Воскресным утром Сапожникова побежала в храм. Было тепло не по-сентябрьски, а как-то по-летнему, и не было никакого тумана. И Сапожникова радовалась этому, как, впрочем, радовалась бы и дождю, но тогда Настеньку было бы трудней привезти в храм.
Позднюю утреннюю служил настоятель храма отец Иоанн. Сапожникова, счастливая, молилась спокойно вместе с прихожанами, среди которых были инокиня Вера, Сергей Васильевич и Илья, а также множество других людей, чьи лица давно знакомы Сапожниковой. После чтения молитв «Символ веры» и «Отче наш» Сапожникова увидела стоящую в дверном проёме улыбающуюся Нату с серьёзной Настей на руках. Радостная Сапожникова кинулась навстречу любимым девочкам. . После процедуры надевания белого платочка на русую Настенькину головушку состоялась церемония знакомства Сапожниковой и восьмилетней Ларин, дочери Лео, которая приехала с Натой, чтобы причаститься священных таин. Но исповедание уже закончилось. И Сапожникова понесла Настеньку в храм. Подойдя к иконе Божьей Матери, Сапожникова приложилась к ней, не спуская с рук ребёнка. Потом следовали иконы Св. Фаддея и Ксении Петербуржской. Сходить с рук Настенька не хотела. И так они подошли к боковому алтарю, где проводится крещение. Навстречу им спешила монашенка мать Вера. Она смотрела на Сапожникову, а Сапожникова не сводила глаз с неё. Когда они остановились друг против друга, Сапожниковой было почему-то легко отвечать на ласковый, полувопросительный взгляд монашенки:
— Это Настенька. Усыновлённая, то есть удочерённая сестрой её мамы.
— Настенька. Хорошее имя, — проникновенно проговорила мать Вера, вглядываясь в личико девочки, то ли высматривая на нём что-то, то ли запоминая.
Когда они отошли на метр, Сапожникова почувствовала, что её кто-то схватил за ногу. Она обернулась и увидела, как рука молодой женщины оторвала от её подола девчушку, не старше двух лет, которая тоже не сводила глаз с Настеньки. На ступеньках к алтарю сидела ещё одна такая же малёха в пышном малиновом платьице. Девочки были приведены на причастие, как и Настенька.
— Хочешь к ним? — Спросила Сапожникова у Насти.
Та отвернулась и, сдерживая слёзы, проговорила в ухо Сапожниковой:
— Хочу к маме.
— Мы причастимся и тогда выйдем, а мама, — говорила Сапожникова, начиная понимать, что всё не так просто, что Настенька вспомнила... Что именно вспомнила Настенька, Сапожникова не знала, но до неё стало доходить, что Настенька могла вспомнить. А Настенька могла вспомнить, как хоронили маму, самого близкого ей человека... — а мама, — лепетала Сапожникова, вынося ребёнка к выходу, не обращая внимания на прихожан, думая только о том, что эта плачущая девочка, прилипла к ней всем своим тщедушным тельцем, готовая раствориться в ней, чтобы избыть ужас потери. Но что она могла сделать? Разве могла она спасти девочку от того страха смерти, который рано или поздно переживает каждый человек, — А мама нас будет встречать, — уже радостно закончила готовая сама зареветь Сапожникова, увидя в дверном проёме Нату.
— Мама... — Сквозь слёзы лепетала тянущая к Нате ручонки Настенька.
— Здесь я, — ласково улыбаясь, Ната прижимала дочку к своей материнской волнующейся за ребёнка груди.
— Мать её отпевали? — Без предисловий спросила Нату Сапожникова.
Та кивнула головой в знак согласия.
— Ната, это рано или поздно должно было случиться. Что же мы до сих пор её не водили в храм? — Запоздало спохватилась Сапожникова: ребёнок ведь думал, что Господь забрал у неё маму. А Господь сделал всё, чтобы у ребёнка была мать. Пусть приёмная, но настоящая, любящая её больше всех на свете. А девочка думает, что Он и эту маму заберёт.
— Она до сих пор плачет по ночам, — грустно проговорила Ната.
— Иди сама, — решительно проговорила Сапожникова, снимая со своей головы платок и надевая его на Нату. Ларин тихо стояла рядом.
