Тут у нас такое случилось, такое!- без всякого приветствия и здравствуйте крикнули Тихомирову в телефонную трубку. Он вначале опешил и ничего не мог понять: у кого и что случилось.
- Говорите толком, - Тихомиров прикрыл дверь в соседнюю комнату, где спали дети.
- Я так благодарна вам. Как повезло мне в том поезде. Мы едем во Владивосток.
- Кто мы?
- Ой, да вы ничего не знаете. Я звонила, звонила вам, а вы были в команди¬ровке. Боялась, что так и уедем, не повидав вас. Правда, до отъезда еще целый месяц.
- Галя?
. Какая у вас замечательная жена. В гости приглашала. Что вы молчите, вы меня слы¬шите?
- Слышу, - отозвался Тихомиров и посмотрел через застекленную дверь в залу, где склонилась за столом над учебниками Надя. Сердце стало наполняться жалостью и теплотой к жене.
- Перед выездом я позвоню, вам будет сюрприз,- звенел в трубке веселый голосок. - Смотрите, никуда не исчезайте.
- Не исчезну.
-Никуда-никуда?
- Никуда.
- Вот и хорошо. Ждите звонка.
- Жду, - сказал Тихомиров и положил трубку. Ему вспомнилось, как провожа¬ли Галинку.
Надежда оказалась занятой оформлением новеньких, затем у нее начинались уроки. На вокзал пришли Тихомиров, Андрюшка и Верочка, девочка еще не оп¬равилась от беды. Тень печали лежала на ее лице. Тогда, в кабинете Надеж¬ды Петровны она кинулась к Александру Ивановичу, крепко обхватила его шею и яростно крикнула:
- Дядя, Саша, родненький, увезите меня отсюда!
- Хорошо, Верочка, хорошо,- ошарашено говорил Тихомиров и ничего не мог понять.- Папка где? Мама?
- Нету мамы,- худенькие плечики девочки задрожали - и папы нету.
Надежда Петровна покачала головой, мол, о чем ты в такую минуту.
Да, случилось так слух о пожаре в Ракитном обошел стороной Александра Ивановича. Когда случилась беда, он находился в Тынде, и вот узнав о трагедии только сейчас, когда привезли в детдом дочь директора совхоза. Кроме погибших родителей у девочки никого не было. Тихомиров часто ездил в Ра¬китное, много писал о передовом хозяйстве, подружился с молодым, талантли¬вым директором совхоза и стал частым гостем в семье, иногда ночевал у них. - Что, мать, пусть девочка день - другой поживет у нас,- сказал Тихомиров, - снял девочку с рук и посадил на диван.
- Не положено,- неуверенно сказала Надежда Петровна.
Тихомиров встал и отвел жену в сторонку. Тут особый слу¬чая. Неужели непонятно?
Ей все было понятно, потому , что сама жадно тянулась к детским ручонкам. Она любила и была любима, а главное - она познала муки и радости мате¬ринства - высший предел женского счастья. Это и не позволяло ей откры¬ться перед мужем в проступке.
Она еще и еще хотела бы испытать муки материнства, чтобы вслед за ни¬ми услышать тоненький голосок тобой подаренного Земле человека. Но му¬ки эти никогда не повторятся , виной тому муж. Да не скажет она ему о том, не скажет во имя сына, как просила ее сноха. Но и греха больше не совершит. Дочь можно и здесь, в детдоме найти. Подумав так, она снова притянула к себе Верочку и ласково спросила:
- Хочешь к дяде Саше в гости?
Девочка, конечно, хотела.
И вот шли они втроем - Тихомиров, Андрей и Верочка - провожать на поезд
Галку.
- Ты расскажи матери о письмах отца, обязательно расскажи, - говорил Тихомиров, подбрасывая на плечах Верочку.
- Нужно ли?
- Обязательно! Обязательно, если хочешь увидеть отца.
- Еще как хочу. Спасибо вам. Он часто мне пишет и чувствую -тоскует по дому.
- Вот и покажи его тоску матери.
- Хорошо. Спасибо вам, Александр Иванович.
- За что?
- За то, что знали моего отца, за то что помните о нем.
Тот разговор, очевидно, не прошел даром. Вон, какой взволнованный и радостный голос кричал в трубку. Как славно, когда человек заново познает счастье.
Тихомиров поднялся из-за письменного стола, прошел в детскую комнату. Ночной светильник скупо выхватывал из темноты диван, на котором спал Андрейка и едва обрисовывал силуэт кресла-кровати, где разметала ручонки, спала Верочка.
