Божественная улыбка отплакавших небес
Евгения Коржунова
Игорь Мельников
БОЖЕСТВЕННАЯ
УЛЫБКА
ОТПЛАКАВШИХ
НЕБЕС
ОГЛАВЛЕНИЕ:
ИСПОЛНИТЕЛЬ
В ТАЙНАЯ ТАЙНЫХ ДЕРЖАВЫ
ЛЕНОЧКА
ЗАДАНИЕ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ ВАЖНОСТИ
ОДИССЕЙ
СИНДРОМ ЭЛИЗАБЕТ ТЕЙЛОР
ВРЕМЯ ЧЕ…
БИОПОЛЕ «ИКС»
ЗА И ПРОТИВ КОДИРОВАНИЯ
ОКЛЕВЕТАННАЯ ВОДКА
В МАСТЕРСКОЙ ХУДОЖНИКА
ДИСКУССИЯ В СУМАСШЕДШЕМ ДОМЕ
СВИДАНИЕ
ВИКА
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ
В ГОСТЯХ У РОЖДЕСТВЕНСКОГО
В ГОСТЯХ У РОЖДЕСТВЕНСКОГО (продолжение)
ВЕСТНИК ИЗ ПРОШЛОГО
ВОЗВРАЩЕНИЕ ИСПОЛНИТЕЛЯ
ВСТРЕЧА НА ПРОСПЕКТЕ ЩОРСА
ЗОМБИ – ЭТО МЫ
НЕВЕДОМОЕ
ГУРУ
ПАШКА
РАЗГОВОР С ИНОПЛАНЕТЯНИНОМ
ЖЕРТВЫ ЭКСПЕРИМЕНТА
БЕЛОКУРАЯ БЕСТИЯ
СМЕРТЬ ДИКТАТОРА
ПРОЩАНИЕ
БОЖЕСТВЕННАЯ УЛЫБКА ОТПЛАКАВШИХ НЕБЕС
ЭПИЛОГ
И сказал Бог Ною и сынам его с ним:
Вот, Я поставляю завет Мой с вами
и с потомством вашим после вас, и со
всякою душею живою, которая с вами,
с птицами и со скотами, и со всеми
зверями земными, которые у вас, со
всеми вышедшими из ковчега, со всеми
животными земными;
Поставляю завет Мой с вами, что не
будет более истреблена всякая плоть
водами потопа, и не будет более потопана опустошение земли.
И сказал Бог: вот знамение завета,
который Я поставляю между Мною и
между всякою душею живою, которая свами, в роды навсегда:
Я полагаю радугу Мою в облаке, чтобы
она была знамением завета между Мною и между землею.
Быт. 9; 8 - 13
ИСПОЛНИТЕЛЬ
Исполнитель открыл глаза, вгляделся через окно в ночное небо и моментально определил – 5:29 утра – пора вставать. Он не доверял часам – всегда могут подвести, да и не любил быть зависимым от этой жалкой имитации Космического Хронометра. Наручные он не любил, потому что они сковывали его движения и мысли – они постоянно требовали к себе внимание, заботу, а это отвлекало, это было лишнее. И потом, наручные часы всегда привлекают к их обладателю много посторонних взглядов – он не любил посторонние взгляды, даже случайные – это то же лишнее. Он давно себе уяснил, что надрываются не от необходимого, надрываются от лишнего. Лишнее всегда было врагом человека, начиная от Адама и Евы, позарившихся на запретные плоды – это было лишнее. Поэтому он никогда не носил на себе ничего лишнего: ни брелков, ни цепочек, ни перстней, ни наручных часов.
Все остальные виды часов, от будильников и настольных, до напольных и башенных он тоже не любил, из-за их чересчур громогласного напоминания о времени и о себе. Лишнего шума он не любил, он любил тишину. Тишина была его источником вдохновения. Только в тишине, в этом хранилище абсолютно всей информации он мог находить ответы на все свои вопросы. Только в тишине у него могли рождаться единственно правильные решения для выполнения тех, или иных задач, порой вспыхивавшие в его мозгу яркой зарницей. Но они не ослепляли его, как какого-нибудь не в меру впечатлительного гения, а наоборот давали возможность действовать, действовать бесшумно и молниеносно. Тишина не только являлась для него неиссякаемым источником для действий, она питала его силы и физические, и душевные, наполняя их животворящей энергией. Тишина была для него единственно приемлемой средой обитания в этом мире, его Богом. В ней он прибывал постоянно, отсекая от нее все звуки от гула толпы, до артиллерийской канонады, и тиканье часов не являлось исключением. Впрочем, единственным, пожалуй, исключением можно считать бой курантов на Спасской башне Московского кремля – этот многовековой символ России. Ну, а на вопрос, который час, ему, вот как сейчас, всегда отвечал Космос с максимальной точностью.
Исполнитель не позволял ничего лишнего ни в чем. Ни в еде – он всегда знал, что именно и сколько ему необходимо съесть в данный момент для поддержания его телесного здравия; ни в быту – он всегда пользовался минимумом и только самых необходимых вещей; ни во сне – он так же, всегда знал, сколько времени, ему необходимо потратить на сон. Хотя, при желании он мог восстановить свои силы и за пять минут, погружая свое тело в состояние максимальной релаксации, но делал это крайне редко и только в самых крайних случаях, (их у него почти не было) не уродуя понапрасну свою природу – это было лишнее.
Его ложе, состояло из ватного матраса, расстеленного на полу, простыни, небольшой подушечки под голову и тонкого шерстяного одеяла. Спал он без одежды. При всем при этом, он вовсе не считал себя каким-то монстром, машиной – он всегда был уверен, что таким должен быть каждый, нормальный человек. Что счастье, вовсе не в лишней съеденной, слюнявой конфетке, а в четко выполненной, своей работе, и для этого необходимо отсекать все, что этому мешает, это все лишнее.
Исполнитель отбросил одеяло, потянулся, лежа на спине, согнулся пополам, закинув прямые ноги за голову, и резко разогнувшись, мягко спружинил на обе стопы. Затем привычными движениями убрал постель, оделся в спортивный костюм и кроссовки, выбежал на улицу, для утренней пробежки.
Вставать каждый раз в пол шестого утра Исполнитель приучился еще в школе диверсантов ГРУ, куда он попал со второго курса института Физической Культуры, в самом начале войны, в сентябре 1941 года. Восемнадцатилетний комсомолец с незаконченным высшим образованием, сын кадрового офицера Красной Армии, геройски погибшего в декабре 1939 года на Карельском перешейке в боях с белофиннами, мастер спорта по боксу, как нельзя лучше подходил на роль разведчика-диверсанта.
Прыжки с парашютом, стрельба по мишеням, несколько специфичные приемы рукопашного боя и другие мудреные дисциплины – все это нравилось юному Исполнителю. Единственно, немного волновала мысль, что теория скоро кончится и стрелять придется не по фанерным щитам, а в живых людей, и вонзать в горло врага придется настоящую финку, а не имитировать удар деревянным муляжом. Но этот предательский мандраж прошел сразу, после того, как он убил своего первого. Однажды, для сдачи зачета по рукопашному бою к ним привезли пленных немецких парашютистов. Условия зачета были предельно просты – остался в живых – сдал зачет, нет – сохранил жизнь врагу до следующего боя. И пленные немецкие диверсанты отлично понимали это без всякого переводчика. Немец, что достался Исполнителю, дрался отчаянно. Это отчаяние его и погубило – оно было лишним.
После окончания школы пошла обычная работа разведчика – подготовка, заброска, выполнение задания, возвращение на базу. По крайней мере, так могло бы показаться со стороны. Но на самом деле это не был конвейер с тупой монотонной работой. Каждое задание не было похоже ни на одно предыдущее, и уж точно, вряд ли, на любое последующее.
Первое время он волновался перед каждой заброской, пытаясь заранее определить возможные казусы. Но на деле все выходило не так, как он себе представлял, каждый раз приходилось импровизировать на ходу. Но со временем он научился не анализировать предстоящие действия – опыт подсказывал, что это лишнее.
Три года такой жизни, где одна вылазка сменяла другую, и перерывов между ними почти не было, пролетели как один день. И за это время Исполнитель зарекомендовал себя, как думающий, высокопрофессиональный разведчик, всегда действующий скрытно, растворяясь в окружающей среде, не оставляя противнику никакого шанса. При этом за все время у него не было ни одного сколько-нибудь серьезного ранения, так, легкие царапины, которые заживали на нем как на собаке.
Шли звания, награды, война приближалась к своему логическому концу, и он уже все чаще и чаще начинал задумываться о том, чем он будет заниматься после войны в запасе, на гражданке. Ведь ему предстояло все начинать заново – учиться, создавать семью и все это одному, так как ни отца, ни матери у него к тому времени уже не было. Но однажды произошел случай, крест, на крест, перечеркнувший все его мечтания о вольной жизни, лишний раз, подтвердив правило о том, что домашние думки в дорогу не годятся.
А произошло следующее: В декабре 1944 года, в Польше, в окрестностях Гданьска, выполняя задание, связанное с крупномасштабной наступательной операцией наших войск, Исполнитель неожиданно напоролся на немецкий патруль. Два, невидимых глазу взмаха рукой, и два немца с перерезанным горлом лежали на снегу, а вот третьего, совсем еще мальчишку он пожалел. Но мальчишка оказался честным и исполнительным немцем и не замедлил доложить, о случившимся. Исполнителя взяли в тот же день во время облавы на рыночной площади, и на ночь, до выяснения оставили в комендатуре. Уход из комендатуры потребовал некоторого времени, но все равно, сам факт пребывания его там, вызвали не шуточные подозрения уже у нашего особого отдела НКВД после проведения операции, которая, кстати сказать, была проведена, как всегда, Исполнителем блестяще. Особый отдел не обошелся без помощи лучшего друга Исполнителя, знавший не мало подробностей этой истории, что стоило Исполнителю не мало бессонных ночей в одиночной камере «СМЕРША».
Опыт нашей работы – учили его еще в разведшколе – весь пишется кровью. Вот и сейчас он извлек для себя два очень важных правила. Первое – никогда не жалей врага – лучший враг, это мертвый враг, и второе – никогда не доверяй друзьям, а лучше не заводи их вовсе – лучший друг – это твой враг – только на врага можно полагаться в любое время – враг никогда не подведет.
Особисты не успели дать полный ход делу Исполнителя и его не расстреляли, хотя руки у чекистов давно чесались. Дело в том, что он своей расторопностью, давно был чирьем на их неприкасаемой заднице. Но в его судьбу вмешалась политика, причем, как внешняя, так и внутренняя.
Война изменила соотношение сил в мировой политике, и нужно было думать о дне завтрашнем. Довоенные методы устранения неугодных уже не годились, они выглядели очень вульгарно, а устранять-то еще ой как долго придется. Возникла потребность, диктуемая внешнеполитическим фактором, делать это более деликатно, чтобы не бросалось в глаза, более, если так можно выразиться, гуманно. Довоенные маньяки с ледорубами и террористы с взрывчаткой дело конечно хорошее, и на деле доказавшие свою жизнеспособность, но в силу сложившихся обстоятельств, должны встать на запасной путь, вместе с бронепоездом. О чем и поведал Усатый Хозяин Мрачному Обаяшке в Пенсне в приватной беседе. И добавил, что есть мнение, подготовить небольшую мобильную группу товарищей, специализирующихся на имитации естественной смерти. И работа в этом направлении закипела полным ходом.
В ГРУ тоже было решено создать аналогичный отдел, чтобы поддержать ленинский принцип соревновательности, изначально существовавший между этими двумя ведомствами. Исполнитель был включен в список предполагаемой группы первым номером, как высококлассный разведчик, работавший всегда тихо, незаметно, быстро, а главное чисто, не оставляя никаких следов. Это, собственно, не только спасло его от неминуемого возмездия, но и изменило всю его последующую судьбу.
Этот промысел еще только зарождался, в молодом Советском Союзе, опыта в подобного рода операциях, практически ни у кого не было, и спросить-то толком было не у кого. Старшие товарищи всегда работали более прямолинейно, а значит более топорно. Единственное на что они были способны это инсценировать несчастный случай на дороге с применением пьяного водителя грузовика, или шитое белыми нитками самоповешание. Но и это было хоть что-то, хоть какое-то подспорье для разгона.
Молодая мысль била ключом, с присущей ей энергией и фантазией, и количество несчастных случаев резко возросло. Появились утопшие в нетрезвом виде, случайно упавшие в пропасть во время пикника в горах, кадили печи угарным газом, отказывали тормоза персональных автомобилей, била током неисправная проводка и даже был один уникальный случай – поражение грозовой молнией. Вот с этой молнией Исполнитель слегка переборщил.
Шел четвертый послевоенный год, и страну захлестнула очередная волна репрессий. Убрать предстояло как раз того самого фронтового друга, который звездочки зарабатывал не столько, проливая свою кровь, выполняя задания Родины, сколько марая чернилами доносы на своих товарищей. И так ему понравилось доносить, что он не стал ограничиваться боевыми товарищами, а пошел дальше и уже собирался стучать на свое руководство, а это было уже лишнее.
При всей своей профессиональной осмотрительности он даже и не подозревал, что руководство контролировало фактически каждый его шаг с самого начала его службы в разведке. Оно знало, что он постукивает в органы госбезопасности на рядовых членов, и такое положение вещей, в общем-то, пока всех устраивало – так оно спокойней, когда знаешь, кто, что и на кого стучит, хуже было бы, если дятел был бы не известен. Но когда он попытался сделать только первый донос на своих руководителей, и уже начал было собирать компромат на некоторых своих отцов-командиров, было решено его убрать, но сделать это надо было очень осторожно, чтобы не вызвать подозрений у чекистов.
Первоначально, был план инсценировки самоубийства – самоповешание, а лучше пулю в рот, с предсмертной запиской – мол, нервы не выдержали, совесть замучила. Но Исполнителя он не очень устраивал – ну, откуда у таких, может быть совесть, да и нервы у дятла, признаться, всегда были железные. Мысль о молнии возникла неожиданно, когда он подходил к загородному домику на окраине города, в котором проживал в то время его боевой товарищ. Как раз в это время разразилась самая настоящая летняя гроза с ливнем, громом и молнией. Прячась от разбушевавшейся стихии в сарае, неподалеку от дома дятла, Исполнитель вдруг вспомнил о его бесстрашии перед силами природы, о которой в их подразделении ходили легенды. Он мог, если это необходимо, проплыть в ледяной воде, чтобы заложить взрывной заряд под опорой моста, мог, уходя от погони, прятаться в горящем лесу, и, что удивительно, на его здоровье, такие подвиги никак не сказывались – ни ссадин, ни ожогов, ни даже легкого насморка. Хотя, под пули он лезть не любил – он всегда был осторожен.
Личной неприязни Исполнитель в ту минуту к дятлу не испытывал – он уже тогда вправе был считать себя профессионалом, и работа для него была превыше всяких симпатий и антипатий.
Труп героя-фронтовика обнаружили утром соседи. Он лежал в полуметре от дома, сильно обгоревшими руками, сжимая кусок антенного провода.
Прибывший на место происшествия участковый милиционер установил: земля под телом сильно примята – видимо упало с крыши, судя по тому, что в руках остался кусок провода – что-то ремонтировал на этой самой крыше, а когда обнаружил в доме стационарный радиоприемник, его осенило – он поправлял на крыше антенну для своего радиоприемника. Ну, что ж – все сходится, вот только время? На глаз трудно определить, но тут вспомнил, что он и сам вчера вечером слушал по приемнику трансляцию футбольного матча, а из-за начавшейся грозы в начале второго тайма, пришлось пропустить почти весь второй тайм. Хорошо, что к концу игры гроза закончилась, и можно было узнать хотя бы окончательный счет, «Динамо», правда, продуло, но это к делу вряд ли относится. Значит, так и запишем – время, между 18:00 и 18:45. На лицо все признаки бытового несчастного случая, а именно, поражения грозовой молнией – видимо, дуралей в грозу полез антенну поправлять.
Довольный, тем, что так быстро распутал это хитрое дело, участковый тут же составил рапорт происшествия. Подъехавшая следственная бригада, убедившись, что криминала нет, удовлетворилась этим рапортом, особенно не вникая в детали.
Расчет был верен до мелочей, и на деле все получилось глаже гладкого, но начальник Исполнителя, полковник, был сильно недоволен. Во время «разбора полетов» ругался, обзывая Исполнителя мальчишкой, Эдисоном доморощенным, а под конец сказал: «Запомни непреложное правило! Никогда не делай очень просто, и никогда не делай очень заумно, всегда делай так, чтобы никому не бросалось в глаза – дольше сам проживешь. Поверь моему опыту, сынок, первыми всегда сгорают те, кто хоть как-то выделился, поэтому никому и никогда не бросайся в глаза». Исполнитель это правило запомнил.
Усатый оказался не вечен, настало и его время навсегда покинуть этот ужасный мир, кишащий врагами народа. Петушок прокукарекал, и Отец Всех Народов завернул свои ласты, обутые в хромовые сапоги, сшитые лучшими сапожниками Родины, из тех, что уцелели. Хотя злые языки поговаривали, что ему, де, помогли, но это неправда. В этом как раз не было никакой необходимости. Бывают и такие акции по ликвидации, которые, собственно, и заключаются в полном бездействии. Акция, как это не парадоксально звучит, когда не надо абсолютно ничего делать. Единственно, надо немного подождать, и фигурант сам умирает, причем, самой, что ни наесть естественной смертью.
Кукурузник, воссевший на место Усатого, во главе государства, как истинный политик и верный ученик своего предшественника был сильно обеспокоен за безопасность своих тылов. Первым делом он свернул шею Коротышу в пенсне. Здесь он работал еще по старинке – был бы человек, а компромат найдется. Эффект был колоссальный. Во-первых, убрал потенциального конкурента, метившего на его место. Во-вторых, сразу получил союзника и единомышленника в лице Армии – этого могучего помощника в его будущей политике. И, наконец, обрел безграничную любовь и уважение народа, его народа, который всегда был един с Армией и люто ненавидел Коротыша в пенсне. Уже за одно за это можно было смело рассчитывать на памятник при жизни, на родине героя, но расслабляться было нельзя, да и времена изменились.
Времена изменились, но врагов у самодержца от этого меньше не стало. Мало того, что старая гвардия, состоящая из выкормышей Усатого, еще копошилась, так уже и у молодой поросли начинали зубки подрастать. Но времена действительно изменились, изменились и методы борьбы с внутренним врагом. На смену шумным процессам, над врагами народа пришла тихая скорбь, по безвременно ушедшим товарищам.
Работы у Исполнителя в этот период, было, как никогда много. Кукурузник боготворил Армию, и Армия, в знак благодарности была покорна его воле. Старого полковника, начальника Исполнителя «ушли» с повышением в звании на другую, более спокойную работу – готовить молодые кадры, а на его месте появился молодой и энергичный майор, ничего не боявшийся, и давший полную свободу действий Исполнителю со товарищи.
И они проявляли поистине чудеса изобретательности. Коллеги из ГэБэ работали по старинке. В их арсенале оставался все тот же джентльменский набор – автомобильные аварии, неисправная электропроводка, яды – одним словом – грубая, примитивная работа. Исполнитель же, пользуясь, случаем, оттачивал свое мастерство, придумывая все новые и новые ухищрения. Фигуранты умирали не только от обширных инфарктов и инсультов, но и от многих других, с виду, безобидных болезней. Грипп, пневмония, почечные колики, язва желудка – это были семечки. Люди умирали, выступая на партсобраниях, сидя в зрительном зале на концерте, спеша на работу, или стоя в очереди в буфет.
Нравилась ли Исполнителю его работа, или нет – он об этом даже не думал – он просто делал то, что у него хорошо получалось, то, что умел хорошо делать – он служил своей Родине так, как его этому научили.
Возникшая еще при Усатом «Холодная война», предполагала переориентацию органов безопасности с внутреннего врага на внешнего. С врагов народа и прочей недобитой контры, к враждебным проискам империализма в виде шпионажа, провокаций и диверсий. Но Отцу Всех Народов тогда было не до них. Нужно было сначала накормить свой народ, восстановить народное хозяйство. Да и староват он был для переориентации, поэтому врагов искал по старинке, у себя дома, среди своего окружения.
Кукурузник же в качестве «новой метлы» быстро все расставил по своим местам. И в мгновение ока вся страна была опутана вражеской шпионской сетью. С этим происком империализма самоотверженно вели борьбу органы госбезопасности, сумевшие переориентироваться после тотальной чистки 53-го года в ее рядах.
Подобной сетью был опутан и капиталистический запад. Только эта сеть имела другой характер, не диверсионно- шпионский, а разоблачительно-миротворческий, и поэтому уважительно именовалась разведывательной. Не смотря на почтительное название, и ту благородную миссию, что она выполняла, в ее ряды, увы, не всегда попадали самые достойные товарищи. И там, среди сотни раз проверенных бойцов невидимого фронта, нет-нет, да и проявится скрытый, хорошо замаскированный враг. В экстремальных, для всякого нормального советского человека, условиях буржуйского изобилия, предатели и перебежчики были не таким уж редким явлением. Тогда за дело принимались чистильщики. Во-первых, чтобы избежать утечку секретной информации, во вторых, чтоб сберечь тех, кого еще не успел выдать тот, или иной ренегат, а заодно и для профилактики, чтоб другим не повадно было. Делалось это, как правило, тихо и незаметно коллегами Исполнителя. Сам же Исполнитель был не выездной. Видимо не могли ему забыть гданьскую историю, да и перестраховаться в таком деле никогда не бывает лишним.
Но однажды произошло следующее. У резидента в Марселе появилось легкое подозрение, что один из его людей собирается переметнуться на сторону врага, и тем самым поставить под угрозу выполнение ответственного задания. Действовать нужно было не только быстро, но и аккуратно, чтобы не вызвать ни у кого ни малейшего подозрения. Вдобавок ко всему, эти события происходили накануне выступления Кукурузника на сессии Генеральной Ассамблеи ООН, так что зачистку нужно было произвести не просто аккуратно, а архиаккуратно, во избежании малейшего резонанса. Чистильщика такого уровня, во внешней разведке, как на грех, не оказалось, его просто не существовало. И тогда вспомнили про Исполнителя, прозябавшего в это время в контрразведке, ибо кроме него такую тонкую работу выполнить, увы, не мог никто.
Поэтому Исполнитель вылетел в Варшаву, где его уже встречали польские товарищи, с готовыми документами на имя польского еврея, отбывающего на историческую родину. В Израиль предстояло лететь через Ниццу, куда он и прилетел в тот же вечер.
В аэропорту в Ницце его встречал Человек Резидента, но Исполнитель чувствовал присутствие и самого Резидента где-то неподалеку. И судя по тому, как его помощник подошел к нему, Исполнитель понял, что Резидент не только знает его лично, но и доверяет. Это во многом упрощало его работу.
Уже через два часа Исполнитель был в Марселе на месте предполагаемой акции. К этому времени он уже знал все интересующие его детали, осмотревшись на месте, утром приступил к ликвидации.
На следующее утро, в 7:20, по местному времени, как обычно, к небольшому скверику, что располагался рядом с домом фигуранта, подошла пожилая мадам со своим песиком, породы «боксер», отстегнула его от поводка и стала наблюдать за своим любимцем. Добродушного красавца знала вся округа и очень любила его. В 7:25 мимо, по улице, проезжал обычный, ни чем не примечательный автомобиль, на обычной для этой улицы скорости, из окна, которого, вылетела микроскопическая капсула с вакциной, пущенная из пневматического пистолета, и угодила в заднюю лапу гладкошерстного добряка. Малыш даже не обратил на это внимание, лишь легкая судорога пробежала по мышцам его лапы.
Он по привычке проводил проезжавшую мимо машину своим печальным собачьим взглядом и вновь принялся обнюхивать свою территорию. Но, что это? Запахи вдруг резко обострились. Одни стали еще приятней, но вот другие напротив, еще несносней, а этот, так просто невыносим. Откуда он исходит? Ну, конечно, от того пижона, что вышел из серого дома. Если честно, то он его и раньше-то терпеть не мог – какой-то скользкий тип. А тут еще эта нестерпимая вонь! Нет, всякому собачьему терпению когда-нибудь приходит конец. Все! Хватит! Ты труп, засранец!
Последнее, что успел увидеть, вышедший из своего дома фигурант, это знакомую улицу и проезжающую по ней незнакомую машину, знакомый сквер, знакомую улыбающуюся мадам, ее славного песика, пулей летящего к нему, прыжок, челюсти, все…
Возвращался Исполнитель по другому коридору, с другими документами и с другой внешностью. Он догадался, кто был Резидент. Исполнитель как-то пересекался с ним во время войны – это был еще тот перестраховщик.
