Параграф 35 из книги автора "Прозрение". Полностью с фото см.:
http://world.lib.ru/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-133.shtml
Каждый технический вуз имел военную кафедру и готовил инженеров так, чтобы они получили военную специальность и офицерское звание. Это особая стихия, о которой есть что рассказать.
– Ну вот, только солдатских баек нам не хватало, – скажет читатель.
– А, почему бы и нет? Солдатский трёп, как известно, начинается со жратвы, а затем переходит на это ...
– Вот, «это» – другое дело! Ну...?
– Но это было так давно, что и не знаю, правда ли? Ещё внуки прочитают и скажут: «Эх, дедушка, а мы то думали ... гимнаст, изобретатель, офицер...»
Да, и опоздал. Явно опоздал. Сколько теперь профессионально обученных и способных всё уже расписали. Что теперь наш опыт, дореволюционный... Однако современные писатели сошлись на том, что главное – не что написано, а – как? При таком подходе у каждого есть свой шанс. Ладно, оставим это тоже в «секретные протоколы» к данному произведению.
Итак, летом, после окончания второго курса мы выезжаем на военные сборы. У вокзала загрузились в эшелон, состоящий из настоящих «телятников». Настроение у всех бодрое, боевое, как и полагается. Сидим на полках полчаса, час... Никакого расписания для нашего поезда не писано. Кто-то бросил клич – стоять будем долго, пошли на вокзал пиво пить! А, почему бы и нет? Человек 10, и я в том числе, отправляемся. Прохожие со страхом посматривают на группу ребят, одетых в отрепья (предупредили, что одежда на сборах может не сохраниться). Но пиво продали.
Стоим, потягиваем из кружек. А, куда торопиться: солдат спит – служба идёт! Даже думать не надо – для этого есть начальство. Внезапно кайф прерывает крик: «Эшелон ушёл!» Выбегаем на перрон – всё чисто, спокойно и пусто, тихо светит солнышко. Никаких вагонов, словно их и не было. Вот тебе и служба! Куда же теперь податься? Бросаемся к проходящему человеку в железнодорожной форме.
– Ничего знать не можем, эшелон идёт вне расписаний, может, на Текстильном постоит, а, может, и нет.
Бежим вдоль путей. Неудобно – шпалы мешают, внутри что-то булькает. До Текстильного разъезда километра три. В голове появляется мысль: «Вот чёрт дёрнул, не так уж я и люблю это пиво, компанию не смог не поддержать, своей головой надо думать!» Но вот вдали что-то замаячило, ещё немного бежим, хотя ноги плохо уже держат. Да, точно, – вагоны на рельсах. Но может это совсем не наш эшелон? Нет, он самый. Идём уже пешком вдоль теплушек. Ребятки смеются из дверей, по нашему запаренному виду нетрудно догадаться, как здорово было попить пивка. Все идут, как люди, но мне надо было повернуть голову в сторону вагонов: а там перед открытыми дверьми сидит сопровождающий нас полковник и эдак манит пальчиком. Фамилий наших он не знает, а как иначе обратиться к штатскому? Но взгляды наши встречаются, и выходит, что он зовёт персонально меня. Деться некуда, подхожу.
– Как фамилия? Почему отстали от эшелона? По прибытии два наряда вне очереди. «Вот сразу засветился, и снова этот чёрт дернул меня повернуться», – новая мысль вошла в голову.
Думал, полковник за приездной суетой забудет о нашей нечаянной встрече. Ан нет: все отправляются в палатки спать, а меня – драить сапёрные лопатки. И много их!
– До блеска! – это говорит уже старшина, с которым лучше было не спешить знакомиться. Начнёт теперь при любой надобности выдёргивать из строя знакомую фамилию. Солдату лучше всего – не высовываться.
Ещё в то далёкое время, на чистую солдатскую голову, я дал себе зарок – не делать ничего, очертя голову, быть осмотрительным и применять свои аналитические способности прежде совершения поступков. Какое мудрое решение! Если бы ещё удавалось его выполнять!
Полуторамесячные сборы должны были превратить разгильдяев-студентов в абсолютно послушных советских солдат. Для решения этой задачи всё было продумано. Местность в районе Золино (Горьковская область) напоминала Сахару. Воду привозили издалека. Её постоянно не хватало.
Был случай, похожий на бунт, когда, придя в лагерь после целого дня перебежек по пескам под солнцем, обнаружили пустые бачки для питьевой воды.
Между отбоем и подъёмом семь часов отводилось на сон. Ночи стояли настолько душные, что даже в палатке под простыней обливался потом, а откинуть простыню нельзя – тучи каких-то специальных комаров, огромных и злющих, висели над тобой. Поэтому на всех занятиях, где нас сажали на землю, многие засыпали. Любимыми были политзанятия. В первый ряд усаживались партийные, а остальные за их спинами прихватывали полчасика сна. Лектор нарушений не замечал, так ему было спокойнее.
Кормили ... в соответствии с солдатской байкой:
– Как кормят, хватает? – обращается приехавший с проверкой генерал к солдатам на выходе из столовой.
