НЕТОПЫРИ
Удар за ударом сотрясал полочку в спальне. Рассыпалось по доскам выглаженное бельё, подпрыгивал флакон с Кёльнской водой. Комнату пронизывал запах спирта и лаванды. Мать стонала едва слышно, закусивши губы. На крик у неё уже не оставалось сил. Повитуха топталась в изголовье повторяя:
-Ещё чуть-чуть...Ещё чуть-чуть...
Время от времени она вскидывала красное воспалённое лицо и восклицала:
-Преподобный Патрик! Помолитесь лучше за свою жену!
Патрик только крепче сжимал топор. Удар за ударом. Полочка рассыпалась. По полу разлилась удушающая кёльнская вода. Мать стонала и кашляла надсадно, напрягая фиолетовые жилы на худой шее. Акушерка взывала:
-Преподобный Патрик!!!
Отец не отвечал. Разделавшись с полочкой, он бросил на пол топор и сам уселся посреди разваленного белья, разлитой воды и жёлтых щепок...
Этот сон возвращался ко мне безлунными ночами и всегда заканчивался одинаково:
наплывающее красным бельмом лицо акушерки, крестьянское лицо с крупными порами и носом-картошкой, и её растерянные слова:
-Преподобный Патрик, кажется ваша жена...
Я очень рано поняла, что отец ненавидит меня. Он этого не скрывал. Даже ради приличия. Что ему приличия? Каэдую пятницу, как только часы хрипели восемь, Патрик доставал из потайного шкафчика бутылку бренди. В прочие дни он не пил. Я пряталась в верхнем чуланчике, там щель в полу, и подглядывала за отцом. Он делал большой глоток из жестяной кружки и чокался с надтреснутым зеркалом, в котором колебалось его мутное отражение. На его месте я позвала бы в собутыльники малиновку или ласточку, свившую гнездо под стрехой...На худой конец - кладбищенских нетопырей. Всё лучше, чем его опухшая физиономия. Когда-то эта физиономия была бледным библейским ликом. Я сама видела, во сне... Отец хмелел и читал самому себе нараспев отрывки Писания. Чаще всего - Экклезиаст, а вслед за ним - историю жестокого пророка Илии. Зимой за окном дышала непроглядная мгла и пел ветер, а в июне одуряюще пахли цветы на могилах и старые липы.. и бились в окно нетопыри, словно прислушиваясь к истории низвержения Баала.
У меня тоже были зеркальце и потрёпанная Библия. Я воровала огарки, склеивала их,- получались причудливой формы свечи. Они отбрасывали зубчатые изогнутые тени на страницы, и буквы словно оживали, изгибаясь... Вот сидит на холме завёрнутая в цветное покрывало Тамар. А вот проходит с караваном старец Иаков.
И горели над ними удивительные, огромные и тёплые звёзды юга...
Отец не любил меня ещё и потому, что ждал,- после трёх дочерей! - мальчика. И повитуха всё зудела:
-Живот у вашей жены острый, не округлый, сына ждите, сына... - и кивала чепцом.
А родилась я. Сестёр называли с любовью: Маргарита, Эстер,
Эмилия... А мне кинули имя, будто отмахнулись: Мария. Мэри.
Дом на кладбище - скверная примета. Что хорошего может вырасти среди могил в одуряющей бедности? Но сёстры цвели, и встряхивали заносчиво рыжими кудрями. А у меня были волосы цвета мышиного. Я смотрелась в зеркало - и видела расплывчатое пятно.. Вместо этого пятна должны были бы быть уста, и очи, и румянец.
Шить мне всегда приходилось больше, чем сёстрам. И правильно: они могут ещё на красоту надеяться, а у меня вся жизнь - в пальцах да в игле.
В пятницу около полуночи заснул за столом, пьяно бормоча, отец; скользнули в свой закуток вернувшиеся с танцев сёстры, а мне не спалось. И читать не хотелось. Шитьё убаюкивало. Стежок за стежком. Есть где-то другая жизнь. Наверное, и Эльдорадо есть. А уж Америка - точно.
Шовчик за шовчиком. Кого-то любят глубоко и беззаветно. Кому-то суждены свершения. Кто-то будет блистать в свете. А мне - шить да шить..и солёные звёзды в окошке - точно слезинки. Иногда залетают в окно нетопыри. Я завидую их грации. И зря боятся их домашние. Они движутся, точно танцуют в воздухе, и голоса их - слабый писк, будто тень ликующего птичьего щебета. Они так прекрасны, что не могут нести зло... Они прекрасны. Вот и сейчас упорно кружил у догорающей свечи нетопырь, помахивал чёрными крыльями, будто полами плаща и слабо пищал. Он бы никогда не отважился так порхать, будь в комнате кто-то кроме меня. Но все уже спали.
И летучая мышь, покружив ещё, рухнула на пол. Я не спала, и не сошла с ума. Передо мной стоял крошечный человечек в искусно сшитом зелёном кафтане. Так, верно, выглядели эльфы, маленький народец, давно уже покинувший наши края. Лилипут отвесил церемонный поклон и сказал неожиданно густым бархатнм голосом:
-Мне жаль вас, Мария. Вы стоите большего.
-Чего, например?
-Например - любви. И полёта в ночи,- он улыбнулся яркими губами.
-Вы кто? - подскочила я, вспомнив вдруг истории о вампирах.
-Я - Джон. Если вы - Мэри, то я - Джон.
-Не вижу связи...
-Ну как же... Рождается ребёнок, никому особо не нужный, даже имя ему придумывать лень - и ляпают что в голову приходит - Мэри и Джон. Заметьте, Мэри и Джон, а не Мария и Иоанн. У нас всех так зовут - Джон да Мэри. Очень удобно, знаете ли. Не приходится запоминать именна. Итак, Мэри, согласны вы присоединиться к Сонму Нелюбимых? Соглашайтесь, право.. Что вам терять? А там - он махнул крохотной ручкой,- луна, вереск, танец и те, кто всегда поймёт вас...
-И полюбит?
-Если люовь равна пониманию...
Я разглядывала это странное существо. Наверное, оно мне всё-таки пригрезилось.
-И сколько я буду жить?
Он передёрнул плечами:
-Понятия не имею, сбился со счёта.
-И нет никаких дополнительных условий?
-Конечно никаких! О чём вы, Мэри, милая7.. Какие могут быть условия для вас? Вы и так настрадались. Довольно.
Я прислушалась к хриплому дыханию отца, к сонному лепету сестёр... Эмилия - о корнете; Эстер - о годовых процентах; Маргарита - о кружевах... И сказала, глядя на заслонившую окошко пузатую луну
-Я согласна.
-Я почему-то не сомневался,- Джон снова улыюнулся. И только тут я заметила острые сахарно-белые клыки.
Хотелось закричать. Но крик застрял где-то. Словно горло пробкой заткнули. Летучая мышь сделала плавный пируэт и неожиданно цапнула меня острыми зубками за палец. Не очень больно. Я слизнула каплю крови, собственной крови.
-Договор скреплён,- пропищал Джон, и выпорхнул в окно. Обманщик. Он ничего не говорил о скреплении договора кровью.
Время перестало существовать. Ненормальный праправнук Эстер, сорвиголова, разбился вчера на мотоцикле, пьян был, поросёнок. Это последний из моей бывшей семьи. А я всё порхаю над кладбищем. Мне смертельно надоели и луна, и вереск...