Улыбка ведьмы

У Л Ы Б К А    В Е Д Ь М Ы

ТО, Что Я хочу сейчас сказать, обычно пишут в послесловии, но Я скажу вначале, и это будет ПРЕДИСЛОВИЕ! Потому, что рассказ – очень длинный (как и все мои старые рассказы-произведения) и «редкая птица долетит до середины Днепра»…

                *   *   *
А сказать-то Я хочу здесь всего лишь ТО, что рекомендую вам прослушивать данное моё фентези на моём канале в  Ютюбе – там Я читаю этот рассказ своим собственным голосом:  АУДИО – прослушивание!   
Я и сама в последнее время больше люблю слушать, чем читать - так удобнее (можно под тихое чтение повязать, повышивать крестиком – согласитесь, как мило и удобно, и полезно! – не правда ли?! , хотя кто-то, возможно, захочет и поспорить на эту тему… Оставляю ссылочку на первую Часть этого рассказа, читаемую моим голосом – с неё потом можно выйти на Продолжение:

- УЛЫБКА ВЕДЬМЫ. Мистический рассказ-фентези. 19.08.2020 Часть 1-ая
https://www.youtube.com/watch?v=e_SIO8WObwA

- УЛЫБКА ВЕДЬМЫ. Мистический рассказ - фентези. 25.08.2020г Часть 2-ая

- УЛЫБКА ВЕДЬМЫ. Мистический рассказ - фентези. Часть 3-я 27.08. 2020 г.

-  УЛЫБКА ВЕДЬМЫ. Мистический рассказ - фентези. Часть 4-ая; 29.08. 2020 г.

https://www.youtube.com/watch?v=oIWE0eRECgw

ЭТИ же ссылки Я размещу в РЕЦЕНЗИИ под данным моим произведением - там они будут интерактивными!

                *  *   *               
Светло-зеленые крыжовины прозрачных глаз проводили взглядом женщину, вышедшую через низкую калиточку и заспешившую по тропинке между холмами.
Ведьма ещё немного постояла, наслаждаясь летним вечером, и улыбнулась вслед удаляющемуся силуэту. Муж подошел сзади и обнял за плечи.

- Зачем Галина приходила? - не оборачиваясь, спросила она.
-А? Да приходила сказать, что скоро у нас встреча. Десять лет прошло, как школу закончили. Надо бы классом собраться.
Они постояли, обнявшись, глядя, как серебрится над озером воздух. День угасал, краски тускнели, становились мягче, звуки ближе, а запахи - сильнее.

Запахло скошенным сеном, медом с лугов, свежестью с воды. Он и она - орел и воробушек, глыба и стебелек. Он - большой и доверчивый, как ребенок, таял от одного взгляда на нее - небольшую и ладную, но его влюбленные глаза были слепы и не видели равнодушия в ответном взгляде. Он не знал, что жар его любви не в силах растопить лед в ее сердце.
Лед и снег просвечивали и в белизне фарфоровой кожи, и в четкости нежного профиля, и в прозрачности зеленого взгляда.

Она посмотрела ему в глаза, вгляделась в его лицо: знакомые, привычные черты, так и не ставшие за столько лет родными. Черты, за которыми ей виделся другой. И другой изгиб губ, и другой изгиб бровей, и другие глаза. Душа кричала и звала из памяти того далекого другого... Она привыкла к этому безмолвному крику, к этой застывшей боли внутри, и улыбалась безмятежно. Только в глубине прозрачных глаз вдруг вскипало что-то на мгновение и тотчас исчезало. Он все же почуял что-то.

- Скажи, чему ты улыбаешься?
- Чему? Да так. Думаю, может быть, ты, глядя на меня, думаешь о другой?
- О Галке, что ли? Только она появилась, а ты уж и приревновала. Думаешь, я всё ещё думаю о ней? То дело прошлое, детство…
Она рассмеялась в душе. Вот и отвела ему глаза. Пусть думает, что ревную. А как хотелось крикнуть ему в лицо:

- Зачем ты здесь? На что ты мне?! Я вижу совсем другого в твоих чертах, в твоих губах. Вот он стоит, как живой, на твоем месте, и я протягиваю руку, чтобы потрогать эти глаза и пепельные густые ресницы, чтобы погладить эти губы - любимые и нежные... и натыкаюсь на тебя. Ты стоишь между нами. Исчезни! Сгинь, пропади!
Но кусок льда в душе смеется: не бывать этому. Не сойтись вам, два берега. Ну, так расти, лед, одевай броней душу и былую любовь. Пусть спит себе - замерзшая, обессилевшая.

- Нет, - не унимался муж,- ты что-то слишком уж загадочно улыбаешься, киска. Скажи правду - ч т о значит твоя улыбка? Ты как - будто колдуешь. Наверное, меня привораживаешь?
И, заметив недобрый огонек в ее глазах, крепче обнял и прошептал, тая:
- Да не ревнуй ты к Галине. Я ее уж давно забыл. Ты - моя колдунья, мое счастье. Ну почему ты улыбаешься… так?

Почему? Нет, нет! Не узнаешь никогда! Не скажу, живи спокойно. А ведь только двух- трех слов достаточно, чтобы разбить тебе сердце, чтобы ты потерял покой навсегда. Но нет, я не из тех баб, у кого язык опережает мысли. Мой язык привык молчать. Ох, как же долго придется молчать...
А утром следующего дня стало известно, что Галина с мужем разбились на машине. Как-то неудачно повернули на своём «Жигулёнке», не разминувшись с огромным КРАЗом, и влетели ему под брюхо.

 * * *
 
Бабка Кондрашиха считалась сильной знахаркой. Скольких детей спасла она от порчи, сколько болезней вылечила наговорной водичкой и святой молитвой. Ведала она и секретами трав, и прочих снадобий. Но с некоторых пор стала она замечать что-то неладное. Как будто силы ее пошли на убыль. Будто что-то неведомое вдруг вставало между ней и ее пациентами. Оно мешало ей обращаться с молитвой к Богу, оно незримо витало вокруг и не давало ей в полной мере творить то добро, которому научил ее еще отец и которое завещал ей после смерти.

