Забытый Родиной
(последнее мгновение весны…)
Несостоявшемуся "герою" разведчику Глебу Проскурину – насмерть забытому Родиной…
Немецко-фашистские войска стремительно наступали, на деле осуществляя и претворяя в жизнь, план Фюрера «Барбаросса». В бардаке отступления, в разрозненных рядах наших войск ничего нельзя было толком понять. Информация с фронтов была, настолько противоречива, что, как говорится, сам чёрт ногу сломит. Минск взят, Смоленск тоже. Враг подходил к Холму, небольшому городку, что в преддверии страшных событий просто затих на Смоленщине.
На последнем, скоростном партсобрании Холмовского райкома, было принято наспех решение: Оставить в тылу врага хотя бы одного коммуниста разведчика, с целью вхождения его во вражеский аппарат для предоставления важной разведывательной информации нашим войскам, через группу армии «Центр», который потом даст о себе знать следующим образом: либо пришлёт связного с паролем «Слоны идут на север», либо по радио на условной частоте радиостанции «Москва», с 22.00 до 23.00. по пятницам, либо ещё как. А как, «либо ещё как» - никто толком не знал. Кандидатом в разведчики был выбран Глеб Проскурин, на это печальное время занимающий должность парторга колхоза, так путём быстрого голосования, его кандидатура была принята единогласно.
- Вопросы есть? - окинув присутствующих блуждающим взглядом, спросил первый секретарь райкома, со страхом поглядывая в сторону запада, откуда должными были прейти немцы. Вопрос был только лишь у Проскурина.
- А нельзя кого-нибудь другого, более сознательного, на моё место? А то, неровён час, свои меня потом же и расстреляют? - как бы извиняясь, за некоторую нескромность переспросил Проскурин секретаря.
- Нет! - решительно ответил ему первый. - Ваша кандидатура выбрана и одобрена единогласно. А что бы вас, как… вы говорите, не расстреляли, мы вам оставим мандат с полномочиями - разумно рассудил первый секретарь, почесав руками затылок. – Задачу вы поняли? Раскрыться врагу, втереться в его ряды, затаиться и ждать приказаний. Всё! - отрубил он, решительно ударив ребром ладони по столу с зелёным сукном.
- Ну, какие же все сволочи? - печально подумал про себя Глеб. - Ведь никто из вас не захотел здесь оставаться, все единодушно проголосовали за меня. Каждый, наверно думал и молился, чур - не меня, чур - не меня…
Так Глеб, как наименее сильно пьющий, оказался во главе команды местных полицаев, в основном горьких пьяниц и законченных алкоголиков, которые «отходняка» после пьянки боялись больше, чем гнева немецкого командования. Теперь у Глеба появился реальный шанс стать начальником зондеркоманды, по поимке и уничтожению партизан, с чего и начался его нелёгкий и трудный путь «разведчика». Командовать подчинёнными ему было крайне сложно, по причине их беспробудного пьянства.
А наши войска тем временем откатились далеко на восток, и все надежды на «связного», как Глеб не ждал, так и не увенчались успехом. На частоте радио «Москвы», каждую пятницу, почему-то стало работать диверсионное немецко-туркменское радио, которое задавало вопросы азербайджанскому радио.
- «Что можно сделать из десяти женских бюстгальтеров…?» - без конца задавало вопрос немецко-туркменское радио. Азербайджанское радио долго молчало, а после резко ответило.
- «Двадцать тюбетеек на ваши дурные головы». Потом в приёмнике что-то захрипело и щелкнуло. И это было последнее, что услышал Глеб. В приёмнике сгорела редкая лампа, которую он так и не смог найти. Так ни связным с паролем «Слоны идут на север», ни как-либо ещё, Родина упорно не давала о себе знать. Глеб был в отчаянии и вскоре тоже крепко запил.
Что было делать - он не знал. Немцы постоянно гоняли его на поиски партизан, которые сильно их доставали, а отвратительное чувство предателя теперь глубоко засело занозой, ни на секунду не оставляя его, от чего Глеб запил ещё больше. Потом он был приглашен к немецкому губернатору не фуршет, с обещаниями повышения в должности. На фуршете же, сам губернатор тоже сильно упился, под конец, оставив его наедине со своей супругой фрау Анхен, которая была ещё той штучкой.
