Моему папе посвящается.
Согретая солнцем аллея наперегонки с трамвайными путями убегала вдаль, в никуда. Занавесившись от мира утренним смогом близлежащих заводов, вся она была пронизана деликатными лучами, фильтровавшимися через ажурные ветви дерев. Бесконечные лучи солнца, шурша, под углом ложились на тронутую пальцами осени дорожку. Дорожку, связанную из листьев и света. Откуда же солнце берёт столько лучей и как ему удаётся так непринуждённо управляться с ними, сочиняя симфонию тусклых красок на обычной улочке?..
Просыпавшийся город умывался в прохладном осеннем воздухе. Колыхались паутинки, искусно выплетенные среди узоров кованой парковой решётки. В маленьких невесомых пелеринах то и дело путались осиновые листы, и, словно божьи коровки, трепыхались от холода и невозможности продолжать полёт.
Казалось, над аллеей, укутанной листьями, играла тихая музыка, в такт которой стремились окончить свою незамысловатую жизнь листья. Я слышала в шепотке утреннего ветра ноктюрны Шопена, которые наигрывала осень, отражая наши шаги. Была какая-то тревога в сентябрьском холодном утре.
…Женя крепко сжал мою замёрзшую ладошку в своей руке, огромной и мягкой.
-Тебе непросто сейчас, - слова сорвались с его губ, как с русых берез срываются листы: плавно и печально.
-Да…
-Расскажи мне всё. Всё, что захочешь, - сказал он.
В вышине пели ранние птахи, изливая свою душу и перемешивая её с мнимым ноктюрном Шопена. Я крепче сжала руку моего спутника.
-Я попробую, - и слёзы полились из моих глаз.
Нет, это было несправедливо! Папа же обещал вернуться к её Дню рождения, а его нет. Она ждала его и накануне праздника, и утром, и днём, в школе. А вечером папа позвонил. Как раз тогда, когда стрелки стареньких кухонных часов приблизились к особому времени – моменту появления на свет девочки. Много-много лет назад.
-Дочка, Леночка, с Днём рождения тебя!
Он никогда не называл её Леночкой, а всё какими-то смешными прозвищами, от которых улыбка сама расползалась до ушей. А сейчас девочке в минуту сделалось грустно.
-Ты почему не звонил? – насупившись, спросила Леночка. – И почему не пришёл? Мне сегодня десять лет! У меня юбилей, а ты не пришёл.
-Лена, меня только что выписали в обыкновенную палату. Я был в реанимации, - голос отца дрогнул, и девочке стало страшно.
-В реанимации? – её испугало это терпкое, горькое слово. – А что ты там делал?
-Алёна, это папа? Дай мне телефонную трубку, - потребовала мама.
-Пап, мама трубку просит… Ты выздоравливай! Я тебя очень жду! – от души сказала девочка.
А потом она подошла к окну. На вечерней улице один за другим зажигались фонари, и тихо падал ноябрьский снег. Подумать только – завтра уже зима. Только бы чистый снег не растаял!
А потом будет Новый год. Папа ведь обязательно поправится до этого времени. Между прочим, наступает год Дракона, високосный год. В котором на один день больше, чем обычно. Говорят, такой год приносит несчастья, но Леночка в это никогда не верила.
Папина болезнь что-то затянулась. Папа, правда, шутил и смеялся, что это ерунда, и кормил Леночку апельсинами, которые ему приносили друзья в больницу. А сама больница находилась на краю города, среди холмов, укутанных в снега, скрипучих сосен и остекленевших озёр.
От ближайших трамвайных путей было так долго добираться до серого больничного корпуса, но Леночка отчаянно семенила в своей смешной шубке по сугробам. Часто папа сам приходил домой, но в последние дни его почему-то не пускали. И поэтому Леночка с мамой теперь сами навещали одинокую больницу в забытой людьми стороне, находили там нужную палату и… Леночка с восторгом бросался к отцу в объятия. Она так скучала!