Много премудростей передал он ей, много она нажила своих. Вот только богатства не нажила. Весть об аварии, в которой погибли Иван и Галина, как громом поразила старуху. Она видела их незадолго до гибели и не могла ошибиться: не судьба им была умереть. Ничего не говорило об этом. А ведь она могла распознать дыхание смерти даже за год - предвидела, кому какой конец назначен: кому болезнь, кому непредвиденный случай. Только вот предотвратить не могла - такого могущества было ей не дано, да и неблагодарное это дело - вмешиваться в Судьбу.

И потому бабка вынуждена была хранить тайну и молчать, чтобы не потревожить человека в его последние дни и не смущать Верховные Силы. Нет, нет, ни у Ивана, ни у его жинки ничего такого не было на лице. Не было того, что называют «печать смерти». Эта мысль не давала старухе покоя. Потрясенная страшным событием, она решила узнать разгадку. И вот в полутемной комнате с глиняным, полом и видавшей виды убогой обстановкой заплясали языки пламени, вырывающиеся из-за чугунной печной дверцы.

Грубый стол и тяжелый табурет, железная кровать да лавка вдоль стены - вот и все, что нажила Кондрашиха за свою долгую жизнь. Печь, занимающая пол-хаты, нещадно коптила и дымила, и потому стены и потолок были подстать тому сумраку, что царил вокруг. Низкие маленькие окошки вросли в землю и пропускали света как раз столько, сколько нужно было, чтобы различить предметы, находящиеся внутри.

Сидя перед печью на низенькой скамеечке, старуха не спеша подбрасывала в огонь дрова. На плите стоял большой глиняный горшок, наполненный водой. Когда вода в горшке нагрелась, она нашла среди сухих пучков трав, развешанных по стенам, нужные ей и, растирая их морщинистыми пальцами и что-то бормоча, стала бросать в воду.
Скоро вода в горшке забурлила, будто со дна его забил горячий источник. Знахарка добавила два - три сухих корешка.

Не переставая мешать в горшке, говорила и говорила заклинания. И вот, наконец, дно осветилось слабым зеленоватым светом. Свет стал подниматься, расти и, поднявшись на поверхность воды, превратился в ровный светящийся экран. А по экрану, как по полю, шла Галина. Старуха сразу узнала и её походку, и фигуру, и светлое платье, в котором видела ее в последние дни. Галина повернулась и пошла вдоль по дорожке. Замелькала, удаляясь, ее спина. От кого, от кого же это она вышла сейчас? С кем распрощалась? Кто это смотрит ей вслед из - за низкой калиточки?

Зеленые крыжовины глаз на белом лице провожают взглядом светлый силуэт, замелькавший между холмами. И вдруг улыбка осветила белесое, нечетко изображенное на экране лицо. Напрасно старая вглядывалась в него, пытаясь узнать. Лицо было, как за мутной пеленой, скрывающей черты. Вода в горшке зарябила, и свет стал меркнуть. Старуха бессильно опустилась на широкую железную кровать, застеленную ветхим тряпьем. Да, лица она не разглядела, но запомнила эти бесстрастные зеленые глаза - прозрачные, ледяные, холодные…

Ведьма!
Так вот у кого была Галина в свой предпоследний день.

 * * *

Еще до рассвета молодая красивая ведьма вышла на крыльцо и посмотрела в небо. Густо-синее, почти черное, в рыхлых дымчатых обрывках, оно было грозным. А небо смотрело укоризненно вниз, на землю, на маленькую фигурку, одиноко стоящую в предрассветной мгле. И как же хотелось унестись вместе с этой мглой, вместе с этими облаками, с холодным злым ветром туда, где вечная тьма и вечный холод. Чтобы не видеть проклятого солнца, не возвращаться мыслями и делами к глупой никчемной возне, называемой жизнью, не видеть людей, с которыми волей - неволей приходилось иметь дело. Что за пропасть пролегла между нею и ими, почему ей стало так тяжело и ненавистно их присутствие? А люди, глядя на нее, и не подозревают, что под безобидной оболочкой, слабой и нежной на вид, таится грозная страшная сила. Смешно, что они, слабоумные, и не сознают, с кем имеют дело. Смотрят, не видя, говорят, не слыша. Они смеют даже жалеть ее, проклятые!
Жалеют за хрупкость, за кажущуюся слабость. И даже нотки снисходительности улавливала она иногда. Этого она не могла простить им!
Как хорошо и одиноко было сегодня ночью, когда она сидела, размышляя о Нем!
Сатана Дьявол. Будто бы имя и фамилия, как у людей. Ха-ха-ха! Как у людей!
Са-та-на - шесть букв.
Дья-вол - шесть.
Шестьдесят шесть. Число Дьявола - Зверя. Она вдумывалась в Его имя по-новому, повторяя его еще и еще, наслаждаясь звуками, произнося снова и снова.
Са-а - та-а. . . - как-будто снежный ком катится, разрастаясь , набирая силу. . .
. . .на! - и увлекает в черную бездну, сладко бередя душу.
Дь- я -вол - На "я" - опять обрыв, опять бездна, а за ней - Его огненные прекрасные глаза, и черные брови вразлет. Лицо, парадоксальное в слиянии сверхчеловеческого ума и животной страсти. Страсти разрушения, горя, страданий.
Смеясь и ликуя, сталкивает ОН человеческие существа, наслаждаясь их ссорами, войнами, их несчастьями, морями людских слез и крови.
Глупенькие, слабенькие, мелкие людишки, не могущие противиться своим слабостям и вожделениям! Поделом вам! Вы получаете то, что заслужили, - жалкие твари, не видящие дальше своего носа, обжирающиеся, как свиньи, в своих закутках, обманывающие друг друга, строящие друг другу козни, ни в чем не знающие меры - алчные, жадные, трусливые. Вы попадаете в ловушки собственных низменных страстей и желаний. Так подыхайте в грязи и вони, так и не узнав... Да они и не хотят узнать, что всё могло бы быть совсем по-другому. Ну, поделом вам, поделом!
Дикие непокорные глаза сверкают, как раскаленные угли из темноты, В них дрожат дьявольская насмешка и жажда новых побед над человеком! И только самый сильный, почти равный мог бы увидеть в них каплю, совсем маленькую долю сожаления.
Ведьма повернулась в дом - надо хлопотать по хозяйству. Ох уж эти земные заботы! Вон в хлеву уже засветился огонек, и донесся глухой стук о деревянный настил. Это муж заботится около скотины. Вот и ей надо, как обычной деревенской бабе, заниматься делами и давно опостылевшим бытом. Надо уделять время ребенку, уже вполне сознательному существу. Как это стало далеко от нее.
Сегодня ночью ей не спалось. Ей хотелось уйти подальше от дома, в лес, в темноту. Она устала бороться с темными силами, завладевающими её душой. В груди бушевало адское пламя, которое требовало пищи, действий. Ей еще было страшно, но это неотступно преследовало ее и возбуждало желание порвать со всем, что связывало ее с миром. Она хотела быть одна на целом свете. Но существовали муж и сын. Когда же, когда, наконец, они оставят ее в покое?! Когда уйдет ее молодость, когда увянет нежная кожа, и она станет старой, морщинистой, никому не нужной, незаметной, чтобы жить только для НЕГО - Великого Дьявола?
Раньше она верила в Бога, в Иисуса Христа, она любила их, но Дьявол смущал ее разум. Он казался ей намного сильнее. Он подчинил себе всех и вся, и в этом хаосе, в этом вселюдском вертепе казалось каплей в море то добро, что идет от Бога. Она тоже хотела когда-то добра, хотела счастья. Она любила, но кто же, кто помешал осуществиться мечтам?