Чем реально навредить немцам в глубоком тылу, Глеб не знал, как и не силился.
- Дай-ка, хоть достоинство губернатора зацеплю, хоть жену его, что ли унижу? – мелькнула мысль в его голове. - Хоть деморализую его, губернатора. Я может быть этим, не совсем геройским поступком внесу маленький вклад в нашу победу – подумал про себя Глеб.
Но Анхен, его быстро опередила, она сама затащила его зимой в стог сена со словами - «Оу, этот русский экзотик, гуд!», отпустив только под утро. Коварная Анхен выжала из него всё, что смогла.
- Наши бабы, правда, тоже не хуже - отходя под вечер думал про себя Глеб, но в немке была какая-то такая изюминка, не было в ней того огневого напору как у наших баб, а как-то всё так, сначала потихоньку, потихоньку, а потом… и так до великого изнеможения. Одним словом – фашистка!
А где-то, через неделю после Анхен, Глеб почувствовал себя скверно.
- Ну, всё, намотал на винт, и куда мне теперь, с "этим"…? – задумчиво чесал он затылок.
С "этим", кроме, как в немецкий госпиталь, идти ему было совсем некуда.
В госпитале лежали немецкие легко и тяжелораненые солдаты, и офицеры «Тысячелетнего рейха». Можно сказать, герои восточного фронта. А Глеб, полицай, да ещё из русских, да ещё с такой неблагодарной болезнью.
В госпитале в палате с надписью NKVD, его просто передёрнуло от гнева. Кто-то по-русски на стене в шутку расшифровал аббревиатуру НКВД: – "Народный Кожно-Венерологический Диспансер", где Глеб краем глаза заметил и самого губернатора.
- Одним словом садисты, не я им, а они мне навредили - справедливо возмущался он про себя. - Ууу!!! Того и гляди, держи с ними ухо востро – продолжал сокрушаться Проскурин.
А связи с Родиной всё так и не было. Родина, похоже, насмерть забыла своего разведчика.
В том же районном городке, в бывшем здании сельсовета, была развернута серьёзная контора, и шутки там не шутили! Там всё было очень конкретно, там было «Гестапо». Во дворе «Гестапо» немцы расположили фашистских лошадей, которые всё время протяжно ржали: – «И-и-и-и-иго-го!», ржали они, нагло пожирая колхозное сено. Впрочем, лошади до войны были колхозные, то есть - советские. Но так как оказались завоеванными, стали трофейными. Но гривастые, к своему большему лошадиному сожалению этого не понимали... Как они вдруг стали немецкими? Новой власти пришлось поставить лошадей на фуражное довольствие, опять на то же самое колхозное сено.
«Гестапо» - специальная идеологическая диверсионная разведка, и дяди были там строгие. Даже старшие немецкие офицеры всегда норовили гестаповцам первыми отдать честь.
То, районное «Гестапо» возглавляли два «СС»овца. Оба были партайгеноссе (товарищи по партии), оба были идейно и бесконечно преданные своему Фюреру. Ганс Рауль был баварец, а Ганс Пауль бременец, оба истинные арийцы и, судя по ним, не одному глаз натягивали на заднее место. За глаза их назвали пол Ганса, и полтора Ганса.
Начальником был Полтора Ганса, высокий, лысый и очень мордастый. В его взгляде было, что-то такое колючее, холодящее и за кадык берущее. По-русски он говорил скороговоркой.
Пол Ганса же был его замом, маленький, ершистый, в очках, с пристальным и лукавым заискиванием. В рядах Холмовского райкома был предатель и в «Гестапо» знали о Глебе Проскурине, но затаились и стали ждать, когда тот проявит себя и раскроется. А проявлять он себя, что-то никак не хотел, что мешало ему это сделать.
Рабочий день в гестапо начинался примерно так: полтора Ганса с утра был за столиком, пил кофе и ждал зама с докладом, нервно постукивая пальцами по столу, он думал, какой сегодня давать отчет начальнику за прошедшие сутки. Потом приходил пол Ганса, и после того, как гаркал: - «Хайльт Гитлер», выбрасывал руку вперёд и выкладывал собственные соображения.
- А, что если поступить так…? - говорил он своему любимому шефу.
- Нет, так не пойдёт дружище – мы же с вами в России.
- А если зайти с другой стороны?
