Всем, кто награждён значком
«Турист СССР» посвящается
В 70-х годах прошлого века (подумать только!) мне, молодому технику московского НИИ, предложили «горящую» путевку на Кавказ. Увлекательный текст рекламного буклета сулил потрясающую экзотику: Теберда, Домбай, перевалы и ледники, горные приюты и хижины, наконец, жемчужина черноморских субтропиков – Сухуми. Здесь же на бланке стоял симпатичный штемпель о внушительной скидке, что при моём нищебродском окладе придавало путёвке невероятную привлекательность.
Так всего за 27 рублей я спешно отправился штурмовать Всесоюзный туристический маршрут № 43, пролегающий по таинственной Военно-Сухумской дороге. Помимо спортивно-оздоровительной цели маршрута, имелась насыщенная познавательная программа с посещением культурно-исторических и природных достопримечательностей Тебердинского заповедника. Все дни пролетали в походах и экскурсиях, а вечером мы усталые, но счастливые садились у пылающего костра и под серебристый перебор гитарных струн запевали «Домбайский вальс»:
Лыжи у печки стоят,
Гаснет закат за горой.
Месяц кончается март,
Скоро нам ехать домой…
Если быть точным, то ритуальному исполнению песен обязательно предшествовал другой важный церемониал, а именно распитие портвейна. До безрезультатной горбачёвской кампании по борьбе с пьянством и алкоголизмом было ещё далеко, поэтому ханки в любом сельпо было завались. Ни жаркий климат, ни изнурительные переходы в условиях высокогорья не мешали нам систематически совершать обряды поклонения Бахусу, ибо, цитирую: «В определённых дозах алкоголь снимает психическое напряжение, повышает настроение, создавая ощущение свободы, раскованности и весёлости» (Популярная медицинская энциклопедия. Главный редактор академик Б.В. Петровский. В 1-м томе. Аборт – Ящур. – М.: «Советская энциклопедия», 1979, с. 19). Естественно, что каждый турист чётко знал эту свою «определённую» дозу и меньше её, упаси Бог, никогда не злоупотреблял.
Кстати, о нашем коллективе. Неизвестно, по какому ноу-хау распределялись профсоюзные путевки, только я почему-то, оказался в группе, сформированной исключительно из «громадян» братской УССР. Впрочем, белой вороной я себя не чувствовал, поскольку субэтнические различия с товарищами хохлами были невелики, а главное, мы являлись соотечественниками, и у нас на всех была одна общая Родина – великий и могучий Советский Союз.
Люди подобрались простые, из рабочего класса, в смысле, что все классные специалисты по части выпивки. Также имелась прослойка умеренно пьющей трудовой интеллигенции и даже один бывший хронический алкаш, а ныне закодированный трезвенник – прораб Егорыч.
Когда-то в молодости Егорыча по разнарядке сверху наградили орденом и крупной денежной премией. От свалившегося на него счастья морально неокрепший строитель коммунизма ударился в перманентный запой, чем завоевал себе репутацию легендарного орденоносца-алкоголика. Он пил по-чёрному – 24 часа в сутки и, практически не просыхая, изведал холодный кафель вытрезвителей, белую горячку, падение с четвёртого этажа, отравление тормозной жидкостью, острый гастрит, язву двенадцатиперстной кишки, ограничение дееспособности и принудительное лечение в ЛТП.
Все это было бы ничего, только однажды по пьяни он понёс в общественном месте какую-то бредятину, якобы попахивающую антисоветским душком. Естественно, прорабом-диссидентом заинтересовались компетентные органы. Пока там обмозговывали – шить ли ему политическую статью или поставить диагноз «маниакально-депрессивный синдром с вялотекущей шизофренией», родственники отвели Егорыча к местному еврею-наркологу. В результате платного курса уникальнейших процедур, истыканный иголками и запуганный до смерти пациент едва не сошёл с ума, но полностью завязал с пагубной привычкой. Эскулап же, защитив докторскую диссертацию, отбыл на Землю Обетованную, где устроился в кибуце выращивать апельсины, поскольку врачей в Израиль понаехало существенно больше, нежели алкоголиков.