 * * *

Знойное солнце в безоблачном небе несло свою обычную дневную вахту над прекрасным, зеленым миром, утопающем в буйстве красок, взрывающимся фонтанами листьев и бутонов в садах.
Тропинки убегали вниз и вверх по склонам, перекрещиваясь и вновь разбегаясь по разным направлениям, теряясь в изумрудной зелени огородов и неогороженных задних дворов. То они вели мимо отвесных кукурузных стен, мимо кудрявых яблонь и кряжистых абрикосин, то вдруг обрывались у неожиданно заблестевшей воды на дне оврага и продолжались дальше за мостиком - брошенной корягой.
И, если бы не встречающиеся вдруг уродливые пейзажи взрытой тракторами, лысой, без травинки, закаменевшей на жаре земли вокруг колхозных ферм, если бы не открывающийся вдруг взору вид колхозной техники, собранной под открытым небом в такой же засохшей от жары, серой грязи, которая, надо думать, при первых же каплях дождя превратится в жидкое месиво, - если бы не эти приметы времени и советской власти, - то, кажется, что вот сейчас выйдет из-за белой хатки гоголевская Ганна или Оксана в венке и плахте, а за ней парубок в шелковых шароварах и смушковой шапке.
Белые хатки еще не редкость в украинском селе, хоть и растут рядом с ними, как грибы после дождя, современные кирпичные хозяйства.
Июльский день замер в своем великолепии, но что-то уж очень тихо вокруг, а если прислушаться - какая-то пронзительная нота звучит в неподвижном остановившемся воздухе. Птицам сверху видно, как со всего села народ стекается потихоньку к одному из дворов. Не спеша, медля у ворот, стоят люди безмолвными группами. Медленно разворачивается действо, как будто всем лень или неохота.
Неохотно вынесли два гроба, а в них - муж да жена, раб божий Иван и раба божья Галина.
И матерям их, согнувшимся над ними, тоже как будто неохота уж больше плакать. Вот, наконец-то, они снова все вместе - жених и невеста, родня и соседи. И гости те же съехались, как когда-то давно в такой же солнечный день свадьбы.
Микола находился в толпе людей, механически выполняя возложенные на него обязанности: не спеша двигался вместе с траурной процессией и медленно обдумывал происшедшее. Нет больше у него друга, уходит от них Иван навсегда. И не верится, что в такую благодать, когда вокруг бушует природа, когда вызванивают в пронзительно - голубом небе птицы, кто-то может покинуть эту землю. И все вокруг как бы в недоумении: правильно ли они поступают, не перепутали ли чего... и не ошибка ли какая, что сейчас, среди этого брызжущего солнцем сияния, нужно грустить и плакать? Огромная и вечная тайна рождения и смерти не спешила раскрыть себя человеку.
Жена Кристина не захотела идти с Миколой на похороны. Оно и понятно - тяжелое это зрелище. Да и не знала-то она толком ни Ивана, ни Галину, так как не здешняя. Всего два года прошло, как привез Микола Кристину в родное село. А уж ему-то здесь каждое деревце, каждый кустик знакомы так же, как и люди. С Иваном покойным вместе бегали, вместе росли, вместе в школу ходили. Потом Иван стал трактористом. Микола закончил техникум, но, став взрослыми, они частенько собирались вместе с другими одноклассниками и друзьями посидеть в компании на природе.
- Эх, Иван, Иван, - грустно вздохнул Микола и вспомнил свой вчерашний сон. В ночь перед похоронами приснился ему Иван и все просил принять в подарок какое-то то ли пальто, то ли шинель. Микола не взял. Тогда Иван заплакал и спросил удивленно:
- Ну, скажи, Миколо, як так случилось? Я только руль повернул, як уж и кости затрещали. Наши з Галею кости. Ты скажи матери, чтоб сильно не плакала, а то нам тут з Галею мокро будет. А потом Микола слышал, как кто-то из женщин рассказывал сон про
Галину. Будто бы она спрашивала про оставленных детей - где они, и что с ними, и у кого они теперь будут жить. ...
Двух дочерей Ивана и Галины, оставшихся в живых, еще держали в больнице. В тот злополучный день аварии девочки находились на заднем сиденье и почти не пострадали, лишь отделались ушибами. Мать же с отцом приняли удар на себя.