– Так точно, хватает! Даже остаётся!
– Куда деваете остатки?
– Доедаем!
Командовал нашими сборами начальник военной кафедры генерал-майор Милов. (Удивительно, как вспомнилась вдруг фамилия, оказывается, чуть не 50 лет где-то хранилась в памяти, хотя за всё это время ни разу не потребовалась. Да и вообще, никогда не отличался памятью на имена). В институте я его ни разу не видел, а здесь некуда было деваться, на километры вокруг только пески да воинские лагеря. Он иногда подходил к «своим» и внушал полезные навыки. Как-то, указывая на белую от проступившей соли чью-то спину, он учил: «Солдат не должен пить, хочешь пить – съешь кусочек хлеба с солью. Видите – вода выходит с солью, организм требует её восполнения, но, если пить, вода унесёт с собой ещё соли, жажда только усилится». Вроде – логично. А вот в Израиле всем, а солдатам особенно, рекомендуется пить и пить. Что там вода была другая или соль, или солдаты?
Когда настоящий солдат из соседней воинской части увидел, как мы запросто разговариваем с генералом, то чуть не упал в обморок. Для деревенского парня какой-нибудь капитан или майор казались высочайшим начальством. Генерала – живьём – они никогда не видали и принимали фигуру с лампасами за божество.
На военной кафедре раньше меня особо не отличали, но после сборов стали относиться с некоторым почтением. Они вычитали в моём личном деле личную благодарность генерала (!) за хорошее несение службы. А дело было так.
Одним из важных воспитательных приёмов начальства для начинающих военнослужащих было создание постоянной напряжённой обстановки. Мы всегда торопились вовремя прибыть на очередное занятие. Несмотря на ускоренный шаг, очередной офицер, проводивший занятие, неизменно встречал взвод раздраженным замечанием: «Почему опаздываете?» Командир взвода, как и командиры отделений, ночевавшие с нами в палатках, были из курсантов военных училищ. На нас они проходили практику, зарабатывая себе характеристики, и поэтому прижимали студентов без всяких послаблений.
В один из таких дней, ни один из них прекрасным не был, наш взвод привели на занятия по маскировке. Под руководством подполковника мы как-то очень быстро расстелили все сети над песчаными ямами. После этого уже самостоятельно сообразили, что появились зоны недоступные для чужого взгляда. Поэтому все быстренько залезли под сети и мгновенно уснули. Часа через полтора, впервые самостоятельно проснувшись, мы стали уговаривать взводного отвести нас в лагерь. Он сильно колебался: «А вдруг там генерал?» Но решился. Взвод строем прошел между двумя рядами колючей проволоки, оставался последний поворот до наших палаток, и тут ... катит навстречу генерал. Взводный аж побледнел и срывающимся голосом скомандовал:
– Рра-авнение напр-рава, смир-рно-о!
Волнение взводного передалось и нам. А чёрт знает, как это обернётся? Рубая шаг, прошли мимо генерала и по команде чётко встали.
– Куда направляется подразделение? – зычно спросил генерал.
– Товарищ генерал, взвод отработал задание по маскировке, и руководитель отпустил нас в место расположения, – громко произнёс взводный, точно удерживая ладонь у козырька форменной фуражки.
– Ну, что ж, – в некоторой задумчивости начал генерал и, постепенно наполняясь уверенностью, закончил. – Я одобряю действия начальника, если подразделение хорошо поработало... Благодарю за службу, товарищи!
– Служим Советскому Союзу! – в полном соответствии с Уставом в один голос прогремел взвод.
– Идите, отдыхайте! – весело прокричал генерал.
Ещё ни одну команду мы не исполняли с такой быстротой. Через секунды все лежали под простыночками. Блаженный сон снова осенил утомлённых солдат. Наконец-то, мы отдыхали с чувством выполненного долга.
А аккуратный писарь вписал в послужной список каждого личную благодарность высшего начальства.
Со временем из памяти испарились следы угнетающих ощущений – полной несвободы, постоянной усталости, грязи, отупения...
Например, вспоминая о постоянном чувстве голода, вижу такую картину. Идём строем, глотая пыль, на очередные занятия. Проходим мимо столовой. Здесь на длинном столе, где обычно готовят пищу, лежит средняя часть, наверное, коровы, рёбрами вверх. С обеих сторон от неё рядками на маленьких стульчиках примостились наказанные нарядами на кухню. Каждый из них занимает позицию между парой рёбер этой бывшей коровы. Сидит, как бы в собственной секции, и, ухватившись двумя руками за рёбра, счищает с них зубами остатки мяса. Мы, дисциплинированные, топаем дальше. Все невольно делаем «равнение налево». Там, рядом со своим подвалом, в тени, полулежит самый матёрый нарушитель, получивший 5 суток «губы». Ворот гимнастёрки – расстёгнут, ремень – вообще забрали. Шамает что-то из полной тарелки, принесённой сердобольными несчастному заключённому.
Такие вот переживания сохраняет память.
