"В это время, от двенадцати до трёх часов, самый решительный и сосредоточенный человек не в состоянии охотиться и самая преданная собака начинает "чистить охотнику шпоры" (Записки охотника, И.С.Тургенев)
"В начале августа жары часто стоят нестерпимые" - вспомнил я, шагая по пыльной дороге среди полей в деревню Ольшево.
Охота начиналась в середине августа, каждый год, в это время я приезжал к дяде Ване в гости. Жара, действительно, стояла невыносимая, и я снял рубашку, подставив солнцу голую спину. Я шёл от станции шесть километров по разбитой, в ухабах, просёлочной дороге, которая зачем-то петляла кругами туда-сюда, вместо того, чтобы прямой стрелой доставить меня на место.
Ольшево появлялось издалека, ещё километра за два, метёлкой антенны на крыше Жуковых, затем вырастала и сама крыша, которая посверкивала на солнце заплатками свежей дранки. Дорога забиралась всё выше, теперь уже и меня, маленькой чёрной точкой стало видно оттуда, с холма. Я знал, что сейчас все, кто видит эту точку, будут смотреть, вглядываясь в неё, пока она не превратится в человека и станет понятно, к кому идёт редкий гость со станции. Каждый год я шёл по этой дороге, и каждый раз у меня сжималось сердце, когда я думал об этом.
Я уже дошагал до первого озера и стал подниматься наверх к деревне, проходя мимо мычащих коров и здороваясь с бабами в белых передниках, которые тоже кланялись мне, не отрываясь от дойки и провожая меня глазами.
Деревня стояла на холме между двух озёр. Одно озеро было большое, другое маленькое. Их так и называли: "Большое" и "Маленькое". На маленьком озере местным рыбачить было запрещено, там колхоз разводил рыбу с неприличным названием "Пелядь". Да и было оно какое-то неуютное, голое, застрявшее чёрной дыркой посреди колхозных полей. Зато вокруг большого озера стоял лес, и густой камыш шумел у его берегов, в камыше плескалась белая рыбка краснопёрка, а на песке лежали чёрные смолёные лодки. Это было хорошее озеро, его все любили, особенно утки, которые на осенних перелётах оккупировали его огромными стаями.
Жуковы жили на самом краю деревни, через большую поляну от них уже был лес. Я задержался у колодца напротив дома, чтобы попить воды, отцепил ведро и стал опускать его в бездонную глубину, придерживая рукой позвякивавшую цепь, которая сматывалась с деревянного валика. Солнце палило. В синем небе кружились ласточки, в траве стрекотала какая-то живность и, шмель, пролетая, остановился и прожужжал что-то прямо мне в ухо. Ведро шлёпнулось в воду. Подождав, пока оно наполнится, я стал крутить в обратную сторону тяжёлую скрипучую железную рукоятку. Вода была ледяная и я, жадно припав к ведру, долго пил её, обжигаясь, а потом, охнув, вылил остатки на свою горящую спину.
Калитка была открыта. Пройдя по тропинке под окнами, я свернул налево, бегом поднялся по скрипучему крыльцу и вошёл в дом. Дядя Ваня ждал меня, самовар кипел, стол был накрыт, не было только Жени. Пойдём-ка, чего покажу - сказал он, облобызав меня, как положено, потрепав за волосы и охлопав по спине руками. - А потом уже сядем, - добавил он, - как раз и Женя с Сашкой подойдут. – Я удивлённо посмотрел на дядю Ваню. Женя была его жена, а кто такой Сашка я не знал. – Увидишь – улыбнулся в ответ дядя Ваня. И мы пошли смотреть его уток.
Дядя Ваня не очень хорошо стрелял влёт, и совсем не уважал охоту с чучелами. Он был серьёзный утятник, признававший только охоту с настоящей подсадной, и охотился с подсадной даже осенью, когда разрешено было стрелять уже и крякву и селезня. Покупая раньше уток у других, теперь он сам взялся выводить каких-то особенных, не боящихся выстрелов, с низким и коротким, волнующим селезня криком. Мы открыли сарай, и дядя Ваня свистнул в его прохладную темноту. Утки наперегонки, с кряканьем подбежали к нему, вытягивая шеи. Дядя Ваня покормил их какой-то крупкой, отряхнул руки о штаны и поднял одну из крякуш с колечком на кожаном ремешке, одетом на лапку. – Вот она, наша Катя – ласково сказал он и погладил её, как кошку. Утка поджимала голову, прищуриваясь. – Весной уже пробовал – сказал дядя Ваня. - Что делает! Ни один мимо не пройдёт! – он восхищённо покачал головой. – Ну, ладно, скоро сам увидишь. – Он осторожно опустил утку на землю, и мы пошли в дом. Нас уже ждали.
Сашка оказалась не парнем, как я подумал, а двенадцатилетней девочкой, дочкой дяди Ваниного приятеля Сергея, от которого три месяца назад ушла жена, а потом с ним вообще случилась какая-то страшная история. В подробности не вдавались, говорили только, что ушла к какому-то "торгашу" и "чего ей, заразе, не хватало". В общем, Сашка теперь жила у бабушки в Москве и дядя Ваня на лето взял её к себе погостить. Она почти не разговаривала, молча смотрела на всех из-под длинной чёлки и только мотала головой "да" или "нет", когда её спрашивали о чём-то. Настрадалась - говорила тихонько Женя, гладила Сашку по голове и кончиком платка вытирала выступившие на глаза слёзы.
