лапуля

 …О трагедии в посёлке Семён узнал, лишь вернувшись из отпуска. Оглушённый известием, растерянно тискал в руках коробочку с серебряными серёжками. Вот… хотел порадовать… Как же… Лапушка… Гутя! Не верилось… Какая-то путаница, тем более, девчонка должна быть далеко - на Енисее, и под пули пьяного придурка никак не должна попасть. Нет, не она! Лапе пятнадцать лет, а говорят, что самой младшей семнадцать было, и Леной звали… Нет, не может быть…
Спешил девчонку порадовать, задерживаться в городе не стал, хоть и на вахту через неделю. Собрался за сутки, упросил начальство… и продуктовым рейсом через полтора часа был в вахтовом посёлке. Про трагедию краем уха услышал в аэропорту.
 Рюкзак тянул плечи, мела в лицо позёмка, Семён, не замечая ветра, шагал к себе в общагу, вглядываясь во встречных, стараясь подгадать хорошего знакомого, расспросить. Как назло, народ спешил к вертолёту, строители, их вахта, базовских не встретил. Так и домчался до барачного, низкого, разлапистого строения, уже занесённого снегом почти под крышу. Обстучав унты, рванул примёрзшую дверь, протопал в конец коридора. Ключ выскакивал из замочной скважины, вывёртывался из дрожащих пальцев. Наконец, щёлкнул замок раз, другой, вошёл в комнату, рюкзак поставил у порога, сел на койку. Теперь почему-то Семён уже не сомневался: нет Лапули. Сердце гулко било в виски, в груди ломило. Он, пошатываясь, встал, открыл форточку, приоткрыл дверь, посмотрел на телефон… руки свинцом налиты, набрал номер.
-Саш! Что случилось?..
-Привет! Вернулся? Как отдохнул?
-Да не крути…
-Васька из седьмой бригады… Может, крыша съехала, может, за обиды какие, ты ж знаешь, как к нему относились.
-Короче…
-…ходил, стрелял, семь человек положил и твою девку…
-Где он?..
-Сгорел вместе с вагончиком, застрелился вроде, а вроде омоновцы шашку дымовую бросили и подстрелили … отбивался долго…
-Похоронили?
-Да уж две недели прошло… Семён!
-Ну, чего?
-Ты особенно не переживай. Сам пойми, тебе почти пятьдесят, а ей пятнадцать, баловство это. Чего б ты с ней делал? Тебя не было, так она с молодыми вовсю… Все они такие…
-Заткнись… - Семён бросил трубку. Какие они, он, наверное, не хуже Сашки знает. Тридцать лет в тундре, по вахтам, пятнадцать лет на точке. И пятнадцать лет знает эту семью и помнит, как Лапуля родилась. Сотню давал на пропой её батьке, ещё теми деньгами. Хотя оленеводы в тогдашние времена, советские, жили не пример нынешнему. Всё у них имелось. Сейчас семья Лапули нищая: оленей нет… ничего нет. Семён, чем мог, помогал. Помогал… Вздохнув, поставил рюкзак на табуретку, развязал горлышко, достал бутылку водки, стукнул об стол, долго на неё смотрел, скривившись губами и правой щекой. Десять лет в рот не брал… Не закрывая дверь комнаты, вышёл в коридор, бездумно постоял, выглянул на улицу, стал на крылечко…
Как будто и отпуска не было. Такую силу Север имеет. Три дня назад бродил по Ривьере. В море купался, птичек по утрам слушал; накрошит с вечера хлеба на балкон, чтоб и первые лучики солнца, и пичужки чвыкали… Двадцать дней, как в раю, а глупое, старое сердце сюда рвалось, в морозы, в метель, которая сейчас начинает раскручивать свои космы, к Лапуле...
Лежит по утрам Семён, тянется могучим кряжистым телом… эх, Лапулю бы сюда! Чего девка видела? Дальше Дудинки и мира для неё нет. Паразит всё же он… мог ведь Лапулю свозить на юга. Забоялся пересудов да разговоров. К матери заехать нужно было, потом к бывшей жене, сына и дочку повидать. Определились в жизни, выучил, теперь нос от батьки воротят, да хрен с ними. У них своя дорога, помогал, не жадничал.
Скрипнул зубами, пнул ногой дверь и чуть не бегом помчался в комнату. Распаковал рюкзак, включил холодильник, потом лишь заметил, что одет, только шапка на столе валяется. Построжал, уже деловито, не спеша, разделся, скинул унты, верхнюю одежду, натянул спортивный костюм, тёплые, вязаные носки: купил несколько пар на юге. Осмотрелся, достал нож, вывалил на стол кучу кульков и пакетов, часть убрал в холодильник, нарезал колбаски, свежих помидорчиков, хлеба, накинул на дверь крючок. Дёрнул зачем-то за ручку… Присел к столу, включил телевизор, приглушил звук. Налил до краёв стакан водки: «Пусть земля тебе будет пухом, Лапуля…» Выпил, остро чувствуя и вкус, и запах водки. Тяжело задышал, пустым взглядом уставился за окно. Уже крепко мело, в стенку тугими порывами стучал ветер. В открытую форточку забрасывало снеговой крошкой…
Лет с десяти Лапка начала бегать к нему на точку. Сверкнёт глазёнками, как тот горностай, быстрая, ладненькая. Но всё молча, чего попросишь, оглянуться не успеешь, на одной ноге повернется, сделает. Галя старше сестрёнки на три года, тоже похаживала. Но эта девка уже заматерелая, хоть и тринадцать лет всего было. Сейчас вот сколько ей? Ага, если Лапуле пятнадцать, то Гале восемнадцать, всё прошла. Семён разбросал по столу огромные ручищи.
