На своей даче утром и вечером я совершаю пешие прогулки. Потому что считается – «в движении жизнь!». Думаю, что это верно. Но не в моем случае. Потому что хожу я как-то без удовольствия.
Маршрут у меня по времени – почти на час. И замкнутый. Я называю его – дачная «кругосветка». Однажды я вдруг обнаружил, если идти в одну сторону по «кругосветке», по часовой стрелке, я почти постоянно иду под горку. А если в другую сторону, против часовой стрелки, - идти приходится постоянно в гору. Это мне показалось странным, нелогичным. Из одной и той же точки пространства выхожу, от моей дачи, сюда же прихожу. Но могу идти или постоянно в гору. Или постоянно под гору.
Все объясняется одним коротким участком моего пути – очень крутым склоном. Он и обеспечивает такой мой путевой ландшафт.
На верхней точке этого крутого склона, как бы я не шел, – я всегда долго стою и любуюсь окрест. У такой красивой реки, как Волга, и берега должны быть такими же красивыми. Я имею в виду не непосредственно берега, которые возле воды. А те, которые длинно тянутся от волжской равнины к реке. Когда я любуюсь окрест, в голове моей всегда мысль – «Швейцария какая-то!». Хотя в Швейцарии я не был, и не знаю, какие там красоты. Думаю, там горы и ущелья. А здесь чаще пологие склоны, или прямые до самой воды, мне хочется назвать их – долины. Или склоны, пересекающиеся друг с другом. Все это очень зелено, или дубравы по склонам, или луга. Конечно, вдоль долин много и оврагов, крутых и глубоких, голову сломаешь. На некоторых склонах иногда можно видеть коровье стадо, под присмотром пастуха и целой стаи его собак. Стадо далеко, и животные напоминают букашечек.
Наверно, изюмина волжской красоты для меня – в необъятном просторе, раздолье. И прибрежных долин. И самой Волги. И еще - в той большой высоте, с которой мне радостно смотреть вокруг.
Вон внизу рукотворный пруд, чтобы здесь можно было напоить коровье стадо. Блестит далеко на солнце, как серебряная монетка. Мой путь проходит рядом. И почти всегда я вспугиваю здесь большую птицу, мне кажется – цаплю. Она не улетает далеко, а кружит надо мной, низко. Мне видны ее лапы, как-то смешно прижатые к хвосту. И даже выступающие длиннее хвоста. Птица кружит и словно спрашивает, требует – когда же я уйду, и не буду мешать ее охоте, ее завтраку.
А за прудом, в распадке двух покрытых лесом склонов – уютная деревенька. Раньше это было село, с церковью. Церковь в сталинские времена разрушили. У жителей, пожилых, я пытался узнать, где же стояла церковь. Но никто уже не помнит. Не осталось от церкви никаких следов.
-У Волги церковь стояла, - предполагают старики.
Но у Волги и деревенских домов уже не осталось, теперь только дачи. Да и были ли они там, деревенские дома!
Я долго стою и смотрю на раздолье предо мной. Мне нравится и радует Волга и ее прибрежные долины. На воде цепочки пароходов, которые в ельцинские времена почти исчезли. А сейчас опять стали появляться. По течению, желтые по краям, так и хочется сказать – оранжевые, как в той песенке про детские рисунки, такие заманчивые, ласковые с моей высоты, солнечные острова. Где, при желании, можно побыть и Робинзоном Крузо!
Одно только меня всегда печалит и тревожит – как будто я разглядываю кругом, созерцаю – не мое, не для меня, чужое. И радость в моей душе какая-то другая, совсем не такая, которая была в молодости. Как-то она не стремится вширь. И не рвется – ввысь! То ли это усталость от жизни. То ли это…, да не знаю!
Иногда я представляю скачущего по кромке косогора смелого татарина в татаро-монгольские времена. Где-то здесь недалеко располагался Золотоордынский город Укек на Великом Волжском пути. Я завидую этому татарину. Он не выбирает легкий путь. Он скачет прямо. И я когда-то, пусть не на лошади, на лыжах, зимой, тоже не выбирал легкий путь. Овраги, откосы, крутые спуски – все мне нравилось на тогдашнем моем пути.
А сейчас…. Сейчас как в строках одного из стихотворений Сергея Есенина. В тех строках, которые так созвучны с моим теперешним настроением.
Дух бродяжий! ты все реже, реже
Расшевеливаешь пламень уст.
О моя утраченная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств.
Эти стихи, и другие есенинские, подобные, я любил и раньше. И с жаром декламировал. Когда был в одиночестве. И когда встречалось такое же раздолье. Но тогда это была безвинная манерность. Как и у самого, наверное, посмею предположить, у Есенина.
***
Стою один среди равнины голой,
А журавлей относит ветер вдаль,
Я полон дум о юности веселой,
Но ничего в прошедшем мне не жаль.
***
Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать.
А сейчас вот для меня настали другие времена. И уже не до этой манерности!
