К О В А Р С Т В О И Л Ю Б О В Ь
(И Л И С И Н Д Р О М Д И С М О Р Ф О Ф О Б И И)
(Фото заимствовано с сайта: http://www.diary.ru/~ivchenko/?from=0)
Маленькая девочка Маруся Воробьёва ходила в среднюю группу детского сада. А знают ли взрослые о том, какие порой страсти и чувства обуревают их малолетних детей? Ведь как только человек рождается, жизнь почти сразу же затягивает его в свой водоворот, и с самых своих младых ногтей маленький человек начинает постигать и догадываться, чувствовать и понимать. Взрослые порой и не подозревают о том, что в мире детей, как и во взрослом мире, царят страсти, правит любовь. Захваченные своей взрослой жизнью, они себе и представить не могут, какие потрясения происходят в жизни их чад, какие разыгрываются драмы, происходят крушения надежд. И потрясения эти порой бывают самыми сильными в жизни, потому, что они – первые. Вот и Марусе Воробьёвой каждый день, проведённый в детском саду, приносил не только радости, но и страдания. Ей очень нравился мальчик по имени Толик и, похоже, чувство было взаимным. Однажды, - о, этот день Маруся запомнит навсегда, - они остались с Толиком наедине. Это произошло в детской раздевалке, где стояли ряды шкафчиков с разноцветными картинками – наклейками вместо фамилий.
Маруся сидела, а Толик то залазил на низкую скамеечку, то слазил с неё – видно от волнения и, наконец, сказал:
- А я тебя люблю.
Маруся давно ждала этого момента. Её сердце радостно забилось в ответ, и она сказала:
- Я тебя тоже.
Но что руководило Толиком, - или он испугался своей откровенности, - когда в ответ на признание Маруси он ответил, улыбаясь, вроде как играя:
- А я тебя – нет.
Но Марусе было не до шуток. Всё перевернулось в маленькой неопытной душе. Ах, так! Так вот, значит, как можно играть чувствами. Он смеётся надо мной! И её раскрывшаяся, было, душа, захлопнулась. О, нет! Такого Маруся не потерпит. Она с вызовом и злостью посмотрела на него:
- А я тебя – тоже нет!!
Что ж, - ты шутишь, и я шучу. Лицемерие причинило ей боль, как иголками проткнуло сердце. Только что она узнала, что такое счастье – да и много ль ей надо было для счастья, маленькой пятилетней девочке, - наверное, только услышать эти слова и жить ими потом… И вот, счастье упорхнуло. И, причём, как вероломно её лишили его. Она не сделала ничего дурного. Она только сказала в ответ: да, я тоже люблю, а любимый трусливо повернул на попятную. Чего он испугался? Толик… Долго она его ещё потом вспоминала. Уехала в другой город с мамой и папой, пошла в первый класс, но часто пересматривала детсадовские фотографии с единственной целью – взглянуть на него, на Толика. Как рассказывала мама впоследствии – Толик был ниже Маруси ростом, но это не мешало им танцевать в паре на всех утренниках. На карточку Толика она смотрела чуть не каждый день, пока не влюбилась в первом классе в Сашу Изотова. Но и тогда ещё частенько вытаскивала заветные фотки и любовалась лукавой Толиковой мордочкой.
