Уже ночь.
Два часа…
Тишина звенит.
Окно в моей комнате раскрыто настежь. Темнота, звезды и луна. …
Свет настольной лампы падает на листки бумаги, и за этим пучком света начинается темнота... Можно даже сказать, что темнота влилась в мое жилище, и заполнила его, как туман, и я не удивился бы, обнаружив в комнате маленькую звездочку, случайно залетевшую ко мне!
Прохладно.
И хорошо…
Тихо шелестят листьями деревья.
Где - то далеко, завывая натружено двигателем, проехал поздний троллейбус…
Я сижу у стола в районе перехода света во тьму и думаю. О себе. О жизни…
За день устал
Суетно что-то было.
Суета издергивает, цепляя за собой одно за другим. Некогда передохнуть, осмыслить то, что происходит вокруг тебя, то, что пережил за это время. Бестолково все проходит. Неужто и жизнь так может пройти?..
Плоская луна тускло высвечивает небо. Вот так она появлялась каждую ночь, освещая скупым светом спящий мир. Вот так она светила и тысячу лет назад. И после меня так же будет светить….
Вот так же ночью, окутанной темнотой, сидел и мой отец, неизлечимо больной, и смотрел на неё…. Мой непутевый, ненавистный и любимый отец…
О чем он думал?
Как глупо и обидно, что я не говорил с ним в те часы, не слушал его и не слышал…
Ему было плохо, он смотрел на Луну, не подозревая о том, что в его жизни проходят последние дни…
Он умер, а в мире ничего не случилось. И Луна светит также дальше, и звезды, и так же листья шелестят на деревьях…
Но изменился я, поняв тогда, как хрупко и скоротечно наше существование.
Жизнь продолжалась, а отца у меня уже не было. Не было человека, который гордился бы тем, что у него есть взрослый сын, горевал бы, что этот взрослый сын живет не так, как хотелось бы ему, не так, как надо бы…
А как надо?
Мы столько с ним спорили часами, что после этого не могли разговаривать друг с другом. Эти споры западали мне в душу, я помню о них до сих пор, продолжая мысленно с ним говорить и по сей день...
Как же сложно мы с ним жили…
Как много потерял он.
Как много потерял я оттого, что мы не нашли вовремя дорогу друг к другу…
Но что сейчас сделаешь?
Когда я уже имел свой жизненный опыт, мне нестерпимо хотелось с ним говорить…. Понял бы он меня сейчас? Понял бы я его?
А что?
Сейчас ночь, я выключаю свет… Луна, в комнате темно, но я вижу, что он сидит в своем кресле у окна, откинувшись на его спинку…
В последние десять лет я его не называл отцом. Так получилось. Знал, что он от этого страдает, но пересилить себя не мог и только когда узнал, что он умирает, стал звать его «папой».
Когда я ему это сказал впервые за много лет, он, кажется, не заметил этого – ему было плохо, а я удивился непривычности этого слова, его нескладности в моём озвучивании... Со школы, когда мы учимся читать, одно их первых слов - «мама». Но «папа»…, я отвык от него и каждый раз, произнеся, следил краем глаза с замиранием в душе за его реакцией…
- Тебе дать сигарету? – он молча кивает головой. Я прикуриваю и отдаю ему.… Впереди у нас ночь…
- Папа, давай поговорим, а?
- Давай, наверное, нам есть о чем поговорить, ты уже не мало живешь на свете, многое понял, пережил, не правда ли?
- Кто знает – много или мало? Сомневаюсь, что много, и что все понял. Потому что было уже такое: в двадцать, когда казалось, что понял какую-то главную истину в жизни, но все вдруг в одночасье менялось, и ты вдруг открывал её, эту истину, заново…
Так и в наших с тобой отношениях, вернее, в оценке наших отношений. Раньше я винил только тебя, что они так складывались, когда у нас в семье все шло наперекосяк.
Теперь я не только вижу, но и понимаю, что и я виноват в этом...
- Ну-ну, интересно!
- Ты рано потерял своего отца, рос сиротой, а в то время это было особенно тяжело, потому что нужно было не только жить, но и помочь матери прокормить своих младших братьев и сестер. Ведь не все у вас в семье выжили… Потом ты женился на маме, быстро становился на ноги, стал хорошо зарабатывать, упиваться возможностями, которые давали тебе деньги, теми возможностями, которых ты был лишен в детстве. Упиваясь этим, ты не очень думал о своих близких - о нас, считая, что, если ты вырос в из кошмарного детства, то твои дети и подавно смогут вырасти.