Мощная психокоррекция сделала из Егорыча воинствующего борца с пьянством. В день нашего заезда, когда все нормальные туристы-матрасники братались и обмывали знакомство, Егорыч сеял смуту, бойко ведя разнузданную антиалкогольную пропаганду и пытаясь каждому всучить дурацкую брошюрку «Запой и его последствия». Когда он парил нам мозги, его чудовищные усы, похожие на маховую кисть для побелки потолков, зловеще топорщились, забавляя мужиков и вызывая ужас у женщин. В отместку мы решили проучить Егорыча: сговорившись перед собранием, дружно избрали его старостой группы. Дескать, пусть ухайдакается на общественной работе, может, тогда приставать не будет...
Итак, после многодневных скитаний по горам мы достигли Клухорского перевала. Там кабардинский инструктор передал нас коллеге-сванну, и группа, растянувшаяся цепочкой на полкилометра, стала спускаться по ущелью в Абхазию. Тёплая компания алконавтов, человек семь-восемь, тащилась в хвосте, на ходу распивая заранее припасённый портвейн.
Развезло нас очень даже прилично, и мы тупо брели то и дело, спотыкаясь о камни. На горной тропе пересеклись с шибко поддатым мужиком, который куда-то нёс бутыль виноградной чачи. Все как-то сразу стали обниматься, а потом он пригласил нас выпить за своего отца – уважаемого аксакала, который, якобы, при царе-батюшке Николае II служил в «дикой» дивизии. Мы это поняли в том смысле, что зовут на поминки. Отказываться было неудобно и мы пошли в аул.
Возле одного дома мы увидели длинный стол, за которым сидело много бородатых горцев с длинными кинжалами. Нам объяснили, что «сэйчас будэм рэзат». Не успели мы испугаться, как они зарезали барашка. Потом мы пили чачу под шашлык. Кстати, тятя оказался здравствующим, чему мы несказанно обрадовались.
Когда стало смеркаться, нас проводили на турбазу, где мы попали под раздачу за самовольный уход в горы. Потом мы ещё немного поколобродили и хотели уже ложиться спать, но непонятно откуда появилась канистра вина, поэтому, что было дальше, я не запомнил.
Утром с бодуна группе выдали сухой паёк и отправили в Сухуми. Пока автобус кружил по серпантину живописного ущелья, дивчины пели песни и мечтали скорее броситься в набегающие волны Черного моря. Мужики после ночного угара стонали и охали, а многие вообще пребывали где-то между прострацией и коматозным состоянием. В пути кому-то пришла идея – по прибытию накрыть праздничный стол с изысканной снедью и коктейлем. Это вызвало такую бурю ликования, что наш маленький «ПАЗик» чуть не сорвался в пропасть. Закуску дамы брали на себя, а относительно коктейля я твёрдо заверил, что мне это – раз плюнуть. Егорыч со страдальческим выражением на лице простонал: «Ох, свалилась алкашня на мою голову!» и отмусолил из общественной кассы несколько мятых купюр.
Уверенность в оглушительном триумфе у меня была полная. Во-первых, мой прадедушка Сергей Кондратьевич Швындин*) в ленинские-сталинские времена работал шеф-поваром в Кремле и по семейным преданиям «кормил Потсдамскую Конференцию». Во-вторых, когда-то я читал книжку, посвящённую коктейлям, глинтвейнам и пуншам. Держать в голове уйму рецептов было нерационально, поэтому я усёк главную «фишку»: ингредиенты надо смешать, сунуть для понта соломинку и, пожалуйста – тащись от кайфа.
