Я ухожу, но я вернусь! Роман о Мастере

Я УХОЖУ, НО Я ВЕРНУСЬ Роман о Мастере

Фантастическое описание жизни и творчества М.А.Булгакова, составленное теми, кто читал, любил и  думал над романом века «Мастер и Маргарита»

ЧАСТЬ 1    Я УХОЖУ, НО Я ВЕРНУСЬ

ВСТУПЛЕНИЕ
ПРОЛОГ
ЧАСТЬ 1  ДО   МАСТЕРА

ГЛАВА 1  ЛИЦО  В ЗЕРКАЛЕ
ГЛАВА 2  НА ТОМ И ЭТОМ СВЕТЕ
ГЛАВА 3   ЧТО ДАЛЬШЕ?
ГЛАВА 4   ДРУГАЯ  РЕАЛЬНОСТЬ
ГЛАВА 5   СЕРЕДИНА  ВЕКА
Филологические отступление«Я ПРИШЛА К  ПОЭТУ В ГОСТИ»
ГЛАВА 6 АИД ВСЕ ЖДЕТ  ОРФЕЯ
ГЛАВА 7 АННА, ЕЛЕНА, МАРАРИТА
ГЛАВА 8  ЛИЧНОЕ ПРОСТРАНСТВО ГЕНИЯ
ГЛАВА 9 ХУЖЕ НЕКУДА?СОН О ЛЮЦИФЕРЕ
ГЛАВА 10  МЕЖДУ  ПРОШЛЫМ И ГРЯДУЩИМ.
                ЧЕРЕЗ МНОГО ЛЕТ. ЕЛЕНА
ГЛАВА 11  ПОСЛЕДНИЕ ДНИ И НОЧИ
ГЛАВА 12   ПРИЗРАК
ГЛАВА 13   К  НОВОМУ  СВЕТУ
ГЛАВА 14Сон о Последнем пире.
ГЛАВА 15   МЕЧТАНИЯ  И РЕАЛЬНОСТЬ
ГЛАВА 16   ОТКРЫТИЕ
ГЛАВА 17   НЕРАДИВЫЙ УЧЕНИК. ОПОЗДАВШИЙ
ГЛАВА 18  В НАЧАЛЕ СТРАШНЫХ ДЕЛ
ГЛАВА 19  МАРИЯ ИЛИ МАРГАРИТА?
ГЛАВА 20  ЧЕРНЫЙ МОНАХ ПРОТИВ
ГЛАВА 21  ПРЕДАВШИЙ  И ПРЕДАННЫЙ
ГЛАВА 22  ТАЙНА АБАДОННЫ
ГЛАВА 23   КАЗНЬ И НАКАЗАНИЕ
ГЛАВА 24  В ЗАЩИТУ  АФРАНИЯ
ГЛАВА 25   ПОСЛЕ МАСТЕРА.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
ОРФЕЙ ВЫРЫВАЕТСЯ ИЗ АДА


ЧАСТЬ 1
    ПРОЛОГ
 ВОЗВРАЩЕНИЕ МАСТЕРА

Ты пил вино, ты как никто шутил
И в душных стенах задыхался,
И гостью страшную ты сам к себе впустил.
И с ней наедине остался.
А. Ахматова


Мастер сидел в кресле около окна.
Так проходили часы и дни, хотя существовало ли для него время, как знать.
На столике лежала открытая книга - альбом живописи.  Она всегда была открыта на одной и той же странице - Ян Ван Эйк  «Семейство Арнольфини».
Что за странная такая причуда гения?
Из глубины веков на него взирал его двойник.  Черты человека, изображенного на полотне, с удивительной точностью повторяли черты его лица.
Он заметил это давно,  и с тех пор поверил в то, что иллюзия может быть реальностью, а то, что выдается за  реальность,  становится иллюзией, это знали и все остальные, кого он связал с собой при жизни.
А ведь  удивительно даже не то, что  такой портрет существовал в природе, а то, что он нашел его, разглядел – это был знак небес или Пекла.
Наверное, каждый при желании, перелистывая страницы альбомов  древних мастеров, смог бы однажды  обнаружить собственный портрет, что и доказывает, что ничего не появляется впервые и ничего не исчезает, все  мы были в этом мире когда-то,  и рано или поздно вернемся сюда снова.
Это служит утешением в дни, когда все было решено с ним окончательно, и доктор очень тихо за дверью говорил Маргарите, что нет у него никакого отрезка времени, словно от него такое можно скрыть, и он сам не знал всю историю своей болезни.  Какая ирония судьбы, не просто получить медицинское образование, но и что-то в  этом понимать.  Вот уж точно, знания умножают печали.
В эти дни усталый взор его все чаще скользил по портрету неведомого дворянина, который пришел к нему из глубины веков, чтобы убедить его в том, что смерть - это только мгновение, и ничего не кончается в мире с ее приходом, и завершиться не может с нашим уходом на тот свет.
Елена захлопнула дверь за ушедшим врачом. Ему интересно было взглянуть на нее в этот момент. Она мягко улыбнулась, но долго выдержать его взгляда не могла, и тоже взглянула на картину, чтобы отвести, спрятать от него глаза, наполненные слезами.
Она его любила больше жизни самой и понимала лучше всех, и точно знала,  о чем он думает. Но принять неизбежное  и смириться с его уходом для нее   невозможно, вот в чем беда.
Вероятно, у близких тех, кто тяжело болен, и особенно у  самих больных всегда  остается надежда на ошибку врачей, на чудо.  У них обоих не было такой надежды, поэтому  величайшей глупостью было утешать его и говорить что-то о чуде исцеления, когда ему все известно о болезни, ведомо  во всех подробностях.
Она даже не могла обещать ему другое  чудо, которое казалось более реальным - публикацию романа, главного романа в их жизни, хотя ради этого она готова была сама совершить какое угодно безумство. На все готова была Елена, чтобы принести ему опубликованный роман, но пока это не реально, так же не реально, как излечиться от его недуга.
- Я остаюсь, - вдруг вырвалось у нее,- я умру, только когда роман будет опубликован.
 Хотя в тот момент она, вероятно, даже не думала, о чем говорит, что ему обещает.
Мастер обворожительно улыбнулся.
- Ты обрекаешь себя на бессмертие, дорогая, а мне бы хотелось там  с тобой встретиться и в вечности остаться рядом, как в нашем романе. Разве мы не вместе писали его и  не мечтали умереть в один день.
Он помолчал немного, а потом прибавил:
- Но если так случится, то я снова вернусь к тебе, я уйду, но я вернусь, у меня нет другого выхода, зачем мне рай, если там не будет моей Беатриче?
Он впервые заговорил о рае, но это была чужая цитата, только она могла понять тонкую иронию,  сквозившую  в его словах.
Совсем недавно, когда здесь была Анна и стала упрекать его, выслушав главу из романа, а он назвал свое главное детище просто «Роман о Дьяволе». Она вздрогнула, как ужаленная, тогда  и состоялся  этот мучительный разговор.
 Конечно, Анну тревожил  странный главный герой. Но что там странный, она сразу поняла, кто он такой. Да это и не скрывалось  особенно, только слепой и не видел, только глухой не слышал, кто это был…
- А вам не страшно? - спросила она, конечно думая  о Воланде.
-Да не очень, чего нас бояться.
Мастер помолчал немного и прибавил:
-Я  просто понятия не имел, к кому еще могу обратиться за помощью в этом мире, ведь куда не кинешься, у нас и на самом деле ничего и никого  нет. Бога нет, это точно, иначе бы он не допустил того, что творится с нами со всеми, но кто-то должен быть. Человек ничего не может решить сам, даже в собственной судьбе, что уж говорить о  большем. После мучительных размышлений я должен был обраться в последнюю инстанцию. И судя по вашей реакции, он откликнулся и помог мне, не так ли?
Анна молчала, кажется, она превратилась в соляной столб, как жена Лота.
Она что-то слышала о его разговоре с вождем, но не только не спрашивала о том, даже и слушать не хотела, и ей он никогда бы не стал рассказывать, что там было на самом деле. Но что за ирония судьбы, если в этом мире о самом Дьяволе было не так страшно говорить, как о нем, и на него только оставалась последняя надежда? Можно ли выжить, не то, что жить в таком мире?
- И все- таки, - о чем-то неопределенно сказала она и снова замолчала, не в силах говорить даже шепотом.
- Мне бояться больше  нечего, - отрезал он, поглаживая ее  темную руку, неподвижно лежавшую на темной материи старого платья, - там я встречусь с ними со всеми и спрошу, как можно было с нами и с этим миром сотворить такое. Они должны мне ответить, почему мы все прокляты и убиты, в чем мы так провинились?
Что-то жесткое, даже жестокое появилось в его взгляде. Она хотела сказать что-то, но Елена Сергеевна жестом попросила ее молчать, и она молчала. Конечно, опасность оставалась для нее и для тех, кто оставался, ему и на самом деле больше нечего было бояться, вероятно, от этого он должен был ощущать  облегчение, но что за чертовщина такая, что это за жизнь,  если  от расправы спасает только смертельная болезнь?
Анна  поняла, уходя от него, что больше не сможет переступить порога этого дома. Ей нужно было сохранить мужество и выдержку, чтобы жить и держаться дальше. А ему так мало осталось, если еще есть хоть какое-то время вообще.
№№№№№

13 февраля.  Мастер улыбнулся.
Ему так понравилась эта дата. Он уже не мог видеть портрета, хотя альбом по-прежнему лежал перед ним, раскрытым все на той же странице. И он  решил, что именно в этот день еще раз должен послушать текст романа и поправить то, что еще  можно было поправить. Лучшего числа для его героя и его романа  не придумаешь. 13 февраля…
Они работали долго и  вдохновенно, когда силы совсем оставили его, Мастер  только махнул рукой, и прошептал, когда ее ладонь коснулась бессильной  руки.
- Хорошо, доделаем, когда я вернусь.
Маргарита вздрогнула, и радовалась тому, что он не может видеть слез, текущих по щекам. Теперь она могла плакать столько, сколько вдумается. Но он с каждым разом все больше заставлял ее поверить в то, что обязательно  вернется. Хотя это всегда значило и другое - роман никогда не будет опубликован. И чем меньше он верил в это сам, тем возрастала уверенность в душе Маргариты.

