Fato major prudencia
…Замирая в твоих объятиях, когда стихнет звон в ушах, когда заглохнет эхо моего долгого стона, отражающегося от стен квартиры, я все-таки решусь, уткнувшись тебе в плечо, рассказать все, или почти все. Рассказать глухо, не стыдясь и не прячась. Холодно констатируя факт, насколько это возможно в столь неподходящий момент. Но разве я единственная из тех кающихся своим любимым в грехе, который не грех, в обмане, который не обман, в боли, которая не боль, а честность, дающая право на беспредельную искренность двух людей, связанных постелью и горечью невозможного? Кающихся, еще храня в себе тепло недавней близости. Кающихся и торжествующих. Ведь очищение правдой, бесстыжей, болезненной и горькой, куда как светлее и правдивее тихой гадливой лжи, которое кричит гораздо громче, чем кажется тебе самой.
Не желая задавать себе этот вопрос, я задаю его. Хотя понимаю, что останусь наедине с ним, пока он не растворится в бесконечной сутолоке бытия, ставящего проблемы куда как серьезнее, чем та, которую и проблемой считать я не могу, а ты – не имеешь права.
Измена или все-таки закономерность? Та правильность, от которой никуда не денешься в этом сладко-беспардонном мире, где самые яркие безумства становятся реальностью, а правила условны и зыбки?
И к тому же, когда это я каялась сама перед собой в том, что сделала? Мой поступок – это мое решение. Открещиваться потом от него не то, что глупость, а откровенная трусость.
Но все-таки, что двигало мной? Похоть или страсть? Первая порицаема, вторая – естественна и единственно возможна, когда нет ничего, кроме мужчины и женщины, тянущихся друг к другу и ищущих забвения в коротком всплеске кажущейся взаимности, где голос тела заглушает голос благоразумия. Хотя – какое тут может быть благоразумие, если я поступаю вопреки всему, в том числе самой себе? Или все таки нет – не вопреки?
Ведь я сотню раз говорила себе, что свободна. Свобода – не внешняя, а абсолютная, внутренняя, не сдерживаемая ни стенами комнат, ни домами городов, ни условностью границ – моя личная свобода, которой я горжусь и которую бросаю смятой дуэльной перчаткой в ненавистную морду холодной сдержанности, пьянит и отрезвляет одновременно. Пьянит – сейчас. Отрезвляет – потом. Но ради этого мгновенного "сейчас" рушатся империи и строятся религии. Что уж мне – одной песчинке в суматошном водовороте событий считаться с требованием тела, которое способно сломать любую теорию и любые правила?
И с какой фразы мне начать свою исповедь?
Твои руки, удивительно родные и горячие, скользят по моим плечам, спине, бедрам... Это знакомая прелюдия, после которой, отдохнув, мы обычно снова принимаемся ласкать друг друга с удвоенной страстью, словно боясь потерять. И сейчас – именно в этот момент – я осознаю, что потеря близка, как никогда. Все зависит от того, насколько я изучила тебя. От того, насколько я могу довериться тебе.
Чувства проверяются на грани. Особенно те острые чувства, которые мы привыкли называть запретными, и запретность которых дает нам силы, упрямо склонив голову, принимать все тычки и пощечины судьбы. Ведь мы строим собственный мир, где действуют только наши правила. А жизнь, самый ехидный рассказчик и творец, ежечасно заставляет нас чувствовать, как сильна она и как слабы мы.
По-настоящему сильные остаются. По-настоящему слабые ломаются тонким хворостом в жестких руках дровосека. Зная, что ты не сломаешься, я до предела тяну паузу, набирая воздуха в грудь и сладко жмурясь, пока ты ерошишь мои волосы, ищешь губами мои губы, шепчешь самые простые и самые великие слова.
И в какой-то момент, поймав себя на мысли, что еще чуть-чуть – и я не смогу вырвать из себя это признание, свернувшееся тугой пружиной, я отстраняюсь от тебя и без предисловия спрашиваю:
– Помнишь, ты говорил, что только самые близкие люди могут доверить друг другу бесконечную радость и бесконечную боль?