* * *

С похорон Микола брел, не спеша, задумавшись. И не заметил бы стоявшую у ворот своей завалившейся хаты бабку Кондрашиху, если бы она не окликнула его. Она уже не ходила дальше собственного дома и сама, напоминая очертаниями развалину, стояла, опершись обеими руками на палку. Ее большое, в рытвинах лицо было перекошено на сторону какой-то давней болезнью: один глаз полузакрыт, рот исказила судорога, что придавало ему зловещее выражение. Тем не менее, она славилась своей добротой, и люди, особенно женщины, часто посещали ее, принося взамен за совет и помощь то кусок сала или пирога, то кринку молока и яйца, старые теплые вещи.
Кондрашиха, наклонив голову и всматриваясь в лицо Миколы одним вещим глазом, спросила, как там было - на похоронах.
- Похороны - не свадьба, что Вам сказать, - скупо отмахнулся Микола. И не было в его душе ни горечи, ни сожаления, а только странное щемящее чувство, будто он всегда знал, что такое случится с Иваном, будто он всегда предвидел его трагическую кончину. И в то же время было непонятно, как же он так быстро смирился с этим, почти привык к тому, что нет больше друга.
- Неужели, - думал он, - человек настолько беспечен, что так быстро мирится с потерями? Или виновато сумасшедшее июльское солнце, затопившее все вокруг, и лучи его, накатываясь золотым обвалом, не дают места горю и печали, гонят их прочь и, вопреки случившемуся, ослепляют и веселят душу.
Микола чувствовал облегчение от того, что похороны позади, и ему было немного не по себе от пытливого взгляда старухи.
- Видно, такая судьба была Ивану и его жинке, - сказал он и хотел было идти дальше, но что-то в лице старой женщины задержало его, как будто зловещая тень взмахнула крылом.
- Так говоришь, Миколо, так. Судаба сильна. Но если кому-то улыбнется ведьма - не жди добра.
- Какая ведьма? О чем Вы, бабуся?
- Иди, иди с богом, то я про свое думаю, - забормотала бабка, поворачиваясь на своих распухших, как рыхлые столбы, ногах и заковыляла в густые заросли поросшего бурьяном и травой двора, где сплелись над крышей ветвями старые яблоня и груша.
- Ведьма улыбнулась... - донеслось до Миколы неясное старческое бормотанье.
Какая такая ведьма, и кому она улыбнулась, он так и не расслышал, но понял, что старуха назвал имя. А может, ему это только послышалось? Бред выжившей из ума старухи. Мало ли, что ей взбрело в голову. И все же, как у всякого сельского человека, выросшего на почитании старых традиций и на преклонении перед непонятными силами, называемыми суевериями, в душе поселилось неясное беспокойство, которое он не мог отмести бесповоротно, и оно поселилось в нём где-то в глубине души до поры, до времени.
Кристина в белой косынке и короткой юбке развешивала во дворе белье. У Миколы радостно забилось сердце, как только он издали завидел стройные загорелые ножки жены, бросающиеся в глаза из-за редкого низкого заборчика, огораживающего их новый дом.
Они женаты четвертый год, уж и пацан бегает, а он все так же немеет при виде своей женушки, как будто расстались они не пару - другую часов назад, а целую вечность. И только скорбь от свежей утраты не давала взорваться буйной радостью, рвавшейся изнутри, а то бы он, как собака при виде хозяина, бросился бы к этим стройным крепким ногам.
Скрывая радость от встречи, он подошел к жене и, обняв за плечи, постоял немного рядом. Потом сказал обычное, что говорят в таких случаях: «Вот и нет больше Ивана».
- И Галины, - добавила Кристина.
- Ну, да… и Галины, - растерянно повторил Микола, - а ведь она приходила к нам, - вдруг встрепенулся он, - помнишь?
Он стал вспоминать, как это было, растерянно и удивленно глядя перед собой.
- Ведь она приходила перед самой своей смертью, за день до аварии - вдруг ясно и отчетливо осознал он. Он замолчал и вдруг нахмурился. Потом, сказав, что надо идти кормить скотину, пошел понуро в сарай. Кристина насмешливо посмотрела ему в след. Еще бы ей не помнить тот вечер, когда приходила Галина.