Елена Сергеевна не знала, что она сделает, она не представляла, как  в этом мире может появиться в печати роман о Дьяволе.
Если они видят страшные намеки на свою сущность  даже в самых невинных вещах, где и извращенный ум не способен чего-то усмотреть, то, как они могут пропустить роман о Дьяволе? Этого не может быть, но ведь она дала клятву, обрекая себя на страшные муки, унижение, истязание.
Но в минуты отчаянья, обращаясь к их герою с мольбой, она верила, что он способен им в том помочь ради торжества справедливости. Ведь не могут они столько лет упорно работать, не отступаться, чтобы потом все это выбросить на помойку.
Она знала, что если что-то делается, да еще такие усилия прикладываются, то оно должно увидеть свет, даже если ей самой на старой печатной машинке придется перепечатывать в сотый раз и раздавать экземпляры рукописи тем, у кого они могут сохраниться. Она и на это была готова, чтобы только не пропало даром их детище, чтобы потом она смогла сказать своему Мастеру, что исполнила то, что обещала.
№№№№№№

13-го  февраля такой день, когда  все казалось вполне реальным, но потом будет 14 и сколько еще дней и ночей сомнений, страхов, отчаяния, когда его уже не будет рядом. Но останутся все его враги, они проживут долго и счастливо. Она не сможет сокрушить их квартиры с роялями и мебелью из красного дерева, которые они и получили, потому что были послушны и писали то, что требовалось. Их слишком много, а она одна, ей жизни на это не хватит, но  как же хочется отомстить так, как написано  у них в романе.
Хотя она не верила, что их герой позволит им жить спокойно и сытно, она знала, что доживет до того момента, когда он вложит в их трясущиеся руки пистолет или кубок с ядом. И не может быть по-другому, иллюзии не вечны, они рассыпаются, только беда в том, что от этого ей не станет легче, и ста смертей для каждого из них не хватит, чтобы искупить их страдания, чтобы отплатить им за Мастера.
Весна для него все-таки наступила.
4 марта. Она разрыдалась, когда из соседней комнаты услышала его разговор с главным палачом. Тот  неожиданно пришел сам, чтобы убедиться, что его пациент все еще жив. Убедился.
- Я никому не делал зла.
Она хотела ворваться и вытолкать его, она призывала на помощь Коровьева, но тот тип -  светловолосый,  холенный и очень красивый, поспешно ушел сам, а может быть, Коровьев все-таки толкнул его в сумрак  парадной.
Но  она никак не могла войти туда, в его комнату,  после этих слов. Она казнила себя за то, что запустила его. На что было рассчитывать, что мог он теперь для них сделать? Хотя ей хотелось, чтобы он увидел того, кто затмит их всех, не оставит от них следа. О них будут говорить, только вспоминая о нем, за него их проклянут,  но понял ли тот это, почувствовал ли?

Она видела в окно, как он бежал к своей машине, словно за ним Азазелло гнался, да что там он увидел Абадонну,  и тот уже снял свои очки. Палач был обречен, но разве может сравниться та смерть и эта гибель?
А Мастеру после этого вторжения и побега жить оставалось еще пять дней.
- Я уйду, но я вернусь, - говорил он на прощание, и она поверила ему. И еще до прощания уже тосковала и рвалась к нему.
Она все еще смотрела на портрет, дошедший до них из глубины веков. Знаменитый художник доказал им, что он и на самом деле вернется.
 
№№№№№

Был 10-ый  день марта, когда до Анны  дошло горькое известие о его смерти. Что оставалось  ей в том жутком году? Только вплести в  «Венок мертвым» еще один сонет, но даже не сметь записать его на бумагу, только хранить в памяти до лучших времен…
Но как же трудно было это сделать. И все-таки она написала:
О, кто поверить смел, что полоумной мне,
Мне, плакальщице дней погибших,
Мне, тлеющей на медленном огне,
Всех потерявшей, все забывшей, -
Придется поминать того, кто полон сил,
И светлых замыслов и воли,
Как будто бы вчера со мною говорил,
Скрывая дрожь предсмертной боли.

Она не верила в его возвращение, вернее в то, что им снова доведется встретиться в новой жизни.
Анна прощалась с Мастером навсегда.