Едва разместившись в Сухуми, я двинул на поиски спиртного и вскоре набрёл на некое питейное заведение. Это был покосившийся павильончик барачного типа, возле которого тусовались забулдыги. Вошёл внутрь. В антисанитарной обстановке шалмана громоздились пирамиды пыльных, засиженных мухами бутылок с криво наклеенными этикетками и какие-то банки. Стены украшали пёстро размалёванные лубочные картинки райских кущ на фоне вызывающе фиолетовых горных вершин, напоминающих вздернутые вверх синюшные носы алкоголиков.
Из-под прилавка на карачках выполз какой-то человек, демонически заросший шерстью и похожий на ортодоксального хасида. Он находился в состоянии изрядного подпития, но, несмотря на торчащий взгляд, его лицо светилось радушной улыбкой.
— Командир, какое у вас есть хорошее вино? — осведомился я.
— Вах, дарагой! Мамой клянус, вэс этат копэратывн выно савсэм карощий!
Блаженный вид духанщика убедительно доказывал, что его товар действительно отменного качества. Поэтому, не долго думая, я взял красное сухое вино «Саперави», ликёр «Абрикосовый» и пять чекушек водки «Особая». На обратном пути, пересекая чахлый лужок, удалось стянуть из-под морды пасущегося ишака охапку соломы. Осёл удивился, но промолчал, проводив меня похотливым взглядом.
Предварительная дегустация сырья выявила следующее. Вино источало запах гнили, имело корявый вкус, а также послевкусие, характерное для уксусной эссенции. Ликёр обладал фиолетовым оттенком денатурата и вязкостью политуры, а в его запахе угадывались бодрящие нотки скипидара. Водяра же оказалась настолько «Особой», что напоминала купаж тормозной жидкости с дихлофосом.
С одной стороны, дело обретало скверный оборот, но с другой отказываться от затеи было уже никак нельзя, поэтому пришлось забить на всё. Итак, в торжественной обстановке я приступил к священнодействиям по синтезу коктейля.
О, да! Это был мой звёздный час, и меня несло как Остапа Бендера. Впав в творческую экзальтацию и на ходу выдумывая процедуру «замеса», я виртуозно орудовал бутылками, словно опытный самелье из парижского ресторана. Заинтригованная публика извелась от нетерпения и с ажиотажным интересом следила за уверенными манипуляциями «столичного кренделя». Ещё бы – такой мастер-класс!
После завершения операции «деканте», в моих руках оказался казённый графин, наполненный жидкостью неопределённого, точнее сказать «помойного» цвета. В этой мутной бурде плавала мелкая взвесь, средние ошмётки и крупные хлопья – короче, всевозможный отстой, выпавший в результате неизвестных реакций сложных химических соединений. Мой кураж мигом улетучился, и по спине поползли противные холодные мурашки.
— Саня, лягай, ща рванёт! — мрачно пошутил балагур Вася, которого пинком под зад вышибли из ракетно-артиллерийского училища за ночную оргию в ленинской комнате с последующим объявлением «ради хохмы» боевой тревоги.
— Не, зараз графин разъест, — авторитетно обнадёжил орденоносец Мирон Григорьевич, опытнейший технолог по производству серной кислоты.
В соответствии винному этикету, я хотел, было снять пробу, но поперхнулся. Употребить продукт внутрь оказалось совершенно невозможно, поскольку его противоестественное амбре так шибало в нос, что возникало нестерпимое желание тут же блевануть. С трудом подавив судорожные позывы, я передал графин и, объявив с напускной безмятежностью, что напиток получился «так себе», приготовился к наихудшему развитию событий.
Вначале общество приняло мои слова за кокетство. Едоки с видом гурманов начали продувать соломинки и принюхиваться, предвкушая обнаружить тонкий букет изысканных ароматов. В это время Мыкола из Закарпатья, страдающий хронической заложенностью носа, приложился и хлобыстнул лафитный стакан.