Ты внимательно смотришь мне в глаза. Ну, конечно же, ты помнишь эти слова. Еще на заре наших отношений (когда это было – год назад, вечность назад, жизнь назад?) ты предупреждал:
– Ты же понимаешь, куда мы лезем. В обмен на самую горячую страсть мы получим потом самую жестокую боль. Потому что наши чувства искренни изначально. Мы знаем друг о друге то, что другие предпочитают прятать. На обнаженных нервах все воспринимается острее – и любовь, и ненависть. Но если мы уже ввязались в эту игру, нам надо быть честными до конца.
Я тогда не совсем поняла, что ты хотел сказать. До сих пор не привыкла к твоей привычке не говорить что-то прямо, а идти вскользь, полунамеками, полузагадками. Иногда мне требуются долгие дни, чтобы расшифровать твой очередной ребус. Правда, с каждым разом мне становится все легче тебя понимать. И с каждым разом я узнаю тебя все больше.
Мы оба непростые люди. И оба осознавали, что отношения тоже будут сложными. Обреченные изначально, от этой своей дикой и болезненной ясности они становятся настолько безысходно восхитительны, что иногда чувствуешь себя мазохисткой. Но эта сладкая обреченность дает мне право сказать тебе эти горькие слова.
– У меня есть другой мужчина.
– Другие, – улыбаешься ты, прижимая меня к себе крепче. – Один или несколько – какая разница? "Кто раньше с нею был и те, кто будет после, пусть пробуют они, я лучше пережду". Впрочем, нет. С Высоцким я не совсем согласен. Ждать я не буду, я уже дождался. А другие пусть за тебя поборются. В моем возрасте и твоем статусе соперников надо видеть не в сексе. У тебя есть возможность сравнивать. Сравнивай. Это еще очень большой вопрос – выигрывают или проигрывают твои новые любовники.
– Меня иногда убивает твоя самоуверенность, – твоя реакция немного сбивает меня с толку. Хотя следовало ожидать чего-нибудь оригинального.
– Самоуверенность? – Ты переспрашиваешь это особым, мурлыкающим тоном, в котором переплетаются желание и коварство. Твои пальцы скользят по моему животу, ниже, ниже, ниже, игнорируя мои недвусмысленные попытки отодвинуться, потеряться, спрятаться.
Интересно, ты собираешься обсудить мои отношения с другим мужчиной, занимаясь любовью?
Я вскрикиваю, закусываю губу, пытаюсь оттолкнуть тебя… И понимаю, что твоим рукам сопротивляться я так и не научилась. Нет во мне такой силы, чтобы противостоять этому неземному блаженству, этой коварной страсти. Я начинаю извиваться, вырываться. Но ты крепко держишь меня. Держишь кончиками пальцев на дрожащем возбуждении.
– Девочка моя… Моя любимая… Моя самая горячая женщина….
Шепот обволакивает, как густое облако, вливается внутрь меня, растекается по телу. Ласки и голос. Голос и ласки. Мне становится нестерпимо горячо, я теряю ощущение реальности и мне кажется, что нет ничего в этом мире кроме твоих рук и нежных губ.
– Другие мужчины придут и уйдут. А я останусь. Даже если сегодня мы видимся в последний раз, все равно останусь. Потому что я – в тебе. – И усмехнувшись, ты добавляешь: – Во всех смыслах этой фразы.
Наши тела снова сплетаются в иероглиф страсти и безумия. В каждом движении – наслаждение и боль, надежда и безысходность, радость и бесконечная грусть.
Натянутая тетива отношений звенит на той высокой ноте, которая предшествует разрыву. Но подходя к нему вплотную, мы всегда успевали сделать шаг в сторону, уйти от падения в пропасть, хотя даже это – последнее – падение может быть настолько прекрасным и великим…
Как бы то ни было, ты действительно останешься. Моим самым нелогичным, самым невероятным, самым болезненным романом. Равно как и я останусь в твоей жизни незаживающей раной.
