Разговор в аське в полвторого ночи:
- Почему тебе грустно?
- Потому что на улице ночь, а сердцевинка яблока прогнила, потому что врач опять велел сидеть дома, потому что на глазах шёлковая повязка, которую на меня надели, чтобы я училась ещё лучше ориентироваться, потому, что меня протыкают невидимыми кинжалами, когда я сплю, а дверь прикрыта не плотно и за мной наблюдают, потому что тело всегда падает на Землю, потому что Бога всё-таки нет, а Вечность обещает быть слишком долгой.
В 16 лет кажется, что всё безнадёжно. В 16 лет хочется кричать, когда тебе причиняют даже маленькую боль. Ты и кричишь, разрывая голосовые связки, а глаза затуманиваются от безысходности. Ты и кричишь… про себя. И мир вокруг плывёт цветной радугой, ты зацикливаешься на себе и замыкаешься в собственной комнате, захлопывая дверь перед носом тех, кто хочет помочь, мотивируя какой-нибудь очередной глупостью, типа «ненавижу сквозняки»…
А мимо тебя летит жизнь со скоростью света, и за стеклом окна мелькают лица, и ветер приносит в форточку обрывки фраз. Но тебе всё равно, ты в своём крошечном мирке, до боли сжала руки в кулаки, прислонившись к холодной стене и цедя сквозь зубы: «ненавижу». И кислотные слёзы оставляют шрамы на щеках, а сердце разъедает щёлочь испорченной крови.
Хватит.
В какой-то момент ты берёшь себя в руки и выглядываешь из своей комнаты, высовываешь руку, проверяя температуру снаружи, и делаешь шаг. Хва-тит. Порыв чужих эмоций сбивает с ног. Пытаешься плакать, но слёзы высыхают ещё на ресницах, смотришь широко раскрытыми глазами и не понимаешь, где ты очутилась. Всё почему-то движется, всё почему-то живёт. Причём без тебя, ты как будто бы и не нужна совсем в этой гигантской машине. До боли закусываешь губу, пробуя языком металлический привкус крови, набираешься смелости и делаешь самое рискованное, выходишь на улицу.
Зи-ма. Когда успела наступить зима? Вроде бы, когда ты ушла в себя, был ещё сентябрь. Без сомненья, это как кома. Вылет из жизни, головой расшибая преграды, выброс ненужного, мешающего, в вакуум, где всё замерло. Дотрагиваешься тёплыми пальцами до снега. Хо-лод-но. Чуть наклоняешь голову, изучая кристаллики снежинок. Боже, снег он такой… красивый. Разглядываешь снежинки на рукавах свитера. Ты не надела пальто, ты совсем про всё забыла. Ты сидишь на коленях и рассматриваешь снег, прямо возле подъезда собственного дома, а на джинсах расплываются мокрые темно-синие пятна.
- Девушка, вам нехорошо? – качаешь головой. Тебе странно. Тебе ни хорошо, ни плохо, тебе просто странно, прямо на глазах пастельно-коричневые тона твоей комнаты разноображиваются белым и зелёным, и ярко-красным, как детские качели во дворе, и оранжевым, как куртка парня, гуляющего с собакой. И ты не знаешь, то ли улыбнуться, то ли вернуться домой и снова закрыться в комнате, там тепло и уютно, там… там просто убого по сравнению с тем, что есть здесь. Смеёшься.
Поднимаешься с колен и идёшь дальше, смотришь на всё сумасшедшими счастливыми глазами, заглядываешь в лица прохожим, срываешь чёрные обледенелые веточки с кустов, набираешь пригоршни снега, бросая его над своей головой к серому Петербургскому небу, такому родному-забытому небу. Ты снова живёшь, ты снова чувствуешь жизнь. Ты просишь сигарету у трёх мальчишек за углом школы. Им всего-то тринадцать-четырнадцать, но тебе как-то всё равно, пусть они и слишком маленькие, пусть они и курят отвратительный Винстон, ты просто берёшь сигарету и затягиваешься, чувствуя дым в лёгких, выдыхаешь его в морозный воздух, а вместе с ним и ту себя, которая умела только жалеть о невыполненных мечтах, которая могла только утопать в своём отчаянии… Смеёшься в воздух, вместе с дымом.