«Как быть?»- склонился над ней Тихомиров. По возвращении домой он узнал о комиссии, работавшей в детдоме. Когда стало известно, что Тихомирова забирает одну из сирот домой, состоялся крупный разговор и Надежде Петровне объявили выговор выговор. Травмирование ребенка - такое вынесено определение ее поступку. Пришлось отвезти Верочку в детдом, а тут как раз приехали желающие взять на воспитание ребенка. Надежда Петровна старалась Верочку не держать при виде, но все равно ее высмотрела одна пожилая дородная дама.
- Ох, какая пышка!- восторгалась она.- Ну просто прелесть. Ты, деточка, хочешь иметь свою комнатку?
Верочка молчала.
- Видать от родителей натерпелась, вот и забитенькая,- успокоила себя до¬родная дама.- Я с Петюней посоветуюсь,- обратилась она к Надежде Петровне.- А вы, будьте ласковы, ни кому не уступайте пышечку. Я только с Петюней посоветуюсь. Дородная дама укатила, не забыв угостить девочку шоколадкой.
- Ихх, - весело проверещала она,- До встречи.
Ничего об этом не знал Александр Иванович, потому, что накануне его приезда жена забрала девочку домой. Тихомирова знала, как дорога Верочка мужу, да и сама привязалась к ней. Хотелось поговорить о ее судьбе с Сашей, да все ни как не могла найти с чего начать.
Время в ожидании звонка от Галки летело быстро. Тихомиров писал очерк о передовой бригаде путейцев Аллы Семеновны Краснощековой. Иногда вспомнив ту ночь, он чувствовал выступивший на лице жар. Писался матери¬ал трудно и долго. Вечерами Тихомиров играл с детьми. Каждый раз, когда Надя приводила девочку с ночевкой, ему хотелось поговорить о девочке с женой, но в душе еще не улеглась боль, рана оставалась открытой, все еще подумывалось навсегда уехать.
- Вот только допишу материал,- думал Тихомиров,- и уеду.
А матерная не поддавался. Читая написанное, Тихомиров понял почему так тяжело пишется. Не было цифр - он их откинул. Не общую оболочку своих героев показывал он, не их дела ради плана, а их внутренний мир, то что движет ими.
Как никогда долго лежал материал на столе редактора, завизированный, но так и не шедший в набор.
Наконец, Александр Иванович, не вытерпел и пошел к редактору.
- В чем дело? - спросил он, и кивнул на рукопись, лежащею в стороне от других материалов.
- Хорошо, что зашел. Садись,- Редактор расправил щупленькие плечи и от¬ложил в сторону прочитанные гранки,- Видишь ли,- сказал он,- очерк не плохой, но уж больно почерк другой. Словно не твое мировоззрение.
- Почему не мое?
-Ты всегда пишешь с выкладками, обобщениями, цифрами -фундаментально. - А здесь не фундаментально.
- Герои больно того. Закопался ты, брат мой, в их внутреннем мире. Все они у тебя хорошие, прописаны умело, но все почему-то недовольны собой. Копаются в чем-то мелком, лично своем. Неужели на такой громадной стройке не нашлось яркого конфликта?- Редактор прищурился и маленькими глазками влепился в Тихомирова.
- А неужели на такой большой стройке,- сказал в ответ Тихомиров,- не может быть своего личного, что и должно являться крепким фундаментом
общественного. И разве нет конфликта у Краснощековой, Берестова, Кутейкина, прораба Иволгина.
- Помилуй! Но ты их всех хвалишь! Да и верно - в счет будущего года ра¬ботают. А вот копаются в чем-то своем. Где, какой у них конфликт?
Болен ты что ли, брат - вездеход?
- Да и вам бы поболеть.
- Как это?
Разве не видно, что я пишу о конфликте с самим собой, это намного
трудней, чем конфликтовать с Ваней или Петей. Через свое зло, ох как
нелегко переступить! Да не только переступить, но и лучше стать.
Вот Берестов.- Тихомиров взял отпечатанную рукопись и стал листать ее Берестов - душа парень, и безотказный, и поработать любит.
Тихомиров вспомнил бочку - домик, кудлатого Берестова на крыльце, хвалившего Краснощекову. -Как переживает он, что отстает от других. Не получается у не¬го попасть по костылю, не получается хоть лопни. Другой шел и шел бы сзади. Другой, но не Берестов. Берестов сделал себе тренажер и вечерами тренировался в сарае. Разве это не конфликт с самим собой? Или взять Краснощекову.