Знаешь, почему-то в память врезался один случай, который я смог осмыслить, только став уже взрослым….
…Мы ехали в небольшом автобусе, который вам дали на работе, ехали за грибами в горы. В нем были твои товарищи, вы веселились, о чем- то спорили, а потом автобус, не сбавляя скорости, очень резко развернулся на сто восемьдесят градусов в противоположную сторону. Развернувшись, машина заглохла. Вы смеялись, а я очень сильно испугался... Я испугался, а ты не смог понять этого испуга, ты знал, что должно было случиться, но не взял меня за руку, не прижал к себе… Ты не мог это сделать, потому что у тебя не было отца, и ты сам не испытал такой поддержки и не знал, что эта поддержка необходима твоему сыну.
Как давно это было! Но обиду и страх тот я помню до сих пор, и это, наверное, хорошо, потому что это заставляет меня быть более внимательным к моим детям.
Память о прошлых страхах все-таки иногда бывает весьма полезной.… Ох, как много я помню из того, что было в нашей с тобой жизни! И хорошее тоже было, но плохого почему-то, больше…
С этой памятью тяжело жить, а, порою, и невыносимо. Невыносимо от своего бессилия что- либо изменить, исправить…
- Все правильно, но что теперь сделаешь? Прошлое не вернуть, хотя, если честно, я тебя плохо понимаю. У тебя было такое плохое детство, что тебе через столько времени так тяжело жить?
- Да конечно же нет! И не о том вовсе речь. Плохо ли, хорошо… Дело не в этом. Не обвиняя тебя, я хочу понять, как мы жили с тобой. Мне постоянно кажется, что если я это пойму, у меня в жизни многое изменится. И спокойнее будет, что ли…
И вот уже сколько лет прошло после твоей смерти, я догоняю тебя по возрасту и уже имею право сравнивать твою жизнь и свою, и понимаю, что ты многое не мог в наших отношениях сделать, потому что сам не испытал отцовской любви…
Вероятно, все это чаще и чаще встает передо мной оттого, что у меня самого теперь сын становится взрослым, возникают проблемы, которые необходимо решать. А как?!
И тогда я возвращаюсь к своему прошлому и думаю о том, как ты воспитывал меня, как я рос, что меня тогда мучило, что волновало…
Знаешь, в какой- то период моей жизни, где- то лет двадцать назад, у меня появилась необходимость, потребность в человеке, который бы стал моим Учителем, Другом. В школе такой человек быть не мог – там я себя чувствовал ужасно. В семье, прости меня, конечно, такую роль некому было играть.
Я часто мечтал, что, когда он у меня будет, я буду слушать его, но и он будет слушать меня, и я смогу рассказать ему о том, что меня мучает и тревожит…
И, знаешь, такой человек появился в моей жизни.
Друг. Учитель. Уж не помню, как я с ним познакомился, случайно или нет. Звали его Леонидом Ивановичем. Был он лет тридцати пяти, моложавый, коренастый и невысокий мужчина.
Я учился в школе, возраст был сложный….
Как и многие дети, я занимался коллекционированием. У меня были старинные монеты, старинные книги, иконы, которые я смог собрать за пару лет рысканий по старым разваленным домам или наменял у других коллекционеров. Мне кажется, что вещи были весьма не плохие. До поры до времени…
До той поры, пока не познакомился с Леонидом Ивановичем. Вероятно, тогда, когда он увидел все, что у меня было в моей коллекции, почувствовал энергию, с которой я пополнял её, он и решил поддерживать со мной дружеские отношения. Мне это очень льстило. Я ходил к нему домой, показывал ему новые приобретения, смотрел его коллекцию.
Жил он в двухкомнатной квартире с женой и, кажется, без детей.
Я приходил в выходные дни или по вечерам к ним, садился в большой комнате у стола, покрытого белой скатертью, и мы вели с ним беседы.
О чем? Да обо всем. Об истории, о жизни.
Уж не знаю, что эти беседы ему давали, но для меня они открывали завесу тайн жизни и исторических событий, о деталях истории, о которых в школе не говорили. Ну посуди сам - откуда я мог это узнать? От тебя? Мы с тобой тогда говорили очень мало.
