Полусогнувшись, я двигался вдоль стены коридора на кухонный праздник, где ожидали меня старшие товарищи. Где они сидели и не слушали нашего предводителя, читавшего лекцию о приобретенных человеком у обезьяны неких основных качествах. Сев с краю, я разогнулся и хрустнул.
Наш предводитель сам явственно напоминал всем обезьяну – выдвинутым подбородком, скошенным лбом и неустойчивой психикой. Помимо прочего он имел неестественно длинные руки, с помощью которых он ловко навешивал подзатыльники невнимательным и безынициативным, и иногда закрывал и открывал форточку. Но, несмотря на это, мои товарищи любили его и ценили первостепенно как предводителя, и сейчас, покорно скособочившись, они ожидали завершения лекции, когда, наконец, можно было бы перейти к основной и самой приятственной части нашего праздника.
С утра в непохожей саму на себя гостиной стояли два придвинутых друг к другу накрытых стола. По образованной плоскости расхаживал скворец и клевал хлеб и виноград. В воздухе витала тревога и запах вспоротых рыбных консерв. Прошла уже значительная часть времени с тех пор, как я дал разрешение на проведение подобного рода мероприятий у себя в квартире. Насколько я сейчас понимаю, на то время я был не в состоянии противостоять их аппарату убеждения. Они использовали нетрадиционные методы – подталкивая меня к принятию этого решения, они разобрали на мелкие детали мой пластиночный проигрыватель, инсценировав все таким образом, что была очевидна их непричастность.
Все вместе мы проходим в гостиную и обедаем. Старшие товарищи что-то рассказывают. Старшие товарищи им кивают. Старшие товарищи имеют те или иные воззрения. За всеми движениями следит скворец и другие птицы. Предводитель дает им указания на птичьем языке. Скворец глядит так, словно знает себе цену. Плотно отобедав, старшие товарищи одеваются и уходят на реку.
Их, может быть, двенадцать. А, может, сто пятьдесят шесть. Они плетутся за предводителем, они любят его, и предводитель сутуло забивает их опустошенные головы задачами и наставлениями. И я люблю предводителя, только не показываю. Я люблю ходить на реку, только сегодня остался дома.
Ночью мне снится сон.
Будто нас несет на большом корабле в открытое море. Вокруг снуют матросы. Среди пассажиров только я и крепкий невысокий человек с мутным взглядом и неясной речью – некий составитель морских справочников и общий теоретик моря.
Мне снилось, будто по ночам я мучался отсутствием сна. Я не мог уснуть и часто выходил из каюты. Ночью были только звезды много ярче обычного. Я рвался обратно на сушу, и меня рвало под этими звездами на палубу. Я жутко страдал, а составитель нет, и мне невольно приходилось выслушивать и пропускать через себя все его истории о море, где, конечно, важна каждая незначительная загогулина. Так было в тот день. Меня поташнивало и скручивало, теоретик сидел напротив. Я сказал, что на корабле, подобном нашему, должен числиться доктор, или врач, или кто-нибудь, кто способен мне хоть как-то помочь. Теоретик просил в открытую дверь позвать капитана. Через некоторое время тот появился белым пятном в дверях и заявил, что доктора на корабле нет, есть только корабельная команда, и составитель морских справочников и общий теоретик моря. Ну, как же так, - воскликнул я, - как это на корабле нет врачей, на корабле должен быть корабельный врач, как есть корабельный капитан, корабельный кок или корабельные крысы. Должны же быть, не знаю, хотя бы женщины какие-нибудь. Женщин нет, - сказал капитан, - крысы есть, а женщин нет. Наше судно построено в таком-то году на такой-то судоверфи, масса такая-то, водоизмещение такое-то. Крепитесь, сожмите всю свою волю в кулак. Куда вы следуете?
Я начал думать об этом, последовали одно за другим предположения - я пытался вспомнить, как проложен мой путь. Припомнить, хотя бы, где я сел на этот корабль, где купил на него билет, а, может быть, я не покупал этого билета, а где-то его нашел, и был ли он вовсе? Кто я, куда, зачем и сколько мне лет. Да вы совсем нездоровы, - говорит капитан, - у вас жар.