Мастерство и профессионализм Исполнителя восхитили Человека Резидента, отныне Исполнитель стал его тайным кумиром. И напрасно – это было лишнее. Резидент это быстро почувствовал, он не любил перебежчиков.
Руководство Исполнителя то же по достоинству оценило его заслуги, и из контрразведки его перевели во внешнюю. И снова потекла обычная рутинная работа – заброска-акция-возвращение на базу.
На базе он не знал чем заняться и очень страдал от безделья. Но однажды там появился Китаец. Исполнителю его представили, как инструктора по психофизической подготовке, включавшую в себя, различные техники медитации и как мастера древнейшей китайской борьбы, способной, по словам майора, его начальника, творить чудеса.
Для начала провели учебный бой, после чего Китаец сказал, что ему понравилось Кун-Фу Исполнителя. Исполнитель то же сказал, что ему понравилась Рукопашка Китайца. И это не был знак вежливости – каждый увидел друг в друге Воина, и это понравилось каждому. Очень быстро они подружились.
Исполнитель быстро полюбил новое учение. Знакомство с новой системой знаний, напоенной загадочной философией, мистикой, поэзией, чарующей эстетикой, захватывающей обширные, порой неведомые области медицины влили в него свежие жизненные струи. Он мог часами отрабатывать то, или иное упражнение, похожее на некое священнодействие, с каждым разом осмысляя его по-новому, и с каждым разом по-новому осмысляя себя. И Китаец передавал свои знания не в форме наставник – ученик, а в своеобразной форме диалога душ, некого таинства передачи сакральных знаний.
Уже через полгода Исполнитель почувствовал, что он стал другим, не таким, как прежде. Тело приобрело необычайную, приятную гибкость, движения утратили свою угловатость, стали плавными и гармоничными, а при желании стремительными и точными. При ходьбе он не чувствовал ни ног, ни земли. Впечатление было такое, будто земля сама проплывает под его ногами, приближая к нему, нужные ему объекты. Сознание приобрело ясность, о которой он раньше даже и не подозревал. К примеру, иностранные языки он учил так, словно он их когда-то знал, да забыл, и надо было лишь слегка освежить свою память. Так, уже через два года он довольно сносно владел немецким, английским, французским и китайским. Хотя с Китайцем в свободное от занятий время, по вечерам, они беседовали чаще по-русски. Точнее Китаец рассказывал ему о Китае и о себе.
Из его слов Исполнитель узнал, что Китаец в Китае был монахом одного из монастырей. Там он выучил русский и полюбил Россию. А когда Мао устроил на монахов гонения, то он не ушел со всеми монахами в горы, а подался в Россию. На границе его задержали наши пограничники, точнее, он сом им дал себя задержать. И когда там выяснили, с каким мастером имеют дело, то долго не могли решить, что с ним делать, пока не представился случай совершить какой-то обмен с ведомством Исполнителя. Так он оказался на базе вместе с Исполнителем. И он благодарен судьбе за то, что она предоставила ему ученика в лице Исполнителя, о котором он мог только мечтать. А что до России, которую он мечтал повидать, то ему вполне достаточно созерцать Исполнителя, чтобы познать эту Великую страну, ну, а жить в уединении он давно привык, и это его нисколько не угнетает.
Исполнитель же никогда не рассказывал Китайцу, чем он занимается, куду время от времени исчезает. Он только со временем понял, что Китайцу и не надо было ничего говорить, что Китаец и так при желании мог видеть каждый его шаг. Но, тем не менее, Китаец никогда о его службе разговора не заводил, Китаец понимал – это табу.
Время с Китайцем протекало незаметно, как плавное течение реки, как сама жизнь. Мимо проплывали очередные задания, люди, города, вожди. Кукурузника, как само собой разумеющееся, сменил Ильич Второй, но все это воспринималось сознанием Исполнителя, как Большая суета Большого Хаоса. И теперь он уже ясно видел, что Мир давно бы погиб, не будь таких людей, как Китаец, призванных кем-то свыше, поддерживать в Мире гармонию.
За это время он многое узнал, многое освоил. Он приобрел способности, о существовании которых читал, разве, что в детстве, в сказках. Он стал понимать язык растений и животных. Он мог на расстоянии поставить точный медицинский диагноз любому человеку, на расстоянии мог исцелить недуг, а мог и обострить болезнь, в зависимости от обстоятельств. Мог, при желании, увидеть любого человека, или предмет, где бы те не находились в тот момент – в любой точке земного шара. Не говоря уж о такой ерунде, как гипноз, чтение мыслей на расстоянии, внушении на расстоянии и прочее. Все это в значительной мере облегчило его работу, но он никогда не афишировал свои вновь приобретенные способности, никогда не рассказывал о них никому, тем более своему непосредственному начальнику, Полковнику, единственного, кроме Китайца, кого он мог видеть на базе. Полковник же, в своем неведенье, приписывал блестящую работу Исполнителя, к его многолетнему опыту и бесспорному таланту, который, по его мнению, дается один раз в тысячу лет. Правда и задания с каждым разом становились все сложнее и сложнее, но Исполнитель, стремясь на практике закрепить свои возможности, их не замечал.
Например, как-то раз он сорвал важное тайное совещание на западе, из-за которого наш ВПК мог лишиться очень выгодного контракта по продаже вооружения в страны третьего мира. При этом никакой истерии, или даже смутных подозрений на то, что это действовала вездесущая «рука Москвы» ни у кого не возникло. Все произошедшее выглядело, как само собой разумеющиеся. Просто одного из главных действующих лиц этого совещания, чье слово было решающим, накануне совещания поместили в реанимационное отделение с обострением почечной болезни, на которую тот и раньше жаловался. Совещание пришлось перенести до лучших времен. Это дало нашему ВПК солидный выигрыш во времени. Что же касается несостоявшегося совещания, то его и вовсе потом отменили, за ненадобностью.
О том, как он это делал, Исполнитель просто физически не смог бы никому объяснить. Во-первых, его бы никто не понял, потому что его методы противоречили основам марксистко-ленинского материализма, и не вписывались ни в какие рамки дозволенных и недозволенных методов борьбы с врагами идей коммунизма. Во вторых, он стал бы, по единодушному мнению его отцов командиров, просто опасен, и его бы просто убрали. О том, как это делается, он знал не понаслышке. Поэтому, на все расспросы о его методах, он отвечал, что, мол, интуиция, стечение обстоятельств, и его оставили в покое, приписав его неразговорчивость, его природной скромности. В конце концов, хороший работник и работает хорошо, чего еще, спрашивается, надо.
Исполнителя забавляло выполнять задания такой сложности, забавляло потом смотреть на недоуменное лицо Полковника, но он понимал, что когда-нибудь этому придет конец, не знал только, каким он будет.
Задание в этот раз сводилось к тому, чтобы достойно покарать неизвестного пока убийцу, хладнокровно застрелившего, одного за другим, двух наших сотрудников в Голландии. Тело одного из них было обнаружено в его квартире, другого на автостоянке, в собственном автомобиле. У обоих была прострелена голова. В обоих случаях имел место «Беретта» 22-го калибра с глушителем. На лицо была работа профессионала.
В центре ломали голову – кому понадобилось так грубо убивать этих людей, игравших в разведке, весьма второстепенные роли, и которые даже не были связаны друг с другом по работе. Да и потом, делать такие вещи было просто не принято – среди разведок всех стран существовал свой кодекс чести, свои неписанные законы. Исходя из этого, главной задачей являлось, как можно скорее найти и публично наказать виновного, а уж потом доискиваться до причин.
Полковник дал Исполнителю на все три дня. Значит, Полковнику в Центре дали неделю – машинально подумал исполнитель, удаляясь к себе для медитации.
Предварительно ознакомившись с личными делами убитых, Исполнитель приступил к созерцанию. На экране его внутреннего зрения вначале вспыхнул свет, потом появились нечеткие пятна, очертания которых становились все четче и четче, пока, наконец, не оформились, до вполне узнаваемые объекты. Детство, отрочество, юность погибших он просмотрел бегло, за несколько минут. Несколько подробней остановился на их деятельности в разведке, но тоже ничего сколько-нибудь заслуживающего внимание для себя не обнаружил. Наконец, более подробно остановился на моменте их гибели. Вот один из них пошел открывать входную дверь в своей квартире, в образовавшейся бреши появился глушитель от пистолета, сухой щелчок и человек падает навзничь. Стоп. Исполнитель прокрутил этот эпизод в обратном порядке. Вот пуля медленно вылетела изо лба, влетела обратно в глушитель, соединилась с гильзой в патроннике «Беретты» 22-го калибра, который держала рука в перчатке, принадлежавшей женщине, скорее девушке, на вид довольно привлекательной. А вот и второй случай – потерпевший только что подъехал на машине к автостоянке и припарковался. К машине подошла та же девушка, на секунду заслонила его собой, а когда отошла, то человек за рулем был уже с простреленной головой.
Кто она? На кого работает? Вот она разговаривает по телефону. На другом конце Алан Бартон – предводитель ЦэРэУшных чистильщиков, с которым Исполнитель был заочно знаком. Это уже было кое-что.
Теперь заказчик. Проследив не очень сложную цепочку, Исполнитель уткнулся в нашего Резидента, того самого, который дышал все время в спину Исполнителю там, в Марселе. Через несколько часов он уже знал все детали этого непростого дела.
Оказывается, ЦэРэУшники подловили Резидента на биржевых спекуляциях еще там, в Марселе, и он, опасаясь возмездия за свою самодеятельность, все это время исправно работал на врага, убирая со своей дороги, опасных для него людей. Одного он убрал руками Исполнителя, тот начал о чем-то догадываться, но проверить свои опасения не успел. Своего помощника, руками ЦэРэУшников, а кое-кого не погнушался и сам. Последний случай планировался, как отвлекающий маневр. Нервы Резидента были на пределе, и он собирался совсем уйти со сцены, на покой. Денег у него уже было достаточно, чтобы где-нибудь затеряться и безбедно прожить остаток дней. Вот для этого он и предпринял такую, на первый взгляд, нелепую акцию, рассчитывая на то, что пока будут разбираться, он успеет улизнуть, и от наших, и от ваших, а там, ищи ветра в поле.
Коварство Резидента, Исполнителя не очень удивило, Исполнитель и раньше подозревал в нем нечто подобное. Но докладывать Полковнику обо всем не стал. Если начали бы докапываться, откуда у него такая информация, то в его сверхвозможности вряд ли бы поверили, скорее всего, пришли бы к единодушному мнению, что Исполнитель был с Резидентом заодно, да видимо что-то не поделили, вот Исполнитель и старается, пользуясь, случаем. Потом у Исполнителя к Резиденту были свои, сугубо личные счеты – этот гнус осмелился использовать, там, в Марселе, его, Исполнителя, как последнего фраера – это было оскорблением.
В своем докладе Полковнику Исполнитель лишь ограничился личностью убийцы, объяснив, что вычислил того, точнее ту, по почерку. Что это человек Алана Бартона с циничной кличкой «Кант», которая ничего не имеет общего с фамилией основоположника немецкой философии. Что искать ее следует в одном из борделей Гамбурга, где она танцует в стриптиз-шоу. Судя по всему, ей доставляет удовольствие видеть мужчин жалкими и беззащитными перед ней – будь она со своей неизменной «Береттой» 22-го калибра, или вертя своей задницей, в баре борделя.
Ну что ж, – сказал Полковник, не переставая поражаться способностью Исполнителя искать и находить – в таком случае собирайся, полетишь в Гамбург, времени у тебя в обрез, план отхода обсудишь на месте, билет и документы я сейчас закажу.
Около девяти часов вечера, по местному времени, в бар одного из борделей Гамбурга вошел Исполнитель. В руках у него была свернутая в трубочку местная газета, в которой находился ствол 22-го калибра с глушителем на одном конце и однозарядным механизмом на другом. Он сел за свободный столик в дальнем углу небольшого зала, положил газету рядом с собой и заказал себе кружку пива у подскочившей к нему полуголой официантки.
Последнее время он стал замечать за собой некую странность. Перед самой ликвидацией он переставал воспринимать окружающую его обстановку в реальном своем обличии. Мир представал перед ним, все больше, в каких-то образах. Это его насторожило лишь вначале, но, убедившись, что на качестве работы это нисколько не влияет, он успокоился, объясняя такое состояние, как следствие длительного пребывания в состоянии медитации.
Вот и сейчас, стены бара исчезли, и вместо них открылись взору необъятные просторы вселенной, погруженные в вечную космическую ночь. Лишь на небольшой эстраде, освещенная непонятным источником света, электрогитара, ведомая взлохмаченным гитаристом, стоная, рыдая и плача, выплескивала их своих глубин, то ли слова страстного раскаяния, то ли пророческого откровения.
Словно испуганной, необъяснимым страхом, стайкой мотыльков и мошек, вьющейся вокруг стекла керосиновой лампы, носились, мелькая над грифом, пальцы гитариста. Как мошкара, интуитивно чувствовала свое спасение от неминуемой гибели в частице света, спрятанной за прозрачным стеклом, натыкаясь на горячую, невидимую преграду, больно ударялась, обжигалась, но вновь устремлялась, к намеченной цели. Так и пальцы музыканта, гонимые, казалось, какой-то чудовищной несправедливостью, искали защиты и спасения в душе инструмента. Но внутрь попасть никак не могли, постоянно натыкаясь на преграду из стальных струн, которые отбрасывали их обратно в мертвую пустыню вечного мрака, но отвергнутые, тут же, вновь и вновь устремлялись обратно, к конечной цели своего существования. Когда кому-нибудь, из самых отчаянных мотыльков, удавалось достигнуть вершины стеклянной колбы, и, лишившись своих нежных крылышек в горячей струе воздуха, исходящей из кратера, падать на дно спасительного вулкана, горя в безжалостном пламени, даря своим собратьям еще одну частицу света, или пытаясь, тем самым предупредить их о чем-то. Так и струны, могли лишь, на нервное трепыхание пальцев, ответить звуками, усиленными динамиками. Полные боли, страдания и безысходности, подгоняли их работать еще быстрее, еще отчаяннее, или старались предупредить о какой-то опасности, еще более ужасной, еще более зловещей. Но ни мошкара, ни пальцы, похоже, в советах не нуждались, не веря, что может существовать еще большая беда, чем та, что таила в себе жуткая чернота ночи. С какой-то непонятной, тупой яростью бросались, одни на всезжигающее пламя, другие, на холодную сталь. В итоге, одни бесследно сгорали, другие, избитые в кровь, падали в изнеможении, теряя последние капли веры в свои силы, и надежду на спасение.
Под звуки гитарного апокалипсиса, так же неистово извиваясь вокруг шеста, торчащего из центра небольшой, круглой сцены, полуголая девица со всей страстью отдавалась во власть хриплого откровения. Каждым изгибом своего тела, участвуя в нем, каждой мышцей подтверждая свою с ним солидарность, каждой клеткой рыдая об утраченных безвозвратно иллюзиях. И на каждый выстраданный всплеск ее тела, освещенный тремя красными лампами направленного света, утопающий в полумраке маленький зал, откликался одобрительными возгласами, полными восхищения.
Исполнитель одной рукой взял высокий стакан с пивом и поднес к губам, второй рукой он взял свернутую газету и направил дуло на танцовщицу. Но тут, неожиданно для него, возникла проблема, с которой ему еще не приходилось сталкиваться – до сего момента ему никогда не приходилось участвовать в ликвидациях женщин и, расслабившись по привычке перед операцией, он совершенно упустил этот момент из виду. Сейчас он не мог нажать на спусковой крючок, и не потому, что ему его мужское самолюбие не позволяет воевать со слабой женщиной – все это ерунда, сопли для вшивых интеллигентов – он профессионал. Дело в том, что в каждой женщине, какой бы сукой она ни была, хочешь, не хочешь, а приходится видеть мать, или будущую мать, одним словом, фактор продолжения жизни, а инстинкт продолжения рода еще никто не отменял, даже у профессионалов. Пришлось пойти на хитрость. Он представил, что фигурантка вовсе не женщина, а голый мужик, вертящийся вокруг шеста в баре для геев – фу, какая мерзость – мелькнуло в голове у Исполнителя, при этом рука его с газетой невольно дернулась.
Забытье длилось чуть меньше мгновенья, когда он пришел в себя, молодая женщина уже была мертва. Пуля, вылетевшая из бесшумного ствола, совпала с последним аккордом гитариста, при этом ее симпатичная головка дернулась, ноги подкосились, и она рухнула на сцену. Зал буквально взорвался от аплодисментов, и долго не умолкал. А она все лежала. Никто не заметил у нее под волосами маленькую дырочку на виске, точно такую же, какие она оставляла своим клиентам, из которой тонкой струйкой стекала кровь. Исполнитель встал и тихонько вышел, оставив свою смертоносную газету лежать на столе, вместо визитной карточки. Обработанные специальным составом пальцы никаких его следов в баре не оставили, ни на стакане с пивом, ни на газете, нигде.
Первая часть задуманного прошла блестяще, теперь Исполнитель приступил ко второй части своего плана. Пользуясь случаем, необходимо было поквитаться с Резидентом. А для этого ему нужно было успеть на поезд, отправляющийся в голландский город Гронинген, в котором, Исполнитель это знал точно, в данный момент находился резидент. Туда пять часов, обратно пять часов, на проведение акции возмездия остается примерно два часа, и не минуты больше, потому что завтра утром он, кровь из носа, должен быть в Гамбурге, иначе его самоволка может быть раскрыта, а уж за это, … Но теоретически он успевает.
И он успел, и не только обратно в Гамбург, но и в Гронинген. Опоздай он хотя бы на полчаса, и за Резидентом пришлось бы ехать куда-нибудь в Южную Америку. А так он поспел как раз вовремя – он встретил Резидента спускающимся по лестнице из своей квартиры с чемоданами в руках. Внизу его напрасно ожидало такси.
Этот таксист спустя некоторое время и обнаружил труп Резидента. Рядом с трупом лежала «Беретта» 22-го калибра с глушителем. На вопросы инспектора из криминальной полиции, таксист ничего вразумительного ответить не смог. Он действительно никого не видел и ничего не слышал, он приехал по вызову и ждал клиента, но так и не дождался. Решив разобраться, в чем дело, он обнаружил труп – вот, собственно и все.
Уже в самолете Гамбург – Москва Исполнитель явственно почувствовал, что это была его последняя операция в разведке. Почему? – он не знал, он знал только, что последняя.
По приезде на базу, он доложил своему Полковнику о проведенной операции в Гамбурге, опуская поездку в Голландию. На вопрос, где он отсутствовал двенадцать часов после акции, и почему не явился на условленное место к первому контрольному сроку, он ответил, что отход был не таким легким, как планировалось, и ему пришлось немного попетлять, запутывая следы. Полковника такой ответ вполне удовлетворил. Он по-прежнему не переставал восхищаться своим подчиненным.
Вечером Китаец ему сообщил, что он хочет попрощаться и выразить благодарность за все те годы, что они провели вместе. Он сказал, что скоро Мао умрет и можно будет снова вернуться в монастырь, к своим братьям. Сказал, что после смерти Мао властям будет не до них, все будут драться за трон, а тот кому, в конце концов, достанется трон, будет лоялен ко всем, и к ним в тои числе. И если Исполнитель захочет его найти, то теперь он знает, как это сделать. Этот разговор был в августе 1976-го года.
Проснувшись утром, Исполнитель понял, что Китайца на базе нет, что он ушел еще ночью.
Полковник недоумевал – как можно бесследно исчезнуть с секретной, хорошо охраняемой базы. На ноги была поднята вся контрразведка союза. Но кропотливые поиски никаких результатов не дали – Китаец исчез. И тогда Полковник отдал приказ Исполнителю – найти и уничтожить особо опасного врага, носителя сверхсекретной информации.
Исполнитель не стал объяснять Полковнику, что это сделать невозможно никому, а тем более ему, он просто собрался и ушел вслед за Китайцем. Теперь он понял, почему гамбургская операция для него была последней.
В ТАЙНАЯ ТАЙНЫХ ДЕРЖАВЫ
Оперативно-следственная группа прибыла на место происшествия без промедления. Причина поторопиться на этот раз была самая, что ни на есть основательная: убийство, произошедшее в обычной, ничем не примечательной пятиэтажке, оказалось совсем необычным. Скорее его можно было назвать из ряда вон: мёртвое тело молодой женщины было изуродовано настолько изощрённо, что даже видавшим виды оперативникам стало как-то не по себе. Похоже, что здесь поработал какой-то чокнутый маньяк, у которого напрочь снесло крышу. Накануне в дежурную часть позвонила соседка потерпевшей, женщина была в шоке, так что из её бессвязных слов едва удалось извлечь нужную информацию.
Предварительное расследование дало достаточно много, но по существу не объяснило ничего. Из показаний той же соседки потерпевшей складывалась информация следующего содержания.
Последний месяц Ирина, так звали потерпевшую, стала наблюдать некоторую странность в поведении своего мужа. Она заметила, что он стал тайно за ней следить, например, когда она выходила на улицу по магазинам за продуктами. При этом он всегда старался изменить свою внешность: то приклеит усы и наденет очки, то мелькнет с бородой и в шляпе, то в парике и темных очках, то все вместе. Но своего-то мужа она всегда узнает из тысячи, да и потом его зеленый плащ, брюки и ботинки оставались неизменными.
Ирина в свои двадцать семь лет выглядела очень привлекательной молодой женщиной, с прекрасной фигурой, не утратившей своей стройности даже после рождения двоих детей. С мужем она прожила около пяти лет. Конечно, бывало и ссорились, спорили, но до взаимных оскорблений, не говоря уже о рукоприкладстве дело никогда не доходило.
Да и к детям муж относился с отеческой любовью. Он вряд ли безумно любил всех детей на свете, но своих любил, это точно, даже со стороны это было заметно. Где он работал, жена толком не знала, говорил, что в каком-то закрытом НИИ. Получку приносил нормальную и без задержек, и ей этого было вполне достаточно. Он никогда не ревновал ее ни словом, ни намеком, тем более что она своим поведением никогда не давала ему ни малейшего повода для ревности.
А тут вдруг слежка! Что это – ревность? Ну, конечно, ревность, и Ирине стало от этой мысли чуточку теплее на сердце – значит, все еще любит. Последнее время она чувствовала некую прохладу в их отношениях, но успокаивала себя мыслью о его загруженности на работе. Любовница?– закралась тревожная мысль. Оказывается просто ревность. Ничего, успокоилась женщина, пусть немного поревнует. И она ничем себя не выдавала, что давно знает о его тайной деятельности, объектом которой стала она сама.
Еще соседка сообщила, что пару дней назад, вечером, она слышала необычный шум в их квартире, но особого значения тогда этому факту не придала – молодые и раньше любили жарко поспорить. Ей было известно, что детей Ирина увезла к матери, погостить: так что молодые вполне могли сполна отвести душу, не опасаясь чем-то травмировать детскую психику. Но прошёл один день, другой, а Ирины не показывалась.
Обеспокоенная тем, что Ирина к ней долго не заходит, как делала это обычно, соседка решила навестить её сама. Она долго звонила в дверь, и, не дождавшись никакого результата, встревожилась уже по-настоящему, потом принялась стучать кулаком, и вдруг обнаружила, что дверь не заперта.
То, что она увидела, и то, что с ней было потом, она уже помнила плохо. Как хватило сил и присутствия здравого смысла позвонить в милицию, ей самой непонятно, сработал инстинкт, потому что рассудок был поражён шоком.
Дело вырисовывалось тупиковое, одним словом висяк: кроме отпечатков, принадлежавших мужу убитой, следов никаких. Единственным подозреваемым пока был именно муж, но он бесследно исчез. Так что, когда неожиданно прибыли представители компетентных органов и заявили, что они забирают это дело себе, оперативники почувствовали огромное облегчение, так как всем было ясно, что спокойной жизни оно им не принесло бы.
* * *
В особо секретном отделе, в самом тайное тайных Великой Державы воцарилась гнетущая тишина, готовая вылиться в крах всего отдела, со всеми вытекающими из этого последствиями. Лишение званий, привилегий, пенсий, а то и просто безымянной могилой на кладбище. Произошел непредвиденный сбой в системе. Сбой, который потенциально может повлечь за собой утечку наисекретнейшей информации. Сбой, который поставил под вопрос целесообразность целого отдела, всю его проделанную работу не одним поколением сотрудников. Так все отлично складывалось, и тут на тебе, ситуация вдруг вышла из-под контроля. Такого провала Контора не знала давно.