— А ей, — глянув на Ларин, спросила Ната, — так можно?
— Да, — уверенно проговорила Сапожникова, вспомнив Валерия Николаевича, как-то раз заведшего в храм женщину без платочка, — что лучше: нарушить одну из заповедей, которые мы беспрестанно нарушаем, или остаться без благословения?
— Я туда не пойду, — ревела Настя.
— А со мной? — Ласково уговаривала её Ната.
— И с тобой, — упрямилась девчушка, отворачиваясь от Сапожниковой, которая спрашивала её:
— У тебя бывает так, что Сержик с Ларин о чём-то секретничают, а тебе не говорят? — Девочка молчала, но слушала. — Так вот ты сейчас сходишь в храм с мамой и причастишься священных таин, и тебе всё будет известно, понимаешь? — Говорила Сапожникова, смотря в дверной проём и видя, что причастные чаши вынесены и причастие началось, — ну иди.
Ната с Настей на руках вошла в храм и застыла посередине, не зная, что ей делать.
— Иди к отцу Леониду, — тыкала ей в спину Сапожникова, видя, что отец Леонид причащает детей и к нему очередь меньше, чем к настоятелю.
Но Ната стояла, озираясь по сторонам, а потом вышла:
— Иди сама, я там ничего не знаю.
И Сапожникова поняла, что она на самом деле не знает, кто такой отец Леонид и как он выглядит. Настя ревела благим матом. Сапожникова сняла с Наты платок, повязала себе на голову, потом оглядела взглядом сникшую троицу и по-боевому заявила:
— Пойдём все.
— Так без платка, _ заикнулась Ната.
— Пошли, — махнула рукой Сапожникова.
И они вошли. Сапожникова вела Нату за собой, Ларин брела следом. Когда они подошли к алтарю, к отцу Леониду стояло около пяти человек, последним был мужчина с парализованным мальчиком лет десяти на руках.
— Становись за мужчиной с мальчиком, — скомандовала Сапожникова.
Убедившись, что Ната встала, куда надо, Сапожникова метнулась к отцу Роману, стоявшему возле отца Леонида, как положено исповеднику:
— Отец Роман! Помогите причастить ребёнка. Они не знают, как.
— Кого? — Заинтересованный в причастии отец Роман вглядывался в толпу.
— Вон она, Настенька, в беленьком платочке, — бессильно показывала Сапожникова в сторону мужчины, напрочь заслонившего Нату с плачущей навзрыд Настенькой на руках.
Но отец Роман разглядел и вернулся к чаше. Священники терпеливо, как будто все дети только и делают, что плачут, разговаривали с Настенькой, и не прошло минуты, как Ната уже шла обратно с ней на руках, ещё обиженной, но уже не ревущей. Сапожникова взяла со столика крохотную чашечку и две (одну для Ларин) тоненькие облаточки и протянула Нате. Та с готовностью съела и запила, продолжая на кого-то обижаться. Но скорби вселенской уже не было, потому что выздоровление началось. И девочки тронулись в путь. На выходе из храма Сапожникова немного помедлила, потом подумала, что Господь управит, и пошла сажать маму с детьми на транспорт. Ларин с Настей шагали немного впереди, взявшись за руки, обе белоголовые, чем-то похожие друг на дружку, как бывают похожи сёстры.
— Ну да, многое, конечно, зависит от расположения священников, — заметила Ната, — где как.
— Они везде расположены, — расширила Натин взгляд на данную проблему Сапожникова, — просто ты не знаешь, как и что делать. А так ты могла бы и без меня в любой храм зайти и причастить ребёнка. А Ларин нужно приводить пораньше, пока ещё идёт исповедь, чтобы она покаялась, тогда и её причастят.
— Прямо во время службы? — Недоверчиво произнесла Ната.
— Ну да, — спокойно ответила Сапожникова, уверенная, что Господь очень любит детей и не даст их в обиду.
Тут подошел автобус, и посадив девочек, Сапожникова вернулась в храм. Служба заканчивалась. Пели акафист Богородице.
Не успела Сапожникова придти домой, как позвонила Маша Минкина и сообщила, что заказала на Сапожникову годовую в храме Александра Невского. От такого сообщения у Сапожниковой пропал дар речи, и она заревела почище Настеньки.