Огорчив организм, Мыкола как-то сразу побледнел, беспокойно заметался и сделал отчаянную попытку вырваться из-за стола, но сзади была стена, а по бокам его подпирали две нехилые доярки из-под Жмеринки. Мыкола посинел, точно баклажан, скрючился, затем его мощно замутило и вывернуло наизнанку. Поток изрыгнутого накрыл салат «Оливье», рижские шпроты, а также тарелки с колбасой и варёными яйцами, украшенные зеленью.
Глядя на такое впечатляющее зрелище, дивчина, сидящая напротив Мыколы, совершила встречное телодвижение – сблеванула на него, после чего опрометью выскочила из помещения.
Веселуха прекратилась, сотрапезники застыли с отвисшими челюстями, и на мгновение воцарилась тишина.
— А-а… шо цэ такэ було?.. — сиплым голосом вопросил несчастный, шокировано таращась то на стакан, то на заблёванную закуску.
Любопытный вопрос повис в воздухе, затем взоры присутствующих устремились на меня, и послышался ропот, перерастающий в негодование.
— Видите ли, в чем дело… — робко начал я, намереваясь изложить собственную концепцию культурного пития, но мужики, потрясенные такой вопиющей наглостью, резко повскакивали с мест:
— Ё***и мы твою концепцию! Якого хрена ты тут нахимичил?!
— Два з середыною литра выпывки згубыв! Тилькы кумпол морочыв!
— Хай зараз сам клюкаэ своэ погано пийло, лапоть московський!
— Поглядай, цэ фраер ище скалявся! Вот я те ногы-то з жопы видерну!!!
Как только эта стрёмная ситуация запахла мордобоем, перепуганные барышни с остервенелым визгом «Караул!!!» сломя голову кинулись вон. Задние ряды поднапёрли и в устроенной давке бабы перевернули стол, завалили Мыколу и прошлись по нему словно стадо африканских носорогов, отдавив бедолаге причинное место. Закатив глаза на манер припадочного эпилептика, потерпевший барахтался в куче салата, орал болотной выпью и нецензурно матерился на самобытном гуцульском диалекте, типа, что всё это он якобы видел в гробу.
На Мыколу, поскользнувшись на шпротах, в замысловатом кульбите грохнулся Рудольф – мешковатый двухметровый детинушка с горбатым как у Шарля де Голля носом. Неизвестно, страдал ли Рудик психическими расстройствами, только он взбесился как мегера. Двое мужиков бросились поднимать Рудика, но тоже поскользнулись и загремели в салат, разразившись угрозами. Возникло острое предчувствие, что при таком неадекватном контингенте меня не спасут ни пролетарское происхождение, ни общие славянские корни.
Накал страстей быстро достиг кульминации и начинающему виноделу хотели кое-чего отвесить, но за меня грудью встало старшее поколение – Егорыч, лысый киевский татарин Исмаил и ветеран войны Марк Натанович. Последний заявил, что погрома не допустит и любому желающему «с удовольствием разобьёт харю этим вот графином», чем сразу купировал истерику. Скандалистов выставили за дверь, где они долго надрывались, чохом понося русичей, вятичей, кривичей, примкнувших к ним москалей, а также мировой сионизм и татаро-монгольское иго.
Широко разрекламированный банкет был натурально сорван. Девчата навели марафет и смылись на танцы. Чтобы как-то отвлечь голодную публику, Марк Натанович рассказал случай, как на захваченном немецком аэродроме их гвардейская разведрота оприходовала трофейную цистерну чистейшего спирта.
— Ну, бойцы, естественно, стол соорудили, закусь разложили. Глядь, на бреющем летит «Мессер». Мы врассыпную, а он с пулемётов як вдарить по цистерне, як она полыхнёт! Наш ротный промешкал, так на нём все галифе сгорели. Шо? Не рвотный, а ро-о-тный. Уши надо чаще мыть! Да... Столько лет прошло, а я этого подлюку в лицо помню. Шо? Да не ротный подлюка, а этот фашист, яти его мать, который нам сабантуй испортил!
