Он был опрятным, нежным и независимым человеком. Странным немного. Иногда, сидя на унитазе, он внутренним голосом говорил:
"Как хорошо, когда кишечник освобождается, - но тут же вздрагивал - что за дурацкие мысли, нет, чтобы думать о возвышенном, или - ну, если в этом самом месте находишься, так вообще не думать, так нет же, лезет всякая дрянь в голову..."
Чтобы не лезла, по утрам он брал в туалет сигарету, вставляя ее в японский мундштучок, чтобы ядовитая смолка не оседала на легких, а очевидно для глаза коричневой, дурно пахнущей мазцой оседала на стенках мундштука. И тогда утренний процесс очищения проходил в два этапа - унитаз-курение и потом очистка мундштука. На мягкой белой тряпочке оставался ядовито-коричневый след никотиновой смолки. Отвратительно воняющей. Хуже, чем говно.
- Черт, - говорил он себе, - что это за дерьмовые дела, чего вдруг гадостью все утро мое окрашено? Надо сходить к психоаналитику.
У психоаналитика, милейшего Виктора Демьяныча, Федор Евгеньевич, возлежа на кушетке, упорно глядел на зеленый абажур настольной лампы и столь же упорно отмалчивался.
Виктор Демьяныч раскручивал Федора Евгеньевича вот уже третий год - и ничего хорошего пока не получилось.
Каждое утро была озабоченность чистотою кишечника и мундштучка. В остальное время суток мысли Федора Евгеньевича были обычные, без дерьмецового душка. И даже сигареты он курил обычным и спокойным образом, прямо и непосредственно вдыхая и никотин, и ядовитую смолку, забывая, что есть, лежит в аккуратненьком футлярчике мундштук.
Кроме идиотского утра - Федор Евгеньевич в остальном был обычным человеком с несколько неуравновешенной психикой. Собственно, поэтому и был в его жизни психоаналитик.
Психоаналитик объяснял, что у Федора Евгеньевича застарелый невроз, уходящий корнями в детство. В детстве, мол, не было унитазов и, вероятно, пользование общественными уборными травмировало нежного от природы ребенка.
Кроме того у Феденьки была курящая мама - и это тоже не прошло бесследно.
После таких объяснений, повторявшихся с некоторой периодичностью, Федор Евгеньевич чувствовал себя полным и безнадежным идиотом. Он ничего не мог с собой поделать - какать ходил в одно и то же время, в семь тридцать, выкуривая свою первую утреннюю сигарету в мундштуке...
Мысли его в этот момент были убогими, стыдными для такого солидного, такого уважаемого человека, депутата горсовета и народного заседателя суда. Кроме всего перечисленного Федор Евгеньевич был хорошим спецом, профи - он был заведующим конструкторского бюро "Гипрограда", и ему завидовал Игорь Степаненко, бывший однокашник, стремившийся подсидеть приятеля.
Да-да, несмотря на карьеристские настроения Игоря, Федор Евгеньевич приятельствовал с ним.
И Федор Евгеньевич, и Игорь - оба интеллигентные, умные. Каждую пятницу, вечером, они встречались в читальном зале городской библиотеки. И субботние вечера просиживали там же.
Вы видели, чтобы сегодня ходили и читали книги в читальнях, нет, вы подумайте, вы-то сами ходите с обязательной регулярностью - почитать? А Федор Евгеньевич с Игорем ходят и читают толстые серьезные книги.
Поэтому на Игоря сердится его жена Вика. А на Федора Евгеньевича не сердится никто. Никто его давно не поджидает вечерами, а он с работы возвращается в одно и то же время - через сорок шесть минут после окончания работы. Ровно столько ему нужно, чтобы пройти пешком из "Гипрограда" на тихую, приморскую улочку, где он живет вот уже семнадцатый год - столько, сколько пребывает в одиноком холостяцком состоянии.
Собственно, паспортным холостяком он был всегда. Леночка, с которой семнадцать лет тому он расстался, прощаясь, сказала ровным голосом рассудительной и много понимающей женщины:
- Федя, лучше будет, если останешься один. Не порть никому жизнь. Ты к счастью не приспособлен, и лучше потерпеть одиночество, чем сцены, которые тебе неизбежно будут устраивать женщины. Второй такой дуры, как я, тебе не найти. - И это были единственные грубые слова Елены. Она была удивительно тонким и уравновешенным человеком.
Он эти слова запомнил и решил, подумав, что Лена права. А решив, никаких попыток близко к женщине подойти не предпринимал. Ему было хорошо с собой. Делать он умел все, даже аккуратно носки штопал. И только однажды за семнадцать долгих и спокойно прожитых лет случился командировочный инцидент, это слово "инцидент" его потом долго мучило. Ну и конечно то, как все это было. Это черт знает как было.