…Лапке доходило тринадцать. Сидели они на валежине, на бугорке, ветерком гнус отгоняло. Морошку собирали. Устал Семён, раскоряжился, руки, в жилах, как корни, на колени бросил. Лапка у бока примостилась. Семён вроде задремал, чувствует, ползёт что-то по кисти. Хотел тряхнуть, приоткрыл глаз, девчушка пальцем по жилам водит, посмотрел, улыбнулся, пальцами двинул… да… клещи, крюки. Пятнадцать лет на трубаче, ничем не отмыть… А когда трясти всего начало, и оглох крепко, ушёл на точку в линейные слесари, осмотрщиком. Точка содержалась кое-как: печка топилась углем, шуруешь целыми днями в топке, как кочегар. Сейчас газовый котёл, но и печурку оставил, подкидывает иногда дровишек. Газовые генераторы двенадцать вольт гонят, девчонки подросли, телик чуть не каждый день бегут смотреть. Всё веселей стало. Семён поёжился, налил с полстакана, перекрестился, тяжело дохнув, выпил.
Стойбище у этой семьи в нескольких километрах рядом иргишило, кругом вахтового посёлка крутились. Батя у них большой любитель выпить: рыбка, охота, всё на продажу, на бутылку последнее тащит. Пока совхоз был, как-то ещё струнили его. А потом раздали семьям оленей, в два года и спустили всё. Пропили, порастеряли, дикаря пошло видимо-невидимо, за ним волки. Оружие, кто пропил, кто по пьяни потерял, а где и украли пришлые. Да и боеприпасы денег хороших стоят. Вот и забегали девчонки подкормиться к Кузовкову. От воспоминаний тревожнее и тоскливее на душе стало, кажется, в прошлую зиму девчонки у него сидели. Галя, бой-девка, жаром пышит, щёки здоровьем пунцовеют. Так посмотреть, ну, дети, чуть выше пояса Семёну. А баба внутри играет, да ещё как… силища какая… А что делать - Север, тут раскачиваться нет времени, лето короткое, ночь на всю зиму…
Кто-то постучал в дверь. Прислушался… опять постучали… уже настойчивее. Сердито двинул бровями, но встал со стула, открючил: Галя стоит, вся какая-то серая, лицо в чирьях.
-Чего тебе?
А та бутылку узрела.
-Выпить хочу!
-Шла б ты домой…
-Наши в посёлке все, в гостях, у них там места и на полу нет.
-Пьют, поди.
-Пьют! Налей!
-Ну, заходи, - посторонился, - раздевайся.
Та помялась, но малицу скинула. Длинная мятая юбка с прилипшим оленьим волосом, кофта без пуговиц, свитерок прикрывает тщедушное тельце. Совсем дошла девка. Налил чуть на донышке.
-Жадный какой! Лей больше!
Плеснул ещё, зло глядя в бегучие глаза, «лучше б тебя… тьфу!… тьфу!» Быстро незаметно перекрестился. Галя выпила, схватила колбасу, хлеб.
-Есть хочешь?
Кивнула головой.
-Сейчас суп приготовлю, сиди.
-Нет! Мне еще выпить дай!
-Дам. Пока не поешь, ничего не получишь!
Девчонка послушно затихла, раздраженно зыркая на бутылку. Расспрашивать её Семёну ни о чём не хотелось. Но Галя сама начала:
-Я вчера только из Усть-Порта пришла. Не успела на похороны.
-Чего в чирьях вся?
-Не знаю, простыла.
-Простыла она! Ложишься под всех подряд!
-Не твоё дело. Как хочу, так и живу. Лапки твоей нет, с кем спать будешь?
Кузовков сдавил зубы:
-Только не с тобой.
-А чего ж так? Я учёная, всё умею.
-Заткнись, дура!
Галя шмыгнула носом:
-Заткнулась. Жрать захочешь…
-Да понятно всё, только соображать и себя уважать, хоть маленько, надо.
-Ты умный какой! Думаешь, Лапка с тобой по любви спала? Ха! На хрена ты ей старый нужен… она тоже есть хотела…
Семён молча помешивал варево. Галя старшая. Характером бог её не обидел. И язык, хоть и ненка, подвешен не в меру ловко, и волю ему она давала.
-…Тебе-то что?
-Подарки привёз?