* * *

Бабка Кондрашиха, между тем, готовилась к сложной магической операции. Третий день она питалась только водой с хлебом да молилась Богу. Наконец, к вечеру третьего дня она раньше обычного улеглась на свою широкую железную кровать и будто заснула. Но вот от кровати отделилось и поплыло на середину темной комнаты легкое белесое облачко, слегка фосфоресцирующее - то пропадающее во мраке, то возникающее вновь. Немного повисев в пространстве, оно приобрело очертания женского силуэта в длинном белом одеянии.
Это была Душа Кондрашихи, и была она почти не видна обычному человеческому глазу. Увидеть ее мог бы только посвященный или очень чувствительный человек. По законам астрального мира, у нее теперь было другое, астральное имя - Астрайна.
Быстро перелетев с середины комнаты в угол, белый силуэт, как будто разминаясь, дал два круга над столом и, пролетев сквозь стену, вылетел на улицу.
Как любила Астрайна эти бестелесные полеты, когда, сбросив старое рыхлое тело, как надоевшую износившуюся одежду, она отправлялась, легкая и прозрачная, в необычайные путешествия, используя их как для дела, так и для удовольствия. Не раз таким образом помогала она односельчанам находить пропавшие предметы и животных.
 Помнится, как-то пришёл к ней расстроенный Сидор – плюгавый мужичонка лет шестидесяти, живущий неподалёку. Корова у него пропала. Все стадо вернулось, а её нет. Бабка пообещала ему назавтра дать ответ, где искать корову, а сама быстренько закрылась в хате и отпустила Астрайну на поиски. Где только не летал белый силуэт – и в лесу, и в поле, и на болоте. Нигде нет коровы. Тогда полетела бабкина душа по хозяйским хлевам - по тем, что ближе всего к пастбищу. Так и есть - стоит Рыжуха, привязанная в чужом хлеву и плачет горькими слезами. Кондрашиха бегом просыпаться и только двери открыла, а Сидор уж на пороге стоит. Она ему все рассказала, тот и побежал, не чуя под собою ног. Было скандалу на всё село.
И пропавшие деньги, и вещи, и драгоценности находила знахарка. Продавщица из сельмага куда-то свои кольца так запрятала, что сама найти не могла. Кондрашиха и указала ей место в её же собственном доме. Или вот у молодоженов сразу после свадьбы исчезли деньги, что гости и родня на свадьбу надарили. На кого думать - неизвестно, вроде все свои были. Кинулись к бабке. Ну, она и подсказала, под большим секретом, конечно, что вор – один из родственничков. Как уж они там разбирались, никто не слышал, но деньги нашлись.
Незаметная и невидимая, могла бродить Астрайна среди людей, входить в их дома, сидеть с ними за столом, слушать их разговоры, видеть их мысли. Радости и печали, мечты и тайные замыслы, страсти и страстишки громоздились вокруг ничего не подозревающего человека в виде прозрачных видений, изменчивых форм, меняющих свои очертания. Вокруг каждого был его собственный, неповторимый мир.
Очутившись на улице, Астрайна осмотрелась. Ночь только вступала в свои права. В небе загорались звезды. Луна светила, как никогда. Поднявшись повыше в воздух, белесая фигурка выписывала головокружительные пируэты, высматривая что-то внизу, где светились огни домов. Бездонное же черное небо вокруг нее не было пустым. Как всегда во время своих путешествий, когда открывались другие зрение и слух, Астрайна видела беспрерывное движение, слышала шорох и голоса, перекрывающие друг друга.
Шушуканье, хихиканье и гулкий шепот неслись со всех сторон. Различные человеко - и животноподобные сущности толкались, пища и перешептываясь, кишели вокруг и проталкивались к ней. Они заглядывали ей в лицо, пытались потрогать руками и лапками, задавали ей вопросы - то тихо, то, неожиданно крича их в самые уши. Они преграждали ей дорогу, пытаясь помешать движению. Но Астрайна знала, что они не в силах помешать ей, пока она не отвечает на их вопросы, пока не принимает участия в их спорах и суете.
Нельзя было пристально смотреть на них, нельзя было пугаться. Иначе она сразу бы стала уязвимой, и эти астральные звери могли тут же напасть и растащить по кускам ее тонкое призрачное тело. Страшное уродливое животное, монстр с выпученными глазами возник вдруг перед ней. Огромная пасть его раскрылась, чтобы поглотить маленькую фигурку, но Астрайна равнодушно скользнула мимо и ринулась в самую гущу каких-то бесформенных сущностей, напоминающих амеб, которые сами бросились от нее врассыпную. Безобидные с виду, это были здесь самые кровожадные существа. Стоило посмотреть на них попристальнее, и они тут же облепляли свою жертву, прирастая к ней своими щупальцами – отростками. Астрайна сама видела, как однажды они сожрали чью-то неопытную, забредшую в астральный мир, душу.
Главное - не останавливаться, не придавать значения кишащему вокруг миру, как будто его тут и нет. Вот впереди замелькал заяц с лисьей головой и тут же превратился в лису с головой зайца, потом в медведя, но и он расплывается, видоизменяясь, как облако.
Мерзкий маленький младенец огромными ручищами пытается ухватиться за подол и визжит, как недорезанный. Но Кондрашиху - Астрайну этими фокусами не пронять. Для нее они все равно, что причудливые облака в синем небе. Вперед, вперед! Жаль только, не удастся сегодня искупаться в Лунном Сиянии, - ей надо торопиться. А Лунная Река манит к себе золотыми разливами. Стоит только взлететь туда, где волны погуще, и неизъяснимое блаженство охватывает новое тело. Поток тончайших лунных лучей колышет его, ласкает и нежит. Грубому человеческому естеству никогда не ощутить этого, поистине небесного блаженства. Это даже нельзя сравнить с водой, которая тянет человека на дно, и надо грубо барахтаться, иными словами – плавать, чтобы удержаться на поверхности.
Здесь же лунный поток сам поднимает, обволакивает и нежит. И так же нежно, словно играя, легчайшими прикосновениями лунных лучиков свивает тонкое тело в спираль, и растягивает в тончайшую нить, и разбивает его на части, и потом играет на них, как на струнах, дивную мелодию, а затем вновь соединяет в обновленное и единое целое.
- Некогда, некогда, хотя и жаль, - думает Астрайна, устремляясь вниз, снижаясь и кружа над одной из улочек. Вот прямо под нею хата бригадира Петра Доброскока, а рядом с нею расплывчатый силуэт капитального нового дома. Изображение его рябит и колышется, как отражение в воде.
- Ага, значит, Петро надумал строиться, а это - его будущий дом. Но построен будет не скоро, лет через пять,- подумала Астрайна - Кондрашиха.
- А это что ж такое? - ахнула она беззвучно. В конце улицы полыхало пламя. Хлев во дворе Василя Кабачного так и сыпал искрами, - вот-вот огонь перекинется на хату. Но запаха гари не слышно, и дыма нет, а по отчетливости изображения почти не отличить от настоящего. Значит, совсем скоро будет пожар, не сегодня - завтра. Надо будет как-то предупредить Василя.
- Ох, беда, беда - запричитала знахаркина душа, и тут же со всех сторон устремились к ней «амебы», чудища и уродцы. Но та мгновенно приняла бесстрастный вид и резко взмыла вверх. Покружив над одним из домов, она, наконец, пошла на снижение
.
* * *