Вы, должно быть, думаете, что это все сон, но это небо не сон, это море не сон, этот воздух не сон. Сна здесь не значится. Более того, вы мучаетесь отсутствием сна, вы никак не можете уснуть. Дайте-ка почитать, что вы тут написали, составитель. Ага. Вот видите – и у составителя ни о каком сне ничего не написано. У вас недомогание, это случается. Крепитесь, в конце-то концов – сожмите всю волу в кулак. Скоро мы все окажемся на дне, и тогда нам всем обязательно станет легче; мы погружаемся, глядите в иллюминаторы, и ни чем не беспокойтесь. Море есть совокупность совершенных физических тел, именуемых не иначе как к а п л я м и в м о р е, образующих единую массу, населенную хищными и добродушными рыбами и произрастающую съедобными и несъедобными водорослями, и крупными и мелкими формами. Массу, приводимую в движение теми или иными своими течениями, тектоническими пластами, своим дыханием и дыханием солнца, дыханием ветра, притяжением луны, гулом рыболовных траулеров и свистом удочек, водолазами и русалками, утопленниками и крабами, и пролегающим по дну тоннелем, и неподвижным потопленным судном, и упавшими звездами, пустившими при падении по воде круги и теперь подсвечивающими море изнутри, как бы наполняя его лазурным светом и нашими молчаливыми взглядами. Не утомил ли я вас, пассажир?
Найди успокоение в словах
Уставший
Талый снег меж гор
Протягивает нити пятна света
Под ним проляжет тяжесть буйных рек
Мелькнет комета лучник
Следи за взглядом гончих псов
Созвездия едины в свете
Следи за их движеньем
И у вершин
Найди свой легкий след
Найди успокоенье
В словоединеньи
Капитан был рядом, то нависая, то расплываясь в пятне, а я думал, как же так: почему я так хочу спать, если я уже сплю, ведь это все сон, и эта морская болезнь это сон, и эти люди это тоже сон. Я думал об этом долго, нас качало море, и над нашими головами, высоко-высоко, тянулись созвездия. Я глубоко дышал, как кит, или кашалот, и вдруг захотел сочинить какие-нибудь стихи, но не смог придумать ни строчки, и вдруг уснул, уснул, и наконец проснулся.
Мы летаем на аэроплане. Наш аэроплан таранит облака с закрытыми глазами. У нас есть парашюты, карты, капюшоны и море в топливном баке. Наш путь лежит над лесами. Наш путь лежит над полями. Когда аэроплан закрывает глаза, у нас захватывает дух, и кто-то громко начинает петь и стучать ногами. Аэроплан чертит круг, описывает дугу, и замирает, вбирая в себя воздух. Вздрагивает, ложится на ветер, падает в обморок. Мы летаем на аэроплане, и наш аэроплан с закрытыми глазами таранит облака.
Управлять аэропланом может, конечно же, только предводитель. Этому его научила война, но не эта, а позапрошлая. Сколько вражеских машин он уничтожил на своем ястребителе? Их было, может быть, двенадцать. А может, сто пятьдесят шесть. Его ранили в ногу, или даже в обе ноги, но благодаря этому, он обрел путь к самому себе. Он сказал мне это на нашей первой встрече. Он вошел, и из-под подола пиджака выпорхнули две птицы. Скворец и скворец. И с тех пор этот скворец так и живет у меня, или же это мое заблуждение.