Кузовков насуплено порылся в сумке, вытащил коробочку с серёжками, бросил на стол, потом выложил тёплую вязаную кофточку, где и носки купил, там же, на базаре в Сочи. Галя жадно схватила коробочку, подскочила к зеркалу, примерила серёжки, крутнулась туда-сюда.
-Пойдёт!
Сбросила свою кофту без пуговиц, натянула обновку. Фигурка её ладненько обтянулась. «Ничего девка, отмыть, подкормить…» Кузовков налил супа, достал ещё бутылку, плеснул Гале, себе побольше.
-Пей!
Та ойкнула, замахала руками:
-Крепкая водка. Лапке хорошо, никаких теперь забот… - стрельнула тёмным зрачком, - там ни старых, ни молодых...
Семён выпил, тяжело откинулся на кровать. Одолевала дрёма, за окном уже выло во всю мощь.
-Закрой форточку.
-Налей ещё!
-Наливай и метись отсюда.
Галя закрыла форточку, налила себе, выпила.
-Никуда я не пойду. Метель, у тебя две кровати и полбутылки, пересплю.
-Спи, чёрт с тобой.
Кузовков проваливался в дремотную мглу. Сквозь дрёму слышал, как устраивалась на соседней койке Галя, крутилась, противно взвизгивали пружины.
«Вот, чёртово веретено… А всё ж, почему так? Почему так судьбой положено? Этой жить, мучиться? Той лежать… Эх! Взвалил ты на девку себя, или себя на девку… Тяжёл крест, но Бог не даёт боле того, что можешь снести. Лапуля не снесла… А он?
…Надорвал как-то поясницу Семён, пластом лежал, Лапуля взялась мазь ему «тигровую» втирать. Ручонки маленькие, жаркие, и трёт, и трёт без устали. «Ну, всё! Всё! Уже здоров!» – взмолился Кузовков. Чувствует, нравится девке его чугунное тело оглаживать. Самого в озноб бросило…
Сильная девчонка была, помогала Семёну сети ставить. По хозяйству требовались вторые руки. И по ягоды они ходили, и по грибы. Смотрел иногда Семён на внешне бесстрастное лицо и понять не мог, что, чем он притягивает девчонку. Уж ей и за четырнадцать далеко, приодеваться стала, да ещё вкус, оказывается, какой… всё так ловко и пригоже на ней. Конечно, читал Семён Набокова. «Лолита»… Ну и что? Навыдумывать чего хочешь, можно. На то он и писатель. Считал, что в жизни такого не бывает.
А вот он в городе, или как в этот раз, в отпуске, а сердце, как у мальчишки, винтом в груди ходит. Кровь лицо палит.
…И стыдно до смерти… девку хотеть начал… прям по-мужицки. Придёт она, туда-сюда шмыг… лепёшки ли печёт, рыбу жарит, а Семён её всю видит, голенькую, ладненькую, груди небольшие, крепкие. Переносил Лапку как-то через ручей, прижалась, за шею обхватила, глаза закрыла… Кузовков уже и сто метров несёт, и двести, так и в домик занёс. Положил на кровать, а она его не отпускает… Осторожен он был с Лапой, рука-то у него – в стан девчонки, не рука – бревно. Не девчонка Лапуля была, но опыта никакого. А какой опыт нужен Семёну, ласка, и нежность всё огромное тело заполонило…
Навряд ли кто догадывался об их отношениях. Хотя у вахтовиков, да и в посёлке этим никого не удивишь. Лишь Сашке, закадычному дружку пожаловался в великой растерянности и страхе. Тот хмыкнул лишь:
-Нашёл, о чём страдать. Не ты, так другой. У них это просто. Природа, батенька. Зреют они ой-ё-ёй, как быстро, а век у них – тю-тю! Не журись - покайся, помолись.
Как ни каялся, ни молился, а Лапочки нет. Семён сел на кровать, налил себе почти стакан, зло глянул на спящую Галю. Не хотел признаваться, не хотел… Оттопырив мизинец, брезгливо выпил водку, куснул ладонь. А ведь он в душе доволен таким исходом… Доволен. Взять девку с собой на родину? Ну, куда её пристроить? Жить с ней, как с женой?.. Нелепица! Замуж отдать? Сердце не позволит… Ну, что тогда? Тут, в вахтовом поселке, не оторваться. Любому, кто бы поперёк стал, голову, как курёнку, открутил.
Кузовков подошёл к зеркалу. На него глянуло звероподобное существо… Он даже отпрянул. Набрякшие подглазья, опустившиеся щёки, зрачки, расширенные до бешенства, белки глаз в красных, витых прожилках. Пригладил волосы… зверь… зверюга!.. посмотрел на Галю, та со страхом следила за ним.
-Спи!
Семён схватил шубу, бросился на койку, укрылся с головой, жадно вдыхая прелый овечий дух…
Не сбросить прожитого, не забыть… Но жизнь, ведь, не кончилась.

 …Через полгода Семен Кузовков оформил пенсию и уехал на материк. Куда? Об этом никто не знает, видели, что в аэропорту с ним в очереди на регистрацию стояла девочка… националка…
Октябрь 1999 – 2000 год Таймыр