Отдел занимался вопросами кодирования специалистов на определенный род деятельности. Предполагалось, что каждый агент, прошедший спецобработку, будет выполнять задания максимально четко. А главное, совершенно исключалась возможность его перевербовки другими спецслужбами. Также исключалось, что такой агент будет давать показания против Конторы, даже под пытками. Хотели ввести еще программу самоуничтожения, как исключительную меру в самых безвыходных ситуациях. Но разработчики засомневались в том, как человек, находящийся в экстремальной ситуации, будет объективно определять степень исключительности и испугались, что агенты начнут себя уничтожать при малейшем намеке на исключительность. Программу сняли с разработки.
Этот отдел был сформирован еще в дремучие советские времена, когда мировая научная мысль углубилась в изучение психики человека, его сознания и подсознания. Когда наряду с появлением психотропного оружия и медикаментов возникла идея управлять людьми безмедикаментозно, предварительно обработав их сознание по соответствующей программе.
В проекте были задействованы лучшие силы страны этого направления, которые, почему-то, плодились и размножались преимущественно в Ленинграде, а посему и отдел было решено создать именно там – оно было лучше и в плане специалистов, да и в плане секретности не так в глаза бросалось. Работа кипела полным ходом в условиях строжайшей секретности. И первые результаты не заставили долго ждать, хотя и были малоутешительны. Дело в том, что наибольшего соответствия требованиям достигали подопытные обладающие черезчур впечатлительной натурой, а на людей с более устойчивой психикой кодировка, или как тогда ее называли психопрограмное воздействие, не действовала. Но неврастеники, понятное дело, Конторе были не нужны. И понадобилось не одно десятилетие напряженного труда, пока, наконец, отдел смог приблизиться к искомому результату. Параллельно с этим спецы разработали и другие программы. Они научились влезать в подсознание человека как, например, в компьютер. Могли запустить любую программу, или стереть уже имеющуюся информацию. Могли из любого человека сделать, к примеру, гениального шахматиста, или скульптора, полководца, или политика, но таких задач пока перед отделом никто не ставил. Конторе нужны были только отличные солдаты, способные выполнять задания любой сложности и в любых условиях.
К моменту описываемых событий отдел осваивал программу многоступенчатого кодирования. Работа уже подходила к концу. За конечный результат руководитель научно – производственной группы отдела был более чем спокоен. Предварительные опыты дали отличные результаты, оставалось провести ряд чисто формальных испытаний, прежде чем запускать разработку в серию.
Проводить испытания сразу непосредственно на хорошо обученных спецназовцах, разумеется, никто не собирался – еще не известно, как они потом себя поведут, а выпускать джинов из бутылок – в Конторе тоже не дураки сидят. Поэтому для проведения первых испытаний были взяты сотрудники более мирных профессий. Первые двенадцать человек, отобранных по результатам специального медицинского обследования, уже, сами того не зная, прошли обработку, и сейчас находились под наблюдением. Это все были люди Конторы: курьеры, программисты-компьюторщики, топтуны, шоферы, и другие, так или иначе, имевшие соприкосновение с секретами Родины.
Все они, как и раньше, приходили на работу, выполняли задания своего начальства и о том, что каждый шаг их фиксируется, они даже не догадывались.
Наблюдения дали с одной стороны отличные результаты. Все фигуранты стали на редкость исполнительными, подчас даже чересчур, чем приводили, порой, свое начальство в недоумение. А один так просто насмешил до слез. Он был «топтуном», то есть агентом наружного наблюдения, так вот он в свободное от своей основной работы время начал следить за своей женой. Такое рвение не могло не радовать, но могло бы и насторожить, но тогда на гребне волны общего успеха этому не придали особого значения.
С другой стороны у некоторых фигурантов в поведении появилось что-то, чего раньше никогда не было. Например: один программист пристрастился к азартным играм, причем, не к какому-нибудь определенному виду азартных игр, к картам, или лошадиным бегам – нет, он был готов играть буквально во все, что хоть близко напоминало игру, в которой был азарт, а за неимением, мог и сам придумать что-нибудь азартное на скорую руку. Хорошо, что на казино его зарплаты не хватает – решило начальство и на этом успокоилось. Другой, оперативник из контрразведки, слывший образцовым семьянином, вдруг бросил свою молодую жену и переехал жить к женщине на десять лет его старше, и у которой уже был взрослый сын. Но и его начальство на сей факт, посмотрело сквозь пальцы – мол, перестройка, другие времена, раньше давно бы вылетел с работы, но сейчас хватит быть ханжами, а сердцу порой и впрямь не прикажешь – сам разберется, не маленький. Были и другие незначительные отклонения в поведении фигурантов, но это, по мнению разработчиков, никак не влияло на эксперимент в целом.
Гром грянул неожиданно. Сначала исчез ревнивец «топтун». Наружное наблюдение доложило, что накануне, выслеживая свою жену, «топтун» был свидетелем ее более чем теплой встречи с одноклассником, после чего он «протоптал» за ней до дома и через некоторое время сам поднялся в свою квартиру. Больше его никто не видел. Труп его жены первыми обнаружили ее соседка, обеспокоенная тем, что она долго не заходит к ней, хотя в обычные дни они виделись по несколько раз на день.
Генерал, возглавлявший отдел, выслушал доклад своего помощника, опустил голову и погрузился в долгое молчание. Наконец начал говорить, по прежнему, не поднимая головы, – этого стахановца «топтуна» из-под земли достать и доставить сюда живым или мертвым, лучше мертвым, пока он с дуру языком не начал болтать. Кодировка, конечно, кодировкой, – генерал поднял голову и посмотрел на подполковника, – но ты же сам знаешь, что она может ослабнуть после сильного стресса, а потрясение он, похоже, перенес изрядное, так что не будем рисковать. Хорошо, если его первым, уголовный розыск возьмет – с ними нам будет не трудно договориться, а если он о чем-то догадался и побежит у журналюг правду искать, или еще чего похлеще выкинет? Одним словом – нам, сам понимаешь, сюрпризы не нужны в виде международного скандала. В другой раз, может, и поскандалили бы, а сейчас, не те времена. Так что ноги до задницы сотрите, а найдите и патронов не жалеть.
- Егор Степанович, с уголовным розыском мы уже договорились, взяв у них это дело себе, но есть одно НО, - помощник замялся, - мои люди из научно – производственного предвидели вашу реакцию и попросили меня уговорить вас обойтись без исключительной меры относительно этого «топтуна», он нужен им живым, чтобы лучше разобраться в причине сбоя.
- Получше! Разобраться! – вскипел генерал, - им бы лишь бы все в свои микроскопы глазеть, а все дерьмо потом мне расхлебывать? –Но, немного поостыв, продолжал –Я с ними согласен, разобраться, конечно, необходимо. Что там у тебя, Валентин Григорич, на этого Отеллу?
- Окончил рязанское училище ВДВ. Разведчик. Далее Ангола, Афганистан - рапортовал помощник - особенно не геройствовал, но и за спины своих товарищей не прятался, выполнял свою работу четко, тщательно обдумывая каждый свой шаг, за это и попал в наше поле зрение. Затем окончил спецкурсы КГБ, в последнее время использовался в качестве агента наружного наблюдения. Женат, то есть был женат, двое детей. В общем, все как у всех,
- Ну, что ж, полковник, – резюмировал генерал, – в таком случае твоя задача усложняется – доставь его сюда живым и здоровым. А попутно пошевели мозгами, нельзя ли в причине сбоя разобраться и без него. Твои-то очкарики, что по этому поводу говорят?
- Да пока ничего не говорят, только руками разводят. Такой случай впервые в их практике – ответил помощник.
- Впервые! – все еще закипал время от времени генерал – можно подумать у них была когда-нибудь подобная практика. Ну, в общем, полковник, задание тебе ясно, действуй. И генерал повернулся к полковнику спиной, давая понять, что разговор окончен.
* * *
Генерал, Егор Степанович Матвеев, впервые перешагнул порог Тайная Тайных Великой державы еще в 1955-ом, уже под занавес реорганизации органов, новоиспеченным молоденьким лейтенантом, выпускником Высшего Военного Политического Училища. На работу в органы он попал по рекомендации куратора училища от Конторы, отметившего в нем беззаветную преданность Родине, и беспрекословное подчинение своим командирам и старшим товарищам.
Во время «оттепели» он был направлен на работу в спецбольницу для осужденных, которым срок отбывания наказания в исправительных колониях был заменен на лечение в оной лечебнице по причине расстройства их психики. Для некоторых подобная замена приговора была равносильна пожизненному заключению, но в виду того, что урановые рудники, по сравнению с этой больницей были просто раем для заключенных, то своей смертью там редко кто умирал. Чаще всего пациенты этой больницы становились жертвами того, или иного неудачного эксперимента по разработке какого-нибудь психотропного препарата, или, в зависимости от поставленной задачи, напротив, эксперимента удачного.
Никому их не было жалко, и слез по ним никто не проливал, так как в глазах врачей и персонала они людьми в общепринятом смысле этого слова, не являлись, для всех они были, даже хуже зверей. Да и как их можно было назвать людьми, если они насиловали и убивали детей, питались человеческим мясом и не от голода, а от прихоти, если это были садисты, подолгу наслаждавшиеся предсмертными муками своих жертв, и совершавшие многие другие подобные мерзости. Лейтенант Матвеев не был чистоплюем и не позорил честь мундира, опускаясь до жалости к этим нелюдям. Он считал справедливым, что этих извергов используют в качестве подопытных крыс – пусть, хоть так-то приносят пользу своей стране, давшей им все, для нормальной жизни, если по-другому не могут – решил он с первых дней пребывания там этот вопрос для себя раз и навсегда.
Но «оттепель» кончилась вместе с уходом на заслуженный отдых главного виновника этого потепления, которое ни в коей мере не касалось «Холодной войны». Холодная же война, напротив, с приходом к власти нового руководства страны, начала новую фазу своего развития, начала новый виток гонки вооружения.
Для этого была применена новая тактика. Отныне Советский Союз выступал в роли миротворца, гаранта мира и стабильности во всем мире, в противовес агрессивной политике империалистов, наживающих свои капиталы на крови и страданиях мирных жителей всего континента. Но это вовсе не означало, что Советы смирились с таким вопиющем безобразием. Нет, они не смирились и никогда не смирятся, и теперь они всюду будут выступать в защиту сирых и обездоленных во всем мире. А для того чтобы дать достойный отпор агрессору необходимо иметь более совершенное вооружение. Одним словом, вся эта демагогия была отличным поводом для интенсификации разработок новых видов оружия, включая атомное, химическое, бактериологическое и психотропное.
Но было одно «НО». Последние три вида оружия из этого списка пришлось разрабатывать в тайне от всех, даже от самих себя, ибо они считались антигуманными и были запрещены во всем мире особым международным соглашением. Так что их не то что иметь, даже думать о них было не безопасно, а уж думать, да еще и иметь такое оружие не к лицу миротворцам и подавно.
Хитрый же и коварный враг каким-то образом проведал, что в стране Советов проводятся запрещенные опыты на заключенных с психическими отклонениями, и опыты в спецбольнице пришлось срочно свернуть. Вот тогда-то и был создан этот сверхсекретный отдел. Теперь, в качестве подопытных, использовались лица, приговоренные к высшей мере наказания – расстрелу, и согласившиеся, продлить свою жизнь, участвуя в экспериментах.
С приговоренными работать было намного безопасней – для всех они были просто вычеркнуты из списков живых, но работа стала продвигаться значительно медленнее. Мало того, что подобный контингент было трудно планировать заранее, так еще он был и нарасхват. Его требовали на тех же урановых рудниках, его задействовали для отработки боевых навыков оперативные службы, он был нужен химикам, биологам, атомщикам, он был нужен всем.
Но, тем не менее, работа продвигалась, и к середине 70-х в арсенале отдела был уже солидный список препаратов, способных творить с людьми настоящие чудеса. Например, одной таблеткой можно было увеличить работоспособность человека в несколько раз. Приняв такую таблетку, человек мог проработать на тяжелой работе по несколько суток без сна и еды. Правда, потом мог и умереть, но это было потом, а в экстремальной ситуации препарат вполне мог и сгодиться. Другая, похожая на нее таблетка, делала человека, наоборот, совершенно безвольным, и с ним можно было делать абсолютно все. Были препараты, которые в мгновение ока делали из труса и размазни образцового солдата без страха, упрека и угрызений совести. Такой солдат мог выполнить любой приказ. И многие другие препараты сугубо специального назначения. Единственное, что удручало, в то время уже майора, Матвеева, так это невозможность их массового применения.
Война в Афганистане подоспела для майора Матвеева, как нельзя кстати. Успешное применение этих препаратов, особенно в многомасштабных операциях, собственно, и сделали его генералом, чему он был рад вдвойне.
Работа их отдела была оценена по достоинству, но останавливаться на достигнутом, было никак нельзя. Таблетки штука хорошая, но они имели ряд недостатков. Они давали лишь кратковременный эффект, а главное, в нужную минуту их могло не оказаться под рукой, не считая того, что все они вызывали побочные, порой необратимые, опасные для жизни эффекты. Но наука к тому времени шагнула далеко вперед, и на горизонте уже замаячила идея проделывать все эти фокусы безмедикаментозно, методом кодирования сознания, и генералу Матвееву было предложено переориентировать, теперь уже его отдел, на это направление.
Перестройка, стремительно начавшаяся в стране, на какое-то время вывела генерала из привычной калии. Хотя на работе его отдела она никоем образом не сказалась, но то, что творилось за стенами его учреждения, не укладывалось ни в какие рамки. Все дерьмо, так бережно укрывавшееся от посторонних глаз все последние десятилетия, вдруг всплыло на поверхность. И с каждым днем его становилось все больше и больше, и казалось, конца этому никогда не будет. Великая Держава, при одном упоминании имени которой, замирало сердце, вдруг, прямо на глазах превратилась в разливанное море людских испорожнений.
У генерала, привыкшего всю свою жизнь доверять своему начальству, первоначально еще теплилась надежда, что скоро этому придет конец, что это лишь тактический ход по выявлению неблагонадежных. Но время показало, что самым неблагонадежным является сам генеральный. Генерал знал по опыту – такие долго не задерживаются, и он ждал.
Первая попытка реставрации исчезающего строя поначалу воодушевила, но когда он увидел этих реставраторов по телевизору, то понял, что ошибся – таких безвольных и трусливых дебилов он не наблюдал даже в бытность свою в спецбольнице. Ничего другого не оставалось, как набраться терпения и снова ждать.
И он дождался. В мае 93-го генерала вызвали в Москву. В Москве, помимо чисто служебных дел, он имел приватную сугубо конфиденциальную встречу с другим генералом, который, как оказалось, целиком и полностью разделяет взгляды Егора Степановича. Этого генерала Матвеев хорошо знал, и поэтому нисколько не сомневался в его искренности, он ему доверял.
Назад в Ленинград, или как его теперь называли неудобным для произношения наименованием – Санкт-Петербург, генерал Матвеев приехал обновленный и помолодевший лет на двадцать. Эта поездка совершила, казалось, невозможное – мало того, что вселила надежду, так еще и из пассивного созерцателя превратила его в активного деятеля. Отныне он сам становился участником заговора, конечная цель которого является правительственный переворот, теперь он сам заговорщик. Подобное, лет десять тому назад, генералу не могло привидится даже в самом кошмарном сне, а сейчас он был несказанно счастлив, что выбор верхушки заговорщиков пал именно на него. Что именно ему предложено к концу сентября подготовить полк спецназа по соответствующей программе, и здесь в Ленинграде поддержать восстание, которое произойдет в Москве не позднее первой декады октября.
Кто-кто, а уж он, генерал Матвеев, знал, как сделать народ послушным и счастливым, что бы тот горячо любил свою Родину – Союз Сове…, или, что там у нас осталось, что бы страна вновь стала хорошо отлаженным механизмом, послушным воли одного хозяина. И теперь он сделает все, чтобы спасти Отчизну, что бы вернуть ей былое величие. Сам он не претендует на роль первого лица государства, он в этом, к счастью, ничего не смыслит. Да и без него охотники на престол найдутся, но теперь, он знал точно, никто из них без него не справится. Он уже видел, как кодирование проходят в обязательном порядке все, вся страна, от пастуха в позабытой богом деревушке, до министров…
И вдруг этот топтун. Дело начинало выходить из-под контроля. Генерал связался со своей особой группой, прикомандированной к нему на случай чрезвычайных ситуаций. Задание этой группе было поставлено предельно четко – в наикратчайший срок найти и уничтожить.
* * *
В своем кабинете Валентин Григорьевич вызвал к себе оперативников, объяснил задачу, вместе наметили круг поиска «топтуна», набросали предварительный план и, отпустив их, задумался над второй, не менее сложной и ответственной, частью предстоящей работы, а именно разобраться в причине сбоя непосредственно без виновника происшествия.
В научно-производственной группе, где полковник собрал небольшое совещание, ведущие специалисты ему авторитетно заявили, что непосредственно без пациента диагноз поставить невозможно, что для этого нужно быть господом богом, не меньше. Начало было малоутешительное. Но один из психоаналитиков вдруг вспомнил, что примерно год назад читал в каком-то журнале статью одного чокнутого психотерапевта, которая, кажется, называлась «За и против кодирования». В ней в частности говорилось о том, что не к каждому человеку можно применять метод кодирования, что у некоторых людей кодировка вскрывает, порой, побочные явления, разрушающие их психику. Одним словом, ратовал против массовых сеансов Кушнира и Чумаковского на стадионах и особенно по телевидению. Тогда к его словам естественно никто не прислушался, а вот сейчас я начинаю понимать, что произошел как раз тот самый случай и думаю, что тот психотерапевт смог бы нам кое-что прояснить по этому вопросу.
– А как фамилия? – спросил полковник – случайно не помните? И почему чокнутый? – Валентин Григорьевич кожей почувствовал, что он нащупал правильный путь в этом лабиринте.
– Да, Рождественский – несколько пренебрежительно ответил психоаналитик – я его еще по институту помню. Говорят, был талантливый
психотерапевт, у меня в памяти осело лишь то, что он все время носился с какими-то фантастическими идеями, но все на него смотрели, как на чудака и никто его идеи всерьез не воспринимал. Потом, я слышал, он получил место в аспирантуре, но перед самой сдачей вдруг снял свою кандидатуру, ушел с кафедры и сейчас, кажется, прозябает простым психотерапевтом в одном из дурдомов города. А ведь при его таланте, да связях его жены ему пророчили великое будущее.
– Рождественский! – полковник сразу вспомнил этого горемыку, первого мужа его Елены Николаевны. И как это он про него забыл, а ведь, собственно, ради него он в свое время и сошелся с Леночкой.
Еще тогда, в начале восьмидесятых, Валентин Григорьевич, будучи капитаном госбезопасности, занимаясь подбором кадров для своего отдела, обратил внимание на талантливого молодого ученого, подающего огромные надежды, но неординарность и непредсказуемость поведения Рождественского, присущая, наверно, всем гениям, тогда отпугнула, и Валентин Григорьевич решил не рисковать. А вот его молодая жена, внучка академика, учившаяся с Рождественским в одном институте, но особенно звезд с неба не хватавшая, легко пошла на сотрудничество с конторой в качестве внештатного сотрудника. Уже потом, после ее развода с Рождественским, его отношения с ней как-то незаметно перешли за рамки просто служебных, и стали более близкими, в то время как сам Рождественский с каждым годом становился от него все дальше и дальше.
Сейчас вспоминая все, что рассказывала ему Леночка о своем муже, он отметил, что справка, данная о нем психоаналитиком ничего нового к его портрету, по сути своей, не прибавила. Но Рождественский, пожалуй, единственная на сегодняшний день соломинка, за которую стоит ухватиться. И легкой победы он в этом деле не предвидел. Дело в том, что раскрывать все карты перед Рождественским он просто не имел права. Переманить его в свой отдел, взяв с него подписку об ответственности за неразглашение государственной тайны – это был бы идеальный вариант, но это практически невозможно – он идеалист-фанатик, считает, что медицина должна только лечить людей и не как иначе. Но если даже вдруг случится чудо, и Рождественский станет сотрудником его отдела, то спрашивается, зачем ему эта головная боль нужна, он тоже хочет жить. Видимо придется использовать его в темную, а тут без Леночки никак не обойтись.
Вслух же произнес – ну, все ясно, товарищи, значит, вы поработайте пока сами. Проанализируйте еще раз все данные, просмотрите все материалы по этому делу, может быть, вы сможете выйти на что-нибудь интересное, а я, в свою очередь, попробую собрать информацию по своим каналам. Ну, а если доставим вам этого участника эксперимента, то и вам и мне будет легче. Но особенно на это не рассчитывайте – у фигуранта за плечами отличная школа по части скрываться – так что очень быстро найти его вряд ли удастся. Работайте пока без него.
ЛЕНОЧКА
Елена Николаевна Смирнова родилась в благополучной семье. Ее отец, доктор философских наук, заведующий кафедрой Истории КПСС одного из престижных вузов Ленинграда, смог обеспечить своей единственной дочери счастливое детство. В свое время ее дед, ученик Бехтерева, академик, уговорил своего сына не идти по его стопам, (так как, то, чем он всю жизнь занимался, было, по тем временам, занятием неблагодарным, и практически без завтрашнего дня). А определиться у более лакомой кормушки, в чем помог сыну не только словом, но и делом. Когда же настало Леночкино время делать свой жизненный выбор, то она, не задумываясь, пошла по стопам деда. Ну, во-первых, от папиного марксизма-ленинизма к тому времени уже начинал исходить устойчивый трупный запах, тогда как дедушкина психиатрия с каждым годом становилась все популярней и популярней. А во вторых, и это, пожалуй, было самым определяющим, ее с детства притягивало ко всему таинственному, ко всему загадочному, а, повзрослев, она стала испытывать еще и сексуальное возбуждение от малейшего соприкосновения с тайной.
Вот почему она, студентка второго курса мединститута, практически с первого взгляда, до беспамятства влюбилась в Рождественского, в то время студента последнего курса. Она увидела его на одном из факультативов, где он делал доклад об индийской йоге. Перед ней явился мужчина ее мечты – таинственный, загадочный, талантливый. Она слушала его доклад о каких-то непонятных медитациях и сублимациях, ничего не понимала, но по всему ее телу пробегали волны приятной, возбуждающей дрожи от каждого, произнесенного им слова. Он излучал волнительные флюиды таинственности, которые обволакивали ее, овладевая сердцем, разумом, душой. С тех пор она уже не отходила от него ни на шаг.
Вскоре они поженились, То, что ему предложат место в аспирантуре, никого не удивило, и не потому, что он был ужасно талантлив, хотя и это не стоит сбрасывать со счетов, но в основном сработали связи Леночкиного деда. Больше всего в этой истории всех удивило то, что через три года, когда диссертация была уже практически написана, и оставалось ее только защитить, Рождественский вдруг отказывается от защиты. Ссылаясь на то, что работа еще достаточно сырая и требует серьезной доработки, что ему не хватает чисто практического материала, и поэтому он решил отложить защиту на неопределенный срок. После этого он действительно устроился работать психотерапевтом в психоневрологическую больницу на Пряжке.
У Леночки была самая настоящая истерика. Она родилась и выросла в семье, все члены которой всегда, сколько она помнит, были уважаемые люди и в науке, и в обществе, и другой жизни Леночка себе уже не представляла. Она и своего мужа видела доктором наук, не меньше, а при его одаренности он вполне, со временем, мог стать и академиком. И его степень кандидата, в ее глазах, была всего лишь небольшой, но необходимой ступенькой на пути к вполне достижимым высотам. Но он не захотел подняться даже и на этот ничтожный бугорок. Ему, видите ли, чувство собственного достоинства не позволяет заниматься этой галиматьей и очковтирательством. И при этом делать вид, что он своей диссертацией, этим «неоценимым вкладом в науку», осчастливит и науку, и все человечество, в то время как этот труд никому и даром не нужен ни науке, ни, тем более, человечеству, кроме, разве что, одной только Леночки. И вообще, он рожден быть ученым, а не администратором от науки. Что ему дан дар, чтобы помогать людям, и он не собирается распылять его, упражняясь в красноречии на ученых советах, переливая из пустого в порожнее, выдавая за истину узаконенную глупость. Он, возможно, в чем-то прав – кто их этих гениев поймет. Но я лучше буду жить с признанным бездарем, чем с непризнанным гением. Видимо у него свой путь в жизни, у меня свой. И очень жаль, что они не слились в один, а лишь пересеклись на какое-то время – мне с ним было очень интересно, и я, кажется, даже, была с ним счастлива, но я тоже не могу идти против своей природы – решила Леночка, и они развелись.