После таких слов мужики почему-то обернулись в мою сторону и ненормативно выматерили. А невозмутимый одессит Лёва, которого за уникальную картавость прозвали Ильичём, стал ехидно подкалывать:
— Шу‘га, я дико извиняюсь. Напомни, какую междуна‘годную конфэ‘гэнцию, т‘гавил твой п‘гадедушка? И сколько таки делегатов там копыта отб‘госили?
История о 50-ти тоннах химически чистого как слеза спирта так растравила мужиков, что им приспичило немедленно чего-нибудь выжрать. Особенно старались Исмаил с Васей, которые, взвалив на свои плечи роль радетелей за коллективные интересы, стали домогаться у старосты:
— Командир, у народа душа горит, выдай, пожалуйста, червонец на портвейн, — строил жалостное лицо Вася.
— Послушай, Егорыч-джан! В день приезда полагается салдыкнуть. Давай, дорогой, двадцать пять рублей под мою личную ответственность, — мягко, как торговец на восточном базаре заговаривал зубы Исмаил.
— Хватит клянчить! — отрезал староста. — Общественных грошей осталось только на экскурсию в обезьяний заповедник. Предупреждал же вас, шо эти пьянки до добра не доведут.
Мужики повздыхали, скинулись по рублю и всей оравой ушли соображать, но через несколько минут, держась за сердце, вернулся запыхавшийся Исмаил.
— Хлопцы сказали, шо с москалём дружи, а сало от него подальше держи. Шутка! — подмигнул он и, схватив со стола шматок, смылся.
— Тоже мне, хохляра нашёлся! — крикнул я ему вслед.
Я остался в одиночестве, томимый тоской и унынием. Комната выглядела как после пьяного дебоша. Засучив рукава, я убрал заблёванный стол, помыл полы и вынёс на улицу кучу растоптанной ногами закуски.
Сбежалась целая банда поселковых собак, которые, околачивались поблизости. Очумев от счастья, они смолотили всё подчистую и деловито припёрлись в дом с намерением продолжить гуманитарную акцию. Псины отчаянно чесались, жадно нюхали воздух и смотрели на меня голодными глазами, но, к сожалению, угостить их было больше нечем.
— О! Ребята, а коктейль хотите? — встрепенулся я.
От такого заманчивого предложения гости радостно завиляли хвостами, но едва лишь я открыл свой графин, как вся свора опрометью ломанулась за дверь.
Тогда я прилёг для культурного отдыха и включил Лёвину «Спидолу». В эфире лопотали арабо-тюркские голоса, персидская певица стонала под рэп-аранжировку знойной восточной мелодии:
— А-а-а, Мустафа! О-о-о, Мустафа!
Её возлюбленный басурманин был крайне чем-то не доволен и вместо припева хамским голосом гопника огрызался:
— Ага-ага! Ага-ага!
После окончания песни, диктор прочитал последние известия, и началась трансляция вечернего намаза. Комната наполнилась чародейственным и гипнотизирующим вознесением молитвы:
— Бисмель-ля-а-а эль рахма-а-а-н эль рахи-и-и-м…
Внимая красивому пению муллы, я занялся бессмысленным созерцанием туземной газеты, опечатанной на серой, почти обёрточной бумаге. Текст, начертанный витиеватой вязью, смахивал на древние письмена. С большим трудом мне удалось обнаружить одну единственную кириллическую конструкцию:
"СОПЛИС ЦХОВРЕБА – ГАЗЕТА ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА КОМПАРТИИ ГРУЗИИ".
Ощутив себя казанской сиротой, заброшенной на чужбину, я свернулся калачиком и попытался уснуть. Однако из-за купания в ледниковом озере у меня подскочила температура, зазнобило. А главное – воспалились мозоли, натёртые туристическими ботинками, ношенными на босу ногу. С грустью вспомнились вязанные бабушкой толстые шерстяные носки, цинично спёртые каким-то чмошником с балкона турбазы вместе с верёвкой и прищепками. Впрочем, возможно, что я просто развесил их на чужом балконе.