- Ну, это можно попробовать - одобрительно кивал головой шеф.
- Ну, и как там наш, начальник зондеркоманды с перспективой на повышение и что говорит «наружка?» - спрашивал начальник «Гестапо» своего зама.
- А, никак, пьёт целый месяц как лошадь, да всё к нашей радистке по ночам пристаёт, один наш «наружник» так чуть не околел на этом проклятом русском морозе, шнапсом спасался под окнами у радистки, геройски выслеживая русского разведчика. Как мог напролёт спасался всю ночь, да обморозился весь, как скотина, и всё. Еле-еле его потом откачали, лыка совсем не вязал.
- А радистка чего?
- А ничего. - Не могу я, говорит больше с ним, всё пьяный приходит и пристаёт очень сильно, как террорист, и уходит только под утро. У меня уже мешки под глазами, на люди показаться стыдно ей богу. Замучил уж всю!
- А ты?
- А что я? - удивлённо смотрел пол Ганса на шефа.
- Спрашивал, проболтался по пьянке, по явкам, или не проболтался?
- А она?
- А что она? Говорит - нет, только пьёт самогонку, да иногда шнапс просит, когда самогонки ему не хватает, а дам ему шнапсу, говорит, ну и гадость, и как вы его только жрёте?
- А ты?
- А что я, говорю, потерпи ради нас, ради «рейха». Ради будущего Германии, ради, нашего Фюрера, наконец… - стукнул зам кулаком по столу с зелёным сукном. – Потерпи ещё хоть недельку, может, взболтнёт что-нибудь?
- А она?
- Да не могу, говорит, больше терпеть, не выдержу, разве что ради Фюрера и то, дня три, не больше, больше просто не выдюжу. Срочно ищите замену, сил моих более нету. И перед мужем стыдно и неудобно, он бедный там, на восточном фронте воюет, письма мне про любовь пишет.
- А ты?
- А что я? Замену ищу – отвечал пол Ганса, на чисто немецком, с лёгким бременским лёгким акцентом.
- Да-а, не густо - задумчиво произнёс начальник гестапо, штандартнфюрер «СС» Ганс Рауль, и, вскочив, вдруг как бешенный заорал!
- Вытяни из него всё, а то я тебя живо, на восточный фронт отправлю!!! - грозно надвинулся на зама начальник бровями. - Под Сталинград тебя, в окопы кормить вшей! – и так дал кулаком по столу, что со стола упала статуэтка «Фюрера».
- Ну и шутки у вас, шеф, прямо садистские, хочу вам заметить - обижено произнёс пол Ганса. На что полтора Ганса ответил ему сурово каким-то таким гробовым голосом.
- Ты знаешь, что здесь не шутят… - и они перешли к делу другого разведчика.
- А чего там русский майор-парашютист говорит? Зачем он к нам спрыгнул? Да как-то так неудачно у него получилось, не аккуратненько.
- А ничего. Говорит, что мы фашисты за все ответим по полной программе, с пятого по десятое и очень включительно.
- Да…? - искренне удивился шеф. - Ну, каков же нахал? А? А как он к нам-то попал?
- Да как? Так и попал. Выбросили его с парашютом, вот и прилетел, да не в тот район говорит, приземлился, экипаж самолёта в тот день лететь не хотел, с бодуна сурового был, праздник они отмечали, день рождения чьё-то. Говорили, давай завтра, мол, полетим, когда отойдём, а их, под строгим приказом, прямо в небо с майором, а штурман сильно «притормозил» и район высадки прозевал, так русский майор попал прямо на голову нашему штрафнику, который дрова для бани рубил. С небес, да по башке ему прямо грязными сапогами. А наш обиделся, дескать, что сесть рядом не мог, что ли? Ну, слово за слово, русский ему прямо в морду, да при исполнении, при заготовки дров, так сказать. Фашист ты мол, недобитый, ты чьи дрова заготавливаешь, чьи деревья-то пилишь, морда твоя немецкая, ты их сажал де и поливал? И в глаз нашему, и во второй, с двойной дублированной досылкой, а наш обиделся и «стуканул» его нам, вот и всё.
- Ууу! Какой горячий!!! - протянул шеф, а потом как-то так неприятно поморщился. - А ты по своим каналам-то его пробивал? - снова спросил зама начальник.