Тебе хочется смотреть на всё этим новым свежим взглядом, тебе холодно, но ты не обращаешь внимания, прикасаешься пальцами к шероховатой стене забора стройки. Скоро там будет гигант-многоэтажка, наверняка с подземными гаражами и прозрачными стеклянными лифтами. Ты любишь большие торговые комплексы, потому что в них есть такие красивые стеклянные лифты, ты вообще вдруг понимаешь, что очень любишь лифты, ты без ума от маленьких замкнутых пространств. А стена шероховатая на ощупь и тоже очень холодная, она пахнет краской, синей краской, которой её, видимо, недавно красили.
Срываешь сосульку и как в детстве пробуешь на вкус лёд, он отдаёт шерстью варежек, хотя на самом деле их на тебе нет. Это такое воспоминание, да? Вкусовая иллюзия. А ещё сосулька по вкусу похожа на воду. Глупенькая, это и есть вода, просто замёрзшая… Интересно, если много-много плакать, то на ресницах тоже появятся такие замысловатые солёные сосульки?
В витринах безвкусно расставленная обувь, одежда, обувь, одежда, товары для дома, мерцающие светильники, снова одежда, детские игрушки. Тебе хочется большого плюшевого мишку с самой верхней полки. Не задумываясь, ты заходишь в магазин и берешь в руки этого мишку. Он такой мягкий и тёплый, у него добрые глаза-пуговицы и большой клетчатый шарф вокруг шеи, тебе тоже хочется иметь такой шарф. Продавец подходит и с улыбкой спрашивает тебя, завернуть ли покупку. Ты хочешь кивнуть, но вспоминаешь, что у тебя нет денег. Приходится класть мишку обратно и опять качать головой. Ты входишь сквозь дорогую стеклянную дверь, а над головой звенит колокольчик. Мишка грустно смотрит тебе вслед, ему понравились твои тёплые руки и раскрасневшиеся на морозе щёки, продавец тоже грустно смотрит на тебя, ему очень одиноко, потому что дома его ждут только холодные макароны в холодильнике и порножурнал на письменном столе рядом с компьютером. Вечером он придёт и войдёт в универсальную службу сообщений, и напишет какой-нибудь девочке по аське: «по-чему тебе грустно?»… Но очередной маленький клиент услужливо пинает его в голень, требуя показать «во-он тот кла-асный грузовик»… Грузовик вовсе не классный, он красный, продавец снова надевает на лицо кисло-сладкую улыбку, как респираторную маску и продолжает существовать.
Тебе хочется кататься на метро, ты даже не осознаёшь, что забыла дома проездной, ты просто перепрыгиваешь турникет и бегом спускаешься по эскалатору, вслед тебе несутся вопли тётеньки в раздувшейся синей форме, или раздувшейся тётеньки... Другая, только худая с жёлтыми волосами в кичке уже преграждает тебе путь снизу, широко расставив руки и ноги в чёрных туфлях с оббитыми носами. Проскальзываешь между её руками и заскакиваешь в последний вагон поезда.
Переводишь дыхание и громко смеёшься. Метро это хорошо, здесь тебя никто не слышит, ты можешь хоть петь, но никто не обернётся. Ты пробуешь немного попеть, но тебе быстро надоедает. Ты садишься на одно из сидений и прячешь руки в свитере, вытягивая рукава. Ты всегда вытягиваешь рукава, раньше мама ругала тебя за это, ей не нравилось, что ты носишь такие свитера, но потом как-то вдруг смирилась.
Разглядываешь людей в вагоне. Их то много, то мало, в зависимости от станций, входят и выходят, входят и выходят, как шарик в мультике про Вини Пуха. Они все очень разные, но почему-то почти все некрасивые. Ты не можешь сказать, что тебе не нравится, то ли грязь на их сапогах, то ли разномастные пальто, то ли тональный крем густым слоем на лицах девушек, то ли морщины на лицах старушек. Себя ты тоже не считаешь красивой, особенно если смотреть в кривую темноту окна напротив, там ты вообще уродина, но верить кривым зеркалам нельзя.