Примерно накануне этих событий в ее жизни появился Валентин Григорьевич, офицер могущественнейшей и самой тайной спецслужбы в мире, как она для себя определила капитана КГБ. Он не стал покорять ее слабое женское сердце цветами и шампанским в шикарных ресторанах. Он не стал взывать к ее гражданской и комсомольской сознательности, совести и чести. Просто, однажды, когда она возвращалась из института домой, он подошел на улице, обратившись к ней по имени отчеству, и представился, включая, кроме имени и отчества, еще звание и ведомство своей службы. От молодого, безупречно одетого мужчины исходили сладостно-волнующие волны таинственности. И опьяняющее возбуждение, которое ее при этом охватило, было намного сильнее того, что она испытывала, оставаясь наедине с Рождественским. Видимо Павел Григорьевич по ее виду сразу понял, что никакой предварительной обработки не потребуется, поэтому сразу приступил к делу.
После ее незамедлительного согласия сотрудничать с органами он объяснил ей, что отныне она является внештатным сотрудником КГБ, и в ее обязанности входит докладывать ему о сокурсниках, начиная от полной характеристики и заканчивая кругом знакомых, кругом увлечений, мысли, привычки, одни словом все, все, все.
И она сопричастная к величайшей тайне, в отсутствии мужа, старательно, каллиграфическим почерком исписывала горы бумаги, повествуя на ней без утайки, про все и вся. Она еще при первой встрече поинтересовалась, докладывать ли ей о муже, но офицер сказал, что про него как раз и не обязательно, что про него они и так знают все необходимое, чем вызвал в Леночке еще большее уважение, а вместе с ним и еще больший интерес к его могущественной организации.
О проделанной работе, она отчитывалась при личном свидании, происходившие, как правило, где-нибудь на улице, либо в парке, или сквере. О времени и месте встречи они договаривались заранее. Оба приходили на встречу без опоздания – она, преисполненная чувством, возложенной на нее ответственности, одетая со вкусом, но не броско и почти без макияжа, чтобы не привлекать к себе излишнее внимание, и он, всегда одинаково безупречен, – ну что поделаешь, работа у него такая.
Только после ее развода с Рождественским она была приглашена на его конспиративную квартиру для получения отдельного задания чрезвычайной важности, где и осталась до утра.
ЗАДАНИЕ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ ВАЖНОСТИ
Во время оно прогрессивная интеллигенция города переживала бум нового увлечения. Спонтанно открывшиеся сверхвозможности человека, поражали пытливые умы. Астрология, экстросенсорика и даже магия, которые еще вчера были тайной за семью печатями, сегодня предлагались всем желающим. Жаждущему новых знаний разуму открылись необъятные просторы, ранее никем нехоженые, а потому неизведанные.
Хотя, самим знаниям насчитывалось не одна тысяча лет, но до сей поры, они хранились в строжайшей тайне от непосвященных самими мастерами, которых во все времена были единицы. Но что-то видимо произошло с мастерами, что они больше не смогли хранить сокровенные знания, а стали их продавать всем желающим, за бесценок, в розницу и оптом.
Первыми пробили брешь к таинственным знаниям астрологи, изумляя всех своей уверенностью, с которой они прогнозировали грядущие события. Попутно они убеждали всех, что делать подобные предсказания может абсолютно любой здравомыслящий человек, вооруженный необходимыми знаниями по астрологии. И в этом они нисколько не лукавили. Подобные пророчества действительно мог сделать каждый, если учесть, что они почти никогда не сбывались, да и трактовались так расплывчато, что подходили совершенно под все, и под полный штиль, и под тайфун с цунами. А если что-то вдруг случайно и сбывалось, то это было настоящей сенсацией, событием, свидетельствующим о победе астрологической мысли, над замшелой обывательской дремучестью. Но на этот крайне низкий процент прогнозирования никто внимания не обращал, всех завораживала сама идея. И то, что эти знания предлагали не какие-нибудь там, а самые, что ни на есть потомственные-перепотомственные знаменитые астрологи. Спрос на астрологические знания, искусственно созданный самими коммерсантами от астрологии, породил большое количество всякого рода астрологических школ, курсов, кружков, а то и целых центров, которые возглавляли, ну, если и не сами недосягаемые, то, по крайней мере, их лучшие ученики.
Народ валом валил за знаниями на подобные курсы, где каждый желающий за умеренную плату и несколько месяцев убитого личного времени, нахватавшись поверхностных знаний бульварного толка, действительно мог самостоятельно делать астрологические прогнозы, по качеству ничем не отличающиеся от прогнозов своих великих учителей.
Вслед за астрологами подтянулись и биоэнергетики. Они сначала скромно, подобно сталкерам братьев Стругацких, бегали по городу со своими рамками, определяя аномальные зоны. Потом, немного осмелев, стали демонстрировать свои сверхвозможности в кинотеатрах города, исцеляя совершенно за бесплатно, совершенно всех желающих и совершенно от всех болезней. Правда, попутно они продавали за очень приличные деньги различные предметы, которые содержат в себе чудодейственную, исцеляющую силу. Например, амулеты, обладающие энергетической аурой, способные не только исцелить уже имеющуюся болезнь, но и защитить от еще не пришедших напастей. Или траву, запах которой, обязательно отвадит мужей от пьянства. Глину, замешанную на молоке райских птиц, способную омолодить даже египетскую мумию. И, наконец, газету с портретом самого кудесника, который обладает такой мощной энергетикой, что она сохраняется на каждом его портрете, напечатанном в той газете, и если приложить тот портрет к больному месту, то хворь, как рукой.
О том, что это надувательство чистой воды, никто, даже самые прожженные скептики, сказать не могли. Потому что, с одной стороны все целители были не какие-нибудь там, а самые, что ни на есть, потомственные-перепотомственные, с отличной родословной и все такое, ну, а с другой стороны во все это всем отчаянно хотелось верить. И виной в этом отчасти была и официальная медицина, дискредитировавшая себя к тому времени окончательно, своим формальным подходом к чаяньям граждан. Как бы там ни было, вера в чудо делала свое дело, и улучшения у людей действительно наступали, правда, ненадолго. Но и это всех несказанно радовало и вселяло надежду.
Целители то же, не будь дураками, стали открывать всевозможные курсы по подготовке целителей, как наиболее продуктивную форму самообогащения.
Целителей, правда, от этого больше не стало, как и исцеленных, но сам факт существования подобных сил, способных управлять массами, никак не мог остаться незамеченным, недремлющим оком Конторы. Вот поэтому новое Леночкино задание как раз и сводилось к тому, чтобы, внедряясь в среду всех этих астрологов и биоэнергетиков, дать им и всей их деятельности квалифицированную характеристику.
Новое задание Леночка расценила по-своему. Она внедрялась, как самый настоящий разведчик в стан врага. Она должна будет действовать самостоятельно, полагаясь только на свой опыт и профессионализм, рискуя подчас, собственной жизнью во имя высокой идеи – безопасности ее Родины. Секретность же задания, для Леночки, было не только гарантией ее безопасности, но еще и обязательным стимулом, толкавшим ее к действию. Новое задание, Леночка расценила, несомненно, как повышение. Это позволяло ей смотреть на всех остальных людей не только свысока, но, и чуточку с презрением. Преисполненная чувством ответственности и благодарности за оказанное ей высокое доверие, она рьяно принялась за дело, тем паче, что финансирование ее деятельности Контора брала на себя.
Конкретных инструкций по внедрению и специально разработанную легенду для себя Леночка не получила. Ну, еще бы, рассудила она, чай не первый раз замужем, ей доверяют. Ее профессионализм, отточенный годами безупречного служения Конторе, не внушает опасений. Какие тут могут быть еще инструкции, легенды. Профессионалам ее уровня инструкции и легенды не нужны. Свободное плавание, импровизация – вот их удел. И ободренная такими мыслями, она приступила к выполнению нового задания.
Так как ей был предложен выбор – или-или, то она решила остановиться на астрологах. Там, как ей показалось вначале, было все ясно и понятно – тут планеты, тут таблицы – совместил одно с другим и трактуй, да и потом астрология в то время была более популярна в среде продвинутой интеллигенции. И Леночка, со свойственным ей прилежанием стала посещать лекции-семинары в различных астрологических школах и центрах. Это занимало практически все ее свободное время, включая и выходные дни. По средам и пятницам, например, она ходила в одну школу и не только слушала, но и старательно конспектировала лекции одного преподавателя. По вторникам и четвергам посещала лекции другого и в другой школе. По субботам слушала лекции третьего и, наконец, по воскресеньям могла присутствовать на лекциях самого Петра Петровича Глыбова – мэтра отечественной астрологии, не считая частных уроков на дому у одной из учениц Петра Петровича по понедельникам.
По тому, как вход на лекции был доступен любому желающему, способному оплатить не дорогой входной билет, то и публика туда ходила самая разношерстная. Разобраться, по началу, во всей этой каше, Леночке было трудно и первые ее донесения в Центр, как она их называла, носили больше эмоциональный характер. Но спустя неделю - другую, все-таки вспомнив кое-что из того, что ей преподавали в ее институте, она, наконец, смогла разобраться и дать более-менее объективную характеристику происходящим событиям.
Первое, что она сделала, это напрочь отбросила всякую мысль постичь когда-нибудь астрологическую систему знаний. Она сразу почувствовала своим сильно развитым женским шестым чувством, что ей это не дано никогда, что это не ее, а раз не ее, то не стоит и мучиться. Но это неожиданное открытие задание с нее не снимало, тем более что в задание не входило постичь астрологию. Тем не менее, она старательно посещала лекции, скрупулезно все конспектировала, исправно приобретала необходимую литературу по астрологии, которая продавалась прямо там перед лекциями, или после, и даже пробовала ее читать.
Хотя для Леночки все это был непроходимый темный лес, в который она и вникать-то особенно не старалась, в ее симпатичной головке все же кое-какие понятия осели. А со временем, когда она освоила еще и астрологический сленг, то совсем перестала чем-то отличаться от остальных вольных слушателей, которые посещали занятия гораздо дольше Леночки, но так же особыми знаниями не блистали. Ну что ж, внедрение в среду, можно сказать, прошло успешно, да иначе просто и быть не могло, отметила для себя Леночка.
Всех этих адептов Леночка разбила на несколько групп. Первую и, пожалуй, самую многочисленную составляли дамы в возрасте от 30 до 40 лет. Это были в основном одинокие женщины, которые считали своим долгом быть в курсе всего самого нового, самого необычного, самого модного. Они знали абсолютно все, даже самые интимные подробности любой более-менее значимой личности и охотно делились этими знаниями со своими ничего не сведущими знакомыми, причем, совершенно бесплатно. Это, как они сами считали, должно было возвышать их в глазах общественности, и в какой-то степени оправдывать их одинокое существование, наполняя его смыслом. Они, как и Леночка, посещали совершенно все возможные лекции и о преподавателях знали все. Для Леночки они всегда были желанными собеседницами.
Во вторую группу, не такую многочисленную, входили тоже женщины, но помоложе, примерно 25 – 30 лет. Им, как и женщинам из первой группы, астрология так же была нужна, как рыбе зонтик – это были охотницы за женихами в лучшем случае, на худой конец сошло бы и просто романтическое приключение. Менее активные каждый раз приходили в новых нарядах, с новыми прическами, украшениями, но с неизменной надеждой в глазах, что уж сегодня-то на них наверняка обратят внимание, ну, а остальное, как говорится – дело техники. Более коммуникабельные не ждали милости от природы, и первыми шли в атаку. И у тех и у других, как заметила Леночка, кое-что иногда из этого получалось, и потом, обладательниц заслуженного трофея какое-то время вместе с трофеем на лекциях не было. Но через некоторое время многие из них снова приходили за знаниями по астрологии. Особенно излюбленными лекциями у них считались лекции Петра Петровича, который имел привычку время от времени жениться на своих ученицах. Для Леночки они не представляли никакого интереса.
Ходили и такие, хотя их были единицы, буквально по одному – два человека на группу, которые серьезно пытались постичь тайны астрологии. Они не пропускали ни одного занятия, они записывали буквально каждое слово учителя, от «здрасьте», до «досвидания», они скупали буквально всю литературу, какая только попадалась им на глаза, и потом заучивали ее всю от корки до корки. Прибавлял ли им знаний такой мазохизм, Леночке было трудно определить, но понять о чем они друг с другом разговаривают, для нее было просто непостижимо, и поэтому она старалась избегать прямого контакта с ними. Они были ей скучны и не интересны, она так и сказала об этом своему куратору при личной встрече, но Валентин Григорьевич, почему-то это не одобрил и попросил ее отнестись к ним более внимательно.
Была категория учащихся, которые существенно отличались от всех остальных. Их не интересовали модные сплетни, они не были сексуально озабочены, они старательно изучали астрологию, но они не витали в безоблачных далях. Они ходили по земле и во всем этом видели конкретное земное применение. Они отдавали себе отчет в том, что это неплохой бизнес, но бизнес для профессионалов, профанам там делать нечего. Они не просто вгрызались в камни астрологической науки, Леночка видела, как с каждым усвоенным ими понятием, с каждым законспектированным ими словом, в их глазах вспыхивают холодным блеском американские доллары. Леночку они заинтересовали, пожалуй, больше остальных.
И, наконец, была еще одна категория лиц, старательно посещавших курсы. Их было немного, и их не интересовала астрология, их так же, как и Леночку, интересовали присутствующие на этих курсах. Леночка увидела, нет, скорей почувствовала в них своих коллег. Первая ее реакция, на это неожиданное открытие, было чувство разочарование и обиды – значит она не такая уж и особенная, значит таких, как она, у Валентина Григорьевича много, а может он ей не доверяет? Но Валентин Григорьевич моментально рассеял ее подозрения, объяснив, что их организация очень обширная, что в ней много отделов, которые, независимо друг от друга, выполняют каждый свою задачу. И то, что Леночка так быстро их вычислила, говорит, о ее высоком профессионализме и отменной бдительности, но это ни как не должно сказываться на ее задании. Вы друг другу не мешаете, так что работай спокойно. Леночку его слова очень приободрили, и она принялась за дело воодушевленная и преобразившаяся.
Разобравшись с учащимися, Леночка принялась к изучению преподавателей. В этом ей помогли сведения, полученные из первых рук, от сводного отряда охотниц за сплетнями, и во время задушевных чаепитий с Людмилой Анатольевной, как себя величала эта двадцативосьмилетняя девушка, ученица Петра Петровича.
И вот какая интересная картина в результате нарисовалась. Все преподаватели, в свое время, независимо друг от друга, получали свои знания не от каких-то седых волхвов и прочих мудрецов с востока, нет! Все свои знания они буквально по зернышку, по крупицам собирали сами. В условиях тоталитарной изоляции от внешнего мира, подчас рискуя очутиться за решеткой, или в психушке они добывали, просачивающуюся через железный занавес, литературу по астрологии. Не доверяя ни кому, сами делали переводы, сами классифицировали информацию, приводя ее в стройную систему знаний, и все остальное проделывали сами, только сами и еще раз сами, потому что в те времена за такие увлечения по головке не гладили, голову просто отрывали. Сначала за контакты с буржуями и потом за мракобесие, но могли оторвать и без повода, так, для профилактики и в назидание остальным.
Но шило в мешке не утаишь, а такие необычные знания тем более. У доморощенных астрологов со временем возникла потребность в общении с себе подобными, возникла потребность в братьях по разуму. Но отыскать друг друга в огромном городе было не под силу даже им, съевшим не одну собаку на эзотерическом поприще, и обладавшим, по их мнению, всем необходимым набором эзотерических сверхвозможностей. Они напрасно напрягали свою невероятную интуицию, ясновидение, яснослышание и что-то там еще, но тоже жутко запредельное, ни один брат по разуму, блуждавший в ночи где-то рядом, так и не откликнулся. И им ничего не оставалось, как начать передавать свои знания своим хорошим знакомым, близким им по духу. Тем более что в начале восьмидесятых особых гонений уже не было, а на таких адептов смотрели, как на, мягко говоря, чудаков, разумно полагая, что вреда от них большого быть не может. Так появились первые отряды посвященных, знания которых, ну если и не превышали, то, по крайней мере, были ни чуть не ниже знаний самих учителей.
Это были энтузиасты – мечтатели, мечтавшие осчастливить все человечество новыми, то есть хорошо забытыми знаниями, что бы человечество было более защищенным перед всемогущими силами природы. Чтобы человек, наконец, смог ощутить себя по настоящему человеком и смог научиться повелевать стихиям, быть властелином Вселенной. Они мечтали о тех временах, когда астрологию начнут преподавать детям уже в школе, как обязательный предмет, наравне с математикой, и в ВУЗах, наравне с марксистско-ленинской философией. Все эти обучения, посвящения и разговоры происходили на квартире у учителя, или у кого-нибудь из его учеников. Ученики, в свою очередь, то же обзаводились своими учениками, в тайне от своих учителей, из которых тоталитарный страх до конца так и не выветрился.
На одном таком домашнем семинаре и появился Петр Петрович Глыбов. Откуда он появился в городе, сейчас, пожалуй, никто уже и не вспомнит. Но он явно отличался от прогнившей, в своих идеалах альтруизма и бессеребренничества, питерской интеллигенции, своей жаждой жить, и не просто жить, а хорошо жить, и эта жажда у него выливалась через край, заражая всех окружающих. Он принес с собой принципиально новую авестийскую астрологию, отличающуюся более обширными знаниями, и более широким применением на практике. В ней чувствовалось дыхание жизни, призыв к конкретным действиям. Так бедно одетый, полуголодный молодой человек с горящими от неуемной энергии глазами, в мгновение ока, покорил сердца многих.
Классическая же астрология Птолемея, давно перешедшая в разряд мертвой схоластики и держащаяся на плаву в основном, как учебное пособие, скорее, как некое философское учение о законах вселенной, нежели, руководство по применению, явно уступала по ряду основных показателей авестийской. Поэтому время появления Петра Петровича на домашнем собрании астрологов можно смело обозначить, как точку отсчета, когда все, так или иначе, причисленные к ликам астрологов в городе, разделились на два лагеря – одни до конца остались верны Птолемею, другие же примкнули к учению Авесты, (читай, Петра Петровича). Между собой они вполне ладили, но вот их учителя, еще той, первой волны, о Глыбове ничего и слышать не хотели, и без мата говорить о нем уже просто не могли. Тем более что проворный Петр Петрович очень скоро стал мелькать на экранах телевизоров, демонстрируя свои возможности, выпускать свои книжки, открыл свою академию, провозгласив себя самым главным академиком в ней, и вообще вести себя нагло - вызывающе.
Леночка, было, тоже заразилась авестийской астрологией, точнее идеей ее коммерческого применения, но, убедившись, что все ключевые позиции в этом бизнесе уже заняты, и заняты прочно, оставила эту мысль. К тому времени Валентин Григорьевич сообщил ей, что она со своим заданием справилась блестяще и дальнейшее ее пребывание на курсах для Конторы не представляет интереса. Биоэнергетики бульварного толка Контору так же не заинтересовали, так что на их курсы тоже можно не ходить. Пока она остается до особого распоряжения и может заниматься своими делами. Очень кстати, у Леночки уже появились на этот счет кое-какие соображения.
* * *
Свою разработку Рождественского Валентин Григорьевич начал с осторожного сбора информации о нем. Как знать, может он действительно что-то может. Выяснил, что сейчас Илья Александрович по-прежнему работает психотерапевтом, но не на «Пряжке», как раньше, а перебрался подальше от городской суеты в больницу имени П.П. Кащенко, что расположена в поселке Никольское, Гатчинского района. В общем-то, отметил для себя полковник, за то время, что он выпал из моего поля зрения, с ним существенных перемен не произошло. Ну, а то, чем он сейчас дышит, чем занимается, мне поведает его непосредственный начальник, Валерий Залманович Зельцфер, завербованный Конторой еще во времена светлого прошлого социализма, а посему дисциплину уважающий.
Но к своему изумлению и разочарованию Валентин Григорьевич обнаружил некое двурушничество в поведении Зельцфера. С одной стороны он как бы старался показать свою безграничную преданность Конторе, но с другой стороны он, в своей оценке Рождественского что-то не договаривал, возможно, самого главного. Именно то, как выяснил Валентин Григорьевич, что Рождественский, помимо своей работы, занимается еще и частной практикой. Но, будучи альтруистом от науки, даже не замечает того, что Зельцфер его использует в своих корыстных целях.
Работать на прямую через Зельцфера Валентин Григорьевич пока не стал, а решил узнать о возможностях Рождественского через Леночку. Ибо сомнения все же были, и в первую очередь из-за того, что он не очень-то доверял частным практикантам, зная не понаслышке об их сверхвозможностях, а главное, к какому результату эти возможности порой приводят. Но Рождественский в его глазах давно зарекомендовал себя, как человек в высшей степени порядочный, и не способный даже на самый ничтожный обман. И потом он был ученый, в самом высоком понимании этого слова, и ученый от бога. Одним словом, соблазна у Валентина Григорьевича использовать Рождественского было гораздо больше, чем опасений, и он решился.
Уже в этот же день Леночка, теперь уже Елена Николаевна, приехала на их конспиративную квартиру для получения очередного задания
О Д И СС ЕЙ
"Вдали показался остров сирен. Корабль, стремительно рассекая волны, мчался вперёд. Гребцы угрюмо молчали, усердно налегая на вёсла. Они не смотрели в сторону острова, казалось, они вообще ничего не замечают вокруг. Они страшились неизвестности.
Океан дышал ровно и спокойно. И только у берегов зловещего острова вода бурлила, спотыкаясь о подводные рифы, пенилась и зловеще шипела, сплетаясь кольцами бесчисленных спрутов. В пепельном свете зарождающегося дня остров казался безжизненной грудой камней, заброшенной в океан могучей рукой титана.
Одиссей весь обратился в слух, он ждал напряжённо, мучительно, неизвестность становилась нестерпимой. А чудесные звуки всё не раздавались. И вдруг в душе его, где-то глубоко, у самого сердца шевельнулась тоска. Как тихая мелодия зазвучала она, и, постепенно усиливаясь, затопила душу. Вот уже не один инструмент поёт, а несколько. Громче, громче. И это уже не музыка звучит, а нестерпимая боль заполняет грудь, голову. Она нарастает, и кажется, нет больше ничего на свете, кроме этой муки. И тьма поглощает его..."
Илья Александрович Рождественский на ходу взглянул на часы: времени до начала рабочего дня было достаточно, и он пошёл, не торопясь с наслаждением вдыхая запах еще цветущей сирени. На улицах было пусто, даже редкие прохожие не попадались ему навстречу. Весь рабочий люд укатил на работу еще с первым автобусом, в шесть утра, и до вечера поселок, как правило, вымирал, да и по вечерам шумные гуляния бывали лишь по праздникам.
За годы жизни здесь, Рождественский свыкся с неторопливым укладом провинциального быта. Он ни о чём не жалел: ни о возможной успешной научной карьере, ни о коллегах, с которыми когда-то его связывали близкие отношения, ни о друзьях, которых с годами становилось всё меньше и меньше. Что же касается обычных соблазнов большого мегаполиса, то в силу своего характера и интересов он был равнодушен ко многим из них ещё в молодые годы.
Так и не обзаведясь семейством и будучи человеком, глубоко равнодушным к коммерции, Рождественский все свои силы сосредоточил на профессии. Кое-что в его поведении и вправду могло показаться на первый взгляд странным. Мнения о нём в посёлке были разные. Одни считали его, чуть ли не сумасшедшим (дескать, все они, работники психушки, того). Другие – безобидным чудаком, но и первые, и вторые уважали его, как доктора, как человека, достигшего определённого положения в обществе, и только третьи считали его тем, кем он и был на самом деле – первоклассным профессионалом, почти гением.
Третьих, конечно, было меньшинство. В основном это были люди, которые обращались к нему за помощью как к психоаналитику, занимающемуся частной практикой. Таким пациентам он отдавал явное предпочтение. Здесь, в отличие от его официальной службы, где господствовала рутина, инициатива доктора не сковывалась никем и ничем, и он мог, наконец, показать, на что он действительно способен.
К сожалению, с годами ему пришлось убедиться в том, что инициатива в его профессии недопустима, а потому наказуема. Он уже не ждал от жизни приятных сюрпризов, а тем более чудес и не стремился осчастливить страждущее человечество новыми методиками и открытиями в области психологии и психотерапии.