- Да пробивал, за неуплату алиментов его там, в Москве свои же таскали, а больше нет ничего, остальное всё чисто.
- А чего он алименты-то не платил, спрашивал?
- Да спрашивал…
- Не до них тогда было, война говорит, началась, а потом, то да сё…
- А пытать пробовал? - вдруг дико и глубоко заглянул шеф в глаза своего зама.
- Тут, видите ли, вот в чем дело? Вы сейчас излишне самоуверенны, а самоуверенность перед пытками – это залог неудачи… Вы же и сами прекрасно всё знаете… - молча показывал зам пальцем в сторону висевшего на стене плаката с одноимённым смыслом.
- Тогда веди его сюда курвеца, я с ним сам по душам потолкую!
Русский майор стоял напротив стола шефа гестапо, совершенно не понимая, чего от него хотят эти двое.
- Говори, кому говорят, говори! Говорят, говори, значит, говори! - скороговоркой строчил шеф, словно из пулемёта, сверля глазами майора.
- Смотри, глаза не сломай - подумал майор, а потом выдал: - Как же я могу говорить, если же ты всё время говоришь - говори и даже слова не даёшь вставить! – наконец-то майор перебил шефа и вдруг откровенно запросился на явку.
- На явку хочу, на явку… – настойчиво продолжал проситься русский разведчик.
- Так давай веди же его курвеца! - топнув ногой, приказал шеф своему заму. - Да смотри, если его упустишь, если же русский майор уйдёт… я тебя сразу же на восточный фронт в окопы вшей тифозных кормить! Сразу под Сталинград! В грязные, мокрые и ледяные окопы! О результате доложишь мне лично сразу же после явки!
- Есть! - повернулся через левое плечо пол Ганса, ответив шефу на чисто немецком.
Ровно через пятнадцать минут после явки, как всегда с немецкой пунктуальностью, пол Ганса стоял по стойке смирно перед шефом и досадно докладывал. Только теперь он был с забинтованным левым глазом, поверх одетой черной повязкой.
- Хальт Гитлер! - выбросив руку вперёд, гаркнул пол Ганса.
- Хальт, хальт… - спокойно ответил начальник, небрежно откинув руку назад, через плечо.
- Разрешите доложить!?
- Да ладно, чего уж там, докладай…
- Русский майор конкретно ушел, при этом оказав ожесточенное сопротивление мне, немецкому офицеру «СС»!
- Да-а… вижу, красиво он тебя приголубил, как там всё было, только на чистоту?
- По прибытию на явку, последний как бы самую малость отвлёк наше доблестное внимание на предмет, что там - показал он указательным пальцем в сторону шефа…, нервничает связной. Я поверил и повернул голову… и сразу получил прямой прямо в глаз! Справой снизу - закашлявшись, поправил пол Ганса, а потом добавил. - С двойной дублированной досылкой. Хоть бы собака сказал, очки, мол, сними, а то сразу и прямо в глаз! Кэ-эк дал! Да ещё… с двойной дублированной досылкой! Гад! Я так и слетел с «катушек! Факт внезапности, знаете ли, присутствовал на лицо… Ну, мы весь район сразу же оцепили и, до сих пор… ни-че-го, полная ти-ши-на.
После доклада, Пауль рукой схватился за раненый глаз и дико завыл.
- Ууу!!! Ууу ёёё!!! - диким волком выл он и крутился на месте. - Зараза, как маховиком маханул, аж мозги к затылку приклеились, туманится теперь всё пред глазами.
- Да, хорошо он тебя, снизу-то зацепил, а ты дурень, варежку-то раззявил! Ты же в России, бестолочь, забыл, поди, мы не Париж берём!? Место тебе на восточном фронте под Сталинградом и вшей там кормить в синих окопах, пока они тебя или не съедят заживо или же дураком не сделают!
Тут пол Ганса перестав выть, сильно залупился на своего непосредственного начальника.
- Вот ты, какой умный?! Сидишь тут себе, кофе пьёшь пальцуешь, шел бы, раз такой молодец-удалец сам с ним на явку. Да пусть бы он тебе в глаз «звезданул», за ним бы не заржавело, во как мне торценул… посмотрел бы я на тебя после этого? А то, сидишь тут, понимаешь, командуешь! Как бы ты, от его прямого… внезапно ушел, да ещё и с двойной дублированной досылкой? И как бы он тебе по лысине после, чем-нибудь щелкнул! Да мне уж лучше под Сталинградом воевать! Как вы говорить мне изволите – вшей русских кормить!