А были вечера, когда папа без предупреждения приходил домой. Звякали ключи, в квартиру врывался морозный воздух, и на пороге квартиры, как добрый волшебник, оказывался папа, стряхивая снег со своего чёрного тулупа. Леночка радовалась и голосила на всю квартиру. А потом они с папой ели вкуснейшие бабушкины щи, ловко орудуя деревянными хохломскими ложками, и играли в настольную игру. Папа помогал Леночке справляться с математикой, а Лена рисовала на папиных документах автопортреты. Или вытряхивала всё содержимое папиного бумажника себе на колени и тщательно пересчитывала мелочь…
Папа с дочерью ходили на каток, где девочка брала напрокат коньки, а папа по всему ледяному полю бегал за ней в своих огромных ботинках-тракторах. А ещё они катались на санках по парку, приходили домой мокрые, все в снегу, но такие счастливые!
Так незаметно подкрался Новый год…
Праздник отмечали всей семьёй. Подумать только, семьёй, а не где-нибудь у друзей или родственников! Папа, как обычно, шутил и смеялся своим заразительным, чистым смехом. Леночка за новогодним столом рассказывала стихи. Взрослые вспоминали какие-то истории, очень много вспоминали! А когда перевалило за полночь, Леночка, отражаясь в разноцветных гирляндах, нашла под серебристой ёлкой огромный мешок со сладостями. Даже немножко огорчилась, узнав, что Дед Мороз уже залетал в украшенное морозными узорами окно на своих сказочных оленях.
Пролетел январь, с беснующимися ветрами и снегами подошёл февраль, а папу всё не выписывали. На вопрос Леночки, что же у папы болит, он отвечал, почки.
-Почки бывают на деревьях, весной, - говорила Леночка. – Но когда мне было пять лет, я тоже лежала в больнице, и у меня тоже болели почки. Нет, у меня-то ничего не болело, но так говорили врачи. Помнишь, пап, ты мне тогда подарил бумажную куклу! Она до сих пор у меня лежит в коробочке. И её всё ещё зовут Элли. Ну прямо как в мультике! Хочешь, покажу?
-Ну покажи…- улыбался папа, пряча от дочери тревогу.
Леночка бежала в комнату и доставала из глубоких недр своего шкафа картонную коробку, из которой всё ещё сладко пахло шоколадными конфетами.
-Смотри, пап, это Элли! У неё ещё есть сестрёнка, Иллэ. Это "Элли" наоборот. Знаешь, откуда сестрёнка? Ты мне купил книжечку, из которой нужно было вырезать куколку, а на обложке была нарисована эта куколка, только в платье! И внутри была куколка, то есть Элли. Так и получилось две родных сестрёнки, - щебетала девочка, примеряя картонным куклам красивые наряды.
Папа внимательно посмотрел на куклу в белоснежном с синевой платье и тихо начал:
-Когда выйдешь замуж…мы тебе такое же платье купим.
Леночка покраснела. Засмущалась.
-Я не выйду замуж, ты что.
-Ой ли, - рассмеялся папа, так, как только он умел. – Ещё как выйдешь.
Леночка не верила. В десять лет очень сложно поверить, что ты когда-нибудь выйдешь замуж.
Мама уехала. В санаторий, со своей подругой. Девочка плакала целые дни.
Да ещё папу никак не выписывали из больницы. Что это такое? Леночка сердилась и топала ножкой.
Мамы не было. Папы не было. За окном выли ветры. Вечерами Лена ходила гулять со своей бабушкой.
Как-то вечером девочка стояла и смотрела ввысь, в небеса, откуда на огромной скорости неслись хлопья снега. Казалось, будто сама Леночка летит среди звёзд, близких и далёких, а вокруг неё – космос, космос, только космос. И девочка летела вдаль – беспечно, бесконечно, непрерывно…
Февраль сменился мартом, мама давно вернулась из санатория, а с Леночкиным папой начали твориться страшные вещи. Болезнь почек прогрессировала и не желала останавливаться. Папа раздулся как воздушный шарик, и его пометили в другую больницу. Потом в следующую. Уже звенели апрельские ручьи, и солнце рисовало волшебными кистями веснушки на щеках детворы, а папа всё болел…
Я остановила свой рассказ. Так странно говорить, будто происходило это не с тобой и не в этом мире. Не в этих параллелях, не в этих измерениях…
Я не ощущала прикосновений слёз к щекам, слёз, которые замерзали и разбивались на мириады осколков, падая вниз. Поднимался ветер, загоняя в воронки хрустящие листья. Лучи солнца вырывали меня водоворота слёз и листьев. А рядом со мной шёл человек, который словно видел эти вихри, возникающие в моей проснувшейся памяти. Его тёплая рука всё ещё сжимала мою, холодевшую, невесомую.
