«Вы, наверное, любите писать стихи», - сказал мне незнакомый мужчина, присаживаясь рядом на скамейку. «Нет!» – ответила я не очень приветливо. Мужчина почему-то расстроился: «В молодости все пишут стихи». «А я не пишу», - так же неприветливо ответила я.
Первое «нет» я сказала от неожиданности. Как раз в этот момент, когда я сидела на скамеечке в аллее парка около ярких настурций, мне захотелось найти рифму к названию цветка. Но в голову лезла только «Турция» – это была неинтересная рифма. А потом вдруг всплыло слово «унция», и у меня уже почти составились три строчки стихотворения, как появился этот незнакомец. Я огля-дела его: в очках, с усами, седой. Я не испытала к нему страха, мне просто было досадно, что чужой человек так неожиданно угадал мою душу.
«А она была похожа на Вас, - раздумчиво сказал мужчина. – И тоже училась на филфаке».
Мне вспомнился почему-то писатель Булгаков, но страха по-прежнему не было. Стало немного стыдно, и я уже собралась ему поведать, что, конечно, пишу стихи, что именно поэтому поступила на филфак, что ищу сейчас рифму к слову «настурция».
Но незнакомец нисколько не казался обиженным. Стекла его очков блестели печально и нежно. Он задумчиво рассказывал мне о своей жизни, не заботясь о том, слушаю я его или нет: «Благодаря этой девушке, я прочел всю классику, как мне казалось. Но не мог угнаться за ней. Она смеялась и при каждой встрече нарочно упоминала новое имя или название нового романа. И к следующему свиданию я приходил, уже зная этого писателя, уже прочитав новый роман. У меня и сейчас осталась привычка читать. Вот Вы сидели тут одна, а я вспомнил почему-то «Мастера и Маргариту». Я, конечно, не знаю Вашего будущего, но то, что Вы учитесь на филфаке, - понял сразу.
Мы встречались с ней несколько лет, почти каждый вечер. И вскоре я уже мог ей читать стихи ее любимых поэтов. Она очень любила Фета:
Только встречу улыбку твою
Или взгляд уловлю твой отрадный, -
Не тебе песнь любви я пою,
А твоей красоте ненаглядной.
Она была слишком молода, наивна, романтична. Я касался ее руки – и она вспыхивала от смущения. Я долго не решался поцеловать ее. «Но ты же не сказал, что любишь», - прошептала она после первого поцелуя. Ей хотелось, чтоб я приносил цветы, чтоб просил руки ее у строгого отца.
…Она отказала мне, сказав, что любит другого. Я никогда не встречал ее больше. Знаю только, что судьба сложилась у нее обычная: муж, двое детей. Через восемнадцать лет благополучной супружеской жизни муж скончался. Через год она вышла замуж второй раз. Стихи она не писала. И по специальности никогда не работала».
Незнакомец замолчал. Я слушала его немного свысока. Я не знала в то время, что лучше быть счастливой, чем мудрой. Мне было жаль девушку, жаль ее за мелкое мещанское счастье. Мое будущее грезилось мне полным славы, признания. И – прочь все низкое, пошлое, обычное!
«Прощайте! – сказал незнакомец. – Вы напишете свое лучшее стихотворение. Правда, я и сам не знаю, что лучше: жить в счастье или остаться в памяти людей». Он встал и, уже не глядя на меня и, как мне показалось, чуть улыбаясь, продекламировал:
Снится мне сиянье настурций.
В бесконечной смене течений
Будет вечным только Конфуций
В синем томике «Изречений».
Я досадовала на незнакомца, на свои поиски рифмы, на свое неоконченное филологическое образование, на свои безумные мечты.
…
А через пятнадцать лет я опять оказалась на этой скамейке. Я вдруг вспомнила свою давнюю встречу. И тут, в угоду сюжету, надо было бы, чтоб появился незнакомец, и мы бы продолжили с ним разговор. Однако этого не произошло. На скамеечку присела молодая женщина с мальчиком лет пяти.
- А я научился писать твердый знак! – радостно сказал мальчик.
- Молодец, Ника! – ответила мама. – А знаешь, раньше он назывался «ер».
Мне захотелось спросить у женщины: «Вы, наверное, окончили филфак?» Но я, конечно, не стала этого делать. Я вспомнила, как мой сын Никита, которого я называла Ника, учился писать, и я сказала ему, что раньше после твердых согласных писали твердый знак. Через пару дней он прибежал ко мне радостный: «А в слове «стул» раньше было пять букв!»
И еще я вспомнила своего любимого Чехова и подумала: и через сто лет будет та же скамейка, и девушка с филфака будет сочинять на ней стихи. Пройдет еще сто лет. Но в потоках времени навсегда останется девушка с филфака.
Мне показалось, что я поняла, зачем я живу. Я ищу то единственное стихотворение, чтобы оно осталось в мире, сверкая и паря. И пусть в толстой хрестоматии процитируют из него лишь одну строчку, но когда-нибудь (я это знаю точно!) встретятся два человека. Он будет похож на моего незнакомца, а она – на меня. Они прочтут друг другу это стихотворение. И – честное слово! – мир окажется не таким уж и серым и будничным.