И всё же Толик был уже в прошлом, он был далеко, а Сашка Изотов был рядом – они учились в одном классе, и постепенно он вытеснил Толика из её мыслей. Саша смотрел на неё на уроках. Когда бы Маруся не повернулась в его сторону, она видела устремлённые на неё глаза. И что самое главное – глаза эти были любимые. Это был самый красивый мальчик в классе, и это наполняло Марусю не только любовью, но и гордостью. Саша и его друг Генка провожали после школы Марусю и её подружку домой. Вернее, им было просто по пути и, как жаль, что Сашка с Генкой жили ближе к школе, а Маруся с подружкой – дальше. Мальчишки стеснялись провожать девочек до самого дома, но всё же шли ещё немного вместе. Как-то раз женихи затеяли игру в бутылочку. Маруся не знала такой игры, то есть она где-то слышала, что взрослые играют в такую игру, и что там надо целоваться, но применительно к себе она этого никогда не представляла. Это была нехорошая, по её разумению, игра, но раз открывалась возможность поцеловаться с Сашкой, можно было попробовать. К ним присоединился ещё какой-то знакомый мальчишка, возвращающийся из школы…
Картина эта навсегда отпечаталась в Марусином сознании: широкая улица, невысокие частные домишки, и группа детей в школьных формах, нашедших грязную бутылку, крутят её на осенней пожухлой траве. Выпало Сашке – на Марусю, и он пошёл к ней… Но прошёл мимо. Она с удивлением обернулась за спину, куда пошёл Сашка, комично раскинув руки и вытянув вперёд шею – он пошёл целовать ворота за её спиной. Застеснялся. Но какая ей разница – застеснялся или что другое… Ясно было одно: её опять предали. Жуткое разочарование охватило её, и всё показалось ей таким ужасным: и улица – неуютной, и гы-гыканье мальчишек – глупым и противным, а сухая жухлая трава, - такой колючей, что и сейчас, через годы, при одном воспоминании, она колет так больно, так ощутимо. Ненавистные дощатые ворота были мерзки, ободранны и убоги. И всё это убожество смеялось над ней.Мальчишки настолько упали в её глазах, что она почувствовала себя старше их не то, чтобы на года, а на века…
Если бы она только знала, что это чувство будет сопровождать её всю жизнь… Что, мужчины, оказывается, – слабый пол, а не сильный, - вопреки всем понятиям, всем литературным источникам, вопреки всем философским и медицинским изысканиям, разным там пособиям, - «Кама – Сутрам» и «Кама - с – Вечера»… Они, мужики, слишком много на себя взяли, - они думают, что на них возложено так много… И перестраховываются, боясь не оправдать надежд, боясь не ударить лицом в грязь… А в конечном итоге, они не оправдывают ничего – ни своих собственных надежд, ни, тем более, чужих… Фу, до чего всё несовершенно в этом мире. Мечты о счастье – и невозможность их осуществить, сияющие любовью синие глаза на лице любимого и глупые рожи его дружков. Зачем они тут? Почему всегда кто-то мешает?!
Следующая любовь была у Маруси в четырнадцать лет. Она совпала с выходом на экраны фильма Феллини «Ромео и Джульетта». Маруся шесть раз смотрела этот фильм в кинотеатре «Юбилейный» и шесть раз умирала, давясь слезами, боясь, что вот сейчас не выдержит и заревёт белугой на весь зал. А зал веселился… Публика – в основном подростки и молодёжь, - была настроена ждать от фильма всяческих комических сюрпризов. Они, почему-то, воспринимали его, как комедию. И когда Ромео на вопрос Джульетты:
- Как ты сюда пробрался, для чего? Ограда высока и неприступна…, - отвечает, взмахнув руками, со счастливой улыбкой на губах:
- Меня к тебе любовь перенесла,
Её не останавливают стены! - зал восторженно ржал.
Может, они не читали Шекспира, не знали, к чему всё это идёт?! А Марусю пронизывал леденящий ужас, - она знала развязку, и тем больнее, тем пронзительнее было наблюдать тот краткий миг счастья для двоих, который скоро, вот-вот - обернётся страшной бедой. Во всех, самых весёлых улыбках юных влюблённых она, задыхаясь от слёз, видела торжествующее лицо Рока и бледный лик Смерти. Это было страшно, непереносимо. Тем более, что Джульеттой была она сама.
Да, да, она была Джульеттой. Она жила там, в узких каменных коридорах феодального замка, она бегала там, дурачась, наслаждаясь на бегу лёгкостью и упругостью своего шага, тяжестью алых шелков и бархата.
- Кто звал меня? – весёлой птичкой выглядывала она в одно из серых каменных окон, и спешила на зов кормилицы, на ходу приглаживая шёлк чёрных волос под вышитой бисером, маленькой шапочкой.
А сцена на балу у Капулетти, когда Ромео, подкравшись незаметно из-за каменной плиты, схватил Джульетту за руку, была одной из самих любимых:
- Я ваших рук рукой коснулся грубой,
Чтоб смыть кощунство, я даю обет.
К угоднице спаломничают губы,
И зацелуют святотатства след.