Неожиданно в голове блеснуло озарение: а что, если из невостребованного напитка сделать себе ванну для ног?! Вещества растительного происхождения, содержащиеся в коктейле, окажут мягкое успокаивающее действие на потёртые места, а водка продезинфицирует мозоли и обеспечит ногам эффект согревающего компресса, помогающего при простуде.
Обшарив веранду, я обнаружил в паутине за умывальником облупленную эмалированную лохань с загадочной надписью «10% р-р» и наполнил её коктейлем. Чтобы заглушить смердящий запах зелья, пришлось бухнуть туда флакон лосьона после бритья «Гвоздичный». Озадачивало наличие в лосьоне витамина F, но я здраво рассудил, что мозолям это никак не повредит, поскольку витамин F препятствует выпадению волос и образованию перхоти. Приняв две таблетки аспирина, я закутался одеялом, погрузил ноги в ароматную жидкость и терпеливо просидел около получаса.
Лечебная процедура возымела прекрасный результат: мозоли скукожились и задубели до такой степени, что перестали ощущаться вместе с ногами. Кроме того, я обильно пропотел и расслабился как малохольный дистрофан. Вставать было в облом, поэтому, перелив бурду обратно в графин, я задвинул оный под кровать и, едва сомкнув веки, вырубился. Мне снились скалы и обрывы, альпийские луга и снежные вершины. Потом нахлынули кошмарные видения...
...Якобы делегация хохлов прибыла на Потсдамскую конференцию и желает разговеться, но выясняется, что москали потравили в буфете весь харч. Натаныч с автоматом ППШ и в кроссовках «Адидас» докладывает ротному, указывая на меня: «Вот, кто нам сабантуй испортил!» На старшине дымятся рваные в клочья галифе, он грозно спрашивает: «Дивизия «Эдельвейс? Ферштейн?» Чётко отвечаю: «Nein, ich bin russische tourist!»
Вдруг крики: «Воздух!» Вижу – пикирует «Мессер», в кабине ухмыляется пилот люфтваффе. Окопавшийся политрук науськивает: «За Родину! За Сталина!» и суёт мне бутылку «Особой». Метаю её во врага. Взрыв, грохот, с неба падает салат «Оливье» и шпроты, шпроты, много шпрот…
В эту причудливую мозаику сновидений стали вклиниваться какие-то поддатые мужские голоса. Они дико ржали, улюлюкали и горланили «ты ж мене пидманула», потом констатировали, что «трэба трошки додасть».
Только гулянка стала затихать, как внезапно прямо у меня под ухом кто-то ликующе завопил во всё горло:
— Опаньки!!! Ось воно як! Дывысь, Шурка свою морылку пид койку приховував!
— Це нэ морылка, а горилка, тягай ё сюды! — ответил другой заплетающийся голос и разухабистая свистопляска вновь закрутилась с утроенной силой.
Тут дремотное оцепенение окончательно сковало мои чувства, и последнее, что я услышал сквозь пелену сна, было бульканье разливаемой по стаканам жидкости…
…Наутро я проснулся от чудовищного храпа и совершенно жуткого запаха сивушно-гвоздичного перегара. Окружающая обстановка напоминала финал попойки на хуторе Гуляйполе, организованной Нестором Ивановичем Махно: на койках и в проходах между ними кулями валялись бесчувственные тела хлопцев, упившихся до вегетативного состояния. Поверхность стола была завалена сигаретными бычками, огрызками яблок, шкурками от сала, крошками лаваша и прочими объедками. Под столом тарахтел как трактор своим застарелым гайморитом Мыкола. Поборник трезвости Егорыч, весь вывалянный в соломенной трухе, покоился поперёк дверного проёма, прижимая к груди графин.