ГЛАВА 1 ВРЕДНЫЕ ОПЫТЫ ПРОФЕССОРА ПРЕОБРАЖЕНСКОГО

В доме  профессора горела только одна лампа - зеленая, когда со своей рукописью появился Шариков.
Из-за пояса его торчал револьвер, но руки пока были заняты бумагами, только ведь это пока, а что будет дальше? Ведь  еще буржуазный писатель Чехов  сказал, что если на сцене есть ружье, то оно обязательно должно выстрелить.
- Папашка, я хочу быть писателем, - с ходу без всяких церемоний заявил он и остановился надутым от важности и значимости момента.
Профессор встрепенулся и усмехнулся.
- Это, с какого перепою,  любезный мой друг, других дел более важных нет больше в бедной стране нашей, только писательство и осталось?
- Ты не хами мне, сказал, хочу, значит, хочу, - Шариков заводился, речи профессора всегда сначала ставили его в тупик, а потом приводили в страшную ярость.
Любой видящий да разглядит – он был страшен.  Но собеседник его казался невозмутимым.
- И я, так понимаю, должен тебе в том помочь.
Профессор не заметил, как перешел на «ты», волнение становилось  очень сильным. Такую вольность он позволял себе крайней редко, только в исключительных случаях. Но похоже, что   это такой случай и был. Каждый ли день мы присутствуем при рождении нового писателя, да еще такого?
- А то кто же, ты меня породил….
Полиграф  оборвал свою речь, понимая, что финал фразы может подсказать профессору неверный ход мыслей.
Но тот глубоко  задумался и не следил за его уникальными по своей сути и очень новыми по содержанию  фразами.
- Писателем, говорите, любезный.
- А то, как, буду учить народ, что делать он должен, чего нет, а если посмеет ослушаться, тогда по-другому говорить с ним начнем.
И снова оборвал свою содержательную речь Шариков. Он  хорошо помнил о том, случае, когда эта парочка магов и докторишек   чуть не схватила, и не потащила его обратно на операционный стол, чтобы собаку из него сотворить. Тогда бы все печально под их ножом и закончилось. Не на того нарвались, господа ученые,  он вырвался, удрал, а потом еще долго гавкал во всех важных, учреждения о той беде и безобразии, которая с ним чуть не приключилась в профессорском доме. Требовал, чтобы его защитили от профессорского произвола, личную охрану к нему приставили, и вообще разобрались с тем, что там творится.
Его слушали не внимательно, но слушали, до того момента, пока не узнавали имя обидчика, и не вспоминали, сколько у профессора высокопоставленных знакомых,  и как он сам остроумен и неповторим. Связываться с ним  желания  не возникло ни у одного из  хотя и  не умных, но осторожных чиновников. Осмотрительности и осторожности  у них не отнимешь, они держали носы по ветру, потому пока и не слетели со своих высоких  постов. 
Но было и другое соображение - самое главное, если в своих вредных опытах профессор добьется успеха, то и им это может пригодиться, старость  настигает рано или поздно всех, кто до нее сумеет дожить, конечно. Но каждый из них был уверен, что сумеет, пробьется,  потому Шарикова отправляли подальше и повыше, и с интересом следили за тем, как он тявкал в тех местах, куда отправлялся по их указанию.  Хотя и там повторялось все то же самое – низы и верхи в данном случае веди себя одинаково.
 И помотавшись по разным учреждениям,  Полиграф  хотя и медленно,  но начал соображать, что так ничего не получится в борьбе с коварным профессором. Вот  тогда какой-то приблудный пес и подсказал ему, что можно писательством заняться, мол,  там все и выложишь на бумаге, чем ты не доволен, что с тобой творили.  В веках останутся творения, и потомки прочитают, каким гадом был профессор, и как он из собак людей, да еще и писателей делал. 
Шариков все хорошенько обдумал и решил, что идея хорошая, он обязательно станет писателем. Хотя  рекламу делать профессору - террористу и врагу народа не стоило, но тот самый народ правду знать должен именно такую, как он ее понимал, и  не беда, если понимает своеобразно, главное быть красноречивым и убедительным, да опередить всех конкурентов.
Хотя  мозгов у Шарикова была не много, а писательского  таланта вообще никого, только он на этом не сильно  зацикливался.
Того, что есть  в самый раз хватит, решил новоиспеченный писатель. С мозгами и талантами как раз проблем всегда больше, и уж точно никуда не пробьешься. И хотя он понятия не имел о комедии дворянского писателя, но своим умом до того же самого дошел, и при этом был собой очень даже доволен. В России всегда было горе от ума, горе уму, а его отсутствие должно подарить ему счастье, если следовать логике.
Шариков смутно представлял себе, сколько у него конкурентов на писательской ниве.  Но, прихватив с собой револьвер и запас веских аргументов, он все-таки решил отправиться к профессору. Знакомых у него много, вот и пусть заставит кого-нибудь из старцев вступительное слово к труду его гениальному написать, а когда имя то самое они узрят, то и решат, что он гений, а там и премию подкинут, и поведут дальше к вершинам славы и успеха, сами не захотят – заставить можно.
Мечты –мечты, в чем ваша сладость, так кажется напевал папашка, когда творил свои чудесные операции.
- Писателем, значит, - вернулся  Шариков к реальности, когда голос профессора снова услышал.
- Писателем, - как эхо, повторил он и самодовольно усмехнулся.
 - Еще Пастернак и Ахматова живы, но у нас  уже есть писатель Полиграф Полиграфович Шариков, чудненько, господа-товарищи. Как же я сам раньше до этого не дошел, хорошо хоть  подсказали, догадливый вы мой. А может,  с указания Швондера решили этим делом занятья?
Профессор ухмыльнулся, вспомнив недавнее вторжение местной власти в ее жилище.
Шариков двинулся вперед, остановить  Верку Сердючку тех дней было так же трудно, как и нынче, хотя масштабы не те, и занавес уже был железным, но все-таки, наглости и нахрапистости у них хватало всегда, а не сам ли он ее и сотворил – эту особь без всяких зачатков совести и культуры?
- Нет, профессор,- взревело особь вроде бы мужского полу.
- Что нет, голубчик, пока я вникал в ваши идеи, вы уже передумали становиться писателем? – облегченно вздохнул профессор.
- Еще чего,  фамилия у меня будет другая и имя тоже, я псевдо, как его возьму, как у всех приличных писателей.
В бездонных глазах профессора, наполненных вековой  печалью, появился ужас, соображал он рядом с Шариковым медленнее, чем обычно, но все-таки соображал.
- Я надеюсь, что вы не думаете,  милостивый сударь….
- Думаю, я возьму вашу фамилию, а чо, звучит она неплохо, говорящая фамилия, можно сказать. И то, если подумать, писатель - это тот, который мир меняет - преображает, а если кто не согласиться меняться, у нас другое оружие найдется, к перу мы еще и штык приравняем.
Полиграф вошел в экстаз и перестал контролировать свои революционные речи, совсем страх потерял, пес этакий.
Профессор схватился за голову, потому он и не видел как в полутемную комнату медленно и неслышно вошел доктор Борменталь.
Зина, случайно подслушав  начало разговора, бросилась за ним, и доктор, услышав  финал уникальной беседы,  понял, что не должен промахнуться на этот раз. Если они не вернут Шарикову его прежнее лицо, вернее морду, то пострадают не только те несчастные, с которыми он расправится физически, но и много больше невинного народа. Это мировая катастрофа, сотворенная их руками,  и доктор решил спасти мир.
«Мы тебя породили, мы тебя»…- мелькнуло в его сознании.
Пробирался он в полумраке очень осторожно, только что-то все-таки скрипнуло под ногами, Шариков был теперь если не умнее, то значительно  опытнее и осмотрительнее. Он  стремительно  сиганул в распахнутое окно и исчез в темноте.
Профессор очнулся, беспомощно  взглянув на своего помощника.
- И что же нам теперь делать, голубчик, когда мы с вами  нового писателя в мир  выпустили?
На глазах у старика появились слезы, он казался немощным и беспомощным.
- Право, не знаю, профессор, но думаю, что нам его не поймать теперь, вряд ли мы сможем догнать его, а сам  он сюда точно не вернется, хотя  вы мозгами его не наградили, дорогой Филипп Филиппович, но уж звериного то чутья хоть отбавляй.
- Теперь я понимаю, насколько вредоносны мои опыты, да что после драки кулаками махать, - сокрушался профессор, в тот момент он казался безутешным страдальцем.
- Ничего, профессор, собак много, критиков наделаем, как-нибудь образуется.
Шутил ли его помощник, говорил ли серьезно, как тут разобрать. Но есть ли у них другой выход, чтобы остановить Шарикова, говорят, страшнее критика зверя нет.
Профессор молчал, он думал о том, стоит ли еще и критиков творить, но когда услышал тявканье, визг и лай издалека, то понял, что не обойтись без этого, если сказал «а» надо говорить и «б». А те, которые есть, с их писателем они просто никак не справятся, нужны новые, такие же наглые и напористые, готовые к штыку приравнять перо и в переносном и в прямом смысле.
И проникнувшись важностью момента, засучил рукава профессор и принялся за  свое вредное дело, а что ему еще оставалось, когда такая промашка вышла,  и он такого  писателя сотворил по страшному и  непростительному
 легкомыслию.
 На Первом  съезде писателей Шариков выступал с речью, сопровождавшейся бурными и продолжительными аплодисментами,  его похвалили даже. Сам Горький  отметил, что появилась новая писательская прослойка, хотя и мозгов у них маловато, и иногда тявкают громко, а то и кусаются вовсе,  зато политику партии и правительства понимают правильно, а это самое главное, далеко они пойдут, очень далеко, нет в том сомнений.
Доктор Борменталь, принес новую газету, в которой все это и было написано. Заплакал старый профессор, совсем, как Иван Царевич  у  камня, где три варианта судьбы написано было, а он выбрал самый худший, впрочем,  как всегда.
Да что делать, плачь, не плачь, детище его от всех собак оттявкается, любого покусает, а то и загрызет до смерти и фамилию не спросит.
И чтобы хоть как - то успокоить бедного профессора, и произнес доктор Борменталь:
- Не печальтесь, умоляю вас, дорогой профессор,  и в этом есть что-то хорошее и важное.
- А не подскажете что, любезный? -  поинтересовался профессор
- Фамилию вашу он не взял все-таки.
- А какая же у него фамилия, - оживился профессор, слезы мгновенно  высохли  на его щеках.
- А пес его знает, не запомнил,  только не ваша точно, я проверял.
- Голубчик мой, вы уж как наш Шариков выражаться начали, я попросил бы вас,  любезный.
- Конечно, профессор, безусловно,  но Зина говорит, что если огурец бросить в рассол, то он все равно засолиться, - улыбнулся Борменталь
- А знаете, чем мы с вами от Шарикова отличаемся, или как там его теперь называют, не будем мы солиться, не будем, мы еще посмотрим, кто кого.
И профессор вдруг оживился, в глазах его сверкнул игривый огонек, правда он еще не знал главного, что из следующего его опыта уже Верка Сердючка вылупится, но многого еще не знал старый и неугомонный профессор.
Но пока мы тут присутствовали при рождении нового писателя, и смотрели, куда катится наша горемычная литература, Мастер поставил последнюю точку в романе века.
И не пора ли вернуться к настоящим шедеврам от всей этой унылой писанины Полирафов Шариковых, которых в нашей литературе не задушишь, не убьешь?
Но ведь не они ее творят, да и Мастер, уходя, обещал вернуться, а вместе с ним вернутся его герои и можно прикоснуться к Вечности…

ГЛАВА 2  НАЧАЛО НАЧАЛ   ПИЛАТ И КНЯЗЬ ТЬМЫ
Лирическое отступление
Пусть тайные знаки проступят на звездном плаще,
К нам  снова из мрака вернется король звездочет.
Да,  сходится все, мы о черном твердили коте,
И пятница темная, знаю, сегодня грядет.
И будет зачат в эту полночь глухую Пилат.
Отважный и грустный воитель невиданных стран.
И мечутся тени у тех опустевших палат.
И мир изнывает от горечи, боли и ран.

И тайные знаки явили нам страсти и тьму,
В которой заблудится снова с утра Люцифер.
Но только богиня вернется однажды к нему,
И слышится им эта музыка дивная сфер.
Хранителя света не стоит равнять с Сатаной.
Все это нелепая блажь и красивая ложь.
И где-то в тумане беседует долго со мной
Угрюмый Афраний, и в сердце Иудино нож

Вонзила какая-то тень, и в преддверье конца,
В печали и неге таинственный Мастер замрет.
Там  тайные знаки, и он не откроет лица.
Когда к Патриаршим отправится Воланд и кот.
Кот будет шутить и сжигать за собою мосты.
Здесь  черная пятница - душно и нечем дышать.
Им надо решить еще, где королеву найти.
Кого умертвить, а кого из них  просто прогнать.

Старинное  зеркало в комнате вдруг отразит
И звездный тот плащ, и печали немую стихию.
А дерзкий  художник, забыв, в этой сфере парит,
В огне и  в руинах взирает в то небо Россия.
Да, сходится все, мы о черном твердили коте,
И пятница темная, знаю, сегодня грядет.
И тайные знаки проступят на звездном плаще,
К нам  снова из мрака вернется король звездочет.