Вот- вот,- дернулось худенькое тело редактора.- депутат горсовета, ей бы избирателям помогать, семьи налаживать, она у своей дочери отца отнимает.
- Потому-что желает ей отца а не отчима. Или вы не увидели Краснощекова.
- Почему не увидел? Судить таких мало.
- Вот и оно-то. Жалею, что Краснощековой все не рассказал о нем. Да и сама, наверное, знает.
- Ну, ну,- редактор поднялся из-за стола и на бледном лице проступила едва заметная улыбка.
- Я что-то не то говорю?- насторожился Александр Иванович.
- Да нет. То. просто мне показалось, что ты наизнанку одел рубашку.
- А , вышло.
- А, вышло, что я ошибся - показалось.
Через два дня очерк был напечатан. И сразу же наступило опустошение души. Ни что не радовало, навалилась тревога и грусть. Так происходило всегда. Стоило только завершить какую-то большую, сложную работу и увидеть ее черными ровными столбцами на страницах газеты, как приходила к Тихомирову вот эта болезненная и необъяснимая апатия. Болел он ей до тех пор, пока не брался за новую работу. Так было и теперь. Блокнот пустовал. Хотелось съездить в Ракитное, где произошел пожар, разобраться во всем, уже несколько лет собирал он материал о передовом директоре совхоза и после случившегося, предстояло или оставить все в черновиках или же писать под другим углом зрения. Александр Иванович хоть сейчас бы поехал в Ракит¬ное, да ждал звонка.
- Скорее бы прозвонил Галкин звонок,- подумал Тихомиров, наблюдая у ок¬на за возней воробьев в пыли. Вот, распугав их, промчался на велосипеде Андрей.
"А все же, он мой сын, мой,- тихо стукнулась в груди ревность,- тот же прищуренный взгляд, и та же резкость движений."
И тут же Тихомирова обкатило острым желанием бросить все, взять сына и поехать с ним во Владивосток. Прийти на пирс, пахнущий йодом и мазутом ,отдохнуть на яхте, где когда-то отдыхали с Галкиным отцом, а потом прийти в тихий парк Минного городка, сесть на лавку и, посадив сына на колени, слушать биение маленького сердечка и рассказывать ему о дедуш¬ке, который не вернулся с войны ".
Наверное, так и сделаю. Мысли перебил протяжно заверещавший телефон. " Междугородняя",- догадался Тихомиров и снял трубку.
- Как хорошо, что вы дома!- колокольчиком взвился знакомый голос.
-Мы завтра выезжаем. У вас будем в обед. Вы слышите меня? В обед.
- Слышу, слышу,- отозвался Александр Иванович и почувствовал- дохнуло на него давним -давним: пыльным зерном из пульманов, соленым ветром с
моря и легкой гарью от одежды моряка, подарившего ему ножичек.
- Приходите с Надеждой Петровной,- продолжало звенеть в трубке .
- Пятый вагон.
- Она не сможет. Очередная комиссия.
- Как жаль.
- Хочешь, Вадима позову?
- Не надо. Незачем прошлое ворошить. Так не забудьте, проезжаем в обед.
- Не забуду.
На следующий день он позвал сына на вокзал.
-Опять уезжаешь?!
- Нет, сынок, встречаю.
Александр Иванович ласково привлек сына к себе. Жестковатые, русые волосы пахли Витязным ветром, пахли землей и пахли еще чем-то знакомым, пахли так же как у Галки с поезда, как у Машеньки и у ее матери Аллы Семеновны Краснощековой, как пахли у его жены.
« Да иначе и быть не может,- мелькнула мысль,- ведь все мы живем на од¬ной Земле и все мы наполнены ее запахом и ее болью, и ее радостью.
Что ж, видать в этом наше счастье и смысл жизни» - и, улыбнувшись светлой мысли , он посадил на плечи Верочку, взял за руку сына и пошел на вокзал. По дороге купили у торговки букетик полевых цветов. Придирчиво осматривая их, Александр Иванович решил, что выглядит, наверное, курьезно. Последний раз он дарил цветы своей жене, и было это нака¬нуне свадьбы. Больше такие случаи не выпадали. И зря, конечно. На шее весело щебетала Верочка, рядом припрыгивал Андрюшка - смеялся. Сегодня они встречают кого-то, а не папка уезжает. Как тут не радоваться . Из-за поворота долетел коротко-уверенный гудок тепловоза, и вот, зеленый, с черными глазами - окнами вынырнул сам тепловоз, таща за собой вагоны.