Тиха, как говорится, украинская ночь. И прозрачно небо, и звезды блещут. И, устав от дневных трудов, спит село. Но не всех сморил мирный сон. Сегодня полнолуние. Что-то стало твориться с Кристиной в такие ночи. Полная луна сводила ее с ума, пульсируя на небе и притягивая не только взгляд, но и все ее жизненные силы. Все ее существо устремлялось туда, на раскаленную белую сковородку. Лунное сияние проникало в самое сердце и терзало его. О, как оно бередит душу, как жжет ее и мучает, заставляя вспомнить что-то очень важное. Но это важное всё ускользает, всё не дается слабому человеческому рассудку. Что-то кричит, что-то семафорит ей ослепительный белый диск, висящий в самом центре оконного проема. Еще немного, и ей станет понятен этот странный язык, этот крик белого сияния. Еще немного...
Кристина стоит бледная, с распущенными волосами, в тонкой ночной сорочке, облепившей стройное тело, - словно раненая птица, с тоской глядящая в небо. Так бы смотрела и смотрела, вбирая в себя этот таинственный свет. Но заворочавшийся было муж, вернул ее на землю. Он стал шарить спросонок около себя на кровати.
- Кристина, Кристина - позвал он и, открыв глаза, увидел ее, замершую, у окна. Улыбнувшись радостно, он привстал на постели и, протянув к ней большую сильную руку, попытался притянуть к себе.
Кристина яростно отбросила его руку и отскочила, как кошка. Ее глаза сверкнули недобрым огнем, волосы рассыпались. Микола упал на постель и снова уснул, так ничего и не поняв, большой удивлённый ребенок.
А она смотрела и смотрела на него большими расширившимися глазами, не испытывая ничего, кроме ненависти. Вдруг, кусая губы и бледнея от подступающей ярости, она бросилась отдергивать шторы. Лунный свет упал на постель, на спящего мужа.
- Жги его, жги, лунный свет! Испепели его своими лучами! Жги его, луна, жги! Чтоб не мучил бы своими постылыми ласками, чтоб не докучал своей любовью. Испарись, сгори, исчезни! Пропади ты пропадом!
И Луна, обрадовавшись предоставленной возможности, опутала обнаженное тело золотой паутиной, присосалась к нему, как паук.
А в Кристине клокотала дикая неистовая сила. Она рвалась и искала выхода. Хотелось биться, кусаться, рвать все в клочья, убежать в темноту, озверев, одичав... и там завыть. Ах, как ей хотелось завыть! Что это с ней?! Или уж совсем она сошла с ума? Откуда это неистовство? Чем сильнее она отдавалась этим чувствам, тем больше они завладевали ею, все больше распаляя душу.
Ей вдруг становилось страшно - ведь она не всегда была такой. Вдруг поднимались откуда-то сомнения: а может быть, вернуться к прежнему? Ведь это грех, страшный грех!
- Нет, нет, - рычало что-то внутри. - Пропадай все! Дьявол - вот ее Бог. Да поможет он ей! Да, Дьявол! Пусть душа разрывается на части - смирение не для нее!
Кристина устала. Она прилегла рядом с тихо посапывающим мужем, и сон сморил ее. В углу комнаты вспыхнул на секунду слабый белесоватый отблеск. Ждать пришлось недолго - вот вокруг постели затолпились призрачные люди, и Кристина среди них. Ищет кого-то.
Пристань - не пристань, какой-то берег, и люди группами и поодиночке стоят, ходят, о чем-то беседуют между собой. Кристина заглядывает им в лица. Наконец она нашла того, кого искала. Лицо его размыто, но по всему видно, что это - молодой человек.
- Опять ты здесь, - говорит Кристина. Хоть ты и прячешься, но я же знаю, я чувствую, что ты здесь. Зачем ты мучаешь меня, зачем опять пришел? Думаешь ли ты обо мне, или это только мои мысли не дают мне покоя? Отвечай.
Молодой человек повернулся к ней своим размытым лицом и молчал.
- Я рада, что ты здесь. Я не могу этого скрыть - продолжала Кристина.
- Молчишь? Ну, молчи. Можешь ничего не отвечать, но мне хорошо, когда ты рядом, пусть даже с таким лицом. Я бы стояла с тобой целую вечность. Но ведь ты опять уйдешь, так лучше бы ты совсем не приходил. Ведь столько лет прошло. Почему же ты снишься мне? Ночью - сны, а днем мысли о тебе не дают мне покоя.
Астрайна из своего угла с удивлением не то, чтобы увидела, а почувствовала всем своим существом, как соединились и взаимоусилились их поля, как затрепетали и бешено закрутились в одном ритме электроны на их орбитах. Ауры их совместились, и вокруг засиял несказанный свет - яркий и чистый.
Так вот оно что! Кристина любит другого, не мужа. И этот другой где-то вдали думает о ней.
Но только на мгновение засияла ослепительная аура. Черная тень, откуда ни возьмись, встала между ними. Раздался короткий смешок и странный, как будто раздвоенный или даже утроенный голос, будто заговорило сразу несколько человек, произнёс:
- Ну, хватит, потешились. А теперь за дело.
Голос раздавался отовсюду. Он был и справа, и слева, и впереди, и сзади - везде.
- Покажи мне его лицо, - попросила бледная тень Кристины. - Почему я почти никогда не вижу его лица? Дай мне поговорить с ним.
- Э-э, нет, - отвечал необычный голос. - Об этом и не мечтай. Наяву надо было стараться удержать друг друга. А теперь поздно. - И сухое надтреснутое многоголосое эхо снова засмеялось.
- Ну, так к делу, - сказал голос - эхо через минуту, - и пристань с безответным молодым человеком поплыла куда-то вдаль.
Кристина стояла, поникнув головой. Тотчас посреди комнаты, как на экране, появился молоденький парнишка в солдатской форме. Он шел как-будто издалека, всё увеличиваясь в размерах. Беспечная улыбка, круглая стриженая голова и солнечные пятна, играющие на гимнастерке.
Астрайна узнала сына Сашки Подобихи. Он второй год дослуживал в армии. Кристина не могла знать его. Он ушел в армию, когда Кристины еще не было в селе. Паренек шел - шел и вдруг остановился, замерев на месте с поднятой для шага ногой, с рукой, застывшей во взмахе. Картинка напоминала остановившийся кадр.
Темная тень появилась перед экраном, и многоголосье вновь спросило властно:
- Запомнила?
- Запомнила - тихо отозвалась Кристина сквозь сон. Картинка с пареньком исчезла.
- Ну, так принеси мне его душу. А ты, - голос развернулся в сторону Астрайны, - не смей вмешиваться. Думаешь, я не знаю, что ты здесь? Но ты - ничтожество, и я тебя пока не трону. Предвижу заранее твои тщетные попытки помешать мне, но это меня только смешит. Ха-ха-ха-ха! - и комната затряслась со всем, что в ней было.
Астрайна сидела в своем укрытии, ни жива, ни мертва. Она испугалась, да: в первый раз с ней говорил Сам... Когда все стихло, она понемногу пришла в себя.
 