Зловеще ал рассвет Первого дня, первого века новой эры. И все еще впереди.
Князь Тьмы одиноко сидел на высоком холме, который скоро станет знаменитым. А пока он просто один из холмов на этой земле.
Он знал. Он все это знал и дивился своим глубоким познаниям.
А Пилату снова снились кошмары. Он пытался вырваться из объятий сна и не мог этого сделать. Кто-то неведомый во сне или наяву (не разберешь) твердил упорно, что все уже сделано. Ничего не изменить. Но то ли еще будет.
Но что же такое еще должно было произойти - спрашивало невиданное существо.
Зарычал во сне пес. Что ему снилось? Это навсегда останется тайной даже для его верного хозяина. Но, неожиданно пробудившись, он, не мигая, смотрел на хозяина, будто видел его впервые и никак не мог узнать.
Собаке передается настроение хозяина. А может, он хотел убедиться в том, что с ним еще ничего не случилось. Но он почувствовал грядущую беду и тихонько завыл.
Пилат сердито взглянул на него, но ничего не сказал. Да и что говорить, если он позавидовал последнему рабу, спокойно развалившемуся где-то под открытым небом. И ничего не волновало, не угрожало, не пугало его – покой, доступный любому простолюдину был несбыточным желанием для властелина. Пилат  бы поменялся местами с этим рабом, сначала хотел поменяться, но потом передумал.
Все проходит. Пройдет ночь. Она унесет с собой все кошмары. И он снова  будет властелином. Власть - самая сильная зараза,  от нее невозможно отказаться и избавиться. Только лютая смерть может безжалостно отнять ее, ничего не давая взамен. Но пока ты жив, ее нельзя выпускать из рук, остается только наслаждаться властью над этим миром.
Вот если бы не эти бродячие проповедники всех мастей и страстей. Ему придется принимать решение.
Но то, что предстояло  совершить Пилату  на этот раз, могло в дальнейшем лишить его всего на свете.
Кто послал именно ему такое испытание?  Почему вторжение в его мир  этого бродяги не совершилось  несколькими годами раньше или позднее?
И кроме самой высокой платы за власть – одиночества властелина, он получит еще вечную славу и вечное проклятие.
Пилат  был силен и неуязвим для всех своих врагов лютых. Пусть размножаются бездарности, он, наделенный даром,  останется в этом мире единственным и неповторимым. Но никто не сможет гордиться ни его дружбой, ни родством с ним. Абсолютное одиночество – вот что ему доставалось вместе с властью
Пилат  точно знал, что останется в веках и в их писаниях. И эта мысль на миг оживляла,  согревала его ледяную душу. Люди и через сто, и через тысячу лет будут помнить о нем. А помнят они только о тех, кто строил храм и еще о тех,  кто разрушил его. Вторых помнят лучше, чем первых. Строители чаще всего остаются безымянными, запоминают разрушителей.
Пусть потом  они все извратят и приукрасят - это не так важно. Но сам факт того, что он обретет бессмертие - это главное. Он останется рядом с оборванцем, объявившим себя пророком. Какая ирония судьбы.
На первый взгляд этот бродяга просто сумасшедший, но только на первый взгляд. На самом деле Он видит что-то такое, чего не могут узреть остальные. И это хитросплетение правды и вымысла так тревожит  душу Пилата  по ночам. 
Но как устроен этот мир, кто им правит, кто определяет людские судьбы. Не он ли присылает на землю безумных пророков, позволяя им вещать о неведомом? Властелин  не знал ответов на эти вопросы и видно никогда не узнает. Сумеет ли кто-то когда-то  найти на них разумные ответы.
Но если даже не найдет, все равно остается власть и страсть, и она ни с чем не сравнится. Пилат обладал этой властью, большего ему и не надо. Пусть тайны разгадывают волхву и остальные чародеи. Он будет наслаждаться властью и беречь свое сокровище.
№№№№

Князь тьмы, излучающий и охраняющий ослепительный  свет когда-то,  знал все. Его немного смешил этот самоуверенный и честолюбивый царек. Конечно, он был значительнее остальных людишек, и  ждали его большие дела. Но чванство и спесь  его не имели границ.
А ведь  был он только песчинкой в мироздании, хотя и чуть крупнее остальных песчинок  казался. Он считал, что сам принимает решения и вершит судьбы мира, но Князь точно знал, что ничего он на самом деле не значит, ничего не решает. И пусть благодарит преисподнюю за то, что на него чисто случайно пал указующий перст Судьбы, за то, что его руками будут твориться большие дела. Но никакой его личной заслуги в том не было, и быть не могло - все в мире только случайность. Из таких вот случайностей и складывается реальность, из-за них жизнь кажется непредсказуемой и интересной.
- Но этот хоть на что-то способен, - пытался Князь  убедить себя.
Князь Тьмы знал и ясно видел грядущее, но загадочно улыбался увиденному. Он порядком устал от серой реальности, и убеждения, что долго еще ей не будет конца и края. От  этого и его жизнь становилась серой и бесцветной, а от скуки сводило скулы. Он догадывался, что в новую эпоху ему и верным помощникам его придется немало потрудиться.
Знания не огорчали и не радовали его, он относился к своему существованию, как к тяжкому труду.
Тот спектакль, который он поставит, будет длиться тысячелетие, а у него самая трудная роль главного героя, властелина мира-главного менеджера Вселенной.
Ее больше некому играть. Ведь тот, кого людишки называют Богом, только слабая его тень, приукрашенное его отражение, одна из сторон монеты – он все время пытался открыть им глаза, поведать эту тайну. Но они обманываться рады и не хотят смотреть в глаза реальности.
 Двадцать веков они будут заблуждаться, разделяя их с богом на две половины, относя в разные миры. Но для них  бог - символ, к которому обращены взоры, холодный, далекий, недоступный. А действовать, казнить и миловать всегда придется ему, в зависимости от обстановки. Хотя никогда ничего не меняется в мире, что бы они ни думали, кому бы ни молились и не приносили жертвы.
Да и что такое этот мир без него,  свет без тьмы. Но однажды он уже пытался сказать Старику правду, и многому на собственных просчетах научился. Тот, не раздумывая долго, столкнул его в преисподнюю (поближе к месту действия). Ему не хотелось лишаться своего пресловутого покоя хотя бы на какой-то срок.
 Все и дальше текло своим чередом.
Как и прежде Князь  делал всю черную работу, а лавры и молитвы были обращены  в небеса. И Старик должен был устало взирать на них с  высоты, выслушивать их жалобы и стоны.
Но Князь Тьмы больше о восстановлении справедливости и не помышлял, а просто трудился не покладая рук, принимая все, как есть. И лишь иногда (не слишком часто) ему хотелось что-то изменить одним махом. И с молчаливого согласия небес порой это удавалось. Да,  Он позволял себе вольности, чтобы не исчезла вера в то, что он не пешка на шахматной доске  в этой вселенской игре. Он работал азартно и часто весело и увлеченно, и не ждал награды за свой адский труд. Ему некогда было вникать в мелкие детали, были свои просчеты и неполадки, что - то шло не так, как хотелось, но общая картина мира от этого все равно не менялась. На творимом им полотне появлялись только новые узоры.
Князь  равнодушно наблюдал за тем, что должно было случиться в ближайшее время, и с интересом заглядывал  в далекое грядущее. Он решил готовить Пилата к главной миссии его на земле. Сыну короля-звездочета и молочницы предстояло оставаться в веках. Но, кажется, с этим он немного переборщил. Вид героя и его душевное состояние вызывало некоторое опасение у князя. Если он не очнется и не опомнится, то может все испортить. Хотя изменить он может только детали, потому что в главном все останется неизменным.
Суд. Помилование. Распятие. Воскрешение.
А пока он решил заглянуть в послезавтрашний день, полюбоваться тем, что получится в результате. Его эксперимент удался. Только вспоминая увиденное, он никак не мог нарисовать целостной картины. Какие-то деревянные куклы, похожие на греческие статуи, но плохо отесанные и убогие появлялись то там, то тут на его пути.  Рядом белые соборы, люди в ярких одеждах, какие-то кровавые баталии, похожие на пиры и пиры, напоминавшие какие-то кровавые сражения, то ли со своими, то ли с чужими. Все это было единым и непонятным даже ему самому. И на невероятно огромном этом полотне,  оно было больше  похоже на бред сумасшедшего художника, ему многое  еще предстояло расшифровать и понять, хотя пока вовсе не хотелось над этим ломать голову.
Но что это была за неведомая страна, которой в этом времени пока еще не существовало вовсе, и вдруг она появилась, возникла ниоткуда.
Он снова бросил свой взор на ту часть света и ничего кроме болот, непроходимых лесов там не обнаружил. Только какие-то жалкие группки то ли людей, то ли животных бродили среди этих болот.  Что же такое должно  случиться за девять столетий с этими дикими людьми, чтобы появился новый мир?  Но ему надоело гадать, и Князь решил, что всему придет свой срок,    не стоит торопить события. Хотя память потом продолжала его возвращать в этот странный мир.
Что это было?
Это не  развалины Греции или Римские просторы, что-то иное, совсем незнакомое появилось на пустом месте. Но чем могут быть ему интересны неведомые люди, когда появились  уже все Македонские и Цезари,  сгинули в Аид такие безумцы, как Калигула и Нерон (глупцы считали их его любимцами, но что кроме презрения он мог к ним испытывать?). И эти  тоже канули в темных переходах  лабиринта его миров.
Все герои и негодяи давно  исчезли. И уже родился тот, кого они так долго ждали  и считают своим спасителем. Он мученик, безликий и странный, станет их божеством.
Князь  тяжело вздохнул о том, что должно было случиться, и понял, что порядком устал размышлять.
Нет, ему надо было развлечься немного, и отправится во дворец царя Ирода, ведь если пророк уже родился, то тот, другой, его Предтече, Иоан Креститель должен погибнуть, и есть ли в мире сейчас более важное событие, чем это.
Сколько всего о нем потом расскажут и напишут, и только он может сказать, что все видел своими глазами.
Потом, когда пройдет много веков и не останется ни одного живого свидетеля, он с особенным экстазом произнесет:
-Я там был… Я  там был…

