Когда тебе 8 лет, время тянется медленно. До обеда, когда жаркое киргизское солнце уже стоит высоко, можно поиграть в ямах. Это такие овраги, вырытые, когда строили нашу железную дорогу. Когда её строили, то с обоих сторон копали каменистую землю, в общем горы, на которых стоит наш поселок Кара-Балта, и ссыпали в центр нашей улицы Фрунзенской, а сверху утрамбовывали и клали железнодорожное полотно, две нитки рельс и деревянные шпалы под ними.
Овраги эти остались, постепенно заросли, как могли, травой, и стали вожделенными местами для пацанов. В эти овраги все сваливали мусор со дворов. Это тоже было ценно для пацанов. Никто из них не прошел мимо многочасовых поисков "добра", копаясь в мусоре, наслаиваемом ежедневно в поисках какой-нибудь коробочки или прищепки.
Особенно много мы играли в оврагах вечером, но и до обеда можно было поиграть в "машинки", возя маленькие спичечные коробки вдоль едва заметных ступенек на крутых стенах оврагов. Здесь были и гонки, и обгонки, и обвалы, и крушения, в общем все как на настоящих горных дорогах. Вождение спичечных коробков сопровождалось характерным жужжанием владельца "машинки". Играться в машинки можно было и одному, но особенно интересно вдвоем, и тогда жужжание раздавалось и переливалось, смешиваясь с жужжанием настоящих жуков, летающих над зелеными огородами и палисадниками поселка.
Если играешь в воскресенье, то часов до двенадцати, чувствуя, что скоро-скоро можно будет пойти в кино. Кино для детей было на час и на три часа, два сеанса. А вот на 5, 7 и 9 - для взрослых, и это обычно был другой фильм. Об этих фильмах гласил красочный стенд у клуба, рисованный красками на железном сменяемом щите. Стенд гласил, что сегодня дневной сеанс фильм "Кочубей", а вечерний сеанс фильм "Бродяга". И тот и другой фильм показывали по нескольку раз в год, но от этого желающих их смотреть не убавлялось. Ведь кино было все - и выход в свет, и знакомства, и любовь, и узнавание истории, и развитие любви к родине, и ненависти к капитализму.
Фильмы, показанные в воскресенье, обсуждались всю неделю на всех углах. Были особенно умелые пересказчики фильмов. Они собирали целые аудитории слушателей, окружающих рассказчиков, щелкающих семечки, и подсмехивающихся над рассказчиком, но порой и открывающие рот. Когда рассказчик начинал ошибаться, его тут же исправляли, поскольку фильмы уже знали наизусть - особенно самые важные, ключевые моменты. Например, в фильме "Бродяга" все, начиная с пацанов, и кончая бывшими зэками, за плечами которых было по 25 лет лагерей, восхищались, как главный герой подменивает ожерелье в коробочке на фальшивое одним движением руки: просто как бы подавая коробочку её истинному владельцу. О том, что это «кино», и можно так снять искусственно, никто и верить не хотел. Нет, мужики ходили на "Бродягу" как на учебу. Они восхищались и боготво-рили Бродягу за такую филиграную работу. А то, что он не зажал, а подарил это настоящее ожерелье как раз той красавице, которой оно было предназначено, доводило их до слез умиления.
Любили народной любовью и фильм "Судьба человека". Хотя в Кара-Балтах половина отсидела в немецких лагерях, а потом и в наших, они восхищались совсем не побегом Соколова из лагеря, не его любовью к мальчику Ване - а они восхищались, как Соколов пил за свое поражение. Эти три стакана водки были апофеозом рассказов о фильме. Причем рассказчики изменяли содержание фраз. Выпей, говорит немец, за победу немецкого оружия. Нет, не буду. Ну, тогда, за свое поражение. Так в фильме.
Но у нас считалось, что там вкралась ошибка, что Соколов пил за Победу русского оружия.
«Выпей, - говорит, - тогда за Победу русского оружия».
- Я после первой не закусываю, - вдохновенно выкрикивает-вышептывает рассказчик, оглядывая по кругу всех слушателей. - И наливает ему офицер второй стакан, до краев. Выпивает он и ставит стакан на стол.
- Я после второй не закусываю! - уже кричит рассказчик, оглядывая слушателей по кругу, которые отлично это знают, и десятки раз это уже слышали. - И наливает ему немец третий стакан. И он выпил и этот третий стакан, и отщипнул во-о-о-т такой маленький кусочек хлеба.
После этого все затихают и думают. И рассказчик затихает и задумывается.
А потом в воскресенье все идут в баню, обнажая свои исколотые наколками и изрубленные ранами тела. Наколки были у всех. Но были одинаковые, обязательные: мечи на руках с обвитыми змеями и солнечные полукруги с лучами и словами "Сибирь", "Не забуду мать родную", а были и профессиональные.
Много было танков со звездами и надписями "За Родину, за Сталина", сколотые, видимо с медали "За отвагу". Затем шли флотская тематика: кочегары с лопатами, исправно бросающие уголь в заднепроходное отверстие объекта живописи; корабли - обязательно Аврора; якоря, якорные цепи, чайки, волны. Часто тут же изображались самолеты, садящиеся на воду.
Далее шла политическая тема: Ленин, с датами жизни "1870-1924" и Сталин, с подписью «Генералиссимус Сталин». Оба - и Ленин и Сталин - выкалывались лысыми: одни головы. Только Сталин был с большими кавалерийскими усами.
Встречался с усами и Буденный, но у тех, кто был разрисован в кавалерийской тематике. У этих обычно на теле были нарисованы кони с дикими глазами, или даже тачанки с пулеметом.
Все ходячие холсты были с похожими, поджарыми фигурами, мускулами на зависть пацанов, с обрубками, болтающимися спереди. И только один белотелый, с надутым животом и с маленькой пупкой внизу, ходил важно между цементными скамейками в бане, Маламуд. О, это была знаменитая личность. Он работал в лавке, стоящей в начале нашей улицы Фрунзенской и продавал нам, пацанам, мятные конфеты за 20 копеек штука. Если эту конфету долго сосать с торца, то в ней просасывались продольные дырочки, и тогда слюна, высосанная через эту мятную конфету, становилась сладкой, как лимонад.
10.01.2003