- Федя… Федя… Федя… - Подвывала незнакомая Марина, запуская мне в спину когти (или как ещё назвать то, что она запускала?).
Упрямо и целеустремлённо я трудился над незнакомой Мариной, пытаясь временами вспомнить, где я и как сюда попал. Когда случалось приоткрыть глаза, передо мною возникала грустящая над водами Алёнушка, очень приблизительно изображённая на потёртом настенном коврике. «Васнецов, - думал я, - Кундилини…» И становилось смешно.
Когда бы не эта Алёнушка, кончить, скорее всего, так бы и не получилось. Но – спасибо Васнецову: какой-то парадоксальный фантазм объединил вдруг незнакомую Марину со сказочной девушкой, и тяжкая моя работа (прости, божественная Кама Сутра, мне это недостойное слово применительно к Твоей совершенной, возвышенной практике!) завершилась.
- Феденька… - Напоследок тихо взвыла незнакомка и, освободив от когтей мою спину, отрешилась.
Вставая и застёгивая джинсы, я чуть было не возгордился, внезапно вообразив, что это она от переизбытка наслажденья чувств лишилась. Увы, гораздо больше это всё смахивало на то, что она тоже натрудилась сверх меры и вот, пьяная, попросту спит…
Я вышел на кухню, где Вовка с Серёгой, естественно, меня не дожидавшись, давно раскупорили новый пузырь.
Вовка, конечно, немедленно задал кретинский вопрос:
- Ну, ты всё?
- Всё! – Честно дал я кретинский ответ и налил стакан на две трети.
- Теперь ты, - деловито сказал Вовка Серёге.
Тот засопротивлялся:
- Нет, нет! Не хочу, не пойду…
- Это неприлично, - произнёс я рассудительно, - дама может обидеться. Подумает, ты ей пренебрегаешь.
Я выпил, и меня стало корёжить.
- Да пошли вы на *** с вашей дамой! – Прошипел Серёга. – Не пойду, и всё.
- Тогда мы обидимся, - Вовка показал здоровенный кулак, - чего это нам одним за тебя отдуваться? Договорились же вместе – так вместе. А то нечестно.
- Чёрт с вами, пидоры. Но знайте: это групповуха…
- Поебать… - Выдохнул я. Водка, наконец-то, протекла внутрь, и душа обрела свою радость.
Серёга, матерясь, побрёл получать наслажденье.
После его ухода на кухне сделалось гораздо просторней. Теперь – пусть и не без некоторого труда – двум людям здесь можно было сидеть, хотя бы не задевая друг друга.
Мы находились на кухне однокомнатной квартиры в довольно странном двухэтажном строении. Его архитектура вроде бы уже возвысилась над сталинским бараком, но ещё не достигла комфорта и роскоши хрущёвской пятиэтажки. Своего рода переходная форма. Вроде как от питекантропа к кроманьонцу.
- Слушай, - спросил я задумавшегося Вовку, - а хера она меня каким-то Федей называет?
Он заржал:
- Так она ж так всех подряд называет… Ты послушай…
И вправду:
- Федя… Федя… Федя… - Зазвучали знакомые подвыванья.
- А чего так?
- Это её, как бы, э-э… любимый мужчина. Да. Муж практически…
- А он, это... здоровый?
- Да поздоровей нас троих. Но не ссы. Он далеко.
- На зоне, что ли?
- А где ж ему ещё быть? Он сидит, а она его ждёт.
- Охуенно, однако, ждёт...
- А то! Ждёт. Замуж ни за кого не выходит – раз. Федями всех называет – два.
- Слушай, а «всех» - это как?
- А натурально – всех! Ну, то есть, всех, кто залезет... Ведь я чего вас привёл? Потому что верняк. Ей без разницы: стакан хлопнула – одни Феди кругом...
- Но тогда... Ёбтень! Тогда... Да это же стопроцентный трипак! Или даже Хозяин... Тьфу, тьфу, тьфу!
Вовка опять по-дурацки заржал:
- Нее. Она чистая – бля буду! Ты пойми: она ж, в натуре, не даёт никому, кроме Феди.
Я уставился на него в изумлении. Водка, конечно, туманила мозг, но ошибиться было нельзя: из комнаты с Алёнушкой отчётливо слышалось «Федя... Федя... Федя...»
- То есть, сейчас там...
- Ну, да! Факает её, конечно, вроде как Серёга, но по-настоящему – Федя.
По пьяни, бывает, покажется вдруг, что вот-вот приоткроется главная тайна, которая всё объяснит. И от её близости потянет потусторонним сквозняком.
Меня малость передёрнуло. Вовка тоже, как видно, почувствовал, что своими похабными хохмами зацепил... Что зацепил? Зацепил, одним словом. Но остановиться мы уже не могли.