На улице пронзительно закричал ишак, изголодавшийся без сена. Староста очнулся и, посмотрев сквозь меня мутным взглядом, типичным для похмельного синдрома, невнятно прошептал:
— С-а-ашко, ай же ты молодець… Добрэ спотыкайло зробыв. А ищэ нэма?
— Чого нэма? — переспросил я, удивляясь тому, как быстро я подвергся украинизации.
— Твого коктейлю… массового поражения, — пояснил активист горного туризма.
Затем он икнул и, протягивая пустой графин, проникновенно добавил:
— Эва… мы тебе оставылы… Дюжэ смаковыта смэсь... Нэштяк!..
— Вам, не угодишь, однако. Вчера в морду хотели дать, а сегодня нештяк,— проворчал я, смахивая солому с его казацкого вихра. — Тебя-то как угораздило нализаться?
Вероятно, у Егорыча были затруднены осмысливание и концентрация внимания, ибо после длительной паузы он расчувствовался, пустил пьяную слезу и полез лобызаться.
Вскоре появился бледный Лёва, который вечером слинял на танцы, а потом всю ночь развлекал девушек похабными анекдотами. Перешагнув через старосту, он застыл в полном изумлении:
— Ну, вы гульнули!.. А чем так благоухает? Цветами, шо ли закусывали?
— Нэма було закушуваты! - пробубнил Егорыч и, повернувшись набок, захрапел как иерихонская труба.
— А тогда что квасили?.. — Лёва принюхался. — Гвоздиловку???..
Вся эта скандальная история имела совершенно непредвиденную развязку. Едва оклемавшись, опухшие мужики, принялись обмениваться впечатлениями. Сначала они вспомнили заблёванную закуску и сурово обматерили Мыколу за вопиющее бескультурье. Потом я чуть не оказался в шоке и едва не потерял дар речи, когда узнал, что мой коктейль все заценили!!! Говорили, что напиток «сполучився ні поганий» и одного жаль – оказалось его «дуже малувато». А особенно всех заинтересовал великолепный «пряній гвоздичній смак». Скромно потупив глаза, я признался, что добавил в коктейль уникальный экстракт из натуральных специй.
Далее наше пребывание в Сухуми разворачивалось следующим образом.
Егорыча переименовали в Бухалу Похмелыча, поскольку его кристально чистый имидж трезвенника накрылся медным тазом. Прораб оскорбился и в знак протеста начал чудить.
Для затравки он демонстративно засосал из горла бутылку «Кавказа». Окосев, слетал в парикмахерскую, назло всем сбрил усы и наголо оболванил череп, после чего стал смахивать на типичного серийного маньяка. При этом от него за версту разило парфюмом типа «Тройной одеколон», которым его то ли освежали, то ли поили. «Тверёзым» Егорыча мы больше не видели.
Рудик показал себя большим любителем повыпендриваться. Например, увидев мангал с баснословно дешёвым шашлыком, он сожрал 4 шампура, после чего неделю дристал, не переставая. Ещё он додумался во время шторма сигануть с пирса «пеликаном» и протаранил шнобелем бетонный волнорез. Гидротехническое сооружение не пострадало, зато де Голль теперь отдыхает.
Исмаилу на базаре всучили импортный будильник. Тарахтя, как швейная машина, он за час убежал на 25 минут, затем противно заскрипел и остановился. Вскрытие дало потрясающий результат: изделие произведено на заводе «Севан» в Армянской ССР, а фуфловый лейбак «Made in Japan» был приклеен к циферблату канцелярским клеем! Мы духарились до упада и так достали жертву фальсификации, что она публично утопила будильник в пруду. Экзекуция сопровождалась исполнением похоронного марша и предложением Лёвы сменить в паспорте имя Исмаил на Герасим.
Сам одессит шокировал нас размахом альковных похождений. В группе имелись две потрясающие красотки – Жанна и Оксана, подружки из города Николаева. Лёва обеих свёл с ума своими байками и пообещал сводить в ресторан. Денег у Лёвы не было и он, дабы не выглядеть альфонсом, провернул сложную многоходовую комбинацию.
