Не дают покоя некоторые воспоминания, в том числе и самые первые - детские, когда неопытная Душа еще непрочно связана с телом и потому легко отде-ляется, не доставляя телу ни малейших неудобств. Она отделяется, потому что видит и понимает сонмы окружающих ее Душ, недоступных зрению и другим ощущениям взрослого человека.
Некоторые из детских воспоминаний проходят через всю жизнь – и иной взрослый человек так и не откликнется на их робкие попытки заново пережить давно ушедшие события. Но ведь если кто-то настойчиво стучится в наши двери, в наши сердца, - надо обязательно впустить их. По крайней мере, приоткрыть хотя бы маленькую щель, чтобы разглядеть настойчивого вестника.
Все жизненные встречи, ставшие воспоминаниями, которые возвращаются вновь и вновь, означают, что нам суждено увидеться опять с теми, кто уже встречался нам когда-то. Ну, а если и не увидеться, - то глубоко понять, наконец, истинный смысл странных встреч, казавшихся случайными. Но вот отчего-то же бередят Душу и не забываются.
…Ах, то давнее лето в Кишиневе! Бесконечное, безмятежно-счастливое детство. Кажется, в мире больше нет ничего, кроме веселых порхающих бабочек. Мы ловим их с бабушкой красным марлевым сачком на длинной деревянной ручке. Бабушка достает из сачка красивых бабочек, поит их из маленькой бутылочки бесцветной жидкостью и, прокалывая булавкой безжизненное брюшко, закрепляет на картонке. Крылья у бабочек недвижно раскрыты, видно все узоры на них, - но чудо полета утрачено. Они стали неизменными, постоянными. «Им не больно?» - спрашиваю я бабушку. «Они не умерли?» - добавляю я шепотом, не вполне понимая смысла этих слов. «Нет, они спят», - успокаивает бабушка. Но мне ка-жется, что спать с иголкой в животе невозможно. Я тайком от бабушки развинчи-ваю бутылочку и нюхаю ее. Она пахнет остро и резко, словно обжигает. Мне больше не нравится ловить красивых бабочек и насаживать их на картонку. Я прячу сачок в саду. Но бабушка как будто и сама забыла про бабочек. И картонка тоже незаметно исчезла из нашей квартиры.
Отчего эти бабочки – живые и умерщвленные – не дают мен покоя? Отчего они появляются вновь, спустя целую жизнь? Они и еще куколка.
Это тоже было в Кишиневе. Бабушка позвала меня: «Посмотри, я нашла куколку!»
Куколка!.. Наверное, у не закрываются и открываются глаза. И волосы такие мягкие, что их можно мыть и расчесывать. И, может быть, она умеет ходить? Конечно, конечно, она умеет делать маленькие шажки, если взять ее за твердые пластиковые пальцы. И одежда у нее красивая-красивая – платье с кружевами, носочки и золотистые туфельки!..
…У бабушки на ладони недвижно лежал какой-то крошечный темно-коричневый сучок, словно обмотанный истлевшим листком. Разве это куколка? «Наверное, здесь у нее глазки?» – с надеждой спросила я бабушку, показывая пальцем в верхнюю часть неживой палочки. «Может быть, это совсем маленькая куколка? – догадалась я, - и она завернута в пеленку или в одеяльце?»
Я не поверила рассказу бабушки о чудесных превращениях бабочки. Вернее, я поверила, конечно, ее знаниям, ее опыту. Но живая трепещущая бабочка и этот жалкий сучочек не сопоставлялись, не соединялись в целое, в единое целое. А ведь есть еще одно переходящее звено – гусеница. Гусеница, у которой нет никаких крыльев. Она медленно ползает по земле или по ветвям деревьев. Она, такая некрасивая, такая сонная, - и прекрасная бабочка? Разве они составляют одну и ту же сущность, разве каждое из этих живых существ может сказать про себя «Я»? И эти «Я», вместе с другими, похожими и непохожими «Я», составляют единое, неделимое духовное «Мы»? То самое «Мы», которое внезапно, как озарение, появляется в любом художественном тексте?.. Бабочка в полете – это короткий миг вдохновения, это одухотворенность, это одно из «Я», составляющих духовное «Мы» долгих превращений, долгого духовного роста.
…Однажды мне приснилась летающая бабочка. Она порхала, вздыхая крыльями, на которых дрожали бисеринки узоров. Бабочка в полете… Я проснулась среди ночи и записала эти слова. Мне показалось, я поняла, в чем заключается талант писателя. Только в талантливом произведении можно увидеть бабочку в полете. В бездарном тексте бабочка мертва. Я опять вспомнила про давнюю куколку, про мертвых бабочек на картонке.
Яркая недолгая жизнь бабочки – это результат, это миг нелегких изменений и перевоплощений. И поэтому я была все-таки права, хотя и не придала значения трудным и долгим преобразованиям, ведущим к высокой легкости, к парению Духа. В нем, в этом духовном смысле, - заключен весь предыдущий опыт. Ведь не существуют раздельно Бог-отец, Бог-сын и Бог-Дух святой. Но в моменты наивысшего торжества и озарения остается единый парящий Дух. Тот высокий дух, что был заключен в тесную убогую земную оболочку и ждал своего освобождения.
Так и в человеке сколько угодно «Я». И человек всю жизнь перевоплощается: из одного «Я» в другое. Так и образ художественный (как структура, композиционная организация) складывается из самодостаточных, но объединенных неким духовным смыслом компонентов. И тогда появляется в тексте бабочка в полете. Она все-таки появляется.