- Это что же – как в алтаре? Типа, вино превращается в кровь?
- Точно. Как бы пресуществление... Так что подцепить мы ничего не можем, если только Федя на зоне сам не подцепит чего через чью-нибудь жопу. Тогда, конечно, у всего Абыкова, да и Аврамкова, да у полрайона с конца закапает...
- Нет, правда, что ли? То есть, это не кажется ей просто, будто она с Федей трахается, а...
- О чём и речь! Ничего ей не кажется – каждый новый мужик натурально становится Федей! Пресуществляется...
- Интересно, а Федя на зоне при этом что чувствует?
- Федя, ясное дело, балдеет... Ловит охуительный кайф.
Мы вдруг внимательно посмотрели друг на друга, и нас разобрал дикий смех.
- Ну, мы и поебень несём, - прохрипел Вовка, слегка отдышавшись.
- Да уж, поебень редкостную... Надо срочно, немедленно выпить. Предлагаю – за Федю.
- Правильно. – Он разлил. – За Федю. – И добавил: - И за Марину.
- Класс. Вот оно: за могучего богатыря Федю и его любимую девушку Марину...
Выпили. Из комнаты с Алёнушкой доносилось знакомое заклинанье. Оно стало просто истошным. Зная чудовищную силу слова и памятуя о недавнем разговоре, я вдруг вообразил, что Серёга сейчас может запросто пресуществиться в Федю, и этот богатырь немедля примется карать всех бесчисленных осквернителей его любимой женщины, причём начнёт с нас, раз уж мы здесь тёпленькие сидим.
От тревожных мыслей меня отвлёк Вовка:
- Нет, бля, ты только послушай, до чего, гад, разошёлся! А ведь артачился, идти не хотел...
- Значит, человеку понравилось.
- А... Интеллигенция хренова!
- Гнилая, - поправил я, - интеллигенция бывает только гнилая.
- Это не пучит. Я, может, тоже факаться хочу...
- Как это? Опять?
Здесь надо малость вернуться назад.
Последние несколько дней (сколько точно – сказать невозможно) мы втроём пропьянствовали у меня на даче в богоспасаемом и знаменитом посёлке Аврамково. Как-то поутру, внезапно и одновременно, в нас пробудилось мужское начало. Как абориген и первый на деревне парень Вовка вызвался помочь этой общей беде. Со всеми окрестными дамами у него, как он выразился, «была любовь». Или почти со всеми... Или почти любовь... Или почти была... Короче, что-то такое да было когда-то со многими!
И вот он повёл нас по разным местам. В разных местах было по-разному, но как-то не ахти.
В основном, я понял так: быть первым парнем на деревне – тяжёлый каждодневный труд сродни труду Чемпиона мира по шахматам. Звание и класс нужно поддерживать и подтверждать постоянно – иначе теряешь форму, квалификацию, поклонников, - то, что теперь называется «рейтинг». Вовка же, - пока учился в институте, пока не один и не два раза женился и разводился, пока пытался заработать в каких-то филармониях Москвы и сопредельных княжеств, - совершенно перестал ориентироваться в половой ситуации нашей аврамковской Йокнапатофы. Одни его подруги успели помереть, другие повыходили замуж, третьи вообще куда-то уехали. Практически у всех имелись те или иные дети. Или любовники. Или планы, в которые внезапно проявившийся Вовка с двумя сексуально-озабоченными городскими хмырями не вписывался никак.
А может быть, девушек просто пугали опухшие и заросшие пьяные наши рожи? Хотя, глядя на многих из их любовников либо мужей, трудно было предположить, будто в нашей Йокнапатофе пьяность и опухлость морды – какая-то невидаль. Да и сами эти девушки порой могли кого угодно в страх вогнать! А уж детишки...
Впрочем, всё протекало достаточно мирно. В одних местах мы наливали, в других – нам. Так что до Абыкова добрались мы только через день и почти на бровях.
Абыково это, надо сказать, - премерзопакостнейший городишко километрах в пяти от Аврамкова. Ни к абхазскому языку с его своеобразным артиклем «а-» («А-павилион», «А-базар», «А-дэвушькЪ»), ни к каким-то необыкновенным быкам его название отношенья не имеет. Здесь подразумевается особая удаль и лихость местных жителей: мы, мол, АБЫ КОГО проведём (обворуем, прирежем).
Прежде здесь было просто большое село при женском монастыре, но потом монахинь прогнали, а в кельях с особой советской чернушной иронией устроили женское общежитие, на весь район гремевшее своим неописуемым ****ством. Чуть в стороне построили завод по производству технического спирта. Градообразующее, мать его, предприятие. Вокруг этого завода всё дерьмо и произрастает.