ГЛАВА 3  Я ТАМ БЫЛ. РОКОВОЙ ТАНЕЦ

Князь Тьмы  появился в граде Ироде.
Он направился к царскому дворцу.
То тут, то там шепотом говорили о том, что Креститель томится в плену, по навету разъяренной царицы.
Никто не смог бы предположить какова будет его судьба.
- Так уж и никто? Иродиада уже разлила масло, и они не подозревают, как скоро все решится.
Даже Предтеча не может знать, что с ним будет  этим вечером, и как юная обольстительная царевна лишит его головы.
Вспомнив о чем-то очень далеком, но до боли похожем на то, что  здесь должно было нынче происходить,  князь усмехнулся:
А потом они будут говорить о том, что как только он появляется, так у кого-то голова слетает с плеч.
В корне неверный посыл, просто он появляется, чтобы взглянуть, как пророк лишится головы.
А потом можно  побыть немного летописцем и писателем, называйте, как нравится, и записать бесстрастно ( если получится) все, что удалось увидеть и услышать в тот роковой  вечер, в царском дворце, в гостях у Ирода.
Правда был он гостем непрошенным, но он всегда таким  и оставался, такова судьба.
Вот что было написано в свитках Князя Тьмы о том роковом дне и роковом танце. Ему можно верит
№№№№№№№№№

В стране только что вступившего на царский трон Ирода появился пророк. Он называл себя Иоанном Крестителем.
Этот пророк слыл  безумцем, как и всякий пророк. В этом убедилась царская дочь Саломея, когда спустилась к нему в темницу.
Но чего хотела юная  Саломея от Иоанна? Зачем она оказалась в темнице?  Сначала совсем ничего. Она пошла к нему только потому, что ее отчим царь Ирод запретил всем это делать. Никто не смел ослушаться грозного царя.
- Пусть попробует хоть один приблизиться к нему.
Никто не попробовал, кроме юной царевны. Для нее царские указы оказались пустым звуком.
Царевна  жестом отодвинула стражников, которые не посмели к ней прикоснуться, да и  посмели бы только, и шагнула во тьму, в смрад и убожества того мира, в котором обитал с недавних пор тот, кто считал себя Крестителем, предшественником, и родственником нового бога.
Потом, когда она приблизилась к нему и увидела его колючий, насмешливый взгляд, она просто спросила:
- Но где же твой всемогущий бог, если ничтожный царь Ирод держит тебя в заточении, почему он не совершит своего обыкновенного чуда и не выпустит тебя отсюда, зачем эти муки адовы?
Во мраке пророка почти  не было видно, зато хорошо слышно его хриплый голос:
- Но этот ничтожный царь так же  расправился и с твоим благородным отцом, а мать сделал наложницей, не так ли , царевна?
Она вспыхнула, когда услышала первую часть фразы и усмехнулась, когда прозвучала вторая.
- Ты на самом деле веришь, что ее можно сделать наложницей, такому как он, глупец.  Да он и пальцем к ней не прикоснется. А с ним она остается потому, что слишком боготворит власть, и ради того, чтобы не потерять ее, готова терпеть ласки такого царя, как Ирод. Это мужчине  страсть туманит ум и заставляет делать все, что потребует женщина, а она, она погубит сначала тебя, а потом его, и не стоит так громко поносить ее, ты слишком рискуешь собственной головой, жалкий пленник. И не в твоем положении бравировать и оскорблять царей.
Иоанн задумался. Если она говорит правду, то он и на самом деле ничего не понимает в женщинах. По крайней мере, ему картина виделась по-другому. Бедная беспомощная женщина, и злодей, тайно убивший ее мужа (собственного брата) и завладевший не только его троном и богатством, но и женщиной, которая ему принадлежала. А она просто покорилась, потому что у нее не было другого выхода.
Почему он принял эту версию? Потому что, как бы не был ничтожен Ирод, Крестителю хотелось защитить мужчину, и совсем не желал он возвеличивать женщину.
- Но если ты так ее ненавидишь, почему ты еще с нею? - спросил он свою юную гостью.
- Потому что месть - это блюдо, которое  подают в холодном виде, - дерзко отвечала царевна.
Она хотела отомстить за отца, эта мысль не покидает ее, но как она может это сделать? А ведь может, в том не было сомнений.
Он усмехнулся, хотя усмешка получилась грустной, он видел, что эта хрупкая девица вполне достойна своей матери. И  Ирод, этот грозный царь останется только игрушкой в женских руках?
Но почему он думает, что Саломея не придумала все это? Возможно, этого  ей хочется, и она выдает желаемое за действительное. Но  она говорит так убедительно, что он готов поверить ей.
Саломея смотрела на него молча. Потом послышались шаги, и она заявила гордо:
- Я освобожу тебя, но при одном  условии,  ты уберешься отсюда и никогда больше тут не появишься.
Царевна  пристально смотрела на него, и, судя по всему, она могла это сделать, если он пообещает исчезнуть навсегда.  Но он неожиданно даже для себя самого, заупрямился:
- Почему я должен уходить, если здесь мой дом и мое место? Почему я должен становиться странником и изгнанником? Не бывать этому.
- Потому что  царь Ирод не потерпит твоей болтовни, ему не нужны пророки, которые  напоминают ему о бесчисленных грехах.
- Но должен же кто-то говорить истину царям, - не унимался Иоанн.
Он еще глупее, чем она могла предположить, и ей больше не хотелось из-за него ссориться с отчимом и  рисковать собственным положением при царском дворе. Она была смела и дерзка, но только до определенной черты.
- Я пришла к тебе напрасно, - развела руками Саломея, - и я умываю руки, тебе не в чем меня упрекнуть.
- Но ты уверена, что можешь казнить и миловать без   ведома царя?
- Нет, я лучше   прсмотрю, как ты будешь мучительно и долго умирать от руки самого ничтожного из царей. И твоими руками я отомщу ему за отца, потому что он был таким же упрямым, вы с ним очень похожи, но вот беда -  побеждают всегда Ироды. Это они живут и правят долго и счастливо.
- Ты любила его? Ты очень любила его?- спросил Иоанн, когда она уже повернулась  к нему спиной, чтобы уйти.
- Нельзя любить благородных, но слабых, их можно только жалеть, но за них потом приходится мстить, а так хотелось, чтобы они жили, правили и  тебя защищали. Отец не уберег ни одну из своих женщин, таких нельзя любить.
Она сказала ему то, что никому и никогда не решилась бы сказать.
Пророк удивленно отступил к стене и беспомощно уселся на камни.
Какое странное создание - дочь благородного царя Ирода, жаль, что они встретились при подобных обстоятельствах, но теперь ему еще меньше хотелось, чтобы она его спасала.
- Она никогда не сможет полюбить меня, но он ее отец,  и к нему она не может относиться по-другому,  - думал он о свергнутом и уничтоженном царе.
Иоанн  пытался понять, что предпримет царевна дальше, но даже представить себе  этого никак не мог.

ГЛАВА 4  ПИР ЦАРЯ ИРОДА

Ирод объявил о пире, в царский дворец сходились и съезжались многочисленные гости. Они боялись своего властелина, потому хотели того или нет, но собрались на это пиршество, хотя пророки все время предвещали какую-то беду, которая должна случиться  в эту темную  ночь.
Саломея тоже слышала об этих пророчествах, и она решила, что отец подает ей знак - ее час настал.
Матушка, оставив свиту за стеной, шагнула в ее покои. Она удивленно подняла  глаза на спесивую царицу. Сразу видно, что они едва терпели друг друга.
- Ты еще не готова к пиру? Царь будет гневаться, ему стало известно то, что ты была у окаянного пленника, ты играешь с огнем, дорогая.
- А ты с ним не играешь? - с вызовом бросила Саломея
- Мне надоели твои дерзости, попробуй только еще что-то выкинуть и унизить его, и ты будешь иметь дело со мной.
- А что он делал сам, когда убивал настоящего царя? Как к нему после этого относиться?
- Ты не можешь об этом судить и не должна искушать судьбу, так было  предначертано. Он исполнял  замысел небес.
- Конечно, ваш заговор против него с самого начала был написан на скрижалях. Ты хотя бы не лги мне, рассказывай это слугам верным, они  поверят чему угодно, а мне не надо…
И вдруг в глазах ее  появилась ярость:
- Если ты не оставишь меня, то я отправлюсь туда вообще без одежды, и потом не упрекай меня за это.
Царица странно побледнела, она знала, что девчонка именно так и сделает, это было видно по ее глазам. Она могла позволить себе все, что угодно, и не остановить, не удержать. После гибели отца с ней вообще никто не мог сладить.
Потому царица развернулась, и что-то бросив на ходу, отправилась прочь.
Саломея взглянула на собственное отражение на водной глади. Она была удивительно хороша. Это матушке надо скрывать свои формы, а ею будут любоваться мужчины, и шипеть от ярости женщины. Надо лишь подобрать такую одежду, чтобы она была скорее раздета, чем одета, и дело сделано.
И эта идея, рожденная из дерзости,  так ей понравилась, что она решила, что так и сделает, она разденется, не сразу - это было бы слишком просто, а потом, когда царь попросит ее танцевать.
Все в их мире знали, что никто не сравнится в этом искусстве с обольстительной царской дочкой. Отец, когда он был жив, однажды увидел ее на лесной поляне, залитой солнцем. Она была одна и так кружилась в вихре танца, что царь остановился и любовался ею.
- Откуда в ней эта легкость и грация. Она словно рождена была для того, чтобы  танцевать. И он понимал, что и радость и беду принесет такой танец тому, кто увидит ее.
Он пошел к ней, когда она беспомощно опустилась в высокую траву.
Сначала он хотел подойти к ней, но она была неподвижна, и он повернул коня и помчался прочь. Царь не мог знать, что в тот день  он ее видел, любовался ею в последний раз. Через несколько часов  во дворце их внезапно появился братец. И когда поднял он кубок отравленного вина, то это и стало началом финала его бурной, но такой короткой жизни.
В тот момент, когда свет внезапно померк перед глазами, он только и прошептал:
- Саломея, прости, дорогая,  мне придется тебя оставить, будь осторожна, детка. С такими родичами, как твой дядюшка, никаких врагов не надо.
№№№№№№№