Кто сказал, что время – лучший доктор? Нет, оно лишь хороший анестезиолог, умеющий задавить память грузом новых событий. Но рано или поздно сквозь эту толщу бесполезного мусора блеснет осколком разбитого зеркала память о той радости, ради которой живет человек, о тех днях, спрессованных в секунды, что хранятся до последнего вздоха, до последней мысли, о вечности, которая растворяется в нас с тобой, когда мы, обезумевшие от страсти, рвем пространство и время во имя любви – безнадежной, бессмысленной, бесконечной.
Начиная, не думать о последствиях. Первый закон влюбленных и полководцев. Наша любовь – тоже поле сражения. Сражения с судьбой и друг с другом. Рано или поздно кто-то из нас сорвется. Ты или я. И пусть лучше это будешь ты. Мне не достанет смелости нанести этот удар милосердия – coup de grace – обрывая тонкую нить, держащую наши отношения.
– Не впускай меня в свою жизнь слишком сильно.
Ах, Бог ты мой, неужели это я была такой невероятно мудрой еще совсем недавно, когда только-только разгорался невинный костерок, превратившийся потом в грозный пожар, сжигающий нас в пульсирующий пепел?
– Не впускай…
Но кто бы мог подумать, что все будет развиваться так стремительно? Короткая интрижка двух людей, живущих в разных городах, неожиданным взрывом смела последние остатки морали и смысла, толкнув нас друг другу в объятья.
Хотя какая тут может быть мораль? Особенно в нашем с тобой случае…
У нас есть всего несколько дней в сезон. Зима, весна, лето, осень стали измеряться не температурой за окном и не бременем одежды, а промежутками между встречами и разлуками. Один раз в три месяца я приезжаю в твой город. Город, где у тебя есть своя жизнь, свои друзья, свои интересы, в конце концов, свои романы.
Но мы позволяем себе на невыразимо короткий промежуток времени забыть о том мире, который существует без нас. Забыть во имя наслаждения, которым нам суждено потом болеть до следующего моего приезда.
Вернувшись, сдавая отчет о командировке, я все еще буду хранить вкус твоих губ и тепло твоих рук. Потом эта память начнет гаснуть, растворяться, блекнуть… Но окончательно исчезнуть ей не суждено, как бы ни старалась я утопить тебя в веренице событий, дней, людей, случайных знакомых и – пусть теперь добавится этот пункт – неслучайных любовников.
– Рано или поздно так должно было случиться, – ты отрываешься от моих губ и смотришь на меня со странной смесью усталости и нежности. – Тебе нужен человек, к которому ты будешь ехать сюда. И нужен человек, к которому ты будешь возвращаться. Возвращаться ты будешь к другим. А приезжать сюда…
Ты не договариваешь... Все и так понятно. Слова – только оболочка, бессмысленное сотрясение воздуха звуком, который стремится угнаться за мыслью. Поэтому лучше промолчать. И промолчать так, чтобы эта тишина была громче и полнее всех сказанных фраз.
Как-то ты сказал, что любящие люди получают чувственное удовольствие даже от тишины. Прав ты был, тысячу раз прав… Что может быть более возбуждающе, чем эта бесшумная, бессловесная, бесконечная дуэль взглядов, когда и так понятно, что мужчина и женщина хотят друг друга и готовы друг для друга? Но они тянут, тянут, тянут эти мгновения перед тем, как сверкнет молния и начнется гроза. Но не шумная и холодная, а страстная и нежная.
И сейчас мы молчим. Молча целуемся, молча дарим ласки, даже без стонов и глубоких вздохов. Это та часть любви, где ярость и страсть уравновешивают друг друга. И твою ярость я понимаю. Мало какой мужчина согласится делить женщину с другим. Это инстинкт самца. Инстинкт собственника. Инстинкт вожака. А сейчас в тебе схлестнулись в бешеной схватке уверенный, гордый, независимый, самодостаточный мужчина и первобытный человек, готовый порвать любого, кто посмеет стать на его пути обладания самкой. Пусть даже самка свободна по стилю жизни и по праву, данному ей этим же самым мужчиной.
Как бы то ни было, мы не боги. И даже не полубоги. Зов тела сильнее зова разума, когда двое обнаженных любовников снова и снова бросаются друг другу в объятия, снова сходят с ума на несколько жалких мгновений, растягивающихся в часы, снова умирают и воскресают.