Скашиваешь глаза на спящего рядом мужчину. У него чёрное пальто с поднятым воротником и клетчатый шарф, как у того мишки. Мишке этот шарф шёл, но этому мужчине не идёт, у него, кажется, три подбородка и большой сальный нос картошкой, а ещё у него короткие грязные чёрные волосы. Тебе хочется отодвинуться, но отодвинуться некуда, потому что справа от тебя нечто читающее газету. Нечто анорексичного телосложения тоже с короткими волосами и практически отсутствующей грудью. И не поймёшь – мальчик-девочка… От этого нечто пахнет жасмином, тебе нравится запах, но не нравится вытянутое лошадиное лицо и совсем малость выпученные глаза. Ещё тебе не нравится толстое пузо какого-то деда, нависшее прямо рядом с твоим лицом. Кажется, что пальто вот-вот треснет, а пуговица оторвётся и попадёт тебе в глаз. Начинает подташнивать. То ли оттого, что ты давно не ела, то ли оттого, что от этого толстяка разит потом. Не выдерживаешь и выскакиваешь из вагона, расталкивая разномастную толпу.
Пустая станция. Ну… Почти пустая. На жёлтой полосатой лавочке, по крайней мере, издалека так кажется, сидит парочка, он обнимает её за плечи, а она улыбается ему. Почему-то тебе вдруг становится очень-очень обидно, и ты почти возвращаешься в то ужасное состояние… У них есть любовь, они счастливы вместе, им тепло не потому что у них есть тёплые куртки, а потому что они рядом. А у тебя самой и пальто-то нет. Девочка замечает твой потерянный взгляд и улыбается тебе странно тепло. А у тебя в глазах слёзы. Но на этот раз ты прекрасно понимаешь, что во всём виновата сама.
Ты поднимаешься по эскалатору, читая флаеры на лампах, сколько же групп появилось с такими смешными названиями, невольно улыбаешься. Через две ступеньки перед тобой написано красными расплывающимися цифрами 70… А ведь кто-то считает ступеньки эскалаторов…
Люди, которые кого-то ждут, люди, которые зашли погреться, люди, которые зачем-то покупают отупляющие журналы, смотрят на тебя странными глазами, но тебе всё равно. Ты толкаешь стеклянную дверь и ёжишься от холода. Под землёй не чувствуется ход времени, зато наверху уже вечер и как минимум минус десять градусов мороза. Тебе почему-то очень хорошо и очень плохо одновременно, ты счастлива, что наконец-то увидела мир настоящим, ярким и мерцающим, как снег в свете фонарей, но в то же время тебе обидно, что не с кем разделить это странное, волнующее чувство.
Ты прислоняешься плечом к фонарному столбу и смотришь, как падают маленькие снежинки, а из твоих глаз текут маленькие хрустальные слезинки, превращаясь в льдинки прямо на щеках. И где-то там идут люди, весело переговариваются, вот они рядом, а не за стеклом, ты можешь спросить у них что-то, дотронуться.
Вдруг ты чувствуешь прикосновение чьих-то пальцев к плечу. Оборачиваешься, та самая счастливая девочка. У неё румяные щёки и она улыбается. Она протягивает тебе большой мягкий шарф в клеточку. Не такой, как у мишки, а зелёный и очень тёплый.
- Почему тебе грустно? – спрашивает она.
- Потому что когда идёт снег можно воображать, что ты можешь ходить по облакам, потому что если стоять между двумя фонарями, ты будешь отбрасывать сразу две тени, потому что почему-то ты привязываешься к плюшевым игрушкам, вместо того, чтобы привязаться к человеку, потому что время измеряется в ударах сердца, а часовую стрелку кто-то вытащил, потому что мы всё-таки умираем больше одного раза, потому что мы слишком ленивы, чтобы добиваться любви, и потому что мы получаем что-то, только потеряв…
Ты смотришь на неё из-под чёлки, а она улыбается тебе так по-доброму. Это настоящая улыбка, а не привычный жёлтый смайл ай сик ю. И вдруг в сердце что-то щёлкает и включается свет, это светится твоя собственная улыбка на бледном измождённом лице.