- О, юный пилигрим, - отвечала Джульетта, -
Пожатье рук законно,
Пожатье рук – естественный привет.
Паломники святыням бьют поклоны,
Прикладываться надобности нет…
Маруся жадно ловила каждое их слово и эту древнюю музыку незнакомых понятий: «пилигрим», «паломники», «святотатство», совсем не употребляемых сейчас, в бодром социалистическом, почти уже коммунистическом, как обещали учебники и газеты, настоящем. Она зачаровано вслушивалась в мелодичные и чарующие звуки неслыханных ею раньше, итальянских фамилий – Монтэкки, Капулетти. С замиранием сердца смотрела она, как вчерашние беззаботные дети на глазах превращаются в одержимых страстью любовников, как они целуются там, за каменной плитой.
- Вот с губ моих весь грех теперь и снят…
- Зато мои впервые им покрылись.
- Тогда отдайте мне его назад.
- Мой друг, где целоваться вы учились?
И они отдавали и возвращали друг другу свои поцелуи. Ей было страшно, неподдельно страшно… Чем лучезарнее сияли их влюблённые лица, тем сильнее давила сердце страшная безысходность, предчувствие непоправимого. Как когда-то мальчишки смотрели по-нескольку раз фильм про Чапая в надежде, что Чапай всё-таки, выплывет, так и она смотрела этот фильм, надеясь, неизвестно на что. Она знала, что чуда не случится, но ей снова и снова хотелось упасть в то время, в тот мрачноватый средневековый быт, где, оказывается, были не только седые загадочные старики – знахари, подобно брату Лоренцо, не только смешные толстые кормилицы, но и, что удивительно, - такая же разудалая, падкая до насмешек и розыгрышей, как и её ровесники, - бесшабашная молодёжь: молодые, шумные весельчаки, подобно Меркуцио и Бенволио, и такая же юная и милая, как Марусины одноклассницы, - девочка Джульетта, и конечно же, Ромео – ослепительно юный и прекрасный.
Они были совсем такие же люди, как и её современники сейчас, несмотря на то, что время было другое, и что было это очень – очень давно. Ей снова и снова хотелось попасть в ту душную знойную, ночную Верону, где она, кажется, уже жила когда-то, - ну да, она помнила эти шершавые каменные стены балкона – древние, построенные не на года – на века, она чувствовала прикосновение складок домотканного полотна рубахи к юному нежному телу, в котором не Джульетта, нет, – она сама вышла в ночь на балкон. Ей слышался одуряющий аромат колючих, одичавших роз под балконом, и запах оливковой рощи где-то неподалёку.
- Что значит имя? Роза пахнет розой,
Хать розой назови её, хоть нет -
Ромео под любым названьем был бы
Тем верхом совершенств, какой он есть.
Зовись иначе как-нибудь, Ромео,
И всю меня бери тогда взамен!
- О, по рукам! Теперь я твой избранник!
Я новое крещение приму,
Чтоб только называться по-другому.
Закрыв руками залитое слезами лицо, Маруся в щёлочку между пальцев смотрела, как развиваються события, хотя и знала всё наперёд, и радовалась тому, что в кинотеатре темно, и никто не видит её мучений, не слышит её беззвучных рыданий. Это она была там, на балконе, на экране, - она, а не актриса Оливия Хасси. И она полностью растворялась в этом образе, отождествляя себя с экранной героиней. Это была она сама, это была её жизнь, её любовь. Но её Ромео был не с нею, и вообще он не был её Ромео; он даже не знал, что он Ромео, и «в миру» его звали просто Юркой. Перебирая впоследствии, став уже очень взрослой, свои воспоминания, Маруся совершенно отчётливо понимала, что Юрке она тоже нравилась, но в душе её с детства уже была воздвигнута стена из обломков детских несбывшихся любовей, и взять этот барьер Юрке, как и ей самой, не удалось.