Впившись пальцами в твои волосы, откинув голову назад, я бесстыже наслаждаюсь твоими ласками, твоим языком, горячо и уверенно скользящим ниже и ниже. Наверное, так и должно быть: боль души и наслаждение тела сплетаются в неразрывный клубок, настолько плотный, что иногда невозможно понять, где тонкая грань, отделяющая одно от другого. Независимо от того, что сейчас чувствуешь ты, я эгоистично впитываю в себя каждое мгновение нашей близости.
А впрочем, не ты ли учил меня тому, что постель – это разумный выбор эгоистов, когда "эго" – это двое, когда наслаждение другого человека и есть твое наслаждение, когда в каждое движение вкладывается больше смысла и радости, чем иногда может вместить в себя один день? Или одна жизнь… Или…
Мое тело становится все тяжелее и тяжелее, а потом – совершенно неожиданно – эта тяжесть куда-то испаряется и я словно отрываюсь от земли, летя навстречу солнечному свету, слепящему и сжигающему.
– Любимый… Любимый…
Слова, которые я не имею права произносить, признавшись в измене. И слова, которые я имею право произносить как женщина, которая испытывает неземное блаженство в объятиях мужчины. Мужчины-любовника. Мужчины-друга. Мужчины-коллеги.
Хотя, если вспоминать, как развивались наши отношения, наверное, надо поставить эти слова в обратном порядке. Сначала коллега. Ироничный, дерзкий, необычный. Дающий мне возможность ошибаться в той работе, где я была еще неопытна. И оставляющий мне эту возможность по сей день. И в работе, и в любви.
Потом пришла стадия друга, когда я поняла, что могу рассказать тебе куда как больше, чем положено двум людям, связанным всего лишь общим делом. Я делилась с тобой своими снами и идеями, а ты читал свои стихи. И как-то, засмотревшись на твои губы, с которых стекали рифмованные строки, я поняла, что безумно хочу почувствовать вкус твоего поцелуя… И кто может противостоять желанию молодой и настырной женщины?
Так случилось, что однажды я проснулась на твоей груди. И тогда казалось, что одноразовая связь так и останется единственным проявлением слабости людей, не сумевших удержать себя в строгих правилах когда-то придуманных человечеством рамок. Но вслед за этой ночью пришла еще одна. И еще…
Я, наверное, долго буду вспоминать тот погожий апрельский денек, когда мы встретились в парке и пошли погулять. Просто погулять, без всяких задних мыслей. Рассеянно глядя вокруг, я неожиданно для себя самой почувствовала просыпающееся во мне желание. Кто знает, что было тому виной – флюиды, витающие в воздухе, твой одеколон или банальная нехватка любимого мужчины, хотя к тому моменту мы проводили вместе все свободное время. Я подняла глаза, поймала твой взгляд и поняла, что наше желание обоюдно.
Развернувшись, мы помчались прочь из парка, словно боясь растерять эту страсть. Не добравшись до кровати, скинув одежду, мы занимались любовью на ковре в твоем кабинете. Вновь и вновь доводя меня до крайней точки, ты сдерживался из последних сил. Это чувствовалось по твоим напряженным мышцам, по твоему лицу, по твоим стонам. И когда нас обоих одновременно закрутил вихрь восторга, ты шептал только два слова, повторяя их по замкнутому кругу на разный мотив:
– Моя женщина… Моя женщина… Моя…
И я понимала, что в эти слова ты вкладываешь единственную правду для нас двоих.
"Ты – моя женщина, я – твой мужчина. Если нужно причину, то это причина", – пульсировали во мне слова старой песни "Наутилуса Помпилиуса". В тот момент, когда люди, объединенные страстью, сливаются вместе, никакие другие правила уже не действуют. Это применимо и к отношениям с тобой, и к другим моим мужчинам, сколько бы их еще ни было в моей жизни. Но неизвестно, буду ли я их ценить так, как тебя. А ты все еще важен мне, как это ни парадоксально для меня самой. Если мне и суждено когда-то стать стопроцентной стервой, к чему у меня есть все задатки, то о тебе я сохраню самые нежные воспоминания…
Воспоминания о том, как тогда еще незнакомый мужчина в галстуке, завязанном каким-то хитрым узлом, вычитывал написанные мной документы, сопровождая каждый язвительным комментарием и тут же делая заметки на полях, даже не спросив у меня разрешения.