Сначала, подцепив на пляже какого-то лоха, он впарил ему за 75 рублей свою раздолбанную «Спидолу». На эти деньги он выторговал у фарцовщика джинсы «Levi‘s», которые сплавил с тройным наваром. Но самое непостижимое – это то, как ему удалось загнать по спекулятивной цене свой железнодорожный билет до Одессы… латышу, которому надо было срочно в Ригу?
Пополнив материальные средства, Лёва провёл со своими пассиями шикарный вечер в ресторации, после которого объявил, что отправляется в круиз по Чёрноморскому побережью в 3-х местной каюте.
— Как лиса в курятнике, — развеселил сам себя Мыкола и принялся ржать.
Василий же так прокомментировал возможное Лёвино прибытие:
— Наш Ильич в запломбированном пароходе швартуется к Приморскому бульвару, который срочно переименовывают в Финляндский причал. Толпы одесситов, собравшихся на площади, рукоплещут, включая бронзового Дюка Ришелье. Комбинатор торжественно взбегает по Потёмкинской лестнице, чтобы залезть на броневик и оттуда провозгласить очередной анекдот, но тут появляется жинка и лупит ему скалкой по лысине: «Ах ты, кобель! Явился из отпуска на неделю позже, да ещё с двумя шалавами!» А Лёвчик ей: «Дорогая, зато я уже не стану таки по ночам слушать Би-Би-Си».
— Вот, абсолютно не смешно, — бросил ему Лёва, собираясь в кассы морвокзала, и добавил. — Вась, типун тебе на язык. Если об этом узнает моя Нимфа, мне кобздец.
Незаметно пролетели последние дни отпуска, и вот поезд «Сухуми – Москва», пересекая незримые границы братских республик, везет нашу группу по разным городам. Въехав на территорию Украины, наш дружный коллектив начал потихоньку, но верно уменьшаться, сжиматься, как шагреневая кожа. Все расставались с искренней печалью, порой со слезами на глазах, обменивались телефонами и адресами.
И вот объявляется последняя остановка на Украине – станция Харьков. Здесь сходит наш неунывающий ветеран, «коммандос» Марк Натанович. С перрона он мне грустно улыбается, неловко машет своей простреленной на войне рукой и растворяется в людском потоке.
Вокруг кипит суетливая посадка пассажиров. Снуют сотни людей, мелькают фуражки, шляпы, панамы, чемоданы, сумки, мешки. Но я чувствую себя несчастным, одиноким и покинутым. Я остаюсь один во всём поезде, во всём мире...
Здравствуйте, хмурые дни,
Горное солнце прощай!
Мы навсегда сохраним
В сердце своём этот край…
…Качается вагон, стучат колёса, проносятся за окном подмосковные поля и перелески. Со мною в купе другие попутчики. Напротив устроился юный суворовец, краснощёкий, как яблоко сорта Джонатан. Стараясь не чавкать, он уплетает курицу, запивая её лимонадом. На верхних полках храпят два бывалых рыболова, которые возвращаются из отпуска с баулами вяленых лещей.
Уж замелькали пригороды Москвы, а память всё уносит меня туда, где остались горы, море, славные парни и девушки. Я открываю свой походный блокнот и начинаю перебирать страницы, исписанные текстами украинских песен, трогательными пожеланиями друзей. Добрая половина листов в спешке выдрана. Это автору дерзновенного мичуринского эксперимента по скрещиванию сухого вина, ликёра, водки и лосьона, пришлось по требованиям трудящихся многократно тиражировать рецептуру своего сногсшибательного коктейля.
Только простите меня, братцi, что я пудрил вам мозги и не раскрыл все нюансы технологии.
__________
*) Это мой прапрадедушка ))
Вот его фотография: "Прадед на Большом Кондратьевском переулке",
https://pastvu.com/p/1109140
25.07.2004 г.