А дело было так:
На одной из вечеринок, когда класс Маруси отмечал какой-то очередной праздник – то ли седьмое ноября, то ли восьмое марта на квартире у кого-то из одноклассников, Юрка с пацанами, что-то затевая, долго возились, хихикая в прихожей. И, наконец, он выплыл пред Марусины ясны очи, поддерживаемый под руки друзьями. Он шёл, неуклюже переставляя ноги, согнутые в коленях, так как ноги его были всунуты, насколько это было возможно, в Марусины японские сапоги на каблуках. Плечи были сдавлены Марусиным малиновым пальто с песцом, из рукавов которого по локоть торчали его длинные руки, а на голове была натянута Марусина, модная тогда вязаная шапочка – чулок. Это было смешно. Юрка лупал своими огромными бараньими (но страшно милыми) глазами на Марусю, в которых, если бы она была проницательнее, можно было бы прочитать ту же готовность на великое счастье и на великое горе, как в глазах Наташи Ростовой на первом балу. Но Маруся этого не увидела. Она, обжёгшаяся при своих первых любовных опытах, опять ждала подвоха. И она его разглядела. Она с ужасом поняла, что, всунув ноги в её сапоги, Юрка демонстрирует ей, что его сорок четвёртый и её сороковой – почти рядом, что она, дылда здоровая, совсем не похожа на женщину… Что и пальто её смог он натянуть только потому, что она, кобыла, приближается к нему по своим размерам.
Она представила, как за минуту до этого мальчишки в прихожей, смеясь и толкаясь, перебирали обувь одноклассниц – чья подойдёт. Да, попробовали бы они натянуть Наташкины сапожки тридцать шестого размера, да и у остальных девчонок ноги были не больше тридцать восьмого. А её, Марусин сороковой, подошёл как нельзя, впору. Этот маскарад, как гром среди ясного неба, поразил Марусю. Она не знала, куда деваться, что сказать, и, вместо ожидаемого весёлого эффекта, Юркина «цыганочка с выходом» произвела гнетущее впечатление, испортив праздник с самого начала. Но, возможно, никто ничего и не заметил и не понял, почему Маруся забилась за спины подруг, почему к горлу подступил холодный комок и слёзы разочарования. А может быть, и Юрка испытал такое же чувство и был в растерянности и недоумении: он хотел, как лучше, он хотел развеселить девчонку. Ведь именно потому ОН и напялил на себя ЕЁ вещи, а не чьи-то другие, что именно ОНА ему нравилась.
Ну что ж, значит такая у неё судьба – так и не сойтись со своей половинкой, так и не найти взаимопонимания. С детства отравлены для неё понятия «любовь», «взаимность», как нечто постыдное, нехорошее… Нельзя признаваться в открытую, если любишь, а то получишь сразу по морде, нельзя смотреть прямо в глаза широко открытыми влюблёнными глазами - это нехорошо, неприлично, это пугает. Нельзя напрямую, надо играть… Почему? Надо скрывать, надо хитрить и лгать, опускать взгляд… Почему?!!! Почему? – Почему? – Почему???!!!
«Синдром дисморфофобии» - вычитала она как-то в энциклопедии… Любила Маруся рыться в этих толстенных томах, где на одной странице столько всяческой информации напихано, что, пробежав глазами всего один разворот, ты вкратце постигаешь массу полезных и удивительных, совершенно разнообразных, никак не связанных между собой вещей.
Узнаёшь, например, сколько в среднем в год выпадает осадков в Таиланде, а через пару строк – сколько резиновых сапог и галош выпускает в год средняя обувная фабрика Китая. Потом о том, чем питаются древесные коалы и сумчатые медведи, и тут же тебе следом про психические отклонения и половые извращения, - ну, те, которые про фетишизм, про зоофиликов и некрофилов, хе - хе… Маруся любила выискивать какие-нибудь забубённые термины, с удовольствием произнося по нескольку раз их сложные названия, чтобы запомнить. И однажды нашла: «синдром дисморфофобии». Это, значит, когда у подростков начинают возникать комплексы.
- Ага, - подумала Маруся, - это как раз про меня. Так вот, оказывается, кто был виноват в её пожизненных любовных неудачах… Отныне она знала ответ на этот вопрос – виноват был Синдром…
Вот так и дальше, шествуя по жизни рука об руку с Синдромом, вместе пожинали они плоды их совместных усилий. А в протянутую для счастья, Марусину ладонь, Судьба всё так же бросала твёрдые ледяные зёрнышки – слезинки, вместо долгожданных золотых любви и счастья.