Все эти годы он упорно игнорировал возможности приобрести хоть какой-то вес в своей профессиональной среде. Ни званий, ни чинов, ни патентов на свои открытия он не имел, и главным образом потому, что искренне считал всё это надоедливой вознёй и пустой и непростительной тратой времени. И теперь, по сути, он вынужден был вести в некотором роде двойную жизнь, скрывая от многих любопытных и часто недоброжелательных глаз главное дело своей жизни, постижение тайн психики человека.
" …Одиссей открыл глаза: встревоженные лица спутников и ясную голубизну небосвода увидел он над собой. «Он жив, жив!» - радостно возликовали они. «Одиссей первым из смертных услышал пение сирен и остался в живых, он великий герой! Пусть он расскажет, они хотят знать, что он слышал?»
Одиссей молчит. О чём он думает? «Лгут люди, рассказывая о том, что сирены поют. Лжет молва, утверждая, что пение их настолько прекрасно, что мореплаватели лишаются разума и гибнут в пучине. Разве может красота отнимать разум? Лгут люди, и лжёт молва, не может красота убивать!» Молчит Одиссей, не хочет он отнимать у спутников сказку о сиренах.
И снова корабль рассекает волны. Гребцы оживлённо обсуждают подвиг Одиссея, а тот не слышит их. Он не слышит плеска волн за бортом, крика чаек, не видит лазурного безбрежья, убегающего к горизонту. О чём думает он? О том удивительном и непостижимом, что ждёт его впереди? Или о том, что одиночество – жребий впередиидущего…"
Первой, с кем столкнулся Рождественский в коридоре своего отделения, была Зиночка, дежурившая в эту ночь медсестра. Она спешила по каким-то своим служебным делам (лицо утомлённое: ночь, очевидно, выдалась беспокойная).
– Илья Александрович, доброе утро. С вашим больным намучились, с Одиссеем. Уточнила она, видя немой вопрос на лице доктора.
– Сейчас он спит. А Валерий Залманович велел передать вам, чтобы вы поговорили с мамой Одиссея, она ждёт вас в его кабинете». Игорь Александрович молча кивнул, не стал расспрашивать Зиночку о подробностях ночного инцидента и направился в кабинет шефа.
Благодушного настроения, как ни бывало: понятно, что шеф в очередной раз подставил его по всей программе. Ведь предупреждал же он, что Одиссея, не смотря на явное улучшение, выписывать ещё рано, что как только он будет выдан на руки матери, психический срыв неизбежен. Чёрт возьми, что там у них произошло? – начал беспокоиться доктор.
Строго говоря, Одиссей больным не считался, так, по крайней мере, решили медицинские работники всех лечебных учреждений, и даже некоторые светила отечественной психиатрии, к которым ему, волей судьбы, пришлось обращаться. Судьбу в данном случае направляла его мать, а точнее, её энергия и финансовые возможности. Собственно с неё-то всё и началось.
Когда Одиссею стукнуло четырнадцать, отношения их вдруг испортились, Она никак не могла понять причину этих конфликтов. Ладно бы он был просто груб с нею, такое бывает у взрослеющих мальчиков. Хуже всего было то, что отчуждение по отношению к ней чередовалось со вспышками не мотивированного гнева и даже ярости. Когда сын перебил всё, что можно было разбить в доме, она решилась, наконец, обратиться к специалисту. С этого памятного дня и начались её многолетние мытарства. Здоров – звучало как приговор, а сын в припадках ярости крушил всё вокруг, постепенно разучился нормально спать, не мог учиться и работать.
К тому моменту, когда Одиссей оказался в стенах сего почтенного лечебного заведения, за его плечами было три года обучения на филфаке университета, безуспешные попытки устроить свою личную жизнь и найти работу, после того как учёба стала для него практически невозможна. Он хотел избавиться от материнской опеки любой ценой, но возможности жить самостоятельно, без чьей-либо помощи, у него уже не было.
Рождественский начал лечение методом исключения: отменил дорогостоящие и бесполезные в данном случае лекарства, кроме самого необходимого минимума, процедуры, а главное, запретил свидания с матерью. Шеф смотрел на его чудачества сквозь пальцы по двум причинам: первая (главная), больному становилось лучше можно сказать прямо на глазах. Одиссей успокоился, к нему вернулся нормальный сон, что само по себе уже было маленьким чудом, а после нескольких сеансов фирменного психоанализа (по его, Рождественского методу) Одиссей выглядел просто молодцом.
Трудно было поверить, что всё это сделано практически без лекарств и процедур, и что совсем недавно этот молодой человек крушил фарфор и бил зеркала. Вторая причина попустительства заведующим отделением по отношению к методу Рождественского было то обстоятельство, что Одиссей был, что называется коммерческим больным, т.е. мама платила наличные за пребывание сына здесь. А поскольку вразумительного диагноза ему поставить так никто и не смог, то почему бы и не попробовать безопасные и не требующие материальных затрат эксперименты чудаковатого доктора, тем более, что они оправдывали себя как нельзя лучше. Вот так и стал Илья Александрович лечащим врачом Одиссея.
Едва Илья Александрович открыл дверь в кабинет шефа, как дама, ожидавшая его, сорвалась с места и бросилась к нему на встречу.
– Что же это такое? – энергично атаковала она его, забыв поздороваться. – Вчера я разговаривала с заведующим, он заверил меня, что Мише гораздо лучше, и что я смогу забрать его, а сегодня мне говорят, что ночью у него было обострение?! Как это понимать? Вы что, нарочно его здесь удерживаете, да вы просто деньги из меня качаете!
Больше всего на свете Рождественскому хотелось послать эту вздорную бабу, сказать шефу всё, что он о нём думает и громко хлопнуть дверью. Но мысль об Одиссее его отрезвляла. Что будет с ним: ведь он то, Одиссей, никого не может послать, он от всех зависим, и более всего от него Рождественского, который на самом деле только один и может ему помочь.
Доктор пересилил себя и спокойно, но довольно холодно произнёс:
– Во-первых, здравствуйте, Ольга Владимировна, прошу присесть, в ногах как водится, правды нет. Во-вторых, удерживать никого я не заинтересован, работаю только за зарплату, хотите, верьте, хотите, нет. Одним больным больше, одним меньше, какая мне собственно разница.
Но со всей ответственностью должен вам сказать, несмотря на явное улучшение, выписку Миши считаю преждевременной. И я говорил вам уже почему: Миша должен научиться жить один, без опеки.
– Без меня, – язвительно уточнила Ольга Владимировна, успевшая несколько успокоиться и сесть в предложенное кресло.
– Без вас, – в спокойно ответил доктор. – Он должен научиться ни от кого не зависеть.
– Вы еще расскажите мне опять про его особенное биополе, и что он, поэтому не может жить с родной матерью.
Рождественский изменился в лице, но сдержался и на этот раз.
– Вот именно, не может, и сможет ли когда-нибудь это ещё вопрос. И вообще эмоциональное, не физиологическое, а именно эмоциональное общение с женщиной для него проблема.
– И после этого вы утверждаете, что он здоров?! Вне себя воскликнула она.
– Я? – искренне изумился Рождественский. – Это утверждаю не я, это записано в его медицинской карте и не мною.
Лицо Ольги Владимировны болезненно сморщилось, несколько мгновений она бессмысленно смотрела на него и вдруг безутешно зарыдала. Платочек никак не хотел находиться, она рылась в сумочке, захлёбываясь плачем. Рождественский отошёл к окну, отвернулся, делая вид, что его занимает происходящее в больничном дворе.
Когда он повернулся опять, гроза миновала: Ольга Владимировна успокоилась и приводила себя в порядок, отыскав, наконец, затерявшийся платочек и зеркальце.
-Вы меня простите, Илья Александрович, я помню, в каком состоянии привезла сюда Мишу, и вы единственный смогли тогда ему помочь. Конечно, ваши методы необычны, но если они помогают, какое, в конце концов, это имеет значение. Но, боже мой, неужели наши отношения с сыном так и останутся отношениями снежной королевы и Кая? «Эмоциональную сферу заморозить, изъять из обращения» – правильно я вас цитирую?
– Правильно, но не полно: деловое, творческое, да мало ли ещё сторон общения, любое, кроме того, где присутствуют вши эмоции, обращённые к нему, потому что, демонстрируя свою любовь к сыну, вы причиняете ему боль. Я напоминаю, что случай ваш очень запущенный, поэтому и усилия приходиться делать значительные, и время, необходимо время и большое терпение, чтобы прийти к положительному результату.
Я повторяю ещё раз, Миша должен научиться обходиться без вашей помощи и жить один, по крайней мере, пока. Другого пути сохранить его психику нет. Нет вообще, понимаете? Пилюлями эту проблему не решить. Ваша задача, если хотите, создать условия его самостоятельного существования, моя – подготовить его сознание к этому. Это всё, что я могу вам сказать, а уж вы решайте.
И не дождавшись ответа, он вышел из кабинета.
По пути к себе он всё же решил заглянуть в палату Одиссея. Рождественский тихонько приоткрыл дверь и вошёл внутрь. Одиссей спал. Некоторое время доктор смотрел на спящего: лицо Одиссея, ещё не утратившее мягких очертаний юности было спокойно, больной дышал ровно, сон его был глубок. Илья Александрович решил, что особых причин для беспокойства нет. Взгляд его упал на столик у изголовья кровати, несколько исписанных листочков лежало на нём.
Ещё в начале их вынужденного знакомства доктор в качестве тренинга, стабилизирующего психику, посоветовал Одиссею делать произвольные записи, лучше от лица вымышленного персонажа, можно сочинять что-нибудь, если получиться. Тот откликнулся на его идею своеобразно: начал писать небольшие рассказики, главным героем которых был он, Рождественский, правда, в донельзя идеализированном виде. Поскольку всё написанное Одиссеем не составляло личной тайны, и они обычно обсуждали содержание каждого опуса, то доктор счёл возможным прочесть их прямо сейчас, пока Одиссей мирно спал, утомлённый бессонной ночью и бурным проявлением эмоций.
Рассказ, который был в руках у Рождественского, назывался «Сирена».
"СИРЕНА"
Начал читать Илья Александрович.
"Эдик с трудом открыл глаза, увидел лицо девушки в белой шапочке, почувствовал тревожный запах лекарств.
-Где я?
Выговорил он непослушными губами.
-Лежите спокойно - строго сказала медсестра.
Вы в общей палате, утром вас перевели сюда из реанимации, сейчас я позову врача.
Не прошло и минуты, как в палату вошли двое: молодая женщина, очевидно врач, и парень с папкой в руках и в накинутом поверх одежды белом халате.
-Добрый день, Эдуард Павлович, я ваш лечащий врач, а это, она указала на парня, следователь, он задаст вам несколько вопросов. Но только, прошу вас, не долго, обратилась она уже к следователю, он ещё очень слаб.
Не теряя времени, следователь приступил к опросу.
– Эдуард Павлович, вас обнаружили в лесном массиве в бессознательном состоянии. Вы можете вспомнить, как там оказались?
– Я приехал на встречу - медленно выговорил он.
– С кем?
– С женщиной.
– Её имя, адрес?
– Ольга Голубева. Адрес есть у нас в редакции.
– Да, при вас были документы, так что место работы нам уже известно.
– Как близко Вы знали Ольгу Голубеву?
– Просто знакомые, пару недель.
– Вы познакомились на работке?
– Да, она участвовала в радиоконкурсе.
– А потом, вы встречались потом?
– Нет, перезванивались.
– Это она пригласила Вас поехать за город?
– Да, по телефону.
В палату снова вошла врач.
– Всё, на сегодня достаточно, - строго напомнила она.
Следователь, не возражая, закрыл папку и вышел.
– Доктор, что со мной? – пользуясь случаем, спросил Эдик.
– Сильное отравление, но сейчас вы вне опасности, отдыхайте. Сестра сделает вам укол.
Когда он очнулся, за окном было снова темно. В палате над дверью горел только ночник, зато коридор был ярко освещен, и полоска света пробивалась под дверью в полату. Им овладело странное ощущение, которое бывает только в больнице, противоречивая смесь покоя, уединённости, скрытой тревоги и напряжения. Он понял, что не уснет до утра.
Как же случилось, что это странное приключение, начавшееся в редакции, закончилось на больничной койке? Он очень хорошо помнил тот эфир, когда вёл музыкальный конкурс. Вопросы были не сложные, всё шло довольно гладко.
И вдруг он услышал необычный голос, чистейшего тембра, звучания нежной свирели. Он буквально замер от неожиданности.
Упустив смысл сказанного ею, попросил повторить ответ. Сделал над собой усилие, чтобы вести передачу дальше.
Обладательница уникального голоса представилась Ольгой. Она звонила несколько раз, отвечала правильно, набрав нужное количество очков, стала победительницей конкурса.
Дальше – как во сне. Позвонил на следующий день, что-то говорил, она отвечала. Он не улавливал смысла сказанного, да это было и не важно, главное, чтоб звучал этот голос.
Он проникал в самые глубины его сознания, в душе рождались странные, сладко-болезненные ощущения неземного блаженства. Этот голос, казалось, существовал сам по себе, и жизнь Эдика отныне зависела от него.
Очень быстро они от пустяков перешли к более серьёзным темам, их слова звучали всё нежнее, а признания всё откровеннее. Казалось, пришла страсть. Странным было то, что, переполненный своими ощущениями, Эдик не торопился увидеть Ольгу.
Отрезвление наступило внезапно. В редакцию для получения приза пришла женщина.
-Я – Ольга.
Сказала она своим серебряным голосом.
Эдик был в крайнем замешательстве: стоящая перед ним особа, которую, даже с большой натяжкой симпатичной не назовешь, да и далеко не первой молодости ни коем образом не напоминала тот образ, который нарисовался в его воображении под аккомпанемент её чудесного голоса. И уже совершенно невыносимым было то, что он сам убедил её в своей страсти. То, что убедил, сомнений не было, смотрела она на него взглядом, полным нежности и обожания. Объяснение получилось мучительным и неловким. Ему пришлось высказаться до конца, достаточно жестко, так, чтобы она не строила никаких иллюзий относительно их возможной близости. Наконец Ольга поняла всё.
Он ждал истерики слёз, обиды. Но её реакция удивила его: Ольга как-то странно взглянула и тут же отвела глаза, но он успел заметить в них ненависть. Казалось, она что-то решила для себя.
Через несколько дней Ольга позвонила сама. Неожиданно для себя самого Эдик страшно обрадовался её звонку. Они долго болтали о пустяках, Как будто ничего не произошло, а под конец Ольга пригласила его за город подышать свежим воздухом и дружески пообщаться. Она так и сказала, "дружески", и Андрей согласился.
Следователь появился снова дня через три.
– Вижу, вижу, поправляетесь,.
бодро приветствовал он Эдика.
– Вы просто счастливчик, можно сказать второй раз на свет родились: ведь не найди вас грибники вовремя, всё могло бы закончится гораздо хуже! Что вы пили в тот день, алкоголь в крови не обнаружен, чай?
– Кофе, на улице было прохладно. Ольга предложила горячий кофе из термоса.
– Если честно, то повезло и вам, что остались живы, и нам: два глухаря раскрыли по горячим следам, не считая вашего отравления. Все это дело нежных рук вашей знакомой. Мадам за что-то сильно обиделась на весь мужской род. Чем вы ей так насолили?
Эдик подробно рассказал обо всех перипетиях их знакомства.Следователь внимательно слушал, что-то помечая в своём блокноте.
– Похоже, мы отнимаем хлеб у психиатров, мадам явно не в себе. Сейчас она направлена на судебно-медицинскую экспертизу в НИИ имени Сербского. Если её признают невменяемой, то уголовное дело будет закрыто. Но Вам придётся зайти к нам в Управление для оформления показаний. Выздоравливайте скорее – улыбнулся он на прощание.
Эдик быстро поправлялся, молодой организм справлялся с последствиями отравления. Но чем ближе дело подвигалось к выписке, тем яснее он сознавал, что загородное приключение не прошло для него бесследно. Тревога поселилась где-то в глубинах сознания, он понимал, что без посторонней помощи не может привести себя в норму. Своими опасениями Эдик вынужден был поделиться с лечащим врачом.
Галина Станиславовна (так звали доктора) обещала устроить консультацию, у ее знакомого, высококлассного специалиста, психоаналитика,, доктора Рождественского, конфиденциально, на этом условии Эдик особенно настаивал. Характер его работы, не позволял иметь серьёзные проблемы с психикой.
На следующий день после обеда Елена Станиславовна сообщила, что психоаналитик ждет его. Они прошли в кабинет зав. отделением, где за столом сидел незнакомый мужчина.
– Илья Александрович, – представился он.
– Галина Станиславовна изложила мне суть ваших затруднений. Кроме того, мне удалось ознакомиться с результатами освидетельствования Ольги Голубевой. У меня есть уточнения к её диагнозу, но об этом после. Что вас беспокоит в настоящее время? Доброжелательно поинтересовался доктор.
Эдик сбивчиво рассказал о симптомах неясной тревоги, приступах тоски и мучительного беспокойства. Илья Александрович слушал внимательно, не перебивая.
-Вы сейчас убеждены, что уникальный тембр голоса Ольги вызвал необычно сильный эмоциональный отклик с вашей стороны? Имитация страсти, утрата самоконтроля, зависимость, подобно наркотической.
Люди с красивыми голосами встречаются не часто, но и не настолько редко, чтобы поражать наше воображение.
Значит феномен Ольги не в редкой чистоте тембра её голоса. А в чём тогда? Окружающая среда воздействует на человека множеством звуковых колебаний различного свойства. Далеко не все из них человеку полезны и безопасны. Почему же мы не сходим с ума и не погибаем?Нашу психику защищает энергоинформационное поле самого человека – его аура. Это наша энергетическая кожа, если хотите.
И всё было бы хорошо, но есть одно существенное «но», защита эта может быть нарушена. Дело в том, что некоторые структуры нашей ауры неустойчивы от природы. Когда неблагоприятные воздействия внешней среды попадают на эти точки поля, то защитная функция его не срабатывает, и разрушительные колебания проникают в сознание напрямую. Поведение человека становится неадекватным.
Нечто подобное мы наблюдаем и в вашем случае. Механизм воздействия на сознание, подобен наркотическому опьянению, с разницей, лишь в том, что человек ничего не употреблял, так сказать, «во внутрь», а просто находился в зоне волнового воздействия. Причём источником этого воздействия является другой человек, конечно, не совсем обычный, а феноменально одарённый, я имею в виду Ольгу.
Она то сама даже и не подозревает о причине своей власти над чувствами мужчин и искренне убеждена в собственной сексуальной неотразимости. Это убеждение и послужило основной причиной её психического расстройства. Её можно понять: мужчины страстно влюбляются в её голос, но решительно отвергают её любовь, и даже не стремятся её увидеть, что совсем не подлежит никакому логическому объяснению. Она ведь не знает. Что столь мощное воздействие на эмоциональный центр мужчин как правило приводит к ослаблению сексуального влечения. Нечто похожее мы наблюдаем в судьбе А.Блока, который не мог соединить воедино духовную и сексуальную страсть к одной и той же женщине.
– Вы сказали «наркотическая» зависимость. Что же я - наркоман, по-вашему?
– Нет, конечно, нет! Я употребил этот термин умышленно. Чтобы вам было понятен механизм энергоинформационной зависимости, приведу ещё один пример. Помните миф об Одиссее? По пути домой, после окончания троянской войны, он проплывает вместе со своими спутниками мимо острова сирен, причём единственный из них не затыкает уши. Он хочет слышать и понять, почему это пение сводит с ума мореплавателей, так что они бросаются в волны и гибнут в морской пучине.
В американском фильме с Керком Дугласом в главной роли этот эпизод показан поразительно точно: Одиссей слышит голос жены, которая зовёт его. Сирены – это не гармония, не красота, это аномальная зона воздействия на уязвимые структуры нашего биополя и соответственно нашего сознания. В случае с Одиссеем – это тоска по дому, где он не был долгие годы. Эта программа подсознания начинает звучать настолько сильно, что подавляет волю, сознание, самоконтроль. Человек теряет власть над собой.
К счастью, это состояние обратимо: корабль проплывает мимо острова сирен, и психика приходит в норму. Иными словами, нет источника воздействия, нет и проблем сознания.
Так что вам ничего не грозит, вы вполне психически здоровый человек. А некоторые недомогания – следствие перенесённого сильнейшего стресса, они скоро пройдут. Феномен Ольги встречается настолько редко, что могу с уверенностью прогнозировать, что в ближайшие сто лет вам вряд ли встретится новая сирена."
Пока Илья Александрович читал, Одиссей проснулся, и теперь он уже наблюдал за доктором доброжелательно и немного исподтишка, как это делают дети. Почувствовав его взгляд, доктор прервал чтение и приветливо кивнул.
– Доброе утро, Миша. Вот рассказ твой прочёл. Не перемудрил ты с сюжетом?
Я этот сюжет не выдумал, что-то похожее прочёл в журнале, теперь уж не помню в каком. Ну, а суть объяснил, исходя из вашей теории биополя, разве я не правильно написал?
– Понимаешь, и да, и нет. Давай разберёмся. Предположим, что у твоего героя биополе типа Х. Это значит, что в определенной точке (точнее программе) оно сверх- уязвимо, т.е. любое воздействие, в том числе и звуковое на эту программу непереносимо для сознания. Это похоже на то, если бы человека со сломанной рукой заставляли бы ею поднять какой-нибудь тяжёлый предмет. Психика не выдерживает нагрузки и даёт сбой. Как это происходит – это особый разговор. Сейчас мы это не обсуждаем, вернёмся к воздействию.
Ты знаешь, что человек слышит далеко не все звуки, существующие в природе. Ухом не слышит, но мозг-то воспринимает все звуки. Так вот я думаю, что те звуковые волны, которые воздействуют на сознание разрушительным образом, человек как раз и не слышит.
– Так значит, сирены не поют вовсе? – как бы про себя проговорил Одиссей, думая о чём-то своём.
– Сирены? Какие сирены? Ах, те… бог их знает, насчёт сирен не знаю. А вот скажи-ка, пожалуйста, ты знал, что мама хочет забрать тебя домой?
– Нет, – раздумчиво произнёс Одиссей, – мне ночью стало плохо, но мать я не видел.
– Ну, вот и ответ тебе: ты не видел маму, не слышал её голоса, она лишь проявила активность, и её биополе сильнее, чем это было в последнее время, воздействовало на твою энергосистему. Когда мы проявляем эмоции по отношению кого-либо, движение энергии усиливается. Говорят, излить свои чувства, так это и буквально можно понять: излить потоки энергии на человека, ну, а результат ты сам знаешь.
Человек не живёт сам по себе, мы все существуем как человечество. Что это значит? На уровне энергетики мы, как икринки в лягушечьей икре, связаны неразрывно в единое целое. Мы постоянно воздействуем, а точнее взаимодействуем друг с другом, и чем сильнее эмоциональная связь, тем сильнее энерговоздействие. Между кровными родственниками оно наиболее сильное.
– Мать заберёт меня? – немного помедлив, спросил он.
– Нет, – твердо произнёс доктор, – до тех пор, пока пребывание здесь тебе необходимо, нет, не заберет.
СИНДРОМ ЭЛИЗАБЕТ ТЕЙЛОР.
Недоразумение с Одиссеем разрешилось к вечеру, шеф покаялся, что имел на примете более перспективного (читай платежеспособного) больного, койка-место срочно понадобилась, а Мише ведь действительно стало лучше. Рождественский непроницаемо молчал, в такие минуты Валерий Залманович побаивался своего подчинённого.
– Ну, хорошо, хорошо, я тебе обещаю, впредь ты сможешь наблюдать своего Одиссея столько, сколько сочтёшь необходимым, полуутвердительно, полувопросительно закончил он объяснение.
Да, чуть не забыл, тут на твоё имя телефонограмма пришла: некая Елена Николаевна Смирнова приглашает тебя завтра, в первой половине дня, посетить её, по известному тебе адресу. Дело особой важности. Ну, что старик, поздравляю, раз уж в известном тебе месте дама назначает свидание, отпускаю. Поезжай, развейся, а то от твоего энтузиазма уже всем невмоготу – напутствовал его шеф.
* * *
Известный Рождественскому адрес находился на Фонтанке, а дама, назначившая ему свидание, была его бывшая жена. Они не виделись давно, с самого развода, что же за дело особой важности заставило её назначить эту запоздалую встречу? Вот и дом, где когда-то, теперь уже в другой жизни, имели они с Еленой комнату в старой ленинградской коммуналке. Одну на двоих, тогда у них всё было одно на двоих.
