КаПэ отличается от КаПэПэ всего одной буквой. И буква эта прикрывает собой слово «подонки». Вру. На самом деле КП – это командный пункт, а КПП – контрольно пропускной. Так вот в радиотехнических войсках командный пункт виден издалека. Этакий холм с огромными случайными ступенями, на которых развернули свои крылья антенны. Иногда по склонам разбросаны вагончики темно-зеленого цвета, чаще они укрыты под землей, и только ощетинившийся железом еж слегка возвышается над деревьями.
Я служил на П-14, это такая штука... такая штука... В общем, как расшифровывается ее название, я до сих пор не знаю, но выглядит внушительно. Лопасти - метров тридцать в размахе, крутится со свистом и даже, говорят, показывает цели кому-то там в бункере под холмом. Не все цели, конечно. Если это «Цесна» с Рустом за штурвалом - то нет, а если Ту-154 с пассажирами – то обязательно. У меня в расчете два хохла, из Львова, один чуваш, видимо, из Набережных Челнов, один Болданс, латыш в смысле, и даже один земляк Валера. Мы с Валерой в основном разгребаем снег – если зима и красим траву в зеленый цвет – если снега нет. Молодые мы и к тому же дизелисты, т.е. должны обеспечивать электричество посредством постоянной заливки соляры в баки не очень маленьких механизмов. Однако на позиции существует сеть, поставляющая свободные электроны в необходимом количестве, так что дизеля простаивают годами (и никогда не заводятся, если сеть пропадает), а занять двух оболтусов чем-то надо. Народ подобрался неплохой и в чем-то даже доброжелательный: и салом угостят (хохлы) и тройной одеколон пить научат (чуваш). И даже воспитают терпение и внимание к собеседнику (латыш). Это ж представьте себе – заикающийся прибалт с глухого хутора... Скорее я выучу латышский («Эй дёрст булля пимпесь!»).
Одеколон мы пьем изредка, чаще покупаем в соседней деревне самогон на вырученные от продажи украденного военного имущества деньги, да и от пяти литров технического спирта, выдаваемого раз в месяц на ТО для нашего локатора, что-то обычно остается. Что лучше правда не знаю. Одеколон не очень вкусный, а от техспирта изо рта несет жженой резиной. Но если их салом и сырым луком, то жить можно. Когда антенна в действии мы набиваемся в один из вагончиков, спасаясь от излучения, и травим байки. Каждый к своим восемнадцати-двадцати годам, оказывается, успел перетрахать половину родного города, что удивительно, я – тоже. Впрочем, это не единственная тема. Есть еще две: про дембель и еду. Но это и вовсе скучно.
Мы уже достаточно заматерели и огрубели. Мы сами себе стали напоминать киношных солдат (причем, не всегда с красными звездами на пилотках). В нас даже появилась какая-то никогда раннее не понимаемая мной сентиментальность потенциальных убийц. Скольких "кабыздохов", вертевшихся на позиции, мы подкармливали, не забывая раздавать зуботычины молодежи. Убить за так своего сослуживца, и умиляться любой собачей радости – это по нашему. Этому тут быстро учишься, хотя в уставах вроде не записано.
В расположение моей РЛС приходила кошка. Маленький лесной, по повадкам, хищник. Я ее любил платонически, потому что физически в то тяжелое время я любил только себя. Мурза любила просто погреться у печки и послушать мои тупые речи. Я любил поласкать свои пальцы ее шерстью и почитать ей полученные письма. В одно осеннее утро весь наш боевой расчет вылез из вагончика после очередной охоты на НЛО. Локатор медленно замедлял обороты, а у кромки обступающего КПП леса стояли, покуривая и посмеиваясь, пятеро дагестанских бойцов. Они поглядывали вверх и о чем-то гортанно переговаривались, а оттуда, с небес, раздавался, уже слабый, мяв.
.....
.....
«В бой идут одни старики» – скомандовал сержант-львовянин, однако, и мы с Валерой не остались в стороне. Через полчаса отвязанная от локатора Мурза пошатываясь побрела в лес, теряя на ходу клочки шерсти. Я видел ее еще много раз, кошки чрезвычайно живучи, но близко зверек уже никогда не подходил. А письма я стал читать Болдансу - он понимал меня не хуже кошки.
Я как-то обещал историю про каждый оставшийся у меня зуб – эта про потеряный.