Царевна  рыдала несколько дней, когда слуги передали ей его слова. Она так и не успела сказать ему, что видела в тот день отца, просто не стала к нему приближаться. Ей хотелось, чтобы между ними существовала тайна, недосказанность. Но как  скоро выяснилось, тайной была увенчана вся его дальнейшая жизнь и смерть.
Нет,  это матушка пусть лжет себе, что Ирод не причастен к его смерти, хотя она не настолько глупа, чтобы поверить этому, а она все знала точно. И в день, когда он был похоронен, она дала слово, отомстить дядюшке, и только потому, все еще оставалось во дворце, хотя предпочла бы поселиться  в любой лачуге,  чтобы не видеть проклятого царя. Но лачуга оказалась непозволительной роскошью для царской дочки, ведь  она собиралась уничтожить Ирода. После того, когда она заглянула в глаза упрямого пророка, Саломея   точно знала, как это сделает.
 Хотя о многом  еще надо было подумать, но она сделает это, и судя по всему ее звездный час уже настал.
 Ирод  остался в тени, когда погиб отец. Его причастность к злодеянию – только  подозрения и сомнения. Но он сам своими руками  подпишет себе смертный приговор, когда громогласно объявит о том, что он совершит по ее воле. Она только немного поможет ему сделать это страшное дело.
№№№№№№

Ирод в тот момент внимательно смотрел на царицу:
- Что могло тебя так расстроить? - спрашивал ее он, - Саломея только упрямый ребенок, она должна быть наказана за то, что  отправилась к пророку, но я обещаю, что не буду с ней слишком строг.
- Лучше бы ты оставил ее в покое, иначе  она  такое вытворит, что тебе придется при всех оторвать ей голову.
- Ты считаешь меня таким злодеем, да наша девочка сам ангел небесный, я всегда, сколько бы времени не прошло, буду с нее пылинки сдувать.
Ничего на это не сказала ему царица, но про себя она подумала о том, что пылинки сдувать придется недолго. И если она о том не позаботиться, то он не недолго процарствует в этом мире.
Ирод был очарован девчонкой, как и ее покойный отец,  но она лучше всех знала свою дочь, порой с ней просто не было никакого слада. Но почему мужчины  так наивны и легковерны, и за все отвечать придется ей самой.
Царица хотела в тот вечер только одного, чтобы этот пир скорее закончился, но он все длился и длился. Саломея сидела где-то в тени и угрюмо поглядывала на все происходящее вокруг.
Но когда Ирод взглянул на нее, он сразу же вспомнил бесчисленные рассказы о ее танцах. Самому ему не приходилось видеть этого чуда, она всегда находила причину для того, чтобы отклонить эту просьбу, а два раза просто сказала, что у нее траур по отцу, и в такие дни не танцуют. Но на этот раз царь решил настоять на своем. Она подчинится его воле, и он увидит то, о чем все говорят, пусть тогда не теряет головы.
Согласилась Саломея на удивление быстро, словно она и сама ждала этого момента, на радости он и бросил почти восторженно:
- Проси у меня, что хочешь, дитя мое, ты достойна любого подарка, я все исполню..
Царица услышала это вместе со всеми  и не успела его остановить.
- Безумец, ты сам роешь себе могилу, - говорила она, но в общем шуме ее уже никто не слышал.
А Саломея уже вылетела в середину зала в прозрачных своих одеждах, которые скорее открывали, чем скрывали то, что под ними было.
 Царевна  закружилась, в самых соблазнительных позах, да так, что голова хмельного царя пошла кругом. То, что он видел, превзошло все ожидания.  Он был полностью покорен, очарован, заколдован.
Ревность ли охватила душу царицы, или ярость, а возможно,  все вместе, только она сцепила свои красивые руки на груди  и застыла, и похожа была на каменное изваяние. Теперь она точно знала, что на этот раз не удастся избежать беды.
И в тот момент одежды полетели со стройного тела танцовщицы, и  обнаженная, она остановилась в центре зала перед загудевшей от восторга  толпой. Саломея замерла, высоко подняв  голову.
Но ропот верных жен становился все сильнее, и только гневный жест царя заставил замолчать тех, кто вопил о том, что  царская дочь стала публичной девкой, и в мире, где такое творится, случится настоящая беда.
Они смолкли, когда во второй раз повторил Ирод:
- Ты можешь просить у меня все, что захочешь.
Зал замер, никто кажется и не дышал больше.
- Голову пророка Иоанна, я хочу, чтобы мне принесли его голову.
В первый момент царь не понял, о чем она говорит, потом страшно побледнел, и переспросил еще раз.
- Ты  обещал, что я получу все, что пожелаю, мне нужна его голова, я не хочу ничего другого, отец.
Ему показалось, что она назвала его отцом, или звала в свидетели его убитого брата, кто ее разберет.
Все вокруг сразу загудели, зашевелились.
Саломея шагнула к нему все еще обнаженная, подхватив с ковра свои наряды, и он слабым жестом отдал приказ своим стражникам.
- Опомнись, ты губишь себя и всех нас, - бросилась к нему царица. - Девчонка после танца просто не в себе, но ты взрослый человек, властелин. Ты не сделаешь этого на глазах у всех.
- Я исполню все, что она хочет, если бы ты умела так танцевать, и доставлять столько удовольствия своему властелину, но ты непреступна и холодна, как скала, она же совсем другое, она добьется многого.
Саломея усмехнулась. Царь   держит свое слово, он доказал всем этим людям, что способен расправиться не только с царем, но и пророком. Тайное стало явным.
Она в тот момент видела за окном промелькнувшую тень отца своего. И бросилась туда, на свежий воздух. Но  призрак  растворился где-то в облаках.
- Отец, отец, тебе не понравился мой второй танец, но ты отомщен. Тайное стало явным, он запятнал себя не только твоей кровью, но и кровью пророка на века. Этого никогда не забудут и не простят.
Всадник растворился  в темноте, Саломея увидела кровь и на собственной одежде, а возможно это был только странный отсвет зари.
Ирод исполнил свое обещание, воин протянул ей заветную чашу.
- Я хотела тебя спасти, - говорила она, - но ты сам отказался от моей помощи. А если ты хотел гибели, то тащи за собой в могилу и царя нашего, это будет справедливо.
Саломея  прожила долго, но нигде и никогда она  не видела больше отца. Говорят, что она ни разу больше не танцевала, и уверяла всех, что люди выдумали сказку про ее неотразимый роковой  танец.
№№№№№

Князь Тьмы усмехнулся, отложил гусиное перо. Он дописал, наконец, историю о страсти, власти и мести такой какой ее видел, потому что сам там был, когда это все происходило.
Потом он отложил свиток в сторону и потянулся к другому.  Какой-то неведомый поэт писал о танце Саломеи, и пророке, потерявшем голову во дворце царя Ирода.
 Мессир не любил поэтов, но  ему было любопытно почитать это творение и узнать иную версию этого события, явно отличавшуюся от его собственной.
Он усмехнулся: поэты есть поэты, - и начал читать.
Царица на площади главной застыла
И слушала голос пророка бесстрастно,
Она на рассвете казалась красивой,
Да, что там, была она просто прекрасна.
И бурная страсть подкосила пророка,
И больше его оставлять не хотела,
Судьба с ним всегда поступала жестоко,
Как манят изгибы прекрасного тела.
И вот уже видит он страстные ночи,
Но только она усмехается гневно,
Вернулась к царю, даже слышать не хочет.
А что там? Забывшись, танцует царевна.

2.
У Ирода вечно дела и заботы,
То дикий мятеж, то недобрые вести,
Но нынче наш царь загрустил отчего-то,
Ему говорили, умрет и воскреснет.
И снова младенцы какие-то снятся,
Совсем позабыл о любимой царице,
Когда же простое, обычное счастья
Из страстных мечтаний его воплотится?
А тут еще этот по городу бродит,
- Эй, стража ведите, хочу я послушать.
И пленник усталый в покои приходит,
Он так ироничен и ярость так душит.
3.

