запах, очень оригинально и вкусно. Аналогов в русской кухне не имеет.
** Здесь я утрирую, от этого запаха, въевшегося в пластик холодильника, не спасает ничто.