Мы летим на аэроплане. Наш аэроплан устремлен ввысь, и сзади кто-то тает от восторга. Сегодня солнечный день, дружище. Дай, я пожму тебе руку. Нас всех смыло бы осенним дождем, если бы не случай. Если бы не это, если бы не то. Сколько лет, до того как встретить предводителя, ты бродил по пустырю? Сколько раз ты видел настоящего тигра? Сколько раз в детстве ты болел корью? Сколько ударов делает твое сердце в минуту? Сколько времени ушло на то, чтобы полностью разобрать мой пластиночный проигрыватель? Мы пролетаем над городом, над крышами и лифтами, дворами и шляпами. Давай теребить друг друга за уши и за волосы. Давай разобьемся, пока мы счастливы. Мы обязаны остановить этот миг, ведь мы рождены для счастья. Не скажем об этом предводителю, мы не будем смотреть ему в глаза, и он ничего не узнает. Его окружаем не мы, его окружают птицы, ведь он спит на ветках. Мы молоды, а он стар, ему сто двенадцать лет, и скоро сто тринадцать, и поэтому он не хочет умирать. Он тешит себя мыслями о захвате власти, о свержении правительства, о новом порядке. Но мы-то знаем, что есть счастье. Почему ты молчишь. Почему ты не говоришь со мной. Посмотри на себя, на кого ты стал похож. А что будет через пять лет, или через семьдесят два. Мы должны думать о вечности, мы будем вечностью.
В квартире, где я живу, четыре комнаты и множество углов, мало отличающихся друг от друга. На них по-разному падает свет, некоторые захламлены, загажены птицами или скрыты мебелью. Из дальнего угла часто доносится тихий свист. Рассмотрим ближайший ко мне угол у окна в гостиной. Это прямой угол в девяносто градусов. В такой угол годится ставить предметы, имеющие хотя бы один прямой угол. Имеет ли мое тело такой прямой угол? Нет, и поэтому мне находиться в этом углу нецелесообразно. Мне целесообразно находиться в другом месте.
Давайте перенесемся с вами в другое место. В квартире, где я живу, пять комнат. Пятая комната – синяя, и о ней никто, кроме меня, не знает. И никто даже не видел той двери, которая бы в нее вела. Я никому о ней не говорю, это так называемая п о т а й н а я комната. В ней нет прямых углов, в ней нет мебели, а есть лишь неизвестное количество окон, и там постоянно что-то происходит. Я захожу в нее, и во мне что-то меняется. Меняется и она сама, то расширяясь, то сужаясь и вытягиваясь в коридор. Там кто-то бывает, кто-то оставляет следы своего присутствия. Я ждал этого кого-то, но никогда не дожидался. С потолка комнаты свисают, колышась, ленты, синие и голубые. С потолка комнаты свисают, колышась, ленты, синие и голубые. Ключ от этой комнаты тоже синий.
Неподалеку от дома река, и в ней неподвижно лежит лед. На другом берегу темнеют деревья. Если перебраться на тот берег и пройти вглубь леса, найдешь тропу, которая ведет к поляне. Летом вдоль тропы идут рыжие муравьи. Ночь безветренна, и с появлением на небе месяца мы оказываемся здесь – представим, что мы пришли на эту поляну. Предводитель с красным колпаком на голове раскладывает костер. Мы здесь, и в то же время нас здесь нет. А когда огонь разгорается, и пламя начинает слизывать со звезд пыль, наши тени забираются на темные кроны деревьев. Предводитель молчит. Молчите, многолетний, оставьте слова неподвижными. Вокруг стелются маленькие белые цветы. Мы молчим, и предводитель молчит, и маленькие белые цветы молчат, и только огонь говорит, и смолкает лишь на рассвете, а слова так и остаются на этой поляне неподвижными.
Учитывая нашу склонность к постоянному падению, нам следовало бы стать листьями на кронах деревьев. Чтобы появившись на свет, впитывать в себя сок, тянуться к свету, разбухать, мокнуть под дождем, наливаться цветом, скрывать гнезда птиц, дрожать под ветром, молчать по ночам, дожидаться рассвета, и что-то шептать, нашептывать друг другу, а потом по осени падать, или опадать, ложиться на землю, накрывая друг друга своей невообразимой легкостью, почти прозрачностью, затем снова рождаться и падать, рождаться и падать, о д н о в р е м е н н о, и продолжать шептать и слышать шепот таких же, как ты, листьев, остывших по осени, тех, что уйдут под снег, уснут под снегом, пропитанные снегом, падающим с неба снегом, также в том числе имеющим склонность к падению, как человек и листья.