"Узнаю или нет? "-подумал Тихомиров о Галкином отце и поспешил за вагонами. Поезд сбавил ход и замер. Вцепившись взглядом в вагоны, Александр Иванович почти сразу же увидел Селиванову. В цветастом платье и юной радостью, излучавшейся из глаз, она стояла у открытого окна и жадно всматривалась в толпу, снующую по перрону. Все было в ней знакомо и все же это была не та Селиванова, которую встретил Тихомиров в поезде. Как мелодично сочеталось цветастое платье со смолистого цвета, слегка вью¬щимися волосами, шатром упавшими на плечи. Тихомиров отметил, что кра¬сота Селивановой словно окрепла и выпрямилась. Возможно, это было от того, что девушка переболела недугом разлуки с родным человеком. А еще ее красота переболела другой болезнью, болезнью первой любви, которой, как теперь считала Селиванова, и не было, а было лишь увлечение и, пережив разрыв с Вадимом, Галка даже радовалась, что все так вышло. Теперь она с распростертыми руками может выйти в луг в тихом предвечерии, обхватить стог руками и, покачиваясь на нем, как в детстве у отца на руках, взахлеб пить глазами бесконечное поле золотой ржи, слушать, как тепло, благодарно дышит земля и мечтать о своем счастье.
Ничего этого Тихомиров не знал. Он знал только одно, что сегодня Сели¬вановой лучше, чем было вчера, хотя и вчера солнце светило так же, как сегодня. Но вот что-то сдвигалось в лучшую сторону и для Селивановой, и для Андрюшки, и для Верочки, которую он нес на плечах, а может быть и для всех других кого знал Тихомиров и кого не знал.
Рядом с Селивановой пристально всматривался в шумный улей пер¬рона высокий, седой мужчина с темным багровым шрамом на лбу. Это был он, тот моряк из тихомировского детства. Снова мелькнули в памяти пульманы, груженные зерном, пылающий самолет и десятилетний мальчик, плачущий в Минном городке:
- Папка, почему ты погиб, почему? Я хочу, чтоб вернулся ты!
"Что же я стою?" - ответил Тихомиров далекому эху детства и потянул за руку Андрея.
- Ах, батюшки мои!- тут же раздалось у самого уха и кто-то крепко
ух¬ватился за рукав.
- Петенька, Пе –тю -юю- ня! Верочку нашу увозят. Петенька - аа. Это ж надо, люди, голубчики, будьте ласковы, не дозвольте.
Тихомиров мигом оказался в плотном кольце людей. Верочка узнала холод¬ные , колкие с прищуром глаза пожилой дородной дамы. Мурашки пробежали по телу.
- В чем дело? Я не понимаю Вас?
- Петюня, Петюнечка! Он еще не понимает. Дородная дама продолжала трясти Тихомирова за рукав и выбила из рук цветы. – Петюня,- наконец притянула она свободной рукой маленького, лысого, чем-то напуганного мужика. – Это, Петюня, Верочка,- кивнула она на девочку, все еще сидевшую на шее Тихомирова.- Видишь чуть ли не увезли нашу крошечку. Ну, иди же сюда, иди.
- Пропустите. Нас ждут,- Александр Иванович снял Ве¬рочку и попытался выбраться из толпы, но живое кольцо еще тесней сжалось вокруг.
- Как это ждут? Петюня, ты слышал, что он говорит. Он хочет увезти нашу крошку. Да приди же в себя, Петя!
Петя чесал затылок, краской заливались толстые щеки и маленькие глазки слезились, словно застряла в них со¬ринка. Голубчики, люди, будьте ласковы, помогите девочку забрать.
- А ну посторонись!- отодвинув Петюнчика, на сере¬дину круга вышел долговязый, уже немолодой милицио¬нер.- В чем тут дело?
- Меня ждут,- кивнул Тихомиров в направлении тепло¬воза и понял, что не так-то просто выбраться из этой не¬понятной и глупой ситуации.
Из-за столпившихся зевак не стала видно ни Галки с от¬цом, ни вагона, в котором они ехали.- Мне на несколько минут.
- Не слушайте, гражданин милиционер,- заморгала густо накрашенными
ресницами пожилая дородная дама Знаем таких. Только от¬пусти - поми¬най, как звали.
- Ну, знаете,- не выдержал Тихомиров.- Шли своей доро¬гой и идите. Кто вы? Что вы? Прилипла смолой.
- Он еще спрашивает. Он еще спрашивает! А сам-то кто?