Потом были ещё и вторые сборы, уже по нашей военной специальности – командира связи танкового батальона. В особых лагерях связистов жизнь была гораздо более лёгкой. Пару раз прокатился на танке. Вообще-то, внутри него жить невозможно, а сидеть на башне, свесив ноги – ничего, хотя, на ходу неприятно трясёт. А уж как эти танкисты стреляют из танка – не понять. Через узкие щели ничего толком не видно, да ещё всё время швыряет вверх-вниз, вправо-влево. Не зря, рассказывали, на последних маневрах из танка шарахнули снарядом по мишени, а попали почти точно по вышке, где сидели с биноклями проверяющие из Центра.
В заключение всего присвоили мне «младшего лейтенанта». Потом иногда вызывали и сообщали, что получен приказ о повышении... так с выслугой лет дошёл до капитана. Но покрасоваться в таких погонах – не досталось.
Последние свои сборы я отбывал, уже работая в СКБ. Сначала две недели проводили время в тех самых Шуйских Екатериненских казармах.
Когда-то Шуя была славным городом, но теперь её имя звучало только обозначением места обитания ликероводочного завода, подносившего «Шуйскую» всей Ивановской области. Ходили легенды о работниках этого предприятия. На работе пить настрого запрещалось. Нарушителей немедленно увольняли. Охрана на выходе ощупывала каждого. Народ приспособился. Закончив смену, рабочие проходили мимо охраны, выпятив грудь, как спортсмены, а, завернув в ближайший переулок, падали мертвецки пьяными. С трудом выяснили, что просто перед самым уходом работник вливал в себя пару стаканов и, затаив дыхание, торжественно шествовал через проходную. Начали заменять мужчин-рабочих женщинами – появились в семьях пьяницы-жены. Поставили на кранах спиртовых установок пломбы – стали сверлить дырочки в трубах, проходивших на тёмных чердаках.
Потом прошла «мобилизация». Набрали полк солдат в Кохме. Это сделали так естественно, что прошёл слух – на войну берут! А может, причина была в другом: набирали тех, кто в армии прежде не служили, а сидели по тюрьмам. Ну и, когда снова появились военные и стали забирать «с вещами», решили – пошлют срок досиживать. Во всяком случае, перепившихся «призывников» наши офицеры с трудом отделяли от толпы провожавших их великим рёвом кохомских жён. В автобусы, поданные на центральную площадь, одетых в лохмотья новобранцев, почти укладывал штабелями. Еще и утром у нас на поверке многие на грозную команду полковника: «Смир-рно!» – не могли не только, как полагается, выпятить грудь, но и оторвать противоположное место от земли.
Как командир взвода связи, я получил десяток таких молодчиков. На сегодняшний вкус они бы выглядели импозантно. Но в то время сплошная татуировка на популярные темы: «Ленин и Сталин», «не забуду мать родную», кошка, изображённая на одной ноге, прыгающая во время шага на мышку, сидящую на другой, и т.п.» - вызывали у окружающих нехороший озноб.
Странно, но я с ними ладил. Занятий особых начальство потребовать не успевало. Свой взвод я выводил на местность, которую находила моя же разведка. Здесь, в отсутствии посторонних глаз, мы размещались, я чем-то занимался, а солдатам разрешал поспать (с одной стороны – помнил, как сладко спать на тёплой земле после палатки, а с другой – занимать-то их было нечем, кроме чтения уставов). Запрещалось только разбредаться, если командир уснёт.
Может, они ожидали строгостей или занудства – не знаю, но все охотно слушались и при всяком случае изобретательно защищали своего более молодого, чем они сами, начальника.
Довелось основательно познакомиться с порядками в армии.
В самом начале, когда выехали на местность, и началось строительство лагеря, командир полка вызвал меня и приказал: «Обеспечить лагерь электроэнергией». Поговорив со строителями, я выяснил, что они всё могут сделать, но нет никаких материалов: столбов, провода, изоляторов и т.п. Комполка в ответ на мой вопрос скомандовал: «Идите и получите всё, что надо, на складе». «Вот как всё чётко устроено в армии» - порадовался я и заспешил выполнять приказ. Однако толстый майор, начсклада, лениво ответил, что ничего такого у него сроду не бывало. И послал подальше. Я попытался указать на приказ полковника, командира части! Майор, не меняя брезгливого выражения лица, добавил пару слов в уточнение этого самого «подальше».
Тут я развернулся, проявил, как полагается военному, смекалку и энергию, разузнал и объездил все окрестные базы и склады. Часа через три, ещё задолго до темноты, весь в пыли и мыле я привёз в лагерь всё необходимое. Отдал материалы строителям, они сказали, что командир искал меня. Исполненный гордости от сознания, что сделал невозможное, я вошёл в кабинет комполка.
Однако он совсем не собирался оценить находчивость подчиненного. Не давая рта открыть для объяснений и злобно матерясь, полковник угрожал меня арестовать. Свет к вечеру появился. Со мной больше никто ни о чём не говорил.
Так закончилось моё обучение. Началась взрослая трудовая жизнь.