В этот день она надела сарафан на тонких бретельках, поэтому лифчик был необязателен. На работу пришла в голубых босоножках, большой соломенной шляпе, нахлобученной по уши. Уши от этого оттопырились.
Виктор подошел, заглянул под поля, подергал ее за ухо: скажи честно, что у тебя под шляпой?
Ответила, хмыкнув: то же, что под сарафаном.
И тогда он расстегнул ей молнию. Под сарафаном ничего не было. И он выдохнул: «Налысо?!»
"Да, - сказала она, застегивая молнию".
«Сволочь!» - сказал Виктор. Наташка расплакалась и убежала. Сидела в туалете на унитазе, шмыгала носом, а Виктор лбом упирался в дверь снаружи и говорил:"Наташка! Ну не реви, Наташка, ну, конечно, ты не сволочь, но если ты без волос, уши же такие беззащитные, такие оттопыренные. Я не могу видеть твои беззащитные уши, меня это неимоверно возбуждает. Мне тебя просто убить хочется из-за этого, я не могу работать в возбужденном состоянии! Вылазь из туалета! Не сиди даром на унитазе. Даром на унитазе сидеть вредно, от этого портится характер".
А Наташка спросила его из-за двери: "Что ты теперь со мной сделаешь"?
"Я тебя в командировку отправлю, - ответил Виктор, - только обещай мне в командировке шляпу не снимать. А я за время твоего отсутствия к мысли привыкну, что ты, вся такая невдолбенная, с этими своими ушами беззащитными, просто от жары спасалась, и потому так поступила, а не чтобы досадить мне…".
Стояла душная августовская спека. Градусник зашкалило за 36. Все вокруг пахли сонно, но напрягающе. В трамвае ехать было невозможно: женщины пахли женщинами, мужчины тоже пахли женщинами. Собственно, в трамваях никто и не ездил больше. Это плохо заканчивалось. Из трамвая все выходили вдвоем. И шли… сами понимаете, куда. Август самое опасное время в Приморске для мужчин. Мужчинам нельзя находиться в Приморске в августе. Но уехать Виктор не мог. Он был директором музея. А вот Наташку выслать – мог. Потому что все вокруг пахли, а Наташка запаха не имела. Она была голая под шляпой, голая под сарафаном и совершенно не потела. Потому что ей не было жарко. Она была тощая и поливала себя из пульверизатора теплой водой из крана. Нет, Наташка – пахла. Наташка пахла хлоркой, потому что вода в Приморске тоже пахла хлоркой. Как хорошо – думал Виктор, - что мы живем в Приморске, а не в Арцизе. В Арцизе вода пахнет сероводородом. Он представил, как пахла бы Наташка, сбрызнутая арцизской водой из пульверизатора, и заржал неприлично, вспомнив, что утром жарил яичницу, и от запредельной жары яйца сдохли. Они воняли тухло, как арцизская вода. Не хватало, чтобы еще Наташка протухла. «Какой кошмар! – подумал Виктор. – Как хорошо, что я отправил ее в командировку». И вдруг сел. Где стоял, там и сел.
"Блин! – сказал Виктор вслух. – Так я ж ее в Арциз и отправил!".
В понедельник Наташка явилась на работу. В шляпе, все в том же сарафанчике, голубом в розовых цветочках, с молнией на боку. Так, легкий лепесток на тощих жердочках. Когда она вошла в кабинет, Виктор сказал: "Не приближайся ко мне!".
Наташка удивилась и спросила: "Что, шляпу снять? Но я женщина, я могу и в шляпе находиться в помещении! Ха,- сказала Наташка,- можно подумать, ты лысых не видел. А мне секретарь арцизского райкома сказал, что я прелесть как хороша, и уши у меня очень сексуальные".
А Виктор спросил: "Он что, тебя нюхал?".
"Зачем?" – удивилась Наташка. И вдруг до нее дошло. И она пошла на Виктора.
Кабинет был большой. Она шла от бедра, и на ходу расстегивала молнию.
Виктор сказал: "Сейчас Дадыгина зайдет".
"Вот и хорошо – сказала Наташка,- вот и отлично. Дадыгина и без поездки в Арциз пахнет, как тухлая селедка, как жирная недорезанная свинья. А я пахну горько и пронзительно, а ты болван! Ты что думаешь, вот я все бросила и сразу на работу приперлась? Ты забыл, что по закону положено в день возвращения из командировки дома находиться, отдыхать? Да я вчера приехала и целый день ланжеронилась. Я пахну, как бычок".
"Фи, - сказал Виктор, женщина не должна пахнуть пепельницей".
"Совсем болван от жары",- сказала Наташка, садясь ему на колени так, словно верхом на стул садилась.
Дальше Виктор уже ничего не помнил. Он внюхивался, внюхивался, а потом, оторвавшись от ее губ, соленых и влажных, сказал радостно: "А ты и правда пахнешь, как бычок – тиной, песчаником и глубиной. Я тебя зажарю, - сказал Виктор, я тебя съем с перышками!".
"Где ты у меня перышки нашел?" – шаловливо спросила Наташка. И укусила его за губу.
"А я тебе свое..." – он не успел сказать. Открылась дверь и вошла Дадыгина.
"Оп-па, - сказала Бела Соломоновна. – И что мне теперь делать с тем, что я увидела?".
Потом хмыкнула и сказала:
"А за жирную свинью вы мне оба ответите".
Выхода не было никакого, и Виктор произнес сквозь зубы:
"Бела Соломоновна, я скажу вам сейчас страшную тайну. Никому не доверяю в музее, только вам! Бела Соломоновна, будьте моей посаженой матерью!".
А Наташка спросила удивленно: "Это ты делаешь мне предложение?".
И Бела Соломоновна ответила:
"Чего не сделает струсивший мужчина! Виктор, какая вам разница до того, «что станет говорить княгиня Марья Алексеевна». Неужели, боясь эту светскую даму, вы готовы пойти в ЗАГС?".
"Да, Бела Соломоновна. Я готов жениться на этой бритой кошке только потому, что вы поднимете меня на смех, если я не сделаю этого здесь и сейчас. Наташка! Я прошу твоей руки!".
Бела Соломоновна сказала строго:
"Наташка, уточни, он тебя любит?".
...Через месяц музей отгулял свадьбу.