При виде этого старинного, двухсотлетней давности постройки дома у него защемило сердце. Он понял, что помнит всё до мельчайших подробностей: и парадный подъезд со старинным лепным орнаментом, грубо замазанный масляной краской, и тёмный коридор в квартире с шатающимися досками неисправного пола, двери направо и налево по коридору, ведущие в комнаты соседей, и конечно общую кухню, где круглые сутки кипела жизнь. В любое время дня или ночи там кто-нибудь либо завтракал, либо готовил обед, либо спешил перекусить перед уходом в ночную смену, или наслаждался тихой беседой за бутылочкой портвейна в ночное время. Им повезло: эта коммуналка жила мирно, или им так тогда казалось, занятые друг другом они ничего не замечали вокруг.
Потом мысли его приняли иной оборот: за столько лет многое изменилось, дом, возможно, отремонтировали, привели в порядок, и в парадной сидит теперь какая-нибудь аккуратная пожилая консьержка и уже фактом своего присутствия создаёт атмосферу порядка и уюта.
Вместо консьержки его встретил здоровенный мужик в форме охранника. Он доложил по внутренней связи, и, получив подтверждение гостевых полномочий Рождественского, наконец, пропустил его.
– Здравствуй, доктор Рождественский.
Прозвучал голос, который он так и не смог забыть. Перед ним стояла Елена Николаевна, Лена, Леночка, единственная, бесконечно родная! Он уже готов был раскаяться, что принял её предложение и приехал на встречу. Справившись с волнением, Илья Александрович вошёл в коридор, привычно глядя под ноги, чтобы не оступиться на неровном полу.
И тут только он сообразил, что попал совершенно в другую реальность, как во сне. Он внимательно огляделся: просторная прихожая, светлый коридор с белоснежными пилястрами, двери с тёмной геометризированной резьбой. Елена, улыбаясь, молча взяла его под руку и повела по роскошным апартаментам, исполняя роль добровольного гида.
Кабинет с мебелью из карельской берёзы, стены и потолок, покрытые росписью, имитирующие тёплую поверхность этого дерева. Уютная гостиная с обилием столиков, буфетов, кресел. Дальше столовая. Лёгкий хрусталь бра и люстр, эффектные складки штор, холодный мрамор подоконников. Изысканность этого интерьера соединяла в себе отголоски атмосферы старого Петербурга, бережно воссозданной реставраторами, с функциональностью и респектабельностью современного быта.
– Ну, вот, теперь я так живу, – она сделала ударение на слове «так» – нравится?
– Нравиться – не покривив душой, сознался Рождественский.
Они расположились в малой гостиной.
– Что господин Рождественский предпочитает пить в это время суток?
Пошутила Елена как в старые добрые студенческие времена.
– Рюмочку чаю, – в тон ей ответил Илья Александрович.
Она приняла его пожелания всерьёз и вышла на кухню, чтобы приготовить чай.
Чаепитие началось с молчания, Елена Николаевна медлила с объяснением цели своего приглашения, пауза затягивалась, а Рождественский просто наслаждался ароматным чаем, её присутствием и пребывал в прекрасном расположении духа.
Наконец после нескольких ничего незначащих фраз она взяла со столика какой-то журнал и, открыв его, положила перед Рождественским.
-Это твоя давняя статья, помнишь?
Он быстро пробежал глазами первые строчки текста и молча кивнул. Это была публикация десятилетней, по крайней мере, давности, когда он только начинал кое-что понимать в теории Х биополя.
– Вот об этом я и хотела поговорить с тобой, если, конечно, тебе эта тема ещё интересна.
– Что конкретно тебя интересует?
– Понимаю, у тебя как всегда мало времени – по-своему, истолковала Елена его деловитый тон.
– Постараюсь быть краткой: меня интересует проблема совместимости в партнёрстве, если я правильно поняла твою статью.
– Тогда начать придётся, как говориться, с самого начала, с биополя «Икс», в то время я как раз начинал этим заниматься.
– А как твои успехи сейчас? Ты уже, надеюсь, во всём разобрался
– О, нет: работы хватит не только на мой век: чем дальше в лес, тем больше елок-палок. Вопрос аномалий биополя практически необъятный. Возможно, ты помнишь, как в конце 80-х я установил факт существования особенного биополя у некоторых людей?
Елена Николаевна молча кивнула.
– Так вот, оказывается, что аномалии биополя влияют не только на физиологию организма, но и на психику. Первой реагирует психика на изменения в энергообмене, и что самое интересное реакция эта, практически мгновенная, не отслеживается сознанием.
– Прости, пожалуйста, я что-то не уловила, какое отношение всё это имеет к проблемным бракам?
– Да самое прямое, люди с биополем -Икс и образуют как раз эти проблемные браки.
– ?!
– Я коротко объясню: человек с биополем «Икс» часто преодолевает недостатки своей энергосистемы за счёт партнёра, точнее использует его энергосистему.
– Это опасно, я имею в виду для партнёра? Он что, отдаёт свою энергию?
– Нет, энергию он не отдаёт, просто он живёт с подсознательным ощущением, человека, у которого ещё кто-то сидит на плечах. Т.е. его энергоструктура напрягается за двоих.
– И это приводит…
– К неминуемому краху браков даже у сильно любящих друг друга людей. Сначала наступает охлаждение, потом вспышки раздражения, и заканчивается ненавистью. Правда всё это не последовательно и перемежается с возвратом к прежнему чувству, но мир наступает не надолго. К сожалению, результат предрешён.
– И всему виной это таинственное биополе? Невероятно!
А что, если нет ничего таинственного в разрушения этих браков, и причины у этого, увы, печального явления вполне реальные, например несхожесть характеров, темпераментов, уровней интеллекта, или что-нибудь в этом же роде?
Илья Александрович, несомненно, обиделся бы, если бы кто-нибудь другой попытался возразить ему так неловко, но Елена Николаевна его интриговала, она почти кокетничала с ним. Кроме того, он видел, что любопытство её отнюдь не праздное. Что нужно от него этой загадочной женщине, ведь зачем-то решилась она на эту непростую для них обоих встречу? Поэтому ответил он ей легко, почти игриво, в тон её вопросу.
– Я назвал эту аномалию биополя «синдромом Элизабет Тейлор», а знаешь почему? У Элизабет Тейлор в молодые годы было всё, о чём только может мечтать женщина: красота, ум, талант, слава, деньги, наконец. И она на протяжении многих лет пыталась создать и сохранить семью, упорно стремилась к этому.
Среди её партнёров-мужей были мужчины разного возраста, темперамента, рода занятий, интеллекта, но ни одного из них она не смогла удержать возле себя. Я думаю, ты уже догадалась почему? Верно, потому что она имеет биополе типа Икс.
– А ты, Илья, можешь помочь сохранить подобный союз или только констатируешь неизбежное?
Тон, которым был задан этот вопрос, насторожил Рождественского (уж слишком всерьёз интересовал всё это Елену, и в голосе её он уловил нотки искреннего волнения)
– Нет, Лена, моя задача помогать сохранить психологическое здоровье моих пациентов – и, видя разочарование на её лице, пояснил, – я совсем не уверен, что эти браки нужно сохранять. Если человек разрывает отношения со своим партнёром, у которого аномальное биополе, то он скорее прав, он действует в данном случае согласно инстинкту самосохранения.
Пойми, Лена, проблема эта не морального, а медицинского свойства, правда, медицины будущего скорее, сейчас её не только не решают, но о ней даже не подозревают. Если хочешь, это драма: самое близкое существо, человек, которого любишь – самая большая опасность для любящего. А то, что они оба не знают об этом, дела, как ты понимаешь, не меняет. Конечно, этот синдром – не чума и не проказа, и, поцеловав любимого или любимую, никто не умрёт. Но, если человек живёт с проблемным партнёром, энергосистема его обречена на двойную нагрузку: под угрозой его здоровье, карьера, даже жизнь.
Психика ощущает неполадки в энергообмене и реагирует срывами: вспышки раздражения, немотивированная агрессия и т.п. Это защитная реакция организма на чрезмерную нагрузку. Если возлюбленный шарахается от партнёра, как от чумы, он не виноват, виновата чума.
Да, и вообще в этой ситуации нелепо искать виноватого. А если тебя интересует можно ли сохранить подобный брак, можно, но как ты понимаешь, никакого поточного метода нет, да его и не должно быть вообще. Каждая пара уникальна, я это не для красного словца говорю, это надо буквально понимать, поэтому методики не повторяются. Вообще мой метод – отсутствие метода, когда я скажу, что у меня есть метод, я человек конченный. Одним словом, трудное это дело, Лена, и не суетное, поверь.
– Ах, Рождественский, ты совсем запугал меня, – засмеялась Елена Николаевна.
Я просто забыла, с кем имею дело. С тобой очень трудно, если не являешься пациентом доктора Рождественского. Только со своими любимыми страждущими ты добр, внимателен, остроумен, терпелив, и ещё сто одна добродетель как минимум в тебе найдётся. Со всеми же остальными ты закрыт, неприступен таинственный доктор. Но шутки в сторону, не стану лукавить, мне нужна твоя помощь. Не смотри так, не мне лично, а одной юной, очень несчастной особе
Так вот зачем Лена пригласила его, вспомнила после стольких лет: важная пациентка нарисовалась, папа, небось, какой-нибудь олигарх или бандит, кто их теперь разберёт. Но он не дал чувству досады овладеть сознанием: ведь всё-таки вспомнила и позвала меня, значит никто другой, не сможет это сделать. Он успокоился от привычной мысли, что предстоит работа, новый случай в его практике. На память пришли стихи, которые когда-то в юности ему понравились и запомнились надолго:
«А в глазах у моря,
В синей глубине,
Та любовь, которая
Не изменит мне».
Его дело стало для него любовью, самоутверждением, смыслом…
– Илья, – мягко произнесла Елена Николаевна, уловив сложное настроение Рождественского. - Если бы дело касалось меня лично, то я не посмела бы тебя потревожить. Но речь идёт о совсем юном существе, Вику я знаю с детства, она и её мама – родные мне люди, если не по крови, то по душе. Кроме того, она недавно потеряла отца, (умер в эмиграции, они уехали из страны ещё до перестройки). Эта безвременная смерть потрясла её. А тут ещё эта непонятная страсть. Вика, представляешь, ещё в России в тринадцать лет влюбилась в сокурсника своего отца, тоже художника. Раичка думала, что это блажь, фантазии, а она все эти годы его помнила, и вот теперь примчалась сюда, к нему. А Ромео её с большими тараканами в голове: сидит в своей мастерской как бирюк, нигде не показывается, ни с кем не общается, малюет что-то невразумительное, я думаю, твоё учреждение по нему давно плачет.
Но всё это Вику не остановило, я пытаюсь ей помочь насколько возможно. Знал бы ты, сколько изобретательности мне пришлось проявить, чтобы этого мизантропа вытащить на выставку, его же институтского товарища, кстати. Там Викуля смогла с ним парой слов перемолвиться, так он опять исчез, залёг на дно как подводная лодка. Девочка в депрессии, я просто не знаю, что делать, мать не переживёт, если и с дочерью что-нибудь случиться. Рождественский, а ведь с ней действительно может что-то непоправимое случиться. Ты должен помочь, я умоляю, помоги ей, я знаю, ты сможешь.
Елена Николаевна заплакала.
– Лена, бог с тобой, немедленно успокойся, конечно, я сделаю всё, что смогу, но и у чудес есть свои законы невозможности. Это я о том говорю, что необходимо осмысленное участие пациента в процессе моей работы: чтоб какой-то добрый дядя-чудотворец дунул, плюнул, и всё пошло, я так не работаю.
– Илья, Вика девочка умная, необычная девочка. Вот, к примеру, недавно я читала где-то о результатах статистического опроса, чем бы пожертвовала женщина ради любимого, так большинство, и, прежде всего обеспеченных женщин, ответили, ничем. А Вика пожертвует всем: имуществом, карьерой, престижем, даже жизнью может пожертвовать, понимаешь? Я сама думала, что таких девушек и нет уж больше, а вот, видишь, оказалось есть.
– Лена, тогда вопрос деликатного свойства, а что если окажется, т.е. если я выясню, что союз их невозможен по естественным причинам, ничего общего не имеющим с синдромом биополя Х, а если этот человек просто не любит её и никогда не полюбит? Я хочу, чтобы ты чётко уяснила себе, я не Санта Клаус и судьбы людей не выдумываю, я лишь поправляю то, что уже есть. Единственно, что могу обещать тебе определённо, что из депрессионного состояния я её выведу, а там посмотрим. И еще, у меня есть условие: необходимо, чтобы ты вместе с её матерью, как самые близкие ей люди, абсолютно точно выполняли мои требования, иначе вся работа может пойти насмарку
Елена Николаевна согласно кивнула.
– Так вот, никаких слёз, никаких переживаний и эмоционального соучастия в судьбе девушки. На самом деле вы ей своими эмоциями не помогаете, вовсе нет. Чтобы стать опорой кому-то, надо быть очень сильной, выплеснул эмоции, и сила ушла. Эмоции хороши до и после, но во время работы они вредны. Единственно правильно, что ты сейчас можешь сделать, так это успокоить её мать любой ценой, я подчёркиваю любой.
Пока девушка не имеет постоянного партнёра, и тем более она не рожала, то энергосистема её связана с материнской. До рождения мать её носила в себе, теперь она «носит» её в своём биополе. Нельзя, к примеру, оперировать одного сиамского близнеца, если другой бодрствует. Мать не должна эмоционально вибрировать, на сто процентов это не возможно устранить, но хотя бы на какой-то процент её эмоциональное напряжение надо исключить. Так что я надеюсь на тебя, коллега.
Улыбнулся Рождественский.
И последнее, я верю, Лена, что случай серьёзный, и что эта девочка стоит наших усилий, но и ты должна меня правильно понять. То, что я делаю, тоже серьёзно, и, если это руками потрогать нельзя, то всё равно, мои действия очень конкретны, можно сказать, почти материальны.
Если я говорю, например, об операции в тонком плане, так это действительно операция. Поэтому всё должно быть точно, безупречно и сделано с полнейшей отдачей сил. Неудач у меня не было потому, что я никогда не брался не за своё дело: я вмешивался только тогда, когда моё вмешательство было необходимо, я бы сказал неизбежно. Я что-то вроде бабки-повитухи, без неё в прежние времена было не обойтись при трудных родах, но она ребёночка не зачинала и не вынашивала. Это всё делалось до неё и без неё.
Отсюда три условия, которые для меня определяют этическую возможность моего вмешательства. Первое условие, проблема должна созреть и стать болевой точкой сознания. Второе, наличие стресса и лучше сильного: подсознание должно быть вскрыто естественным способом, т.е. этим стрессом собственно (это особый большой разговор). И третье, подсознательная готовность человека изменить некоторые аспекты своей жизни, говоря проще, человек просто не может жить по-старому. Только при наличии этих условий можно безнаказанно вторгаться в область подсознания.
Я ничего нового не привношу в психику пациента, не кодирую его и не зомбирую. Это новое сознание уже существует в недрах психики, оно уже созрело, и я просто помогаю ему родиться. Человек после моей операции становиться более зрелым, шагнувшим на новую ступеньку жизни, её развития.
А что касается твоей девочки, то среда, суббота воскресенье – мои дни, пожалуйста, милости просим, адрес я оставлю.
Илья Александрович встал, собираясь прощаться, Елена Николавна поднялась тоже.
– Спасибо тебе, милый доктор, – сказала она, как показалось Рождественскому, нежно. Он смутился и, чтобы скрыть неловкость поспешно наклонился, целуя её руку. Потом повернулся и вышел, так и не взглянув больше в лицо Елены Николаевны.
ВРЕМЯ ЧЕ…
Свидание с Еленой оказалось потрясением для Рождественского. Куда девалась его хвалёная бесстрастность и сдержанность. Воспоминания нахлынули, и призрачная реальность прошлого, обступив его со всех сторон, надёжно оградила от действительности. Ничего не замечая вокруг, он быстро шёл в неизвестном для него самого направлении, почти задыхаясь не столько от ходьбы сколько от переполнявших его эмоций. Сколько это продолжалось, он не помнил. Наконец, стремительный пробег по улицам города утомил его, он почувствовал, что устал, замедлил шаг и понял, что возвращается к действительности.
Рождественский не любил этот город, считая его атмосферу нездоровой и давящей на психику. Не любил, но уважал: в его представлении Питер не терпел расслабленности, излишней эмоциональности, несобранности. Этот город отрезвлял, в нём прекрасно думалось и работалось. Да, и так уж получилось, что именно с этим городом у Рождественского было связано всё самое главное в его жизни, его дело.
Пятнадцать лет назад Петербург (тогда ещё Ленинград) переживал бум повального увлечения нетрадиционными методами целительства. Чудеса жили рядом, они являлись одной из составляющих постоянно обновляющейся действительности. Человечество дерзко вторгалось в тайны тонкого плана, это было похоже на революцию, всё казалось возможным, никаких преград, никаких ограничений. Это был прорыв в другое измерение, в новое видение жизни и её законов. Число людей с паронормальными способностями \открывалось всё больше и больше, а возможности эти просто поражали воображение. Казалось, вот наступила эра могущества человека, его победы над всеми болезнями, предупреждение новых, ещё не рождённых, недугов. Всё возможно, всё в руках человека-целителя!
Так чувствовал тогда и Рождественский. Пену нарождавшегося шарлатанства и уже ощутимый запах денег, который начинал просачиваться через тонкую плёнку истинного и бескорыстного энтузиазма он, как и многие честные профессионалы, старался не замечать.
Его интересовало всё одновременно: йога, коррекция биополя, астрология, ци-гун, Возможностей учиться, обмениваться информацией и, даже, практиковать в этих областях было предостаточно.
Движение переживало период студийности: многочисленные кружки, группы, объединения возникали как пузыри на поверхности воды во время дождя. Возникали и за редким исключением очень скоро пропадали без следа. Участников этих содружеств объединяло, помимо паронормальных возможностей, похожий образ мышления.
Мир делился на «своих» и всех остальных. «Сои» - это те, кто может экстрасенсорно воздействовать на кого-то или на что-то, остальные – это возможные субъекты воздействия. Деньги (если их платили) воспринимались можно сказать несерьёзно, новоиспечённые чудотворцы стеснялись их брать, само чувство превосходства и могущества вызывало эйфорию. О деньгах никто вначале не думал, большинство энтузиастов нетрадиционного исцеления зарабатывать деньги на своих сверхвозможностях просто не умели.
Молодой капитализм давал свободу на старте, пока ещё не были задействованы большие денежные потоки. Чтобы открыть практику, не нужно было добиваться лицензий, вкладывать большие деньги: достаточно небольшого помещения, самой непритязательной мебели, и публика, неизбалованная в те годы прелестями евростандарта, валом валила в предвкушении чуда. Биоэнергокорреция казалась в ту пору панацеей.
Поскольку движение развивалось стремительно, практика опережала теорию. Точнее теория существововала где-то, но до основной массы стихийно возникших целителей она просто не успевала дойти. Они вламывались в пределы тонкого плана как пираты, берущие на абордаж мирный корабль.
Вместо десятилетий работы с сознанием и физикой организма – месяцы, чудовищное пренебрежение нормами и правилами эзотерических практик, которые складывались веками. Они походили на детей, играющий спичками, преступно жертвуя своим здоровьем, они получали необратимые психические травмы, сходили с дистанции, некоторые становились инвалидами.
Тот, кто слишком усердствовал, получал энергетическую ломку и перестройку работы всего организма. Его существование на некоторое время превращалось в ад: такой человек выпадал из социального потока жизни, он не мог нормально работать, учиться, терял семью, если его половина не разделяла его увлечений эзотерикой, а уж о проблемах здоровья и говорить не приходилось, оно было сплошной проблемой для него. Бросить свои занятия такие люди уже не могли, Это было сильнее, чем наркотик, это стало их жизнью навсегда.
Они искали для общения себе подобных, узнавая, друг друга как масоны по фразе, обменивались информацией, своими «великими» открытиями. Жизненно важным было высказаться: поток информации был так велик и невероятно нов, что держать это в себе было невыносимо, это был прямой путь к безумию,
Рождественский знакомился со многими, приставал то к одной группе практикующих экстрасенсов, то к другой. Присматривался, интересовался их методиками, приставал с расспросами, докапывался до сути чудодейственной манипуляции, просил разъяснений. От настырного доктора новые товарищи вскоре старались избавиться, а он, как ни в чем, ни бывало, продолжал свои расспросы уже в другом месте, и опять всё сначала.
Правда, если судить объективно, были и «продвинутые». Эти «Учителя» давали мастер классы, сиречь ускоренные курсы по эзотерическим практикам. Курсы были платными, на этом уровне уже закрутились денежные ручейки, которые постепенно вливались в денежные потоки.
Присматриваясь к одному, другому мастеру, Рождественский пришёл к неутешительному выводу, что даже наличие среди них честных и истинных профессионалов само по себе проблемы не решает. А проблема была в том, что никакие курсы были не в состоянии заменить систему воспитания мастера, которая существовала в течение многих веков на Востоке. Эти мастер классы, к сожалению, плодили массу эпигонов, невежд со сдвинутой крышей, не более того.
Только в том случае можно чему-то действительно научиться у мастера, если упорно занимаешься сам. Человек неповторим – это банально, но здесь эта истина приемлема, как нигде. Я следую себе, своим возможностям и невозможностям, Я использую элементы разных учений в том объёме, сколь это необходимо Мне.
В противном случае я - раб методик и кромсаю и уродую себя в угоду мёртвой букве древнего учения. Чтобы это учение было вечно юным, Я должен следовать Себе и никому и ничему больше! Так ученик великого художника становиться по-настоящему художником только тогда, когда его картины непохожи на картины его учителя.
БИОПОЛЕ «ИКС»
Коррекция биополя казалась в те годы панацеей от всех проблем. Однако, вскоре обнаружились и побочные эффекты чудодейственной манипуляции с аурой: у некоторый пациентов после сеанса наступало резкое ухудшение состояния и даже в некоторых случаях психологический шок. Молодое движение нетрадиционного целительства было на подъёме, поэтому эти досадные «случайности» старались не замечать. И уж конечно никому и в голову не приходило их исследовать, никому, кроме Рождественского.
Он видел этих людей, побывавших на сеансах экстрасенсов, наблюдал тяжёлые последствия этих сеансов, мучительно искал ответ на вопрос, почему чудеса исцеления этим людям явно противопоказаны? То, что сбой даёт психика пациента, было видно, что называется невооружённым взглядом, но почему, и при чём тут вообще психические реакции человека, ведь воздействию подвергалались процессы энаргообмена?
Мысль о возможности воздействия на биополе человека с целью исцеления его недугов не нова: китайцы занимались этими вещами ни одну тысячу лет и весьма успешно. Однако то, что удалось установить доктору, в трактах по медицине древнего Китая, может быть, и не значилось. Случаи неудачных сеансов доказали, что первой на изменения энергообменных процессов реагирует психика человека, и реакция эта практически мгновенная.
Значит, решил Рождественский, пойдём обратным путём: если психика даёт сбой - значит, что-то есть неправильное в строении самого биополя. И действительно, исследования показали: если у большинства людей заряд биополя положительный, то у некоторых отрицательный. Визуальное наблюдение биополя помогло понять природу этого явления.
Если при положительно заряженном биополе, энергия в области головы излучалась в окружающее пространство, то в случае отрицательного заряда ауры эта тенденция не сохраняется. Наоборот, энергия из окружающего пространства втягивается внутрь ауры. Именно такая особенность биополя была у проблемных пациентов.
Дальше информационный клубок о минус заряженном биополе или биополе – «Икс», как условно называл его доктор, разматывался быстрее и быстрее: как оказалось людям, имеющим Икс-биополе, противопоказаны не только сеансы экстрасенсов, но и гипноз, занятия йогой, цигуном и другими практиками. Любое воздействие на ауру такого человека (не исключая и сильный стресс), могло вызвать ночные кошмары, депрессивные состояния и даже попытки суицида.
Но самым поразительным было то, что рождение людей с биополем - Икс не исключение, а закономерность. Рождественскому даже удалось вычислить временной промежуток появления поколений людей с подобной особенностью биополя. Совсем не обязательно, что всё поколение имело бы эту странность биополя: у многих она сохранялась на генетическом уровне, и только у некоторых была проявлена в силу различных причин.
Уяснив для себя причину неудачных сеансов и выступив в печати с предупреждением о том, что недопустимо использовать подобных людей в качестве пациентов для сеансов нетрадиционного целительства, Рождественский решил для себя, что тема исчерпанная. А вопрос о странностях Икс – биополя закрытым. Однако очень скоро ему пришлось убедиться в обратном.