- О чем он твердит? Мне за что воздается?
Какие он храмы однажды разрушит.
И душу палит это дикое солнце,
И смотрит презрительно прямо он в душу.
А тут и она, к ним внезапно приходит.
- Что хочешь от этого бога ты снова?
И Ирод молчит, слов уже не находит,
Он странно рассеян, пленен и взволнован.
Но пленник, конечно, сегодня он злится,
Он вздрогнул, и что-то такое бормочет.
А что остается, раз в гневе царица,
Темница, и слушать их Ирод не хочет.

4.

Она раздраженно ушла и не знает,
Как он в полумраке один безутешен,
Какие-то дети его окружают,
И рядом пророки, и лучик надежды.
Там музыка, это танцует царевна,
О, сколько же неги в пленительном танце.
И с музыкой вместе приходит забвенье,
Он просит опять: - Саломея, останься.
И тень его брата идет за ним снова.
Какая – то песня, отец на закате,
О царь, отчего он сегодня взволнован?
Но все объяснить ему силы не хватит.

5.
И стражник твердит, что в забытой темнице,
Опять неспокойно, там нынче с рассвета
Их пленник вопит, он как будто взбесился,
- Но что говорит? – Да не знаю про это.
О бунте, о храме, о деве, о власти,
И все так печально и так непонятно,
- Наверно горячка, проклятые страсти.
Готовьте нам пир, - приказал он невнятно.
И знает, такое сегодня приснилось,
Что лучше бежать, но решил он остаться,
И рядом царица лгала и ярилась,
И снова полет, там, в сиянии танца.

6.

Она же на дочь удивленно смотрела,
Как будто бы видела деву впервые.
- О, как ты прекрасна, а знаешь, что сделаем.
И долго о чем-то они говорили.
Сначала противилась зло Саломея,
А после внезапно она согласилась.
Царица смотрела на небо, немея,
И виделась ей и жестокость, и милость.
- Зачем ему жить? Я спасаю от бури,
И мир мой несчастный, и темную душу,
А с ним и меня они там не забудут,
Все будет однажды, пусть храм я разрушу.

7.

Ей снилось сегодня в тумане распятье,
Какие-то женщины, воины, свита,
- Откуда явилось к нам это проклятье?
И кто их послал, - прошептала сердито.
Но только в темницу устало спустилась
Взглянуть в тишине и во тьме на пророка,
Какая-то тень там металась, ярилась.
- Бедняжка, как он поступает жестоко.
А он все кричал ей про бедного мужа,
Про страшную ярость, и грех ее вечный,
Что ждут ее снова, и черти и муки,
Пророк заигрался, конечно, конечно.
8.

Ну что же, избавит их всех Саломея,
Есть магии чудо в пленительном танце.
- Что шепчешь, ты девочку впутать посмеешь?
- Конечно, посмею, ну, сколько ж метаться.
- Не женщина ты. – Я сегодня царица,-
Напомнила, словно не ведал он света.
- Пустое, ты просто тупая тигрица.
- Пантера, мой ангел, и знаю про это.
Но я так устала, остынь, все пустое,
Пусть он защитит тебя, если сумеет,
Меня же просить о прощенье не стоит,
Ты знаешь, прощать никогда не умела.

9.
И снова растаяла где-то царица,
Лишь бело платье мелькнуло во мраке,
- Она не сумеет. Она не решится,
Не быть этой страшной, предсказанной драме.
И где-то шумели веселые гости,
И музыка снова из тьмы вырывала.
- Танцуй, Саломея, мы все тебя просим.
Помедлила чуть, и легко вылетала.
И была укутана снова шелками,
Как кокон, еще не сумевший пробиться.
О, магия танца, что делает с нами,
Бросает в просторы, уводит в темницу.

10.

Царица смотрела на них обреченно,
Он стар, но к девчонке все время стремится,
А если увидит ее обнаженной,
Конечно, тогда он на все согласится.
Недаром так долго просила раздеться,
И ей говорила о магии танца,
Но танец закончен, усталое сердце
Его все просило: - Останься, останься.
Пусть падают снова такие наряды,
Пусть юная прелесть твоя обнажится,
Я царь, и скажи, что отдать тебе надо.
И только вдали улыбнулась царица.

11.
Цари наши, властью своей упиваясь,
Порою такое другим обещали,
Ребенок невинный, она танцевала,
И только наряды скользили, слетали.
- О,  что же с тобой, - усмехнулась царица,
Она в этот миг о своем лишь мечтала.
И будет симфония дивная длиться,
А там Саломея в экстазе взлетала.
Ее охватила внезапная радость,
Когда перед ними предстала нагая,
И вдруг поняла, ничего не осталось,
Куда она всех в этот миг увлекает?

12
- Проси же, - стонал снова Ирод устало.
Исполнит он все, что бы ты ни просила,
Молчит. И от страсти душа трепетала,
И даже наказы царицы забыла.
Но та ей напомнит. – Глава Иоанна.
- О чем ты, дитя? – понимает не сразу.
-О, царь, я о нем, только это желанно.
Она повторяет крамольную фразу.
Царь гневно посмотрит еще на царицу,
Она же с гостями о чем-то воркует,
Толпа замирает, и Ирод ярится,
Кто снова сыграл с ним да шутку такую.
13.

Но то, что обещано было в начале,
Исполнит, цари отступать не умели.
И вот уже жуткие скрипки стонали.
И воин подходит один к Саломее.
- Бери, как хотела. Отступит царевна,
Метнется безумная дева куда-то.
И только царица стоит вдохновенна
И даже спокойна, и вроде крылата.
Исполнилось то, что начертано было,
Он больше о прошлом ее не напомнит
И музыка где-то в тумане завыла,
Их встретила похоть и дивная полночь

14.
Во тьме проступают опять силуэты,
Сгоревшие страсти остались золою.
И Ирод пирует в толпе до рассвета,
Но где Саломея, с мечтой и судьбою.
Осмелится ль кто-то перечить царице?
И как она всех урезонить умела.
Алеет заря – это танец все длится,
И голову кружит твою Саломея.
Любой в этот миг на такое решится,
А после опомнится поздно и немо,
Она обнаженной пред вами кружится,
И гневно нависло свинцовое небо.
15.

Судьба по заслугам отпустит вам снова,
И радость, и боль, все еще в этом мире.
И смотрит Креститель на землю сурово.
- Что сделалось с вами, что сделали с ними?
И больше никто не находит ответа,
И страшной грозою нависли вопросы,
И только в потоках печального света,
Мы видим и небо, и море, и звезды,
И танец в тумане, он длится и длится,
Такого с тобою еще не бывало?
Тут в пору рассудка, мой ангел, лишиться.
О, как Саломея тогда танцевала.

Князь удивленно усмехнулся и отложил и этот свиток.
-Ну что же недурственно, правда, во всем виновата только вероломная царица, но пусть так, даже интересно, какая версия останется.
Хотя пора уже отключиться от прошлого и заглянуть в грядущее, он давно заметил, что будущее отражается в прошедшем, потому и стоит посмотреть так пристально на то, что уже было.
Пилат говорит, что его замучили пророки, из-за одного из них и погиб Креститель. Только кто же из них настоящий, как понять и разобраться?
            №№№№№№№№
 
           Пилат удалился в свои покои.
- Свершилось, - тяжело и безнадежно вздохнул он.
Так вот что еще предстояло ему пережить. Но почему для такого дела  избран именно он? Это казалось  странным и ему совсем непонятным, но все уже свершилось, ничего изменить и исправить нельзя.
Сын короля звездочета не считал себя ни в чем виноватым, хотя без его согласия они не посмели бы совершить того, что сделали. Но он только свидетель и зритель. Властелин  напрасно в этом пытался убедить себя. Ничего не получилось. Ему хотелось оставаться в веках, но не палачом, распявшим их нового бога, не такой ценой,  какая пошлая и примитивная роль. И о чем бы он ни думал, мысли все время к этому возвращались.
Кто-то смеялся над ним, старался противоречить ему, но, сколько он не пытался обнаружить насмешника - нигде никого не было.
Он смертен, как и все. И ему все равно, что будет в грядущем, где ему нет,  и не может быть места. Но если это случится, там он навсегда останется злодеем.
Все  это произойдет  потом, а нынче он мертвецки устал. Что-то менять было поздно. Просто все свершилось не так, как мечталось когда-то.
Я знаю, что масло разлито до срока.
И где-то беда стережет нас устало.
Король-звездочет с темным ликом пророка,
Он ждет ее снова, и там, где начало
С финалом сойдется за миг до рассвета,
Уносится Мастер куда-то во мраке,
И лишь Маргарита - ночная комета,
Готова и к балу, и к смерти, и к драме.

Все это зачем? Чтоб роман, догорая,
Опять возродился для нас в этом веке,
Я знаю, что дерзко они умирая,
Рождались, и яркие звезды не меркли.
И только казалось, что там проиграли.
Триумф поражения их окрыляет.
И снова судьба все летит по спирали
К истоку, к прозрению нас возвращает.

И пусть не снимает очки в полумраке
Тот темный, не хочется больше скитаться.
И пусть в этой странной и яростной драме
Нас кот рассмешит и позволит остаться
Собою, ведь мы не хотели с тобою
Метаться, как тени, в порывах стихии,
Мы жили надеждой, мы жили любовью,
Но лунные блики его осветили.