Ведь снег тоже падает, а учитывая нашу предрасположенность к постоянному падению, эту нашу неотъемлемую склонность, нам следовало бы быть также и снегом, то есть снежинками – сверкающими и совершенными кристаллическими телами. По статистике каждую секунду в нашем мире падает великое множество людей – человек падает, споткнувшись, человек падает в море, человек падает, схватившись за сердце, падает в себя, падает пьяный, падает во сне с кровати, падает в пропасть, падает навзничь, падает от усталости, падает с лестницы, ведущей наверх, падает духом, падает с луны, падает с моста – падает, почти также, как и снег – в январе, или, предположим, в середине декабря.
Есть такие люди, которые если упадут, то остаются лежать, и лежат так на земле до тех пор, пока их не растолкают и не заставят встать. Шел человек, шел и вдруг упал – задумался о своем, или о чем-нибудь пространном. Упал, как лист, или снежинка, а может быть, медленно опустился. Так случается с предводителем, когда он погружен в себя, или чем-то напряжен. Он внезапно останавливается, на секунду задумывается о чем-то, и быстро ложится – на землю, на снег, на траву, на камни. Мы тоже останавливаемся и ложимся рядом. Кто-то не хочет ложиться и стоит в стороне. И так мы лежим, и смотрим в небо, раскладываем его для себя по невидимым полочкам, пока с расспросами к нам не подходит милиционер или прохожие. Что случилось? Почему? Тогда предводитель просит не доставать его с глупыми расспросами и пойти прочь. Милиционер не унимается. Что случилось? Почему? Тогда предводитель достает диплом предводителя, выданный ему северным филиалом института предводительства. И милиционер, меняясь в лице, отдает честь, но все-таки предлагает перелечь в другое место, дабы не создавать неудобств для движения прохожих и прочих граждан. Предводитель перелечь отказывается, и мы тоже перелечь отказываемся, и тогда милиционер, пожав плечами, уходит. Он идет, печально ссутулившись, его фигура еще долго видна на горизонте – фуражка в руке, и черная прямоугольная милицейская папка подмышкой. Милиционер идет и говорит себе что-то под нос, а мы продолжаем лежать, погруженные в себя, в небо и собственные мысли.
Мы многое переняли с нашего дидактичного предводителя. Кто-то присвоил его манеру произносить некоторые слова. Мы ходим, как он, и дышим, как он. Мы научились его повадкам, мы стали схожи характерами. Мы желаем застыть во времени, стать неподвижными, приобрести способность к мимикрии. Предводитель желает захватить власть. У него есть герб, флаг и гимн. Предводитель желает остановить время. Предводитель приветствует птиц.
У меня есть велосипед. Я нашел его в одном из дальних дворов – он лежал, поблескивая в траве среди клевера, похожий на недавно родившегося олененка или жеребца. Выждав несколько весенних дней, я убедился, что за ним никто не придет, и взял его себе. Я несколько раз перекрашивал его в разные цвета, но в итоге остановился на красном. Этот цвет создает ложное ощущение скорости. Велосипеды всех моих старших товарищей тоже красного цвета. Сколько раз я наблюдал, затаившись в переулке, как кто-нибудь из наших проносится на таком красном велосипеде вниз по улице. Красный цвет, действительно, создает такое впечатление.
Мы гоняем по ночам по городу наперегонки, срываемся с криками и воплями с горбатых улиц о б р у ш и т е л ь н о вниз, падаем, и вдрызг расшибаем лбы и колени. Днем мы отдаем свои велосипеды дворовым детям, и они привязывают к ним блестящие звонкие колокольчики.
Предводитель празднует стотринадцатилетие, и получает от нас с товарищами в качестве подарка новый предводительский красный колпак. Кроме того, предводитель отметил новоселье, поселившись в квартире на нижнем этаже моего дома. Он по-прежнему спит на дереве, на самом большом в городе тополе, но утром, с первыми криками птиц, идет домой. Он бесшумно открывает дверь парадной, и зажав в кулаке связку ключей, чтобы та не звенела, тихо поднимается по подъездной лестнице наверх. Квартира нужна предводителю хотя бы для того, чтобы хранить все свои сто тринадцать красных колпаков. Они висят на стенах, сложены друг в друга и нагромождены в углу. Предводитель их никогда не считает, и ничего о них не рассказывает, и лишь иногда протирает их сухой тряпицей.