Надо ли говорить, что здешние умельцы немедленно изобрели, как, после нехитрой обработки, эту дрянь пить. Как-то раз я попробовал. Чуть не околел. А эти – ничего: пьют да похваливают... Они ж абыковские. Им абы кого. Или хоть бы хны.
Из-за имени ли городка или из-за флюидов технического спирта, густо летающих в окрестном воздухе, каждого въезжающего в Абыково охватывает чувство неизъяснимого и непреоборимого пофигизма. Испытали его и мы, едва вывалились из электрички на здешний перрон.
- Значит так, - Сказал Серёга Вовке, - или сейчас же давай сюда мне девочку, или... – Он принялся оглядывать окрестность, ища, чем бы таким устрашить Вовку и заставить его, наконец, сделать, что обещал. – Или я кончу в карман во-он тому менту!
Мент, на наше счастье (а, может, на своё), был довольно далеко и ни о чём не догадался. Вовка, однако, серьёзно задумался. А я без сил сидел на лавочке, голову уронив между ног.
- Ёбтень! – Вдруг произнёс Вовка. Звук получился средний – между криком и шёпотом. – Ну, я мудак...
Он сделал вид, будто со всей силы лупит себя кулаком в лоб.
- Охотно верю, - учтиво отвечал Серёга. – И что же?
- А то, что Союз же Советских Писателей... ССП! И как же я только забыл...
- Что за ***ня? Оно ж где-то в Москве...
- А вот вам, батенька, хрен! Оно здесь, в Абыкове: ССП – Сексуальная Скорая Помощь! Марина... Верняк! Пошли быстро.
- А подружки у неё есть?
- Какие ещё, в жопу, подружки! Говорю же тебе – ССП...
И они стали меня поднимать.
- Да отцепитесь вы от меня, проклятые живчики, - стонал я, но они были сильней.
Так мы попали в Союз Советских Писателей.
Дом, где обитала Марина, находился не очень далеко от вокзала, так что минут за сорок мы туда добрели, несмотря на частые паденья и привалы, которые устраивались, чтобы перевести дух, ещё малость выпить и наметить план действий. Последний, впрочем, был до умиления прост: приходим, трахаемся и ложимся спать, а если кто заявится ещё – бьём морду. Но главное – всё делать строго сообща.
Маринин дом задумывался, по-видимому, как панельный, но в некоторых местах панелей, вероятно, не хватило, так что имелись произвольные вставки из неоштукатуренного кирпича. Лестничные пролёты были вообще деревянными и опасно скрипели, но этажей, по счастью, оказалось только два – в крайнем случае, падать пришлось бы не очень.
Квартира, по местным кондициям, была не то чтобы самой элитной, но, надо думать, завидной вполне: одиннадцатиметровая комната с топчаном и Алёнушкой; кухня, где, несмотря ни на что, умещался столик, холодильник «Север», некоторые табуретки и кое-какая посуда; а ещё – унитаз и сидячая ванночка с душем, крохотная каморка для которых примыкала непосредственно к кухне. Каморку с унитазом от жилой комнаты отделял коридор шириной в шестьдесят сантиметров.
Когда мы внедрились в квартиру, Марина на кухне буколически играла в «дурака» со своей младшей сестрой, вполне взрослой девчонкой лет тринадцати. Хотя её определённо зачинали не без посредства технического спирта, девчонка получилась прехорошенькой. Наверное, такой же была и Марина, причём не так уж и давно, но... не стоит о грустном.
Серёга сходу стал клеиться к девчонке, но хозяйка – пока трезвая – его педофильские ухлёсты пресекла, да и Вовка поначалу корчил из себя приличного джентльмена. Короче, девчонку выставили.
Что до меня, то я вновь уронил голову между ног, если не сказать на пол. А, между тем, для остальных начиналось веселье. Я в него явно не вписывался. Наконец, кто-то из них сжалился и переложил меня в комнату на топчан, где я и отрешился.
Позже меня разбудила какая-то невнятная возня. Приоткрыв глаза, я увидел, что Вовка тащит (или, выражаясь поэтическим слогом, влечёт) почти мертвецки пьяную Марину на мой топчан. Сил противостоять такому наглому вторженью никаких не было, так что некоторое время я пассивно смотрел, как он её раздевает и заваливает рядом со мною. Она машинально, похоже, ему помогала и тихо посмеивалась каким-то мечтательным смехом. На меня они не обращали вниманья совсем.
Решив, что всё это мне снится, я закрыл глаза и вырубился снова, так что звала она его Федей или нет – то мне неведомо.
Но через какое-то время Вовка меня растолкал.
- Чего надо? Отъебись... – Пытался я сопротивляться.
- Кончай дрыхнуть. Твоя очередь – как договорились...
- Да достал ты уже со своей справедливостью...