Тихомиров полез в карман - чтобы показать милиционеру документы, но
как на грех ни паспорта, ни удостоверения журналиста при себе не оказалось.
- Вы понимаете, мы с Петюней, - кивнула дородная дама на густо покрасневшего лысого мужика,- решили заиметь ребеночка. А так как, - тут жена Петюнечки окинула масленым взглядом толпу зе¬вак и продолжая, гля¬дя в глаза милиционера,- вот и заприметили Верочку. Знаете как хочется на склоне лет слышать свежий родной голосок.
"Так вот оно что!" - дошло до сознания Тихомирова, что нужно пожилой дородной даме.- Вот оно что!- повторил он вслух, догадав¬шись какая бе¬да нависла над маленькой девочкой, прижавшейся к его руке и, как ему показалось, ждущей от него защиты.
Кто она, откуда взялась эта дородная, все еще молодившаяся дама, с лысым, пугливым мужиком. И по какому праву должна забрать то, что уже стало дорогим ему?
-Это ваша дочь?- словно издалека докатился голос милиционера.
- Да моя. То есть нет.
- Хм, предъявите документы.
- Нет при себе. Понимаете.
- Жулик. По всему видно, жулик!- взвизгнула дородная дама.- Ну-ка, Петюнчик, держи девочку. Чего тут лясы точить.
- Пройдемте в отделение, - сказал милиционер.
- Надо же,- пробасил кто-то за спиной Тихомирова.
- Своих воспитать не могут, чужих крадут, -отозвался на бас старушечий скрип.
- Совсем не так,- обиженно крикнул Андрей,- Он мой папка, а это-Верочка, живет у нас.
- Вот и хорошо, - согласился милиционер,- в отделении разберемся.
- Он хо¬тел взять девочку за руку, но она захныкала и уткнулась лицом в рукав Тихомирова .
- Да пропустите, наконец,- неожиданно, громко выдохнул Тихомиров
и подхватил на руки Верочку.- Там отец мой, отец! С войны не виделись.
- Голубчики, будьте ласковы, держите!- взвизгнула дородная дама.
Милиционер схватился за кобуру.
- Эх, служивый, служивый.- Тихомиров с тоской посмотрел вслед уходящему поезду,
- Чего, служивый? Я все по закону, а вот он, батяня твой,- долговязый кивнул равнодушным лицом в адрес мелькавшим вагонам, что ж он за батя, ежели ради дитя из вагона не вышел – дерьмо и только.
- Ишь ты, с налета все определил.
Когда толпа расступилась, Галка увидела Тихомирова, крикнула, призывая его по фамилии и затормошила отца:
- Вон он, пап, смотри! Вон, с сыном и девочкой из детдома.
Как ни всматривался Селиванов - не под силу явилась задача, найти в сну¬ющейся толпе человека, которого так хотела показать ему дочь, и о котором он помнил всю жизнь,
- Да вон же, вон,- умоляюще просила Галка, - рядом с мальчиком.
Глаза беспомощно шарили по толпе. Поезд шел, а глаза все шарили и, когда уже показалось Селиванову бесполезным что- либо искать, взгляд его уловил мальчика, на минуту оглянувшегося вслед уходящему составу. Мальчик держался за руку невысокого стройного человека с девочкой на пле¬чах. Было очень знакомое, мелькнувшее на перроне детское лицо. Оно тут же напомнило Селиванову дни далекой молодости, зависший над палубой япон¬ский самолет и худенького мальчика на пирсе.
- Значит, жив,- сказал старый моряк, словно совершил в жизни что-то самое важное.
Галка высунулась в окно и все ждала - вот, вот обернется Тихомиров, и она хоть издали пошлет ему свой прощальный привет. Она очень хотела, чтобы Тихомиров обернулся.
Видно, спиной почувствовал Александр Иванович девичий взгляд, остановился и повернулся к уходящему поезду.
Рядом мелькали последние вагоны, но он увидел высунувшуюся вдалеке девушку, и, хотя стучали колеса поезда, трещала что-то возле уха дородная дама и нетерпеливо, но настойчиво покашливал долговязый милиционер- блюститель порядка Тихомиров отчетливо услышал в этом хаосе, чистый, идущий от сердца голос Галки, «До – оо свида аа – ния! – кричала она. Он стоял на перроне, ощущая ровный пульс в теплой маленькой ладони Андрея и слыша и мерное дыхание еще одной судьбы на своих плечах. А поезд уходил всё дальше и дальше.