В школе? Туда я старался ходить редко – пропускал, как правило, половину уроков каждый день, сказываясь больным. Мало тогда и читал. Вот я и упивался общением с этим Леонидом, этим Ивановичем. Потом, позже, у меня начало формироваться не очень хорошее впечатление от этих посещений. Я это заметил в той прогрессии, в которой менялась ценность моей коллекции старины. Сейчас я думаю, что у него просто терялся интерес ко мне по мере того, как все хорошее, что у меня было, переходило к нему. А происходило это очень просто: я показывал ему, допустим, монеты. Он их рассматривал, перебирал, комментируя увиденное, потом, чтобы сделать, якобы, мою коллекцию лучше и полнее, благосклонно соглашался поменяться на что-нибудь из того, чем я владел. В конце концов, когда я понял, для чего игрались все эти спектакли, в моей коллекции старины уже ничего путного и не было…
Ну да, ладно. Жалко, конечно, но я все-таки сам понял, что это за человек. И после этого уже стал внимательнее относиться к людям и не принимать на веру все то, что они говорят, и судить о них по тому, что они делают.
Так что он был все-таки, действительно, моим, в какой-то мере, учителем…. Знаешь, сколько лет с той поры прошло, а я его так хорошо помню!
И ненавижу.
Заговорил я тебя, наверное… Но, ты знаешь, я думаю, что как было бы хорошо, если бы мы с тобой тогда по-другому жили!
- Слушай, ну неужто ты так плохо жил?! Ведь ты имел все, что хотел иметь!
- Да не о том ведь я! Я же рос, как сорняк! Ты хоть знаешь, что в моей жизни, в моем обеспеченном детстве было? Ведь это просто случайность, что я благополучно дожил до своих лет! Прости, конечно, тебе это странно слышать?
Интересно, что бы ты делал, если бы знал про все то, в какие я переделки попадал тогда?…
Наказал бы меня, выпоров ремнем?
Занялся моим воспитанием?
Бросил бы пить?
Ох, не думаю…
Знаешь, на меня постоянно давит страх жизни… Это, как у человека, который идет в кромешной тьме вперед навстречу мерцающему огоньку, а сзади догоняют его чьи-то шаги. Страшно до одури, но каково идти, если и огонька- то нет… и шаги прошлого тебя вот-вот догонят…
Жутко…
Хотя…
Сколько разочарований мне приходилось видеть, когда дети становились для родителей смыслом всей жизни!
- Тогда, может быть, все-таки наши отношения были нормальными?
- Да нет же, нет! Нет! Я хочу сказать о том, что как много ты недополучил, как отец, а я, как сын! Обидно…
- Что теперь сделаешь? Вероятно, поняв все это, ты и станешь мудрым отцом своих детей. На собственной шее, как говорится, получив опыт.
- Да в том-то и дело, что дорог этот опыт уж больно. Ты знаешь, я был, наверное, очень талантливым мальчиком, настолько талантливым, что только мечтаю, чтобы мои дети были такими. Я очень любил музыку. Я чувствовал её каждой клеткой своей души, всей своей кожей. До сих пор помню какое впечатление на меня тогда произвел впервые услышанный “маленький триптих” Свиридова! Тогда я его, конечно, не понял до конца, но душа моя возносилась настолько высоко и так трепетала, что я плакал и смеялся, и если бы кто меня в это время увидел, как я его слушал, то наверняка решил, что мальчик сошел с ума. А первый концерт Чайковского! Где бы я ни был, он звучал во мне! Это было все так удивительно хорошо…
…потом музыка мне здорово помогла в жизни…Когда без движения, весь переломанный, в гипсе, я часами слушал эти концерты, разбираясь в манере игры различных исполнителей…
Без этого-то было бы жить для меня гораздо труднее.
Ты так никогда и не узнал, что я сочинял стихи. Конечно, чаша сия редко кого минует, но и сейчас, перечитывая их, не могу наудивляться образности и насыщенности тогдашнего моего языка…
- Ну и кто этому мальчику помешал реализовать этот потенциал? Я?
- Не мешал ты, но и не помогал, не зная, не подозревая о том потенциале. У тебя было много друзей, ты с ними пил, гулял – до меня ли было? А ты знаешь, что у того мальчика вместе с его музыкой и стихами, книгами и дневниками, в которых он занимался самоанализом, были и пьянки, курение, грабежи?