Но это дурацкое чувство по пьяни в нём взыграло хлеще похоти. Он был неумолим.
Рядом на спине лежала голая Марина. Её поза была совершенно бесстыдной и абсолютно невинной одновременно, и от того – невероятно заманчивой: руки и ноги раскинуты во всю ширь, глаза прикрыты до половины, а губы шевелились, произнося нечто, понятное только ей. Грудь, ещё вполне молодая и совсем не бесформенная, нагло сверкала сосками. В полумраке это большое белое тело, казалось, излучало свой свет и освещало пространство.
- Ладно, - сдался я. – Ты только уйди отсюда, пожалуйста, а то при тебе у меня точно не встанет.
- Чего это? – Он вроде обиделся. – Я при тебе почему-то могу, а ты – нет...
- Да *** тебя знает, что ты за человек! – Чертов правдолюбец меня определённо достал. – Тебя, может, это заводит, чтобы кто-то смотрел... Ты, может, даже эксгибиционист! А я вот стесняюсь, так что вали отсюда в задницу. Я вообще необычайно стыдлив!
- Да не ругайся ты, а то матом... – Он, наконец, засобирался. – Ухожу. Мне ведь тоже и выпить пора, пока всё там Серёга не выжрал...
Вот так я оказался на незнакомой Марине под деревенским гобеленом с Алёнушкой и, сам того не ведая, временно пресуществился в Федю.
Дальнейшее вам, вроде бы известно: Серёга отправился мне на замену, а мы с Вовкой на кухне предались философски-мистической беседе. Теперь же всё говорило за то, что он снова готов к любовной, так сказать, битве. И мы решили поглядеть, как там Федя…
Стараясь не производить шума, мы протиснулись в коридор. Дверь в комнату (храм удовольствий и чувственных наслаждений) была растворена, потому что не закрывалась в принципе, сколько бы вы не пытались. Да особенно и не пытался никто.
Крепкие белые ноги Марины лежали у Серёги на плечах и дёргались в такт движеньям его задницы, ещё более белой.
- Так, - прошептал мне Вовка в ухо с каким-то непонятным раздражением, в котором послышалась мне едва ли не ревность, - всё ясно.
Что тут, собственно, могло быть неясным, я так и не успел сообразить, потому что в этот миг Серёга издал рёв или рычанье, - трудно для такого звука подобрать подходящее слово. Его задница при этом замерла и напряглась, а сам он вытянулся и прогнулся.
- Феденька… - Тихо взвыла Марина, отрешаясь. Её ноги сползли с Серегиных плеч на топчан, он же со стоном отвалился набок.
- Так, - повторил Вовка уже вслух, - всё ясно.
- Куда уж ясней, - все-таки высказал я давно зревшую мысль.
И тут я нечаянно поймал Серегин взгляд. Увидел глаза. В них был ужас. Настоящий панический страх. Он смотрел куда-то за меня и видел там нечто абсолютно кошмарное.
«Федя,- подумал я цепенея, - вернулся Федя…»
Я крутанулся на месте. Это оказалось гораздо страшнее, чем Федя…
В стене, отделявшей коридор от каморки с унитазом и душем, как раз напротив двери в жилую комнату, под потолком было зачем-то проделано подобие окна. И вот из этого узенького закопченного окошка на нас глядело лицо. Глаза были вытаращены и казались белыми, из приоткрытого рта, вроде бы, текла слюна. Спутанные волосы прилипли ко лбу.
Девчонка! Хорошенькая тринадцатилетняя дрянь, оказывается, всё это время пряталась в долбанном санузле и, стоя на унитазе, смотрела на упражнения своей сестры, точнее – на упражнения трёх незнакомых дяденек на спортивном снаряде, которым стала её сестра. По-видимому, девчонка мастурбировала, и мы с Серёгой её засекли, когда она уже доходила до точки кипенья – иначе бы она сразу скрылась от наших глаз, да и выраженье лица её не было бы таким безумным.
- Линяем! – истерически захрипел Серёга, судорожно одеваясь. – Бежим отсюда, вашу мать…
- Ты чего, совсем, бля, того? – Удивился возбудившийся Вовка. – Я ещё…...
- Это ты, бля, совсем! Оглянись.
Он оглянулся, да так на месте и сел. Здесь девчонка, наверное, кончила, потому что из-за тонкой стенки послышался довольно отчётливый стон, и она, наконец-то, исчезла из своего окошка – надо думать, сползла с унитаза.
- Быстро, быстро линяем отсюда, - хрипел и командовал Серёга, - теперь это не просто групповуха, это – растленье малолетних! Натуральное растленье малолетних…
Его паника помножилась на нашу. Короче, драпали мы оттуда сломя голову. Однако же, водку оставшуюся, захватить не забыли…
* * *