* * *

В один из знойных дней Кристина возвращалась с поля по узкой дороге, ведущей между колхозных полей. Впереди и сзади тянулись с полевых работ люди. Давящий, несколько дней стоящий зной, наконец пришел к своему естественному разрешению. Небо потемнело, тяжелые черные тучи подкрадывались к солнцу, пока одна из них, подталкиваемая товарками, не навалилась на светило мохнатым брюхом и не подмяла его под себя. Тотчас другие, как бы осмелев, стали смелее наползать на оставшийся островок чистого неба, Еще сильнее потемнело. По тучам забегали молнии, и раскаты грома пошли один за другим почти без перерыва. Поле и дорога были взяты в грозовое кольцо. Где-то рядом уже шел дождь. Повеяло сыростью и прохладой. Люди, шедшие впереди Кристины, уже почти бежали, а те, что были сзади, догнали и перегнали ее. Все спешили в укрытие.
Нельзя оставаться в грозу в чистом поле. Кристина остановилась и с облегчением посмотрела вокруг. Никого. Только она, и тучи. Она - и гроза. Молния сверкала все ближе. Солнце, пытаясь вырваться из ватных объятий, посылало знаками SOS рассеянные снопы света, и туча, поглотившая его, вся светилась изнутри волшебным светом. Она лежала низко над землей громадной пушистой шапкой великана.
Кристине не хотелось уходить и прятаться. Как же хорошо, как страшно и хорошо сейчас ей тут! А что, если молния убьет ее? Что ж, пусть убьет, но только после того, как она насладится этим величием, этой тоской и дикостью. Еще немного, еще, еще...
Она поворачивалась то лицом к молниям, то лицом к дождю, то всматривалась в огромную светящуюся шапку, грозящую вот-вот накрыть ее - так низко она висела, и была видна каждая кучерявинка, каждый завиток, которые меняли свое положение, то развиваясь, то вновь закручиваясь по своим небесным законам.
- Ах, это невозможно вынести, как только сердце не разорвется от этой дикости, от этой красоты? - думала Кристина.
Чувства переполняли ее, и от их избытка хотелось умереть.
- Ну, что же молнии ходят впустую вокруг? Вот же я, тут стою, не прячусь, - мысленно обращалась к ним Кристина. Она ждала. Казалось, еще немного, и небесный огонь будет трепетать прямо над ее головой. Но гроза кружила вокруг, не достигая того места, где стояла одинокая фигурка. Уже дождь, совсем рядом, лил стеною. Уже гремело и хлестало, хлюпало и выло, а Кристине лишь брызгало в лицо и обдавало влажными вздохами.
Недоумение и разочарование пришли на смену восторгу. Она побрела по дороге, то и дело оглядываясь назад. Теперь ей казалось, что и в том месте, где она только что стояла, забушевала стихия, но уже не удивляло то, что гроза, как собака, шла за ней по пятам, давая дорогу и покрывая пеленой дождя землю сразу за ее спиной. Она устала. Она поняла, что смерть ей не доступна так же, как и любовь. Она будет болтаться в этом мире между небом и землей, чуждая всем, и все будут чужды ей.
Но за что?! Кому это нужно? Что она сделала такого?
Кристина брела, глубоко задумавшись. За спиной шумело и стонало, но ее платье было почти сухим. Она вела за собой грозу, как козу на веревочке, но это ее уже не трогало.

* * *

Когда же, когда случилось с ней это? Когда произошел этот перелом в жизни, и она почувствовала себя чуждой миру людей? Раньше все было не так. Раньше. До того, как она почувствовала в себе темные силы. Сначала она боролась с ними, вернее с собой, чтобы не употреблять их во зло людям. Но гордость от того, что она имеет власть над ними, брала верх. И теперь-то уж она точно знает силу своей улыбки.
Кристина раньше никому не желала зла, а если и обижалась на кого-то, то с человеком ничего плохого не происходило. Но когда она, безмятежная, совершенно не подозревая ничего плохого, улыбалась кому-то от души, вот тогда и случалось с человеком несчастье. С ним самим или с его близкими. Она не замечала этого, но таких случаев становилось все больше, и однажды, когда погибла ее близкая подруга, она, вспомнив всё, вдруг осознала, что все умершие за день - два до смерти приходили к ней под различными предлогами, по различным надобностям, или же она где-то встречалась с ними.
Так было с соседским мальчиком, который погиб в нелепой драке, неловко упав и ударившись виском о бордюр. За день до этого он заходил к отцу Кристины за каким-то инструментом. Кристина, девушка взрослая, снисходительно улыбнулась ему, провожая до дверей и, сказав что рядом, оказывается, подрастает завидный жених, в шутку посетовала - где ж мои семнадцать лет? Пацан был действительно хорош: высоченный девятиклассник с нежным детским лицом и косой саженью в плечах. На следующий день он глупо, чуть ли не в шутку, погиб.
Подруга Татьяна была дорога ей с детства. Вместе они играли в куклы и в классики, ходили в кинотеатр неподалеку от дома. Потом, став старше, поверяли друг другу сердечные тайны. А однажды вечером Татьяна пришла в хорошем настроении и, поболтав о пустяках, сказала, наконец, что завтра она едет за город со своим парнем. Она не скрывала своей радости, улыбаясь счастливой улыбкой, и говорила, что это будет её звездный час и решение её судьбы. Кристина, тоже улыбаясь, пожелала ей свершения надежд. Но после этой поездки подругам уже не суждено было встретиться. Татьяна утонула в озере, над которым они с любимым разбили палатку. Утонула рано на рассвете, выйдя, счастливая, после ночи любви, переполненная мыслями о будущем и не подозревающая, что будущего у нее уже не будет. Холодный омут быстро справился с её слабым телом, а жених проснулся только к полудню, когда все уже давно было кончено. Кристина очень горевала о смерти Татьяны.
Память снова и снова возвращала ее в те дни, когда она в последний раз видела подругу и соседа живыми. Вспоминались последние слова, улыбки.
Улыбка… Кристина улыбалась им, ничего не тая на сердце. Так почему же она чувствует какую-то тяжесть, как будто виновата в случившемся? Уж, наверное, они виделись в тот день не только с ней. И сколько людей, с кем разговаривала и кому улыбалась Кристина, ходят живы - здоровы. За что же она себя казнит? Но глухое тревожное чувство не покидало ее. Вот и Валя - молодая старая дева, тоже умерла через два дня после встречи с Кристиной. Ей как раз собирались делать операцию и, причем что-то там совсем не сложное. Никто не мог даже подумать, что операция пройдет неудачно, но случилось то, что случилось. Валя умерла.
Галина с Иваном тоже…
А вот совсем недавно, позавчера только, - вспомнилось Кристине, прощаясь возле калитки с соседкой, Кристина разговаривала оживленно, кивала ей сочувственно и была полна к ней самых добрых чувств. И все же что-то не понравилось ей в этом крепком теле и сильных ногах нестарой еще женщины. Скуластое загорелое лицо и раскосые глаза были совсем чужды ей своим выражением. В глазах было что-то дерзко - птичье, независимое и отстраненное. Кристина отметила это, улыбнувшись на прощание. И Судьба своей безжалостной рукой чётче обозначила только намечавшиеся контуры близящейся беды. Через три дня привезли из армии ее сына в цинковом гробу. Кристине жаль было и сына, и соседку - Подобиху, но на похороны она не пошла. Она и так представляла себе скуластое птичье лицо, залитое слезами. А независимо - отстраненное выражение, наверное, исчезло навсегда, уступив место горькой причастности к новой судьбе.
Гроза всхлипывала, удаляясь. С неба кое-где еще падали запоздавшие капли дождя. Дорогу развезло, было сыро, пасмурно, день близился к закату. Вернувшись домой, утомленная Кристина быстро заснула, оставив на попечение мужа ребенка и хлопоты по хозяйству. Тяжелый глубокий сон сморил ее, но она провалилась в беспамятство с чувством радости.
Освободиться, забыть! - вспыхнула и угасла последняя мысль.