По прошествию стольких лет я начал напоминать себе сыр, говорит он. Весь покрытый дырочками, или отверстиями, я впитываю ими в себя все, что меня окружает, словно губка. Я боюсь заплесневеть, говорит предводитель. Я держу самого себя в определенных условиях, как держат сыр в холоде, чтобы тот не испортился. А по ночам мне снится, будто на меня набрасываются мыши и крысы. Они накидываются на меня из своих щелей. Они рвут на мне одежду, съедают мой нос, грызут мои пальцы, сжирают бумаги, в которые я вложил столько труда. Я сопротивляюсь этому, как могу, я сопротивляюсь тому, что напоминаю сам себе сыр.
Этой весной нам не удалось захватить власть в свои руки, хотя мы очень старались. Кое-кто уговорил перейти на нашу сторону городские светофоры. Далее по плану надлежало снять все дорожные знаки и ненадолго обесточить городские фонтаны. Это позволило бы нам выиграть время. Но мы оглянулись и увидели, что земля в городе принадлежит бегущим ручьям, а небо набухшим почкам деревьев. Вернувшимся с теплых краев птицам. Некоторым окнам. Может быть, домам и крышам. Город принадлежит точкам над и и красным велосипедам. Принадлежит ложному ощущению скорости. Вся власть в городе принадлежит мне и моим старшим товарищам. Они так напоминают мне меня самого. Ведь мы схожи, как капли. Капли как совершенные физические тела, образующие море. У нас внутри горят одинаковые лампочки. У нас даже велосипеды одного цвета, и когда нам грустно, мы все одинаково склоняем головы, у нас одинаковое количество пуговиц на рукавах, и нам одинаково страшно на ночных крышах, особенно когда подходишь к самому краю и подглядываешь вниз.
Раз два три четыре пять
Ты взлетел под облака опять.
С наступлением новой ночи, лампочки внутри тебя гаснут, и между тобой, и твоим сном остается только скрип, доносящийся с верхних этажей. Звучит он приблизительно как а ц ф е т у к. Ацфетук, если называть вещи своими именами. Но ты слышишь его лишь краешком своего слуха, ты даже не можешь разобрать этот звук по буквам, потому что спишь. И снова этот звук, но этой ночью он недолго, лишь несколько минут.
Дом большой, дом деревянный, окна распахнуты, сырость выветрена, крыша встревожена птицами, на облупившуюся краску на стене падает яркий свет. За окном все выше поднималась трава. От одной стены к другой безмолвно перемещался незнакомый человек. От одной стены к другой безмолвно перемещался знакомый человек. Из одной комнаты в другую безмолвно перемещался предводитель в своем колпаке. Я покорно последовал за ним. Нас несло вдоль дверей. И так он оказался на крыше, и я вслед за ним оказался на крыше, а потом я потерял под собой опору, и мы начали куда-то падать, только не вниз, а наверх, сначала наверх, и только потом вниз, на душе было легко, нас словно тянуло что-то, предводитель открывал и закрывал рот, таращил глаза, и в лицо бил ветер, я чувствовал, как ветер надувает мои щеки, теребит рубашку, и свистит в уши, а под нами бежала лошадь, а под нами бежала река, а под нами качался камыш, качались деревья и раскачанные ветром некоторые прохожие прятали лица не глядели под ноги и спотыкаясь падали а мы утирали им платками слезы платками расшитыми и успокаивали их на ночь не плачь прохожий не плачь лошадь не плачь колпак на голове колпак в руках колпак на сердце сердце лбы и колени кристалл к кристаллу шепот монетки лошадь внизу белая лошадь черная лошадь голая лошадь и обе руки луну зачеркнули приобрела оттенок слоновьей кости упала в реку пьяный удильщик мнет апельсин описание кедра беличье угодье волчья ягода кукурузное поле в крепком пожатье рук слова зажаты крепко в ряд рука ослабилась и слова рассыпались посыпались и снова вдруг замерли.