О том, как я тебя ненавидела в тот момент и как резко отреагировала на твое предложение поужинать вместе.
О том, как ты все-таки утащил меня в китайский ресторанчик, где нам подавали совершенно непроизносимое блюдо, настолько острое, что мы выпили как минимум два литра минералки.
О том, как ты проводил меня до дома и ограничился всего-навсего поцелуем руки.
О том, как нам пришлось вместе разгребать одну на редкость занудную работу и как мы, отрываясь от наших бумажек, начинали смотреть друг на друга совсем не с рабочим интересом.
О том, как ты меня провожал первый раз на автовокзал и кричал водителю: "Командир, еще пять минут, я еще с любимой не расцеловался!".
О том, как я вернулась и ты сжал меня крепко-крепко в объятьях.
О том, как незаметно мы стали друг для друга близкими и в то же время такими далекими людьми.
Я ненавижу расстояния. Возможно, для кого-то они и становятся лучшим испытанием на прочность чувств. Но это подходит тем, кто расстается не часто. А когда разлука становится для тебя повседневностью, на нее смотришь куда как жестче и злее.
Не имея права быть ревнивыми и не требуя друг от друга никаких обязательств, мы волей-неволей спрашиваем сами себя, когда нас разделяют сотни километров: "А с кем сейчас мой любимый человек?". И иногда собственное воображение подсовывает картины, которым лучше бы и не быть…
Но кто ты такой, чтобы говорить мне слова упрека?
И кто такая я, чтобы говорить такие же слова тебе?
Встречаясь, мы не задавали друг другу дурных вопросов. Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь. Так говорил Екклесиаст.
Что толку нам знать о других, если главная ценность друг для друга – это мы?
Были ли у тебя другие женщины? Уверена, что да, просто ты мне об этом не говорил. Ты в том возрасте, когда надо периодически доказывать самому себе, что ты чего-то стоишь как мужчина.
И точно так же я уверена, что ни с кем тебе не было так хорошо, как со мной. Ведь я часто смотрю в твои глаза. А там написано куда как больше того, что могут сказать губы.
И мое признание тебе – это просто сохранение равновесия. Равновесия боли. Равновесия любви. Равновесия бесконечности, сколько бы ее у нас еще ни осталось…
Это те правила в наших отношениях без правил, которые должны соблюдаться.
Нам не быть вместе. Я не хочу говорить слово «никогда». Потому что зарекаться нельзя. Но ситуация у нас такова, что ни ты, ни я не сможем бросить свои города ради мифического «нечто». Даже если этот миф будет компенсироваться прекрасной реальностью нашего общения. Но просто мы с тобой достаточно опытны и циничны и знаем, что быт может погубить сказку. И пусть же наше чувство остается таким, как оно есть – недостижимой мечтой. Ведь когда мечта сбывается, она умирает как мечта.
…Утром я проснулась от аромата кофе и лимона. Где-то я слышала, что это самый лучший запах для побудки. Ты сидел в кресле напротив кровати и, закинув ногу за ногу, пил чай. Я вспомнила, как мы однажды обсуждали, почему молодые люди, соблазняя девушку, приглашают зайти на чашечку чая. Ты тогда съехидничал: "Лучше уж приглашать по честному: на чашечку кофе".
– Почему "по честному"? – Не поняла я.
– Потому что чай пьют вечером, а кофе утром, – улыбнулся ты. – Но для тебя я согласен пить чай и утром тоже. При условии, что у нас вместе будет впереди не одна ночь.
Ночь была далеко не одна. Я перестала ночевать в гостиницах. Прямо с вокзала мы ехали к тебе домой и первое, что делали, переступив порог – занимались любовью. Дико, горячо, страстно. И только потом начинали думать о работе. Если на то у нас хватало сил.