Однажды понадобилась консультация для очень странной пациентки: женщина жаловалась на внезапно возникшее желание свести счёты с жизнью. Случай сам по себе не редкий, странным было другое: у этой тридцатидвухлетней, психически здоровой, материально благополучной, любимой мужем и маленькой дочкой женщины просто не было проблем столь серьёзного свойства, чтобы возненавидеть жизнь. И, что окончательно сбило доктора с толку, у неё было нормальное биополе.
Ответ пришел, как это часто бывает случайно: на всякий случай Рождественский исследовал состояние ауры её мужа. Вот у него-то биополе было как раз проблемным. Значит, предположил Рождественский, аномалия биополя не является проблемой только личного свойства, в интимном партнёрстве она делиться на двоих.
Впервые он всерьез задумался над тем, какие ощущения несёт в себе психика человека с минус заряженным биополем. Говоря языком образа, дверь в подсознание у них плотно закрыта. Тот внутренний голос глубинной интуиции, который собственно и направляет действия человека, в экстремальных ситуациях особенно, для него не слышим.
Психика лишена естественной внутренней опоры, возможности логическому сознанию «прислониться» к чему-то большему, чем своё маленькое «я». Она в функциональном смысле подобна дереву, перевёрнутому корнями вверх. При таком условии существование человека было бы невозможно вообще, если бы ни срабатывали защитные механизмы подсознания.
Не имея возможности углубиться в своё подсознание, чтобы найти там естественную опору, сознание находит её рядом в лице энергофизической структуры другого человека. Это его естественный «протез», с помощью которого он преодолевает недостатки собственного биополя.
Эти люди, на подсознательном уровне, абсолютно ведомые, не смотря ни на силу характера, ни на энергетическое здоровье, ни на интеллект, ни на талант. Возникший симбиоз сосуществования в партнёрстве, для них жизненно необходим, и держаться за эту опору они мёртвой хваткой, причём совершенно бессознательно. Любовь или другие чувства здесь совершенно ни причём, вопрос этот чисто медицинский. Правда медицина эта нетрадиционного характера и широкого распространения не получила. Пока!
Ну, а что ощущает симбиозный партнёр, имеющий, к слову сказать, нормальную ауру? Практически ничего, но лишь до того момента, когда минус-биополе его проблемного партнёра начинает проявлять активность, т.е. когда окружающая обстановка заставляет этого человека чрезмерно напрягать свою психику. На подсознательном уровне у обладателя злополучного биополя при этом возникает напряжение, неуверенность, страх, сковывающий волю. Психика, лишённая мобильности, не может быстро перестроиться, и человек выключается из ситуации, если смысловое содержание её резко меняется.
И поскольку нашу жизнь райской не назовёшь, то естественно беспокоиться, напрягаться, перестраиваться проблемному партнёру приходиться часто, даже слишком часто, И вот тогда и начинает обнаруживаться драма симбиозных браков. Возникают спонтанные и ничем не объяснимые с позиций здравого смысла вспышки агрессии и ненависти даже у очень влюблённых людей. И брак неминуемо разваливается.
ЗА И ПРОТИВ КОДИРОВАНИЯ.
Рождественский задержался в городе дольше, чем рассчитывал, и, приехав на Варшавский вокзал, обнаружил, что успевает только на последнюю электричку. До отправления оставалось минут семь – восемь, народу было мало, и доктор без труда нашёл себе местечко по вкусу, в дальнем углу вагона, у окна. Несмотря на позднее время, вагон постепенно заполнялся пассажирами, буквально на последней минуте вошла запыхавшаяся компания из трёх человек с большими рюкзаками и сумками, из которых торчали ручки ножовок, топоров и прочего плотницкого инструмента.
– Простите великодушно, у вас не занято, указал один из них на оставшиеся свободные места рядом с доктором.
– Да, прошу, располагайтесь,- ответил, слегка опешив, Илья Александрович, не ожидавший услышать столь изысканный слог из уст простого плотника. Но, приглядевшись к нему повнимательней, понял, что перед ним человек с высшим, скорее техническим образованием, в недалёком советском прошлом очевидно валявший дурака в каком-нибудь НИИ, и которого теперь нужда заставила взяться за пилу и топор.
Второй, который был у них, очевидно, за старшего, по всем признакам действительно походил на плотника.
Всё, располагаемся здесь, - коротко распорядился он, бросив вещи на пол.
Плотник (как мысленно окрестил его Рождественский), выглядел старше своих товарищей и по возрасту. Вся его невысокая коренастая фигура с крепкой спиной и сильными плечами невольно выдавали в нём человека, привыкшего поднимать тяжёлые брёвна и доски. А натруженные кисти рук с цепкими пальцами, сбитыми молотком, говорили красноречивей любой анкеты. Но больше всего Илье Александровичу понравилось выражение его глаз: такие добрые глаза бывают, решил доктор, только у профессиональных плотников, прямо как у папы Карло. Видимо долгие годы общения с тёплым природным материалом откладывает свой отпечаток на характер этих людей.
Что же касается выражения глаз третьего сотоварища, то оно производило крайне неприятное, тяжёлое впечатление. Так мог смотреть затравленный, отовсюду ожидавший опасности и подвоха человек, Рождественский по опыту общения знал, что такой взгляд появляется у людей после зоны.
По его напряженной манере держаться, можно было заключить, что он недавно вернулся из мест не столь отдалённых и не освоился ещё в обстановке, от которой давно успел отвыкнуть. Как у каждого человека, проведшего долгие годы за решёткой, движения его были выверены и точны, ничего лишнего, суетливого или расслабленного: он привык продумывать каждое своё действие, каждое своё слово. Это стало уже привычкой, второй натурой
. Электричка ещё только набирала ход, когда они, распределив свои вещи, расселись по местам.
– Ну, кажется, едем, – проговорил интеллигент, вглядываясь в тёмный проём окна.
– Это хорошо, что едем, – отозвался старшой, – на месте будем часа через полтора. По этому поводу можно и остограмиться, Гера, доставай родимую, а ты Андрюша, что-нибудь закусить сообрази: помидорчики порежь, колбаску, хлебушко.
Пока интеллигент-Андрюша возился в пакете со снедаю, бывалый Гера уже успел достать бутылку столичной и стопку полиэтиленовых стаканчиков.
– Будешь, предложил он Рождественскому.
– Спасибо, я не пью, да и на работу мне завтра, – вдруг неожиданно для себя самого начал он оправдываться. И тут же поймал себя на мысли, что совершает роковую ошибку: сколько раз предупреждал он своих пациентов, если уж отказываетесь от выпивки, то никогда не объясняйте причину своего отказа. На каждый ваш аргумент предлагающий выпить найдёт с десяток контраргументов и очень быстро сломит ваше сопротивление. И вот, на тебе – сам опростоволосился, поистине сапожник без сапог.
Гера отреагировал мгновенно – да от пяти капель ничего с тобой не случится, пойдёшь ты завтра на свою работу как огурчик.
– Ну, что ты к человеку пристал – вступился за Илью Александровича старшой – может, ему здоровье не позволяет, может, он закодированный.
Рождественский промолчал, и плотники, не дождавшись от него ни подтверждение, ни опровержения сказанного, выпили без него. Молча закусили.
– Василич, а что ты там начал про кодировку? Подшивку знаю, а это что такое, я что-то не въехал, гипноз что ли? – поинтересовался тот, которого звали Гера.
– Не совсем так – проявил осведомлённость Андрюша, ответив за Василича. – В подсознание человеку закладывают определённую установку, как бы команду: не пей, и человек не может её нарушить, боится, поэтому и не пьёт.
– Сознание, подсознание – мудрёно всё очень: просто разводят алкашей как последних лохов на бабки – вот и вся кодировка. – резюмировал Гера – Я на своём веку повидал многих и подшитых, и закодированных – туфта всё это.
Вступил, наконец, в разговор и Василич – это бабы придумали мужикам в башку затычки ставить, чтобы получку отдавали. А меня ещё дед учил: Пей, да ума не пропивай!
Вот у меня сосед, Сашка, закодировался. Пить, правда бросил, а жена от него всё равно ушла, любви ей не хватало, видишь ли, так и сказала, сам слышал, как они ругались. Нашла себе мужика, ушла к нему и сына забрала. А Сашка с горя запил, год без просыпу, здоровый мужик, спортсмен, так и умер, а не закодируйся он и сейчас бы жил. Вред от этой кодировки, больше ничего, вот что вам я скажу.
– Зато, какая экономия народных средств: раньше в больницу клали месяца на полтора, государство деньги тратило на медикаменты, процедуры, а теперь приди трезвым, заплати в кассу, раз, два и готово, абсолютно свободен от алкогольной зависимости года на три.
– Три года не выдерживают, пить начинают раньше, запивают по-чёрному, сам видел – поправил его Василич. – Нормальный с виду мужик, а как запьёт, всё спускает, ничего не жалеет, ни вещей, ни жилья даже. Родственники от него как от чумы сторонятся, а жена помучится, помучится, да и на развод подаёт. Остаётся он мало того, что гол как сокол, так ещё и на улице, и тогда уж прямая дорога в бомжи, сколько у нас таких.
– Ну, Василич, ты преувеличиваешь – не унимался защитник передового метода борьбы с алкоголизмом. Во-первых, не все запивают, а если и запивают, то не сразу. Человек к нормальной жизни вернулся! Семья довольна, на работе начальство не нарадуется, парень – гвоздь, куда ни воткни, туда и лезит.
– Да, гвоздь, да не тот: что-то гнуться стал, ни былой смекалки, ни самостоятельности, тормоз, как теперь говорят.
– А, что ваше кодирование, что подшивка один хрен. Всё у них одинаково, подход конкретно совковый: всё поровну, всем одно и то же, всех под одну гребёнку. Как было, так и осталось, ничего не поменялось! – неожиданно зло процедил сквозь зубы Гера.
Помолчали немного.
– Тот, кто эту бодягу замутил, не хило, наверное, приподнялся – немного успокоившись, продолжал он. – Представляю, явился такой чудотворец в самый разгар компании борьбы с пьянством в Горком и предложил свой метод. Там подумали, прикинули: дешево и сердито, и дали добро. Ну, и понеслось: сенсация, переворот в медицине, тысячи исцелённых, все сюда, и вас вылечат! Что разве не так было? – повернулся он к Андрюше.
Видно тот не посмел спорить с Герой, а наоборот, чтобы не разозлить его окончательно решил подыграть ему.
– Да, такого целителя впору мессией объявить, но он, чтобы не потерять доверие неверующих, обычно скромничает, простым человеком прикидывается, мол, я простой психотерапевт, у меня, как и у вас были проблемы с алкоголем. Но вот однажды, после очередного запоя, когда, я уже было, совсем отчаялся, снизошло на меня озарение, понял я, как помочь людям и себе тоже. Так вот с тех пор и помогаю. А? Что? крест на груди, так чтобы кодировка помогла – вера нужна: я не просто сам от себя лечу, а по воле божьей. Я – инструмент в руках Творца. Великоват, говорите, крестик, не по чину? Так кто эти чины, кроме попов разбирает, зато наглядно и авторитетно.
– Крест на шее это для авторитету – это ты правильно, Андрюша, заметил: чем больше авторитет, тем сильнее действует. Старое возвращается, опять кресты и свечки, да и чудотворцы тоже раньше были, только не такие выпендрежные, как теперь – рассудительно заметил Василич.
– А ещё магия в моде снова – начал было, осведомлённый Андрюша, но Гера резко перебил его, снова впав в раж.
Они и магами могут, лишь бы бабки стричь с лохов, а перестанет работать магия, придумают ещё какую-нибудь хренотень, вроде послания от пришельцев из космоса, нам в помощь. Послание это якобы случайно было обнаружено в глухой тайге, каким-нибудь бедолагой охотником, ясное дело, что оно было запечатано в капсулу из металла неземного происхождения. Они всё могут – с ненавистью закончил он.
– Накось, Гера, выпей – миролюбиво проговорил Василич, потягивая ему стаканчик с водкой. – А ну их всех к лешему, помнишь, как раньше на Руси говорили? «Кто пьян, да умён – два угодья в нём». Пей и не бери в голову.
Гера залпом выпил содержимое стаканчика и принялся молча закусывать. Разговор прервался, Рождественскому между тем пора было выходить. Он простился с плотниками и начал пробираться к выходу.
ОКЛЕВЕТАННАЯ ВОДКА.
По прибытии в Гатчину, Рождественский направился к автобусной остановке. Он посмотрел на часы и прикинул, что придётся подождать, минут десять, не больше: автобусы ходили по расписанию, не опаздывая, по крайней мере, надолго.
Разговор мужиков в электричке не выходил у него из головы: уж слишком близкая это была тема и не только профессионально, но и чисто по-человечески.
Сколько раз говорено об алкоголизме, - думал он - а воз и ныне там. Проблема проблем, а теперь ещё и наркомания…
И рисуется всё черным – черно: алкоголь – яд, вселенское зло погибель вообщем для бедного неосторожного человека. Да полноте, господа, так ли это?
Алкоголь, между прочим, усиливает радость жизни, да и наркотические вещества могут приносить пользу – люди из всего умудряются сотворить себе погибель.
А что касается погибели, тут у Рождественского были совсем иные представления об её причинах, к алкоголю, к стати сказать никакого отношения, не имеющих.
Да, вот хотя бы этот: парень имеет чудную маму, молодую жену, психически нормален и устойчив, и вдруг наркотики. И что же оказывается: ах, не устоял, ах, слабенький, ах, жертва? И близко нет.
Его энергоструктура нормально функционирует только в экстремальных ситуациях, по сути, он – универсальный солдат, так он создан природой. Размеренное, тихое существование для него невыносимо. Да ещё мама из лучших побуждений уберегла сына от армии, придумав какую-то отмазку. А этот невзрачный на вид паренёк генетически - герой, нет такого приказа на свете, который он бы не дерзнул выполнить, а в мирное время может и погибнуть. Вот и получается: человек – заложник своей судьбы, так при чём здесь наркотики?
Услужливая память подсказала другой якобы безнадёжный случай. Пациент имеет фантастически сильный организм, иммунная система работает безупречно. У него даже ломок настоящих не было, а мама, которая во много раз слабее, свято уверена, что дитя погибает от наркотиков. И не подозревает мама, что дитя её, будучи выброшенным, к примеру, в джунгли, без одежды и пищи, не только выживет, но и все джунгли на себя работать заставит. Так кто здесь жертва? И кто виноват, если человек выбирает себе манеру жить, не соответствующую его психо-энергоустройству, как одежду не по росту и размеру.
В такой одежде он чувствует себя неудобно или очень неудобно, а прячется в наркотики. Но ведь поменяй одежду, и наркотики не понадобятся, всё просто.
Не тут-то было: самое простое в жизни - труднее всего. Никто не хочет начинать с себя, искать причину в себе самом, легче объявить себя больным, и пусть доктора лечат до посинения меня неизлечимого, а я посмотрю, что там у них получится!
Конечно, сложности проблемы никто не отрицает, но нельзя же всё валить в одну кучу. У древних греков Дионис, подаривший людям радость опьянения, был одним из почитаемых богов. Так что, так ли страшен чёрт, как его малюют, и не пора ли перестать путать божий дар с яичницей!
Да и какой же русский, чёрт возьми, и не русский тоже, во все времена, не любил выпить?! Почему же тогда алкоголизм? И как только ни ругают бедную водку, как её ни клянут, а ведь чудный напиток, на радость людям рождённый. А если человек – обжора, так что же пищу надо проклинать? Нелепо! Попал в зависимость. Так в зависимость можно попасть от чего угодно, от компьютера тоже в зависимость попадают. Давайте проклинать компьютеры.
Подошёл автобус, вместе с немногочисленными ожидающими Рождественский поднялся в салон, занял свободное место. Мозг был возбуждён, дремать уже не хотелось, мысли навязчиво крутились вокруг одной темы.
Так почему же всё-таки алкоголизм и что это такое на самом деле? Исследуя, эту проблему в течение ряда лет, он мысленно разделил всех зависимых от алкоголя на три группы.
Одну группу регулярно пьющих он назвал симулянтами поневоле. Случай тот же, что и с ложными наркоманами, человек живёт не так, как того требует его природное устройство, он выбрал себе чуждую манеру поведения. Услужливая память подсказала подходящий пример: парень регулярно напивался и потому только (смешно сказать!), что работал на конвейере. Оказалось, что он – энергетический банкрот: от природы он устроен таким образом, что тратит энергию очень быстро, а процесс восстановления идёт медленно. Психическое напряжение должно чередоваться с моментами естественного расслабления, (отдыха) иначе человек пытается расслабиться искусственно, старым дедовским способом, напивается. А поскольку психика функционирует всё время в ненормальном режиме, он напивается регулярно. Этому парню абсолютно противопоказан монотонный характер труда, и проблема его решается просто: поменял профессию, и никакого алкоголизма.
А закодируйся он сгоряча, по настоятельному требованию жены, кстати сказать. Пить перестал бы возможно, но организм, как и раньше, работал бы на износ. Причина то пития осталась. Получка цела, но разрушение здоровья идёт полным ходом и без водки, и как это не дико звучит без водки ещё быстрее. Уже через несколько лет у этого молодого человека обнаружился целый букет недомоганий, а за диагнозами дело бы уже не стало. Надо убирать причину.
Правильно мужик сказал, «затычка в мозги», кодировка сама по себе ни от чего не лечит. Человек просто перестаёт чувствовать свою проблему, она «замораживается», консервируется и только. Это похоже на сильную анестезию при онкологии: боли нет, значит здоров? Так нет же, не здоров, процесс разрушения продолжается, здоровье подтачивается и без водки.
Вторая условная группа почитателей зелёного змия уже более серьёзная. Проблема у них в полный рост, но не в водке, как обычно считается, а в них самих. В их психике, в аномалиях энергообмена.
Наивные люди считают, что аура человека – это что-то вроде чехла из оболочек или набора матрёшек, и что болтается она в пространстве сама по себе, ну, а психика понятие конкретное (модное ныне словечко) никакого отношения к этой мифической ауре не имеет. Так вот это – чушь, абсолютная чушь!
На самом деле строение этих с позволения сказать «оболочек» феноменально сложно, примерно так же как строение мозга человека. С большой долей уверенности можно сказать, что в тонком плане аура дублирует мозг. Аура – это мозг тонкого плана, энергоинформационная субстанция, которая аккумулирует информацию не только видимого мира, но и мира невидимого. Нарушения в ауре человека - проблемы его психики, это единый процесс.
Если мы многое не видим, то это ещё не значит, что это многое не существует. Вот видения наркоманов, например, принято считать следствием разрушения структуры мозга, а это опять упрощение. Видения присутствуют на начальной стадии наркомании, когда мозг ещё нормален. Наркоман видит то, что без всяких наркотиков в результате специальных тренировок в состоянии увидеть адепт. Разница лишь в том, что адепт этим процессом вхождения в транс управляет, а простые смертные обычно умирают от передозировки.
Рождественский мысленно перевёл дух, после этой длинной тирады, целью которой было убедить невидимого слушателя в очевидной своей правоте, устало откинулся на спинку сидения. Сколько раз в жизни он пытался вот так же что-то доказать коллегам, но слушали его, как правило, только больные, и только безнадёжные, и то пока он был им нужен. Но ведь он прав, прав, чёрт возьми!
Какой-то мужик с большим рюкзаком толкнул его, пробираясь к выходу, доктор поднял голову, посмотрел на неловкого пассажира невидящими глазами, мысли его были далеко, внутренний спор ещё не был окончен.
Он представил возможные возражения и замечания в свой адрес. Ну, скажем , такого характера.
– Да, господин Рождественский, вы справедливо заметили, что наркотики использовались людьми на протяжении тысячелетий: в магии, медицине, на войне, и очень часто во благо. Какой-то процесс наркоманов, так же как и хронических пьяниц был всегда, но сейчас он высок как никогда. Почему? Что говорит по этому поводу ваша теория?
– Ответ и прост и сложен невероятно. Можно сказать так: люди сделали наркотик заменой жизни.
– Тоже, Америку открыл! – ухмыляется довольный оппонент – понятно, ведь они без наркотика жить не могут, на то они и наркоманы, вся их теперешняя жизнь вращается вокруг наркотиков или водки. Они – больные, а водка и наркотик – зло, и всем нам надо бороться с этим злом.
Рождественскому всегда казалось, что этот ход рассуждений, включая и борьбу с наркоманией и финансирование этой борьбы, придумали наркодельцы особо крупного масштаба. Должно существовать это пугало, этот ужас. Белее гениальной рекламы для запретного плода просто невозможно придумать. Пугать и «лечить», «освобождать от зависимости», а наркоман опять начнёт колоться – это его свобода выбора, очевидно.
– Больные, говорите, лечить их от водки и наркотиков надо? Так вот люди, ставшие безвозвратными наркоманами и алкоголиками, стали ими ещё до того, как взяли впервые в руки шприц или стакан. Они от жизни убежали задолго до этого рокового события, или готовы были убежать, а тут на тебе, вечное избавление от любых усилий, спи и не просыпайся.
А «просвещать» наркоманов, рассказывая о разрушении здоровья, о детях уродах, которых они зачнут, сущая нелепость. Первое, что разрушает наркотик (точнее выключает) - это инстинкт самосохранения. Вы видели людей, которые показывают вены, почерневшие от инъекций, и рассказывают о себе такое, что нормальному человеку просто жутко слушать. В их психике блокирован инстинкт самосохранения, вот эта проблема действительно существует.
Вы можете себе представить наркомана викинга или янычара, или мамлюка. Ну, по крайней мере, в массовом варианте. А ведь все они наркотики «употребляли» (как теперь говорят). Зачем? Уж, конечно, не от жизни убегали и не из страха перед сражением, как может подумать современный обыватель.
Если сражение - это жизнь мужчины, и если пав с оружием в руках, попадаешь прямо в рай, то важно максимально пережить всю полноту ощущений, которую оно даёт. Если угодно, наслаждение битвой.
Наркотик в этом варианте только усиливает переживание, которое человек уже имеет, он делает боле яркими впечатления жизни, а не заменяет их. В таком контексте он может быть не опасен: жизнь со всей сложностью и полнотой присутствия для человека на первом месте, наркотик как средство эти ощущения выделить на втором, подчинённом первому.
Тоже и с алкоголем: если ты весел, вино даст тебе максимально пережить это ощущение, если печален – печаль твоя станет глубже, но никогда алкоголь не даст тебе другого ощущения, не переживаемого тобой. Каким войдёшь в состояние опьянения, точно таким и выйдешь, ни сил не прибавиться, ни проблемы не исчезнут. Алкоголь не любит слабых и халявщиков, он как микрофон усилит звучание, но петь за нас не будет.
– Вы что-то говорили о существовании другой группы алкоголиков – миролюбиво напомнил виртуальный оппонент доктору.
– Так вот вторая условная группа алкоголиков имеет аномалию энергообмена, врождённую или благоприобретённую. Понятно, когда нарушение в энергетике влекут за собой различные дисфункции внутренних органов, этому учили ещё древние китайцы. Восстановили правильный энергообмен, и человек излечился от своего физического недуга, все «чудеса» биоэнергетики основаны на этом.
А психика? Сбои в психике начинаются сразу же, как только появляются малейшие отклонения от нормы в энергетике. Мы не связываем эти два процесса и потому не отслеживаем и не понимаем характер этих сбоев.
Главная и единственная причина алкоголизма – это сбои в энергообмене. И точно так же как биокорректор, отрегулировав энергообмен, возвращает к норме работу органов и систем человеческого организма, можно вернуть в состояние нормы психику человека. Правда, процесс этот невероятно сложный и абсолютно индивидуальный, рукомахательством тут не обойдёшься, да и на поток этот метод поставить, к сожалению, невозможно.
Для второй группы страждущих кодирование в определённом смысле даже полезно, как гипс при переломе или анестезия при операции. Человека нужно остановить для того, чтобы начать работать с его психикой: искать причину, побуждающею его отключать своё сознание, и затем устранить её
– А что нельзя выявить причину, не привлекая человека, нетрадиционным способом так сказать? – поинтересовался оппонент.
– Можно.
– Так в чём же дело: определи причину и вперёд, исцеляй, и никакой мороки с кодированием, зачем оно тогда вообще нужно? – съехидничал невидимый собеседник..