***
Но среди волжских красот даже мне трудно долго отдаваться печальным мыслям. Я подсознательно ищу яркие стороны в моей жизни. Доброе всегда тянется тоже к доброму. И хочется почувствовать себя своим среди этого изобилия жизни.
***
Вон между двумя оврагами кусочек бывшей сельской дороги. Которая сейчас уже никуда не ведет. По ней давно не ездят, она обрезана оврагами. Поэтому трава там - мягким ковром, трава-мурава. Я представляю, как по ней босиком, обнявшись, идут два человека, он и она. Пусть не здесь, пусть не сейчас, пусть давно это было. Они, эта пара, они красивы, это видно и издалека. И счастливы. Он – это я, только давным – давно. А она – ее давно уже нет на земле.
Наши семьи, в детстве, жили соседями в большом деревянном доме. У нее, у Маши, было больное сердце, и она часто пропускала занятия в школе. А я был уже не в том возрасте, когда дергают девочек за косички. Но и не в том, чтобы у меня хватило ума не сказать ей вот такое однажды, когда она пришла в гости к нам, к моей сестре.
-Ты ленишься, вот и не ходишь в школу!
А мне просто хотелось поговорить с ней. Она мне просто нравилась. Но сказать что-то ласковое, или хотя бы умное – мне это было трудней. Чем вот эту глупость.
Маша печально и укоризненно посмотрела на меня. И тихо, тихо заплакала.
С той минуты, наверное, и появилась у моей души любимая девочка. Но долго, долго она не знала об этом. А, может быть, и знала, чувствовала.
По-соседски я был несколько раз в ее девичьей комнатке. Помню, аккуратненькая школьная ее форма на стенке за кроватью: платьице, фартук, красный галстук, еще что-то…. Как мне хотелось погладить рукой все это! И стол, на котором лежали ее книжки-тетрадки, и на котором она готовила уроки. И кроватку, с ее одеялом и подушкой. Нет, нет, плохих мыслей у меня не было. Все мне здесь казалось волшебным. И хотелось поцеловать ее косу, толстую, длинную, много ниже пояса. И такую пушистую, казалось, воздушную. Потому что ее волосы были чуть кудрявые, как спелые овсяные колосья. Таких кос я больше не у кого никогда не видел. И ее щечки, такие бледные. Но с пятнышками, как на корочке румяной булочки. Должен признаться, в ее комнате я чувствовал себя, как слон в посудной лавке. Нет, здесь мне никогда не должно быть места! По крайней мере, так мне казалось.
Может быть, эта комнатка, а скорей, Машина красота, нежность, хрупкость – сделали меня таким несмелым, неуклюжим в любви. А, может, это судьба всех влюбленных подростков. Встречались в жизни мне такие парочки: всем видно, что девушка хорошо относится к парню. А он все ходит букой, слово ласковое подружке боится сказать.
Расскажу конец этой истории. После окончания школы мы стали жить, учиться, в разных городах. Переписывались, об этом мне с Машей хватило смелости договориться. Наверно, мои письма дышали любовью. Но главного слова я все никак не осмеливался сказать.
И вдруг все решилось, одним днем, одним Машиным письмом. В конце этого письма, в уголочке, были написаны несколько букв – «Н! В. в. д. о. т, т. о. т!». Мне не нужно было долго думать, что означают эти буквы. Наверно, я давно созрел, чтобы расшифровать их сразу. «Всегда, везде думаю о тебе, только о тебе!». Значит, и обо мне тоже думают. Значит, Маша тоже любит меня.
Много позднее, читая Вениамина Каверина, я узнал, что буквы эти использовала одна из его героинь.
После этого письма, во время очередных моих каникул, мы с моей любимой и шли по той дорожке. Покрытой травой-муравой. Только у другой реки, такой же красивой. Я спросил, что же означает буква Н.
-Да это самое простое, это Николай, Коля, Николенька! – какая была награда мне в том ответе. Это я был для нее Николенька!
***
А, может быть, все было не так. Может, прочитав «Два капитана» Каверина, я встретил там эти буквы. И это я написал их в уголочке в письме Маше.
Но сейчас, какая разница. Главное, я вижу, мы, красивые и счастливые, идем, обнявшись, по волжской дорожке.
***
Мы не сумели быть в жизни вместе. Так уж получилось.
И еще, болезнь, в конце концов, победила мою любимую. Приезжая на родину, я всегда заходил на ее могилку. И настало время, когда я почувствовал, больше сюда я не приеду. Тогда на листке бумаги я написал - «М. л! В. в. д. о. т, т. о. т!». «Машенька любимая!…». И положил, спрятал этот листок на могилке под букетом цветов. Не знаю, может быть, это и глупо. Но я об этом и сейчас не жалею.
Вот опять радостное для меня я превратил в грустное. И мне опять вспоминаются Есенинские стихи.
Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.
Значит, пора покидать высшую точку моей «кругосветки». И окунаться в обыкновенную жизнь.