И снова страдает там сын Звездочета,
Достигший и неба и бездны внезапно.
И в этом экстазе мечты и полета
За глыбою мрака летим мы с азартом
К покою? Да нет, не хочу обмануться.
И там, за чертой бытия и сознанья
Нам в лес заповедный придется вернуться,
Забыв и потери и наши страданья.

Но снова та тайна хранителя Света
Укрыта во мраке и где-то сияет.
И лишь Маргарита - ночная комета
Их всех от неверья и бездны спасает.

ГЛАВА 5   ЛИЦО  В ЗЕРКАЛЕ

Знаменитый художник вглядывался в черты своего  лица, отраженные на зеркальной глади. Он смотрел в зеркало пристально и внимательно, чтобы потом перенести их на полотно. Ему страстно  хотелось, если не в реальности, то  на своих полотнах пережить века. Разве не в этом суть бессмертия?
 Те, кто будут взирать на его творения, а он с самого начала знал им цену, должны представлять себе его ясно. Лицо Мастера не должно затеряться в пучине времени. С полотна на него смотрел романтичный и одухотворенный творец.
Когда художник  закончил работу, он облегченно вздохнул, больше ему ничего не было страшно. Время во всей его неумолимой суете должно было отступить перед ним.
Это был не его каприз, вернее, не только каприз Гения. Он хотел быть ближе к своим потомкам, стать частью и их реальности. И вдруг его осенила еще более крамольная мысль. А что если человек через пару столетий остановится перед картиной и узнает себя? Возможно, это будет он в новом теле и обличии, ему суждено будет снова вернуться в этот мир, потому что ничего не исчезает, ничего не появляется снова, они обречены возвращаться в новое время со старыми страхами, радостями, бедами.
Он отпустил кисть и немного отошел от полотна. Кажется, все получилось так, как хотелось. Он редко льстил себе, а к автопортретам придирался особенно. Но уже с первого захода достиг в этот раз желаемого.
О том же скажут и его друзья, и те, кто появится в мастерской, но пока он только один  в мире радовался тому, что совершилось.
Художник невольно оглянулся. Ему показалось, что кто-то тронул его за плечо. И на самом деле, повернувшись, он увидел незнакомого человека. Удивил его странный, не поддающийся описанию наряд. Он был иностранцем, и, судя по выражению лица, не понял ни одного из произнесенных слов. Потому он и не сразу заметил особенность - тот был очень похож на изображенного на портрете, словно бы совсем недавно позировал ему для этого портрета.
-Кто вы? - не удержавшись, воскликнул художник, ожидая услышать какое-то замысловатое имя.
-Мастер, - произнес он довольно понятное  слово, звучавшее на разных языках похоже.
Что было на это ответить. Чертовщина какая-то. Он не понимал, никак не мог разобрать  этого. Но самые удивительные его мечтания сбывались.
Человек из другого времени и пространства, как две капли воды похожий на него самого, подтверждал, что его страстное желание о бессмертии может осуществиться.
Они еще немного постояли друг перед другом, а как только художник на миг отвернулся, незнакомец  исчез. Не ушел, а именно исчез.
Сон, видение, призрак. Судя по всему, пришел он из грядущего. Какие странные вещи порой происходят в этом мире.
Художник  видел человека, который в своем времени, взглянув на полотно узнает себя, и, наверное, будет  удивлен  еще больше, чем он теперь.
 Мы привыкли верить в неповторимость человеческой личности. Но все в этом прекрасном мире повторяется.
Под луной нет, и не было ничего нового. И он готов был многое отдать, даже свой невероятный талант за то, чтобы заглянуть в грядущее, узнать, что же и как там с ним будет.
- Знания умножают печали, - прозвучало у него перед самым ухом, хотя в мастерской больше никого не было.
Или нам только кажется, что никого нет, а то время  как незримые духи, пришельцы из прошлого и грядущего все время где-то рядом.
- Там все так страшно? – спросил художник, - что лучше не видеть и не знать.
- Еще хуже, чем кажется, - послышалось рядом.
- Пусть так, но я хочу видеть и знать как это будет потом.
Послышался странный низкий смех, заставивший его поежиться, но Мастер был страшно упрям, он никогда не отступался от желаемого.
Это было его радостью и его бедой.

ГЛАВА 6  НА ТОМ И ЭТОМ СВЕТЕ

Они собрались на этом клочке земли в Гефсиманском саду. Демон мгновенной смерти и войны Абадонна в неизменных своих темных очках, первосвященник Иосиф Каифа, начальник тайной полиции благородный Афраний.
Понтий Пилат - прокуратор Иудеи, издалека следил за ними.
Все они говорили и думали об одном и том же - о повелении бродяги - пророка, одного из десятков, который выдавал себя за миссию, за нового бога, родившегося на земле, чтобы  спасти мир от уничтожения.
Сколько уже таких появлялось в Иерушалиме, сколько еще будет приходить. Как найти среди всех самозванцев настоящего пророка. Да и есть ли настоящий? Если верить Иоанну Крестителю – есть, только тот самый Иоанн уже лишился головы, а чудотворец и не подумал его спасти, и как же можно верить Иоанну?
Это потом, когда все совершится, им легко будет говорить о том, кто прав, кто виноват, кто палач, а кто жертва? А когда ничего не известно, что же сделать, что предпринять, чтобы найти одного единственного?
Они видели, что их лишали покоя, снова толкали куда-то, ничего не объясняя: пойди туда не знаю куда, принеси то, не знаю что. Вот и в тот день они оказались рядом и с тревогой смотрели друг на друга. Каждый из них ощущал беду, нависшую над ними и над миром.
Сильные, властные, дерзкие, они понимали, что настоящую беду им принесет невзрачный и слабый телом человек, который будет самым незаметным  среди прочих. Но он умеет задурить им головы и показать все прелести той новой веры, которую он и принесет с собой.
Единственный из всех собравшихся, Абадонна не особенно волновался. Он вообще никогда и  ни о чем не переживал, закалился как сталь, а может таким и уродился с самого начала.
О чем волноваться, если смерть несет душе  покой. Он только отправлял ее по адресу, не беспокоился, когда все было заранее решено и предусмотрено, никогда не ошибался, приходил за теми, за кем и следует приходить.
Они смотрели настороженно, понимая, что на этот раз он пришел за кем-то из них. И надо было прощаться не только  с властью, но  и с жизнью самой.
Но почему он медлит, зачем загадывает им такие загадки? Тут любой может от неопределенности руки на себя наложить. Но никто из них не решился его торопить, смерть может оказаться невероятным благом для них. А что, если потом, когда все свершится, живые позавидуют мертвым?
А может быть, он явился за всеми сразу, потому и не называет никого по имени. От неизбежности и обреченности у Иосифа Каифы мурашки побежали по телу. Он вдруг понял, ощутил каждой клеткой,  насколько ему хочется жить, как горько и больно уходить сейчас, еще ничего существенного не успев сделать, замереть где-то на середине и растворится в этом пространстве - все, что угодно, только не это. Разве не ясно, что ему рано уходить, что он должен остаться.
И невольно приходилось думать о том, каким он предстанет в вечности, на том  суде, где нет,  и не может быть адвокатов и никто не станет защищать. Тогда черное окажется черным, а белое белым, и судей не убедить в обратном.  А хотелось там выглядеть как можно лучше. Но возможно ли такое?
Они вдруг подумали о Мастере, который через несколько веков, в своих творениях воскресит их, и  вернет к жизни далекое прошлое. Но, вероятно, он не просто воскресит всю эту картину, но и постарается сделать каждого из них как можно ярче, обнажит лучшие их черты. Он покажет те причины и те обстоятельства, которые побудили каждого из них действовать так, а не иначе. Ведь и бродячий философ покажет, как мало зависит от самого человека, как много от небес и от того мира и времени в которое забросила их судьба.
А каждому роль досталась еще та. Это все они прекрасно понимали. Потому и становилось порой особенно больно и грустно. Но никто не смог бы уйти от предначертанного.
Они и предположить не могли,  когда и где появится этот Мастер, сколько им еще ждать этого прихода. На Евангелистов  рассчитывать не приходилось, они такое напишут, непонятно, что и откуда взять могли. Здесь нужен был совсем другой персонаж, другой мир и время другое время, потому что большое видится на расстоянии, а великое на очень большом расстоянии.
№№№№№№№

Сколько времени пройдет, прежде чем на обезумевшей, исковерканной земле появится Мастер. И он будет стремиться к тому, чтобы в мире, обезумевшем от атеизма, сохранилась хоть  какая-то вера. И надо было дождаться того времени, когда в мире победит Дьявол. Он останется единственным повелителем, потому больше некому. И в романе века он станет главным героем, но без Демонов-помощников не сможет обойтись. И всем демонам и героям в этом мире найдется место. Но сколько же времени еще придется ждать всего этого? Выживет ли мир, будет ли он существовать тогда в привычном виде?
Они жили в разных временах и ждали Мастера, чтобы быть запечатленными, увековеченными. Они вспоминали о пережитом, оправдывали себя и обвиняли других. Все это было очень важно для Прокуратора, Первосвященника, начальника тайной полиции и Демона Смерти. Между ними метался Ученик. Его первый и единственный ученик - Левий Матвей.
Но пока не было Мастера, никто и ничто не могло изменить существующий порядок. Они ждали возвращения из небытия  Мастера, как когда-то Спасителя. Он не мог не оправдать их ожиданий.
Мастер должен был вернуться, потому что на протяжении многих веков он уходил и возвращался.