Засыпая рядом с тобой, я чувствовала сквозь забытье, как ты касаешься губами моей шеи. Сладко жмурясь своим грезам, я осознавала, что сейчас ты здесь, рядом со мной. Сказка, которая есть и которая растает, как только я покину город. Но все-таки – пока она здесь. Возможно, потом ночами я буду отодвигаться к стенке, освобождая место рядом с собой для фантома, потому что привыкла быть рядом с тобой, и горько усмехаться, понимая, что тебя нет рядом. Но это – потом. А сейчас ты здесь.
Именно с такими мыслями я погружалась в сны, когда мы были вместе. И сны эти были безумны и прекрасны. И так же прекрасны были пробуждения, когда любимый человек не исчезал вместе с утренним сном, а оставался рядом, горячий и страстный.
– Доброе утро, любимый.
– Доброе утро, любимая. Как спалось?
– Спасибо, просто замечательно. Снилась разная мура. – После секундной паузы не удерживаюсь и ехидничаю: – Как обычно, рядом с вами.
Старая традиция – не упускать возможности «покусать» друг друга.
– Неужели? – Ты удивленно поднимаешь брови. – Тебе снился я? Ай-яй-яй, какой ужас! Где ваши седые волосы, любимая? Терпеть меня целые сутки, да еще и во сне – это невыносимо. Но вы не поверите, сударыня, мне тоже снились кошмары.
Ты отхлебываешь чай и смотришь долгим взглядом поверх кружки.
– Мне снилось, что вы изволили говорить разные глупости, душа моя. Надеюсь, такие сны больше не повторятся. – Ты выдерживаешь паузу и грустно улыбаешься. – Потому что, боюсь, такие сны могут очень быстро перекочевать в реальность и закончится все это нехорошо. А мне бы этого очень не хотелось. Все-таки, ты стала мне удивительно близким человечком, любимая моя девочка.
Отставив чай на журнальный столик, ты встаешь из кресла, подходишь к кровати, опускаешься на колено и берешь меня за руку.
– Самая страшная наша ошибка или самое великое наше счастье – мы умеем любить. Так, как могут далеко не многие в нашем сумасшедшем мире. Ты меня понимаешь?
Я киваю, не сводя с тебя глаз.
– Это действительно великий подарок судьбы, девочка моя. То, что я нашел тебя. То, что познал, как это восхитительно – любить безнадежно. То, что живу и дышу тобой. Откуда мне знать – быть может, я последний раз в жизни смог так сойти с ума?
– Да ну, прекрати. – Отмахиваюсь я. – Ты меня тысячу раз забудешь.
– Еще бы, – ты целуешь кончики моих пальцев. – Именно это я и собираюсь сделать. И ты тоже, естественно, предашь мое скромное имя забвению через пару-тройку романов.
– Не дури.
– И ты тоже.
– Я люблю тебя.
– Я люблю тебя.
Я притягиваю тебя к себе – и забываю обо всем на свете. Потому что забвение, возможно, это тоже величайший дар, который мы не всегда осознаем.
Через несколько часов, строгая, деловая, подтянутая, я буду спокойно сидеть в твоем офисе и нарочито холодно смотреть сквозь тебя. Продолжая начатую когда-то игру. Зная, что ты выдерживаешь мой взгляд, медленно закипая. Понимая, что этот твой пыл вечером превратится в сжигающий дотла пожар…
Но это будет потом. И лед, и пламя.
А сейчас… Сейчас я хочу быть счастливой. И буду ей – вопреки всему. Или не вопреки. А во имя равновесия любви.
Того равновесия, которое мы оба можем осознать.
Того равновесия, которое нам дано свыше.
Того равновесия, которое создаем мы оба. Плюс и минус. Чет и нечет. Боль и радость. Ты и я. Люди, понимающие любовь, живущие и сгорающие во имя ее. Ведь настоящая любовь сжигает себя в пепел. И возрождается из него.
Чаще так ломается жизнь.
Реже так выкристаллизовывается истинное чувство. И ради него стоит тысячи раз идти против течения. Чтобы потом не раскаиваться – а жить, замирая в твоих объятиях…
…Когда стихнет звон в ушах.
…Когда заглохнет эхо моего долгого стона.
июль 2005 г.