Я вспоминала… Кажется, что прошло не долгие томительные шесть лет, а несколько часов.
Я помнила апрельский день, который заполнил собой всё пространство. Лучилось и смеялось солнце. Весенние птахи насвистывали свои весёлые мотивы…
Папа сидел на инвалидном кресле среди больничного двора. Некогда крепко сбитый, как шутили его друзья, компактный и динамичный, он превратился в грузного недвижимого мужчину. Болезнь исказила моего отца, и я ничего, ничего не могла сделать!
Тяжело дыша, папа смотрел в небеса, где облака играли в догонялки. Я стояла рядом и держала его за руку. Вокруг цвели одуванчики, отдавая миру всё буйство красок, и от первых одуванчиков земля становилась свежее и ярче. Солнце слепило, мир радовался новому дню и новой весне, а для папы краски были тусклыми.
Жёлтые одуванчики, брызги счастья.
А потом всё менялось так стремительно, что я не могла распределить плоскости своих снов, своих реалий и своих страхов. Папа…инвалидные кресла…его невидящий взгляд…больница другого города…обессилевшая мама…страшное слово "диализ"…невозможность, безвыходность, жизнь без начала и конца, без справедливости и без правды.
Рассветы, ржавые рассветы приходили со слезами, а закатное солнце, издеваясь, умывалось в них. Кислотные дожди выжигали душу, а луна ночами не хотела видеть меня. Будто бы весь мир отвернулся, оставив наедине со своим горем, детской безропотной мечтой.
Нет, так не бывает.
Это был его последний День Рождения. Сорок пять лет, прожитых не впустую. Каждый день, наполненный смыслом и светом. Человек, который, как никто другой, мог приносить людям радость.
Он похудел, и лишь голубые глаза, смотрящие на мир, оставались ясными и крисстально-чистыми.
Был август. От лип веяло мёдом. И папа не знал, что он провожает своё последнее лето.
Первое ноября. Уже несколько дней, как папа стал каким-то странным…в десять лет не понимаешь, что такое агония, и как человеку не хочется отдавать в цепкие когти смерти свою жизнь.
Это была дождливая среда. Я стояла на коленях в церкви Нижнего Новгорода, держа в руках зажженную свечу. Маленькая девочка против яростного мира. Я молилась, чтобы папа был здоров.
А второго ноября его не стало.
Я кричала во сне, я помню.
А ещё я помню, как угасал крисстально-чистый свет его глаз и как по холодеющей щеке скатывалась последняя слеза.
На кладбище мне было плохо. Это мой, мой, мой папа теперь обрёл своё пристанище в холоде земли.
Нет!
Я кричала. Вновь кричала. "Нееееет!" На всё кладбище, где гуляли безвольные ветра, где у меня забрали моего отца. Маленькая девочка. В яростном мире.
Мои голубые глаза, так похожие на отцовские, в мгновение стали серыми. А дома я уткнулась в его пальто и плакала, плакала, бесконечно плакала…
Кончилась солнечная аллея, прошуршав мимо нежностью осеннего листа, а в моей душе бесновался ноябрь. Женя молчал, сжимая мою холодную ладошку.
-Я люблю тебя, - сказал он. – Ты будешь счастливой.
И я поверила ему, безраздельно поверила.
Как здорово, что я теперь не одна против мира.
Как здорово, что аллеи наши судеб пересекаются где-то.
И кто-то добрый непременно посмотрит на нас с небес и пересечёт наши аллеи, отдав свою жизнь за наше короткое счастье.
2006 г.