15
Весной 1944 года приходилось уделять много внимания борьбе с пироплазмозом лошадей - инвазионной болезнью крови, вызываемой укусами пастбищных клещей. Западный фронт разделился на три фронта, и наша 49-я армия вошла в состав 2-го Белорусского. Начальником Ветотдела был назначен генерал-майор Петуховский, который когда-то в 1927 году завербовал меня для службы в армии.
Армия несколько подвинулась к югу и заняла оборону на реке Проня. Вдалеке на горе виднелся полуразрушенный город Чаусы, в котором мне часто приходилось бывать во время службы в Могилеве. Оттуда немцы нередко обстреливали наши дивизионные тылы. Командовал нашей армией генерал Гришин, а его заместителем по строевой части был генерал-майор Захаров.
В начале лета Захарову было поручено проверить состояние конского состава армии. Он взял меня помощником, и мы в течение трех недель делали выводки и осматривали лошадей во всех частях и учреждениях армии. Захаров был простецкий генерал, матерщинник, бабник и пьяница. Но мы как-то сошлись, и он уважал меня. Я с удовольствием вспоминаю эти поездки в легковой машине из полка в полк, из части в часть. Командиры, предупрежденные о нашем приезде, готовились к нему и старались нас хорошо угостить, конечно, с возлиянием. Генерал напивался допьяна, я же пил немного, так как вся работа ложилась на меня. Надо сказать, что состояние конского состава в армии было хорошее. Последним мы осматривали армейский ветлазарет, который Захарову не понравился. Лошади оказались грязными, он назвал начальника и других работников засранцами и уехал, отказавшись от угощения.
Отношения наши с Волобуевым охладились и стали натянутыми. По-видимому, он боялся, что я могу заменить его на посту Начальника Ветотдела. Лично я не мог на него обижаться. Он отпустил меня в отпуск, дал хорошую характеристику, аттестуя на начветарма. И все же я его не любил. Не сошлись мы характерами. На первое место я всегда ставил не личное благополучие, а свою работу и честно выполнял свой служебный долг, не считаясь с трудностями и опасностью для жизни. У Волобуева я этого не видел. Он использовал свое служебное положение для личного благополучия, наилучшим образом организовал свои бытовые условия, жил отдельно от других работников отдела, использовал подчиненных в личных целях, посылал автомашину с какими-то вещами и продуктами семье. Я стал чувствовать, что Волобуев хочет от меня избавиться.
Прошло три года войны. Назревали большие события, армия готовилась к наступлению. Приезжал маршал Жуков, которого очень боялись. 23-го июня загремели орудия, и после сильной артиллерийской подготовки части нашей армии прорвали оборону противника и начали наступление на Могилев. Одновременно наши войска нанесли удары на Витебском и Бобруйском направлениях. Началась знаменитая Белорусская операция лета 1944 года. Враг не сумел удержаться на рубежах Днепра и начал поспешно отступать на запад.
Я хорошо помню ясное летнее утро в один из последних дней июня, наше приподнятое настроение, когда мы по понтонному мосту переправлялись через Днепр километрах в десяти к северу от Могилева. На легковой машине вместе с Волобуевым мы заехали в полуразрушенный дымящийся город, проехали по Пионерской улице мимо сгоревшего дома, в котором я когда-то жил с семьей, свернули на Минское шоссе. Обочины дороги были забиты немецкой военной техникой: разбитыми танками, автомашинами, орудиями. Валялось много трупов. Молодые, здоровые баварцы и ганноверцы лежали в причудливых позах, найдя свою смерть на дорогах Белоруссии. Это был результат работы нашей штурмовой авиации.
В начале наступления был получен приказ о моем переводе эпизоотологом в 50-ю армию. Мне очень не хотелось уезжать из 49-й, в которой я провел два с половиной года войны, и где все было так знакомо. Да и обидно было. С какой стати меня переводили на ту же должность, когда я был аттестован на повышение? Потом я узнал, что начальник Ветеринарного отдела фронта Петуховский намечал меня на должность начальника ветотдела 50-ой армии вместо Кузьмина, которым был не доволен, а для первого ознакомления решил послать меня сначала эпизоотологом. Но почему-то назначение это не состоялось. 50-ая армия была нашей южной соседкой.
С душевной болью и горечью покидал я своих друзей и сослуживцев. Переезд проходил в период нашего стремительного наступления и был не безопасен.
Стояли жаркие июльские дни. Ехал я на попутных машинах. По дорогам тянулись наши тыловые учреждения и обозы, а по лесам и перелескам двигались попавшие в окружение разбитые немецкие дивизии; они натыкались на наши тылы и громили их. Всюду видны были пожары, горели деревни. Ветотдел 50-ой армии я нагнал в местечке Смиловичи в сорока километрах к юго-востоку от Минска. Начальник ветотдела Кузьмин, которого я помнил по курсам усовершенствования в Ленинграде, встретил меня настороженно и недружелюбно; но я рад был увидеть здесь Михайлевича, с которым служил до войны в Новосибирском военном городке, он был старшим помощником у Кузьмина.
В первый же вечер после моего прибытия к месту новой службы всем работникам управления тылом армии раздали винтовки, приказали не спать и быть начеку, так как ожидали выхода из окружения большой группы немецких войск. Однако ночь прошла спокойно.
Запомнилось ясное тихое утро в начале августа, живописная деревня на берегу озера к югу от Минска, где мы ночевали. Из ближнего леса к деревне шла группа немцев - человек пятьдесят. Голодные, усталые, некоторые раненые, поддерживая друг друга, шли они без оружия сдаваться в плен. Работники управления тыла окружили их, стали обыскивать, отнимать ценные вещи: часы, портсигары, перочинные ножи. Некоторые, более жестокие пристреливали пленных. Велика была ненависть к немцам, и расстрелы пленных были явлением обычным.
Еще в первую зиму войны, в период Московского наступления я был свидетелем расправы над пленными. В дом, где размещался штаб дивизии, привели троих немцев. Командир дивизии Швецов, начальник штаба Фролов и начальник Особого отдела допрашивали их через переводчика. Измученные, завшивевшие, обмороженные австрийцы охотно отвечали на задаваемые им вопросы. После допроса Швецов приказал коменданту штаба Зыкову увести их. Только за ними закрылась дверь, как я услышал автоматную очередь и, выглянув в окно, увидел на снегу пленных, застреленных Зыковым. Это поразило меня, и я в резких выражениях высказал свое возмущение начальству. Швецов вызвал Зыкова и слегка пожурил его:
- Не мог ты их дальше отвести в лесок? Видишь, доктор возмущается?
Я не испытывал, как многие, чувства острой ненависти к немцам, может быть, потому, что я не видел их гордых и спесивых, когда они в начале войны топтали нашу землю, грабили города и села, убивали жителей и насиловали наших женщин. Я больше видел жалких и несчастных людей, когда настигла их жестокая расплата за чужие или свои грехи. Я считал, что и на войне должны быть какие-то моральные принципы, ну, хотя бы тот, что "лежачего не бьют". Жалко даже зверя, а ведь они - люди.