Сидели долго, ели уху, хвалили Женины пироги, чокались рюмочками, рассказывали про жизнь, осторожно оглядываясь на Сашку, пока та совсем не задремала и Женя сказала – Ну, всё мужики, давайте спать. Она постелила мне в сенях на старой, широкой, деревянной кровати под полотняным пологом, и я долго не мог уснуть, лежал, смотрел в темноту, слышал шорох ежа и ворчание кур под полом, думал про Сашку.
На следующий день все готовились к охоте. Со стола убрали. Дядя Ваня достал "специальный" маленький чемодан с патронами, дробью и пыжами из старых валенок. Мы брали из картонной коробочки "капсюля" и забивали их деревянным молотком в гильзы, отмеряли порох самодельной меркой, насыпали дробь, заливали пыжи свечным воском. Потом принесли из сеней ружья, две старенькие двуствольные тулки, чистили шомполом их стволы, щёлкали курками, примериваясь. Было весело. Даже Сашка заулыбалась, хотя по-прежнему, ничего не говорила. Пахло воском, медными гильзами и счастьем. Спать легли рано, потому что вставать надо было задолго до рассвета, и только Женя одна долго ещё тихонько возилась на кухне.
Проснувшись, собирались в темноте, возбуждённо переговариваясь. На цыпочках, чтобы не разбудить Женю, вышли из дома. Дядя Ваня открыл сарай и вышел оттуда уже с корзинкой, в которой шевелилась, недовольно устраиваясь, подсадная утка Катя. Под звёздным августовским небом мы прошли через поляну в лес и по еле заметной тропе спустились к большому озеру.
В нескольких метрах от кромки воды, рядом с кривой ольхой, стоял заранее приготовленный дядей Ваней шалаш, как он говорил – "скрадок", в котором нам предстояло провести время до рассвета. Уже около часа мы сидели на мягких еловых лапах, тихонько разговаривали. В корзинке ворчала Катя, дядя Ваня курил "Беломор" и по десятому разу пересказывал старые охотничьи байки. Сашка молча слушала, прижавшись к нему, и улыбалась. - Сашка-то, - кивнул на неё дядя Ваня, - первый раз на охоте.
Звёзды стремительно таяли. - Пора – сказал дядя Ваня, взял садок с уткой и вышёл к озеру. Мы с Сашкой смотрели в бойницы, как он поставил корзинку на плот, оттолкнулся шестом от берега и встал метрах в двадцати от нас на плёсе. Он аккуратно воткнул палку в илистое дно, поправил "торчок", чтобы он оставался слегка под водой, и высадил из корзинки Катю, прикрепив ремешок к колечку на лапке. Катька поплыла вокруг палки, ворча и поёживаясь. Дядя Ваня несколько раз толкнулся шестом и воткнул два чучела у камыша, потом вернулся в шалаш довольный. – На всякий случай – сказал он.
Уже рассвело, и стайки уток одна за другой появлялись над нашим плёсом. – Вот Сашка, - зашептал дядя Ваня, - смотри, сейчас она позовёт, а мы тут как тут, - он засмеялся и взял в руки ружьё. – А как же любовь? – тихо сказала Сашка. Мы с дядей Ваней удивлённо переглянулись. - Кря! Кря! Кря! – вдруг всполошилась Катька, раздался негромкий свист и, коротко прошелестев крыльями, рядом с ней шлёпнулся первый селезень. Дядя Ваня бабахнул из своей тулки, селезень опрокинулся на бок. Катька продолжала кричать, снова раздался свист, и второй красавец плюхнулся рядом с первым. Теперь выстрелил я и утка, сначала закрутилась на месте, а потом, колотя по воде одним крылом и загребая лапкой, боком пошла к камышу, вторым выстрелом я добил её. У меня звенело в ушах то ли от напряжения, то ли от звука выстрелов. На воде стало тихо. Катя довольная ходила кругами на привязи, окунала голову в воду и чистила пёрышки. – Ну и Катька, ну и молодца! – приговаривал дядя Ваня, качая головой и потирая руки от удовольствия. Он вышел из шалаша и направился к плотику.
Возбуждённый охотой, я только сейчас посмотрел на Сашку. Её трясло мелкой дрожью. – Гадина, гадина! – шептала она. Потом быстро вскочила, я не успел опомниться, схватила ружьё дяди Вани и, подбежав к берегу, в упор выстрелила в Катьку. Дядя Ваня выронил шест от неожиданности и, ничего не понимая, смотрел на нас с Сашкой. Потом опустился на плот и закрыл голову руками.
____________
Семейные и разные другие дела не позволили мне ещё раз приехать в Ольшево. Из Жениных писем я узнал, что дядя Ваня продал всех своих подсадных, охотится теперь редко и только по осени "самотопом". Про Сашку ничего особенного не слышно, кроме того, что Сергей, отец Сашки, выздоровел, и они живут вместе, а его жена Катя к ним так и не вернулась.