Если объявится прежний хозяин велосипеда, мы своего красного двухколесного друга не вернем, мы-то своих велосипедов просто так не бросаем, не бросали и не бросим, мы будем обходить то место, где его нашли, стороной, дабы не встретиться с его прежним хозяином лицом к лицу, или на некоторое время скроем Блестящего Спицами в кустах леса, или затащим, изловчившись, на крышу бульдозера, что стоит в полурастасканном виде на строительной площадке позади нашего дома, где обыкновенно оставляем велосипед на ночь, не пожелав поднимать его на пятый этаж пешком, примотав проволокой к торчащему из крыши строительной техники хрящу, и некоторое время будем делать вид, будто не имеем к данному делу никакого отношения.
"Дорогой Предводитель! По прошествию неизвестно чему исчисляемому времени, мы, пользуясь сопроводительными подсказками некоторых наших старших товарищей, можем, наконец сделать нижеследующий вывод.
Навряд ли нам удастся захватить по вашему предписанию власть в городе и занять своими чреслами чреду соответствующих кресел. Будь то зимой, когда мы покрыты снегом, будь то летом, когда мы летим на ведомом вами в небесах аэроплане, будь то весной, когда мы влюблены, или осенью, когда мы наблюдаем воздушное скольжение листьев. До знакомства с вами и до ознакомления с вашей идеей, мы играли. Мы были школьниками, гуманитариями, зайцами в автобусах, унылыми или заинтересованными слушателями, посетителями выставки, больными на приеме, отдыхающими в санатории, и были купающимися в реке или на море. Были призывниками в армию, ходили в бассейн, были заинтересованы, делали вид, что не замечаем, были подающими надежды, были разочаровавшими, были замерзшими на холоде, были уставшими от летнего зноя, были путниками, пили из ручья, и пили из-под крана, что-то говорили, что-то делали, что-то наговорили и что-то наделали, были там и здесь, стояли, прислонившись, растекались по строчкам письма, когда мечтали о ней, и шли, шли куда-то, далеко-далеко, и долго не могли вернуться, и все это время мы продолжали играть, но пришли вы и убедили нас в необходимости известного сопротивления. Пришли вы, и мы перестали играть, и шум, производимый нами, стих, и мы вдруг задумались о том, что вы нам сказали. Мы задумались, и тут же это вызвало у нас новые мысли, повлекшие за собой другое множество мыслей, и таким образом подняв в наших умах целую волну сокрушительных мыслей. И эта волна захватила наши головы, пленила нас и держит в своих цепких объятиях."
А есть ли у предводителя книга магии.
А правда ли, что деятельность предводителя связана с некоторыми религиозными культами.
А правда ли, что предводитель на днях был появлялся на кукурузных полях.
А известно ли что-либо о его предыдущих реинкарнациях.
А правда ли, что перед сном он оборачивает голову листом фольги.
А правда ли, что он питается только ящерицами.
Давай отправимся куда-нибудь. Утром нас хватятся искать, но мы не оставим записки в дверях, и про нас подумают, будто мы растаяли в воздухе. Впрочем, никто не обещал приходить сегодня. И ночью никто не придет. Мы сами про себя будем думать, будто мы испарились в воздухе, а на самом деле мы спустимся вниз по лестнице и побежим, и очень скоро окажемся посреди ночных огней. Они окружат нас, они будут проноситься мимо, или они будут медленно таять над головой, вспыхивать, падать к ногам и раскачиваться перед глазами, падать за шиворот и щекотать спину, расплываться вдали, преломляться, отражаться на влажной поверхности дороги – они заведут нас далеко от дома. О чем ты все это время думал, что сам не заметил, как оказался здесь? Я затрудняюсь с ответом. Мы задумались о чем-то и вспомнили что-то такое, отчего у нас защемило в сердце. Мы убежали из дома, чтобы немного развеяться, а на самом деле просто растаяли в воздухе.
Мы уже окажемся непозволительно далеко, когда к нам присоединятся спящие окна, немногословный приятель и трава по щиколотку. Так о чем ты говорил, спросит нас этот приятель. Время замедлится, и огней станет меньше, а еще через какое-то время начнет светать. Мы снова потерялись во времени, подумаем мы на пару с приятелем – пора возвращаться.
2006-2008