* * *

Распростершись без движенья на своем ложе, бледная и почти бездыханная, она казалась мертвой. Вдруг в полумраке комнаты забелело что-то, и прозрачный женский силуэт приблизился к изголовью спящей.
- Кристина, слышишь ли меня, отвечай! - зазвучал безмолвный призыв.
- Слышу все, - ответила мысленно Кристина во сне.
- Знаешь ли ты, кому служишь? Отвечай скорей, у нас мало времени. Только не называй его по имени.
- Да, я знаю, кому служу, и я хочу ему служить.
- Сознаешь ли ты всю тяжесть своих деяний и думаешь ли о том, что придется отвечать за них на Страшном Суде?
- Мне все равно. Я хочу забвения, я хочу исчезнуть навсегда. Пусть моя Душа канет в вечность, пусть сгорит в Геенне Огненной. Мне постыло и человеческое бытие, и рай небесный мне противен. Я буду помогать ЕМУ, чтобы скорей получить забвение.
- А как же тот человек на пристани, помнишь? Он часто тебе снится, ты ведь любила его когда-то?!
- Ох... тяжело... Зачем ты, белое существо, напоминаешь мне о нем?
- А если бы вы были вместе, ведь ты не стала бы такой...
- Судьба нас разлучила. Всё непонятные какие-то причины помехой счастью были завсегда... А сердце мое бедное не плачет и не болит уж больше, ведь привыкло оно к моим глухим терзаньям. И ты меня, не думай, не смутишь, вползая в душу мне змеей с вопросом.
- Да сердце-то твое и не способно
Уж больше плакать, ведь оно давно
Принадлежит Верховным Темным Силам,
Что ловко так тобою управляют;
Оно ведь черным стало у тебя
И превратилось в льда кусок,
Просвечивая, будто бы пятно,
Через твою людскую оболочку.

- Что, видно, льда кусок?

- Да, черный льда кусок
Через твою я вижу оболочку.
Случилось оттого так, что напрасно
Пытаешься забыть ты человека,
С которым ты на пристани стояла.
Вас разделил Учитель твой недаром,
Он сделал все, чтоб сердце леденело,
И чтоб вернее ты ему служила.
Ему опасны любящие души,
Они ведь свет несут в своих ладонях.
Чем больше света, тем ему нет места,
И он вас разлучает не напрасно.
А ты-то думаешь, что друг тебе он?
И рада, что ему ты угождаешь?
Зачем же столько душ ты загубила,
Его капризы слепо выполняя?
Как ты недальновидна, ну, да ладно...
Что сделано, то сделано. Теперь же,
Узнав всю правду о своем кумире,
И дальше будешь ты ему служить?!

- Не знаю, что мне делать. Уходи.
Ведь все равно мне суждено погибнуть.

- Нет, нет, послушай, средство есть одно,
Чтобы растаял лед в душе заблудшей.
Ведь это оттого тебе так тяжко,
Что льда кусок тебе внутри мешает.
Он чужд тебе, он зло несет в округу.
А ты, не ведая того, всего лишь будешь
Слепым оружием в руках всесильных.
Исчезнут собственные воля и желанья,
И будешь ты бесчувственным клинком
Вонзаться в судьбы и сердца чужие.
Что, хочешь ли такого? Отвечай!

- Хочу ли, не хочу... Какая уж теперь
Мне разница,
Раз я ступила на подобный путь.
Уж буду продолжать то, что вершу.

- А карма, а проклятье?
За сына не боишься ты?
Неужто же он должен пострадать
За мать свою?

- Ах, сын. Ах, да...
Но что ж мне сделать, нужно,
Чтобы хоть как-то карму изменить?!

- Совсем немного.
Поехать надобно тебе туда,
Куда давно дорогу ты забыла
Или, верней, хотела бы забыть,
К тому, кого ты вычеркнуть хотела
Из памяти своей, и не смогла.
И сделать нужно малость, –
Лишь увидеть. Чтоб сердце дрогнуло,
Чтоб лед в душе растаял,
В холодной замороженной душе.
Тогда лишь есть ещё надежда на спасенье
Пусть не тебе, так сыну твоему.
Не сможет больше С а т а н а глумиться
И похищать людей через тебя.

Лишь только прозвучало это имя, заполнилось пространство чёрной сетью. Как занавес, она упала сверху, - мохнатая ловушка, паутина. Она заполнила собой комнату, опутала белесую фигурку, и та судорожно затрепыхалась в тенетах. Темная зловещая тень медленно приблизилась к ней...
Кристина заметалась во сне и заплакала.
А наутро все в селе узнали, что умерла бабка Кондрашиха. Кристина вскоре после похорон ездила куда-то, отпросившись у мужа. Люди поговаривали, что она не вернется - городская, что ей здесь в селе, делать-то? Но Кристина вернулась. Только очень редко стала показываться на люди, а если где её и видели, так только лишь в церкви по воскресеньям и праздникам.