Утром как всегда Федор Евгеньевич сидел в уборной. Уборная была общественной. Сидел, значит, Федор Евгеньевич на унитазе, аккуратно застелив его газеткой там, где задница к фаянсу прикасается, и мусолил свой мундштучок. И вдруг открылась дверь. Потому открылась, что дернули, и крючок соскочил. И вот стоит над Федором Евгеньевичем тетка, цистерны на два литра каждая, и глазами лупает. Лупает и стоит. Ну, что делать? Он приподнялся вежливо и говорит:
- Извините, но дверь-то прикрыть вам надо.
А она в ответ:
- Мне нет, мне не надо. Мне хорошо на вас смотреть.
- Почему хорошо? Что значит хорошо? - и присел от растерянности.
- Потому что хорошо сидите. Задумчиво. И курите. У нас тут никто не курит, а вы вот курите.
- Я, - отвечает Федор Евгеньевич, - в этом интересном месте всегда курю. Это помогает мне, - и рассказывать вдруг, сам не понимая почему, начал, чему это помогает.
Тетка слушает и головой так согласно кивает. Тут до Федора Евгеньевича доходит абсурдность ситуации, ну а как ее прекратить? Он говорит:
- Вы меня извините, но все-таки дверь надо прикрыть.
Она дверь прикрыла. Но, чувствует Федор Евгеньевич, не ушла. Стоит.
Вышел он и спросил на свою голову:
- Что это вы не уходите, милая?
А она в ответ:
- Да вот на руки вам приготовила слить, чтоб, значит, руки вы могли после этого дела вымыть. У нас в гостинице воды нет.
Вымыли они вместе руки, ну а дальше все своим ходом и пошло. То есть они пошли в его номер, а там это произошло. Сразу. Потому что она за ним вошла и к двери спиной прижалась. А цистерны ее от этого дрогнули. И дрогнуло что-то в душе Федора Евгеньевича ответно, он положил на ее грудь свои чистые вымытые руки, ну и...
Только у него с отвычки ничего не вышло. И тогда она сама себе хорошо сделала. На его глазах. И хрюкала при этом так жалобно, словно кто кошку душил.
Похрюкала и, оправив платье, ушла. Платье было кримпленовое, даже не измялось. А трусы она в руке унесла.
Вот, собственно, и весь инцидент. Только с этого одного раза Федор Евгеньевич стал бояться, что в другой раз такое унижение пережить придется, и не хотел больше никого. И в душе его ничего не вздрагивало, потому что женщины вроде как перестали для него существовать.
А недавно он Лену свою встретил, она сама его на улице остановила и спросила, нельзя ли в гости к нему зайти, поговорить. Он возьми да и скажи:
- Нельзя.
Ну и не зашла. Не поговорили.
Психоаналитик Виктор Демьяныч на все это ему сказал:
- Комплекс у вас, уважаемый Федор Евгеньевич, еще один обнаружился. Вот даже не решаюсь его вам назвать, такой вы человек впечатлительный. Во всем виноват ваш, извините, кишечник. Вы ведь запорами страдаете? Надо над кишечником потрудиться.
Так что опять все в говно уперлось. Уж и не знает бедный Федор Евгеньевич, что ему делать.
Унижен он своим организмом до невозможности воспарить душой и даже мечтать разучился. А ему хочется и помечтать, и воспарить. Но ничего не получается.
Запоры по утрам, уже и сигарета с мундштуком не помогает. И сенну пил, и клизмы делал, и все, что гастроэнтеролог прописал, все проделывал он над собой.
А Лену зачем обидел, отказался поговорить? Ведь все-таки была близкой женщиной. Тем более, что с нее-то, Лены, все и началось. Все его мучения утренние, а не с какого-то там детства и общественных туалетов. По утрам Лена пилила его, а он боялся...
Псих его психоаналитик, псих и есть.
...Так живет бедный Федор Евгеньевич, так мучается своей проблемой. А Игорь ему еще завидует:
- Ах, хорошо тебе. Никто не пилит, никто тарелки под ноги с остывшим супом не кидает, если с работы опоздаешь. У меня от моей драгоценной не только нервное расстройство, но уже и желудочное началось. Как она на меня крикнет, так я в туалет бегу, как ненормальный. Несет меня от моей бабы.
Тут уж Федор Евгеньевич Игорю позавидовал. Но - не признался. Сохранил свою тайну. И до сих пор хранит, хоть и мучается.
А к психоаналитику ходить перестал. Из-за неуважения.
Вот такая печальная история, грустная, прямо скажем. Даже непристойная. Ну с кем поделишься, кому о таком расскажешь?