Отслужить в армии просто. Надо всего лишь пережить два года. Долго? Да, долго. Двадцать четыре месяца гораздо короче. А сто четыре недели вообще фигня. Я уж не говорю о семистах тридцати днях. Любопытно, чем больше число тем менее неодолимым оно кажется. Семнадцать тысяч пятьсот двадцать часов - мелочь! Ты просто кожей чувствуешь как счетчик сбрасывает их со срока.
У солдатиков есть проверенные десятилетиями способы отсчитывать время. День в армии кончается утром, когда съедается твоя пайка масла (не важно кем). Неделя считается завершенной во время воскресного завтрака, сразу после проглатывания двух яиц. Кто служил, помнит: «Масло съел – и день прошел. Два яйца – и нет недели. Чтобы нам такое съесть, чтоб два года пролетели...». С месяцами проще. Для них существуют тренчики. На нижнем ремне. У солдата ведь кроме сверкающей бляхи на полоске дермантина поверх гимнастерки для обозначения талии, существует еще и узенький ремешок, который, собственно, поддерживает галифе. А на нем тренчики. Месяц прожил – добавь себе один. Где найти? Ну если тебе важно найдешь. А как наберешь двенадцать штук, начнешь снимать по одному... Симпатично.
Но больше всего хочется просто перечеркивать дни в календаре, потому что так нагляднее и привычнее. Хочется, а нельзя. Это аполитично и недостойно советского воина. Мы ж тут с радостью и волнением отдаем священный долг и выполняем почетную обязанность. Вот прямо с этой лопатой в руках и выполняем. Не дай бог офицер какой найдет у тебя крохотный прямоугольник с видом родного города и крестиками на датах, начиная от первого января текущего года и аж до вчерашнего дня. Поэтому календарики есть у всех, а иксов на них нет.
Правда есть дырочки! У каждого солдата в пилотке или шапке-ушанке по уставу должны быть две иголки с нитками – одна с белой, а другая с зеленой. Это если, что порвется или руки в карманах держать любишь, чтоб тут же и зашить. И дырку и карманы, которые те же дырки и есть. Вот такой иголочкой сразу после завтрака солдат, укрывшись от взгляда начальства, любовно прокалывает сегодняшнюю дату. Проколет и посмотрит на свет. Цветастая перфокарта с нелепым кодом... Нет, конечно, офицерье прекрасно осведомлено о нашей маленькой хитрости, но почему-то не обращает на нее внимания. Вот ручкой и крестиком нельзя, а иголкой и дырочками тоже нельзя, но... можно.
У меня был календарик со сфинксами. В середине февраля 1986-го года я проткнул правому сфинксу левый глаз. И впервые серьезно занервничал на разводе. Есть железные люди, которым не мешает, что дважды в день, когда они стоят в строю, с находящегося в двухстах метрах от части автовокзала доносится, перекрывая трубный глас отца-командира, объявление: «Товарищи пассажиры, автобус Опочка-Ленинград отправляется через пять минут». Но я не из таких. Я семь месяцев это слушал, а в феврале сломался. Решил - съезжу, а там посмотрим, чем обернется. Главное город увидеть и друзей. Наверное, потом посадят. Но ведь могут и губой обойтись. Очень хотелось домой. Из гражданской одежды у меня были припасены черный ватник с надписью на спине «В/Ч ХХХХХ – Свинарник», женские рейтузы, в которых целиком бы поместилась Нонна Мордюкова, и белые валенки сорок второго размера, что чуть меньше моего сорок шестого, но терпимо. Ладно. Как-нибудь. В автобусе ведь сидят... Я уже совсем собрался, а вечером после отбоя решил посмотреть снова на свой календарик.
Правый сфинкс слепо плакал, а левый, зрячий, улыбался мне и спрашивал: «А ты уверен? Все подсчитал?»... И я подсчитал. Мне оставалось служить меньше полутора лет, всего семнадцать месяцев, каких-то полтыщи с хвостиком дней, а в минутах - 734400. О! Уже 734399. А теперь 734398... А когда я проснусь будет 733978!!! И я... не поехал. Перепрятал валенки и ватник, выкинул рейтузы, а после завтрака на следущий день проткнул очередную дырочку на календарике.
Девятнадцать лет назад это было. Теперь уже дни и месяцы убегают так быстро, что я боюсь переводить их даже в часы. Календарик храню. Иногда, правда очень редко достаю его из маленькой квадратной жестяной коробки с холостяцким хламом и подмигиваю тому левому сфинксу, который когда-то, видимо, спас меня от тюрьмы. Иголка почему-то обошла его глаз. И он до сих пор улыбается мне и загадывает загадки. А я не отвечаю. Но всякий раз задумываюсь.