- Что?
- Да, да! Я ходил вечерами с компаниями таких же неприкаянных балбесов в лесопарковую зону, где мы искали выпивших мужиков, забредших туда, чтобы выпить на природе бутылочку винца или отоспаться от своего хмеля, и избивали их. Избивали так, что кости трещали, а потом выворачивали все карманы у них, снимали часы, куртки, меховые шапки и, взяв вино, тут же распивали. Да, отец, да, папа! Было. И я удивляюсь, как меня тогда не посадили в тюрьму. И ещё неизвестно, что из меня получилось бы тогда.
Вот такой был мальчик. Твой сын.
Я до сих пор не могу забыть одного парня, которого мы там как-то встретили...
Он и девушка, одетая в легкое ситцевое платье, по всей видимости, пришли прогуляться по лесочку. У девушки были замечательные глаза. И меня до сих пор мучает тот испуг в этих глазах! Мы били его зло, с остервенением, били за то, что у него была такая девушка, за то, что он попался нам на глаза, вымещая на нем все, что накопилось в наших издерганных сердцах.
Боже, как мерзко сейчас это вспоминать. И как стыдно и больно за это прошлое! Я потом боялся встретить их, и этот страх делал меня ещё злее, нервознее. Не знаю, что меня тогда спасло от окончательного падения, может та же музыка, книги… Но стыдно- то как до сих пор…
- Огорошил ты меня. Если честно, не ожидал всего этого. Если бы я знал…
- Ну что бы тогда было? Что?! Сколько же раз мы с тобой говорили, просили, умоляли – не пей, не пей! Ты обливался слезами, лобызая нас, говорил – все, все! Ты действительно не пил, не пил, но ходил злой, и все, и всё тебя раздражало. Когда у тебя было хорошее настроение – в доме был праздник, мы с мамой расслаблялись, но это было всегда так недолго…
Я очень хорошо помню чувство бессилия и жалости к себе, тебе, матери. Ну почему все так было у нас нескладно!!?.. а, может, это просто невозможно понять? И не нужно? Может, просто нужно жить, не думая обо всем этом? Или жить не так, как жил ты?
Отрицательный жизненный опыт тоже нужен.
Как жить нельзя – нужно знать. И я знаю.
Но как нужно?!!
- Ты хочешь, что бы я тебе что-то ответил? Может быть, ты и прав. Но беда в том, что когда я с тобой делился своими проблемами, ты не мог их понять тогда, не мог мне чем- то помочь, поддержать…
- Я это помню. Помню, что тебе было горько оттого, что я тебя не понимаю и не воспринимаю. И, знаешь, чего я теперь боюсь? Что мои дети не будут понимать меня вот так же …
Обидно.
А знаешь, я, оказывается, очень многое тоже не умею в жизни. Самое главное, как и ты не умею правильно жить… Не научен, наверное… Сколько себя помню, все думал: вот пройдет какой-то этап моей жизни, трудный этап, - и все будет хорошо. И я буду жить и жизни радоваться. Но сколько уже таких этапов прошло, а просвета всё не было и не видно…
И порою закрадывается крамольная мысль, что все-таки, каким бы ни было прошлое, оно всегда почему-то лучше нашего настоящего…По всей видимости, надо жить хорошо не завтра, а сегодня, сейчас, сию минуту, потому что наша жизнь неповторима, потому что она одна…
Хорошо, конечно, что я понял это сейчас, а не позже, когда что–либо исправить будет уже невозможно…
Много я тебе наговорил обидного сегодня. Наверное, ты знаешь, – это все для меня ужасно мучительно. Мучительно сознавать, что ты что-то не успел сделать, что-то сказать, что- то исправить. И что уже ничего нельзя изменить. Хотя – нет. Изменить прошлое нельзя, но можно хотя бы понять его, чтобы легче и лучше жить сегодня и в будущем.
Впереди у меня, наверное, ещё не один год, так что будем жить…
…Вот уже и светает. С улицы подул свежий ветерок. У окна стоит кресло. Сяду-ка я в него и посмотрю как всходит солнце…
июнь 1987год, Фрунзе.
© Copyright: Чешенов, 2002
Свидетельство о публикации №2206100035