- И-и-и-и-иго-го! - неожиданно как бы в подтверждение сказанному за окном раздалось очумелое лошадиное ржание, насмерть перепугавшее Пол Ганса.
- Ну ладно тебе, не горячись - успокоил его Рауль, положив заму на плечо руку чисто по-братски. - Всякое в жизни бывает. Неделя тебе на поимки! Иди, Кутузов. Зачислим тебе травму как боевое ранение, да смотри, не зевай больше «прямых», а то некрасиво как-то так получается, не аккуратненько, будешь теперь «Гестапо» «фонарём» освещать. - Да, кстати, чуть не забыл - хочу тебя тут маленько обрадовать. Пока ты устраивал облаву на майора, он сюда позвонил и просил лично тебе передать, что если же он тебя встретит, где-нибудь на улице в тёмном углу, то подобьёт тебе и второй глаз, вот! И ты тогда станешь «слепчиком», на оба глаза. А засечь, откуда звонил, не удалось - в мелком дрожащем смехе ехидно скривился полтора Ганса. – Ха-ха-ха… - шеф не удержался от смеха.
- Каков наглец? А? И это же надо? Совсем обнаглели! - вслух возмутился пол Ганса.
- Да… вот так вот. Мы в России дорогой мой, уж, что тут поделаешь.
- Совсем «зашухирили», хоть из «Гестапо» не выходи - думал про себя зам, идя в свой кабинет по коридору. - Не пойду я сегодня домой – наконец-то твёрдо решил он после долгих сомнений. - Останусь-ка лучше я на работе, буду целей. Кто знает русских, а то и в правду, второй глаз подобьют, и чего мне тогда делать? Чем на свет божий смотреть? С поводырём, что ли, ходить…?
Но пришло время и немецкую радистку тихо, что б Глеб не заметил, заменили, на радиста, на свою голову. Глеб по привычке зашел в гости, но, похоже, что в это раз он сильно напился.
- Нет, не надо, как мог, кричал и отбивался от пьяного Глеба немецкий радист! Но Глеб уже ничего просто не понимал, и радиста постигла та же участь, что и радистку… Глеб ушел только под утро.
- Ну, что там? - на очередном утреннем докладе лениво поинтересовался начальник.
- Наш радист, не смог перенести таких унижений, и как настоящий немецкий солдат - застрелился.
- Какая жалость… Он, что, этот Глеб, сумасшедший?!
- Да нет, похоже, он просто сильно напился, мы же ему о замене не сообщили, забыли вот, понимаешь ли, доложить - ехидно добавил пол Ганса.
- Да, обидно, надо бы было ему сообщить…
- Да… жалко, бедный радист… говорят, так кричал, такие унижения перенёс.
Оба партайгеноссе сняли фуражки, почтив минутой молчания, светлую память погибшего.
В последнее время немцы стали что-то сильно уж волноваться, беспокоиться и засобирались домой. Наши войска наступали. Глеба взяли, офицер особого отдела НКВД допрашивал его с жутким пристрастием.
- У, предатель, расстрелять тебя мало, шкура небритая!? - выписал офицер «колотуху» прикладом под дышло.
- Да я свой! У меня манда, манда, мандат есть! – заикался Глеб от волнения.
- У! Скотина! Все про мандаты мне говорите! Обязательно расстреляем тебя сволочь! - погрозил ему кулаком особист.
В особом отделе таких, как Глеб собралось очень много. Разбираться с ними, ни сил, ни времени у наступающей армии просто не было. Рано утром их всех отвели под конвоем в красивый лесок, что был недалеко от посёлка и поставили под берёзки.
Глеб любовался весной, точнее её последними мгновеньями, дыша полной грудью с мыслями, что перед смертью и вправду говорят - не надышишься.
Офицер «особист», с синим околышком на фуражке торопливо взглянул на часы и громко скомандовал:
- По предателям Родины – резкий огонь!
Автоматная очередь, оборвала Глебовы последние мгновения - весны…
Андрей Днепровский - Безбашенный.
15 сентября 2002г