– Если работать с человеком по принципу «без меня меня женили, я на ярмарке гулял», эффект будет, но это будет временный эффект. Через некоторое время всё вернётся на круги своя, Сколько уже было кудесников, совершавших чудеса исцеления, и где они теперь? Что-то не видать и не слыхать. – Не замечая его сарказма, продолжал терпеливо разъяснять доктор. – Чтобы позитивный процесс исцеления стал необратим, необходимо подключить к нему сознание пациента, чтобы человек был не пешкой, а полноправным участником этого процесса. Иначе всё напрасно, всё мартышкин труд. Надо работать с сознанием человека, поэтому он должен быть трезвым и вменяемым, так что кодирование на начальном этапе работы как нельзя кстати.
– И тем не менее вырисовывается очевидная цепочка рассуждений:
Существуют люди, склонные к алкогольной зависимости, их нужно лечить, а потом социально адаптировать – не унимался настырный оппонент.
– Вздор – всё наоборот: существует человек, с определённой сложностью психической, физиологической, а точнее энергетической структуры. Эти сложности энергообмена делают его уязвимым перед чрезмерным давлением энергоинформационной среды обитания. Его психика не в состоянии выносить это давление, на подсознательном уровне возникает постоянное напряжение. Как избавиться от него он не знает, что с ним происходит, вразумительно объяснить себе не может. Просто он чувствует, как что-то мешает ему жить, постоянно напрягает его. Постепенно такое состояние становиться невыносимым, ну, а результат известен.
Если убрать это напряжение, решить индивидуальную проблему адаптации человека в среде, необходимость медикаментозного лечения отпадает сама собой. Водка – вовсе не причина недуга, она только показатель неблагополучия нашей энергосистемы, человек становиться рабом не водки, а своего подсознательного желание любой ценой уйти от проблемы своего сознания. Это стремление он может совершить и без водки, любые средства хороши, чтобы убежать от проблем своей психики.
Выключить своё сознание можно любыми способами: азартная игра, например, тоже действует как наркотик. Когда мы испытываем синдром игрока, то преспокойно ищем причину этой проблемы в своей психике, а не на зелёном сукне казино.
Вот и здесь: совершенно бессмысленно «лечить» людей от привыкания к алкоголю, потому что дело совсем не в привыкании, мы упорно путаем причину и следствие. Мы тратим огромные деньги и силы на устранение следствия, оставив причину без изменения. Результат налицо: воз и ныне там.
– Что же получается: проблема внутри нас, она устраняема, значит, алкоголизм - не такая уж и беда, всё можно поправить? – вполне доброжелательно резюмировал оппонент.
– Да, всё было бы просто изумительно и восхитительно, если бы не одно большое «но»: существуют люди, которые не поддаются лечению ни традиционными, не нетрадиционными методами. С точки зрения обывательского восприятия, это те, кто умирает под забором от пьянства. Такие всегда были и, наверное, будут. Вот эта -то группа самая интересная.
Ну, вот, господин доктор, дорассуждались: значит безнадёжные больные алкоголизмом всё же существуют? – оппонент выглядел не на шутку озадаченным и сбитым с толку – что же это за человеческий материал – слабые, ущербные, отбросы общества, нравственные калеки?
– Слабые? Далеко не всегда. Калеки? Немного есть, но необходимо объяснить.
Генетическая информация храниться не только материально, в молекулах ДНК, она существует и в биополе каждой клетке, т.е. в энергоинформационном эквиваленте. Здесь храниться огромное количество информационных программ, относящихся к человеческому опыту разных времён и народов. Это примерно то, что принято считать разными воплощениями личности.
И тут природа приготовила человеку массу сюрпризов. Вот, к примеру, один мой пациент, по профессии электромонтёр, человек, мягко говоря, далёкий и от религии и от высокодуховных запросов. И что же? Ни с того, ни с сего, вдруг он начинает испытывать потребность в экстатических состояниях души, которые он и пытается создать, но не молитвами, естественно, или мистическими прозрениями, а запоями.
Что же происходит? В его подсознании, на генетическом уровне, хранится программа глубочайшего духовно-мистического экстаза. От кого достался ему этот духовный опыт, эта наследственная способность души? Конечно, не от его ближайших предков, это уж точно.
Этому пациенту мне удалось помочь, но не всё зависело от меня, к сожалению. Можно поставить человека на ноги, а точнее вправить ему мозги, но потом он отправлялся домой, в те же условия, к тем же родным.
А уж они то знать не хотят о том, что их «урод» – совершенно нормальный человек, только уж очень непохожий на них.
– То есть как это? - Не понял оппонент.
– Есть люди, энергосистема которых очень сильно отличается от среднестатистической. Они как Ихтиандры не могут жить среди людей, им нужны особые условия.
Природа наделила их сверхспособностями, они -- экспериментальное поле генетики. Вот один смог бы выжить в одиночке, лет двадцать прожить и с ума не сойти. Организм другого, прекрасно приспосабливается к любым ядам. Такой Митридат от рождения пьёт страшно, но от пития умереть не может, погибает от какой-нибудь глупой случайности. И многое, многое можно было бы ещё вспомнить.
Если второй группе можно адаптировать сознание, чтобы нормально жить, то представителям третьей нужно не сознание менять, а среду обитания, причём настолько радикально, что общество на это не пойдёт. Нам не нужно много Ихтиандров, да мы и не хотим знать об их существовании, ведь проще их «лечить» от алкогольной зависимости. Это понятней и привычней, вот поэтому то они и обречены.
В известной шуточной песенке поётся: «Губит людей не водка, губит людей вода». Не вода, а аномалии в психоэнергоструктуре, и если мы об этих проблемах знать ничего не хотим и надеемся, что само собой всё как - нибудь рассосётся, так при чём же здесь водка. Водка как лакмус указывает на присутствие подобных аномалий, её благодарить за это надо, а не проклинать.
В МАСТЕРСКОЙ ХУДОЖНИКА.
– Слышь! Андрюха, я тут тебя спросить хочу. Ты не мог бы мне объяснить, как по правилам хорошего тона полагается разливать вино?
– Во, дела! Где это ты, Петька, надумал вино разливать, да еще и по правилам хорошего тона?
– Да, я тут с одной девушкой познакомился – ничего такая девушка, приличная, вроде. Пригласил на послезавтра к себе домой – ужин при свечах и все такое. Так, я говорю, девушка приличная, не хотелось бы в грязь лицом перед ней ударить.
– Ну, а про свечи-то, где слыхал?
– Да, так, видел в одном кино, французском. А что, мне понравилось, солидно. – Спрашивал молодой мужчина, атлетического сложения в спортивном костюме, который сидел полуразвалясь, на видавшем виды кресле, с основательно протертой матерчатой обивкой, вытянув свои мощные длинные ноги в стоптанных кроссовках. Он потягивал пиво из пузатой граненой пивной кружки, неизвестно, каким чудом, сохранившаяся со сталинских времен. Вторая, такая же, почти не тронутая, дожидалась своего часа на низеньком столике, стоявшем рядом с креслом.
Сам хозяин квартиры – худощавый, чуть выше среднего роста брюнет – сидел на подоконнике большого окна и с интересом разглядывал своего закадычного друга, соображая, шутить ему или говорить серьезно.
– Ладно, Петька, сиди, где сидишь, пей пиво и слушай, я начинаю свой рассказ.
Тут, Петь, все зависит от того, какое пойло ты собираешься разливать – если пробка на бутылке винтовая или полиэтиленовая – это один расклад.
Ну, во-первых, прежде чем разливать, поинтересуйся, а не желает ли сударыня отведать бокал «Бордо» эдак 36-го года. Сударыня ответит – пренепременно, тогда ты наливаешь сначала ей, но только не до краев, потом себе. Сразу не пей. Предварительно произнеси тост за прекрасную собутыльницу, то есть, сотрапезницу, ну, в общем, за самую очаровательную девушку, повстречавшуюся тебе на жизненном пути – девчонкам это нравится. И тут не спеши опорожнить свой бокал– сначала посмотри вино на свет и насладись игрой цвета, затем, поднеси бокал к носу и вдохни, наслаждаясь его ароматом – запомни, так поступают тонкие ценители вин, настоящие гурманы – потом можешь пить мелкими глотками, ну, вот как сейчас ты пьешь пиво. Правда, был случай, когда на предложение отведать бокал «Бордо» 36-го года сударыня ответила: фи, какую-то бурду, да еще и 36-го года! За кого ее тут, в конце концов, принимают! Она такое старье не пьет! Тогда ты вежливо поинтересуйся: а, что сударыня предпочитает в это время суток? Скорее всего, такая сударыня тебе ответит, что в любое время дня и ночи она предпочитает 72-ой портвейн местного разлива, ну, или «Три семерки». А, что – приятный аромат, изысканный вкус – вот поэтому он долго и не залеживается на прилавках магазинов. А то – 36-го года! Представьте, пролежало где-то шестьдесят лет и никто, даже с самого жуткого похмелья, к нему не притронулся. Что поделать, о вкусах не спорят, особенно с дамами. Не спорь и ты – помни, слово леди – закон для истинного джентльмена – открой ей 72-го и пусть она его потребляет весь вечер в одно лицо. Если предложит – не ерепенься, но так же, предварительно посмотри на свет – изумись, понюхай – восхитись и, маленькими глотками.
Это если пробка винтовая, или полиэтиленовая. Если же пробка из пробки, ну, те, которые штопором открывают, то тут совсем иная песня. В общем, все то же самое, за исключением одного момента. Из такой пробки, когда ее протыкаешь штопором, в вино могут насыпаться мелкие крошки. Поэтому, прежде чем налить даме, сначала прысни немного, буквально одну бульку, с таким расчетом, чтобы удалить из бутылки крошки от пробки, в свой бокал, а уж потом наливай ей. Помни – так поступают все рыцари, гусары и прочие отважные мужики – это традиция, это впечатляет впечатлительных девушек. И еще – к мясу подавай красное вино, к рыбе – белое, к соленым огурцам – водку. Побольше ухаживай за дамой своего сердца, ну, если только ей вдруг не приспичит поухаживать за рыцарем своей мечты. А вообще, поменьше обращай внимание на всю эту ерунду, старайся, чтобы ужин прошел в непринужденной атмосфере.
Пока Андрей нес всю эту ахинею, Петька сидел в кресле и, казалось, не слушал его. Взгляд его, отрешенно блуждал по стенам большой светлой комнаты, одной из трех, в которой Андрей устроил себе мастерскую. Глаза скользили по полкам, на которых стояли банки с красками, вазочки с кистями и карандашами, и прочим замысловатым инструментом художников. По большой, в два яруса, стопке старых Андрюхиных работ, одиноко стоявшей в углу; по не менее одинокому старенькому, обшарпанному мольберту, к которому, видно, давненько никто не подходил, судя по палитре с красками, на которой серебрился солидный слой пыли. Андрей давно привык к такой необычной Петькиной манере слушать. Со стороны могло показаться, что Петька совсем не слушает Андрея, не слышит и не хочет слышать, и где блуждают в этот момент его мысли одному Богу известно. Но Андрей точно знал – это не так, что Петька превратился в слух с первого мгновенья, как только тот открыл рот. И что если спросить Петьку через десять, двадцать лет о чем тут Андрей трепался, то он повторит всю его галиматью слово в слово. Вот и сейчас, как только прозвучало последнее Андреево слово, Петька сразу же сел прямо (ну совсем, как на уроке в школе) и спросил: слушай, Андрюха, а о чем мне лучше с ней говорить.
С Петькой они дружили около тридцати лет, буквально с первого класса. Что было между ними общего, что их могло связывать, и для Андрея, и для Петьки, и вообще для всех была настоящей загадкой, которую, впрочем, никто и никогда не старался разгадать. Петька всегда был в спорте, Андрей в книгах и в живописи. Допустим, в школе их могла связывать школа, как и с другими одноклассниками. Но после школы каждый пошел своей дорогой, и если от других одноклассников они отделялись с каждым годом все дальше и дальше, то друг другу, наоборот, становились все ближе и ближе. Они ходили, друг к другу домой, как к себе, а не как в гости, без особого приглашения. Они давали друг другу деньги, совершенно не заботясь, вернуться ли они когда-нибудь обратно, но не это главное, Главное, наверное, было то, что они, где-то подсознательно, чувствовали необходимость и друг другу, и друг в друге. Петька зачем-то нужен был Андрею, Андрей зачем-то Петьке.
Петька, например, всегда, сколько его помнил Андрей, нуждался в Андрюхином совете. Причем, всегда спрашивал, не ерничая, очень серьезно, как спрашивают у того единственного, который может спасти в данную минуту. Всегда очень внимательно выслушивал совет друга и делал все по-своему, очень часто с точностью до наоборот. После никогда не отчитывался перед Андреем – почему он именно так поступил, а не так, как тот ему посоветовал. Поступил и поступил, да Андрей его никогда и не мучил с расспросами – в конце концов, это его личное дело. Андрей к этому даже и не привыкал, а сразу принял как должное. Вот и сейчас он в душе улыбнулся на до боли знакомое: «Слушай, Андрюха, я тут тебя спросить хочу».
О чем с ней говорить – об этом можешь вообще не думать, лучше сделай паузу, скушай «Твикс», а пока кушаешь, она сама тебе предложит с десяток тем для разговора. И, уж, коль скоро, она согласилась заглянуть на огонек твоей свечки, то надо полагать, что она то же не ровно к тебе дышит, а значит, можешь говорить ей все, что угодно: о своем спорте, например, о работе, о своем любимом фильме про бандитов – каждая твоя строка будет ей в жилу. Она, я уверен, будет тебя слушать с открытым ртом, совершенно не воспринимая смысла, но наслаждаясь мелодией твоего голоса, упиваясь музыкой твоих слов. Только о бабах ей ничего не рассказывай, я думаю, ее это может травмировать.
– Ну, а сам-то ты, о чем с ними болтаешь? – настаивал Петька.
– А о чем? – собственно говоря – задумался Андрей, подошел к своей кружке, отхлебнул пива, но на ум как-то ничего определенного не приходило. За исключением, впрочем, одной недавней встречи, случившейся на выставке Серёги Чикина.
Как звали ту девушку? Вика, да Вика. Лицо у неё было не суетное, не тусовочное, и глаза хорошие, глубокие глаза. По привычке старого приколиста он тогда попытался поболтать с ней о живописи вообще и о Серегиной в частности, но девушка не отреагировала на его усилия должным образом, только посмотрела, как-то серьёзно и, как ему показалось, строго. Он замолчал, а про себя отметил: да, умненькая девушка, такую голыми руками не возьмёшь – в культуре рубит. Правда уже под конец разговора, когда он по старой доброй привычке намеривался слинять с этого достойного мероприятия, девушка что-то сказала о намерении обсудить с ним какоё-то серьёзный проект, но это, конечно, из чистой вежливости, в этом он был уверен абсолютно.
Этим воспоминанием он не стал делиться с Петькой, а продолжил свои наставления в прежнем духе.
– Петька, да ведь тут слепому видно, что между вами возникает светлое чувство под названием Любовь! Это чувство от Бога. Я, правда, не Иисус Христос, но скажу тебе так же, как он говорил своим ученикам, посылая их по городам и весям исцелять, крестить и проповедовать: Не думайте о том, что говорить, Бог сам будет говорить с людьми вашими языками. Вот и ты не думай. Раз бог, за все твои благие деяния, решил наградить тебя любовью, то мне думается, он не пустит это дело на самотек, поможет тебе в трудную минуту, вложит в твой язык нужные слова. Так что не печалься, ступай себе с Богом, зажигай свои свечи, и да будут они нетленны.
– Ну, ты прямо, как отец Георгий! – восхищенно удивился Петька.
– Кто таков, почему не знаю? – в свою очередь удивился Андрей.
– Да, помнишь, я тебе рассказывал, как лет пять тому назад, я зашел в нашу церковь, да так там и остался, то есть, стал активным ее прихожанином. На все службы ходил, время от времени что-нибудь делал для прихода, когда меня об этом просили, ну, там электропроводку провести, или вытяжную трубу поставить, подкрасить где, или еще что. Так вот там я познакомился с отцом Георгием. По возрасту, он даже будет моложе нас с тобой, но батюшка очень серьезный и строгий, особенно в вопросах веры. Да ты должен помнить его – тогда, когда мы как-то ходили с тобой на службу, я показывал тебе его.
Андрей действительно вспомнил, как года три тому назад, Петька затащил его на службу в церковь, которая находится неподалеку. Пойдем, говорит, сходим на Всенощную. Андрей его еще, помнится, спросил – это что, на всю ночь, что ли? Да, нет, засмеялся Петька, от силы часа на два – просто так называется вечерняя служба.
Ну, пришли они. Андрей видит, что Петька там, как рыба в воде – все его знают, здороваются и так благостно, благостно, а он прямо, как кур в ощип попал. Куда деться не знает, и что делать не знает, да еще какая-то бабулька его всю службу тыкала в бок своим сухоньким кулачком и делала какие-то замечания, из которых он только и смог уразуметь, что он делает что-то не то. Хотя служба в целом была душевная: хор своим прекрасным пением вселял в сердца мир и покой; служители в золотистых одеяниях не менее умиротворенно что-то все читали на распев.
Вспомнил он и отца Григория – молодой, высокий, пышущий здоровьем священник, небольшая бородка обрамляла правильные черты лица, иссиня-черные волосы зачесаны назад, и голос – красивый, сочный баритон, казалось, заполнял собой все пространство, проникал в самые отдаленные уголки храма, в самые глубины душ человеческих: «Придите, поклонимся, Цареви нашему Богу…». Но все равно, он, помнится, с трудом дождался конца службы, и только на улице смог вздохнуть свободно. Истинно верующим прихожанином, как Петька, он так и не стал, хотя в бога, наверное, все-таки верил. Видимо его, как Петьку, еще Бог не призвал, не достучался до его сердца, а может, его призыв та бабулька перебила своим сухоньким кулачком.
– Так вот – продолжал Петька – около года я в церковь не ходил – то одно, то другое, а тут как-то зашел и удивился – все изменилось – прямо не узнать. Даже первой мыслью было, что попал я не в тот храм. Добрая половина старых прихожан куда-то подевалась – на их месте новые люди стоят, свечница другая, хор полностью сменился, псаломщики почти полностью сменились – и это всего за какой-то год. До этого я четыре года регулярно ходил и особых перемен не замечал.
Нет, были, конечно, но тогда они мне как-то в глаза не бросались, а тут, как обухом по голове. Но главное, я не увидел отца Григория, вместо него службу вел другой священник. После службы я у одного псаломщика спросил про отца Григория, отчего того на месте, мол, нет – на повышение, может, пошел, или, не дай бог, приболел? И он мне поведал такую историю, мол, сделался отец Георгий в одночасье одержимый дьяволом: ужасные видения его стали посещать, сны кошмарные, боль невыносимая в голове и сердце. Совсем измучился батюшка – ни посты, ни молитвы не помогали, едва руки на себя ни наложил. Но вовремя опомнился, бог надоумил – ушёл в монастырь. Говорят, что начались все эти несчастья с ним после того, как начал общаться он с экстрасенсами, хотел видно их образумить или ещё что-то, но не рассчитал свои силы, вот такие дела.
Они еще немного поболтали о разных пустяках, допили пиво, принесенное Петькой, потом Петька отвалил по своим делам, а Андрей остался. Он стоял у окна и смотрел на Стрелку Васильевского острова на другом берегу Невы, на букашки- автомобили, ползущие через Биржевой мост, и размышлял о превратностях судьбы. Он думал о Серёге, о выставке, о себе.
Серега Чикин, его институтский товарищ, поступил в академию с четвертого раза, а не с первого, максимум со второго, как большинство его сокурсников, у которых папы были мэтрами живописи той, или иной величины, у Сереги-то никого не было, он пришел, что называется, с улицы – вспоминал Андрей. Сечь принцев крови, а тем более принцесс у преподавателей рука не поднималась – вот для этого и зачислялся в каждую группу мальчик для битья, вроде Сереги Чикина. Такому мальчонке не давали спуску ни в чем. Его ругали и бранили за каждую мелочь. За каждый неверный штрих, за каждый неверный мазок. Оно и для других наглядно, а значит должным образом поучительно. И такой метод обучения незамедлительно давал свои плоды – у всех студентов работы вовремя сданы, проставлены оценки, а иногда даже хорошие оценки, а у Серег Чикиных, отправлены на доработку. И переползали они на следующий семестр, а то и курс, с извечными хвостами, от которых им помогло бы избавиться только чудо. И такое чудо однажды произошло и именно с Серегой Чикиным.
Как-то в конце второго курса, в мастерскую, где работала Серегина группа, зашел преподаватель. Кого-то похвалил, кому-то подсказал, как сделать лучше и устроил полный разнос Серегиной работе: и это не так, и то не эдак. И вообще, если он, Серега Чикин, так и дальше будет, халатно относится к тем заданиям, что дает ему преподаватель, то он, преподаватель, будет вынужден поставить перед деканатом вопрос о его, Сереги Чикина, пребывании в стенах Академии Художеств. Пошумел и удалился. Серега то же в расстроенных чувствах пошел пивка попить к ларьку у рынка – все-таки конец года, нервы уже не те, что в начале, а привыкнуть ко всем этим незаслуженным, как он считал, оплеухам, он за два года так и не смог.
А в это время Серегина звезда потихоньку начинала показывать из-за горизонта свои лучики. В академию прикатил обкомовский инструктор из отдела культуры посмотреть, чем дышит академия, над чем работает, какие результаты… Посмотреть, чем дышит – это, должно быть, официальная причина – решило академическое руководство. Хорошо, если просто плановая проверка для галочки в отчет этому инструктору, а если, не дай Бог, был какой-нибудь тревожный сигнал? Хотя, если бы был сигнал, то сюда понаехали бы совсем другие люди. А может, этого инструктора на разведку заслали? В любом случае надо держать ухо востро.
А инструктор, между тем, приехал просто для профилактического нагоняя. В академии пока ничего не произошло из ряда вон выходящего, так вот, чтоб и впредь ничего не происходило, да заодно, чтоб не забывали, чей хлеб едят. Тактика подобного мероприятия была проста и стара как мир. Первым делом необходимо всем дать понять, что все они жалкие, ничтожные людишки, что все их чины и награды, это вовсе не их заслуга, что всё, что они тут делают, чем занимаются, лишь скучные попытки либо бездарей, либо лентяев, что никак не допустимо для истинных строителей коммунизма в эпоху развитого социализма.
После такой психологической обработки с ними можно делать практически все, что угодно. Данное же мероприятие преследует лишь профилактические цели, и поэтому достаточно будет только указать, как именно им нужно работать и пусть себе работают на здоровье. После такой встряски на всякие глупости ни у кого не останется ни времени, ни желания – все еще долго будут помнить руку партии – направляющую, а главное карающую, да и лишний отчет о проделанной работе то же не помешает.
И теперь инструктор, сопровождаемый всем институтским начальством, вместе с преподавателями, семенящими за ним, стайкой, застигнутых в врасплох школяров, вышагивал по мастерским факультета живописи. Заложив руки за спину, и все время, не поднимая головы, глядя только в пол, перед собой он бубнил одно и то же: Все очень плохо, все просто ужасно.
Серегина мастерская была последней, и вот в ней-то, согласно сценария, обкомовское негодование достигло своего апогея. Инструктор по-прежнему, не поднимая головы, начал расходиться уже не на шутку: Что здесь, в конце концов, происходит? На что, я вас спрашиваю, тратятся народные деньги? Это, уже вообще ни в какие ворота! И это вы называете живописью? Это, по-вашему, искусство? Вот! Вот, как надо работать! И обкомовский указующий перст взметнулся в сторону Серегиной работы, закрепленной на мольберте. Вот, живопись! Вот это – сама жизнь! Настоящее искусство! Подлинный соцреализм! А у вас что? И по-прежнему, не поднимая головы, вышел из мастерской.
Когда Серега вернулся, то по началу никак не мог понять, что происходит в мастерской, в академии и вообще в мире. Он увидел у своей работы ректора с замом, декана с замом и почти весь преподавательский состав факультета живописи. Они внимательно изучали его работу, обсуждали ее подетально и после одобрительно кивали головами. До Сереги долетали отдельные фразы: Да, да, пожалуй, согласен. А за ними, у окна, стояли ребята и тихо кололись. Первой мыслью было: Все, отучился, отчисляют.
Но тут его заметил его педагог и поспешил представить руководству. Знакомьтесь – Сергей Николаевич Чикин – юноша бесспорно одаренный, трудолюбивый и чрезвычайно талантливый, прошу любить и жаловать. Ну, что же вы, Сергей Николаевич – развел руками декан – так долго скрывали от нас свой талант, ну, нельзя же так, в самом-то деле.
С этого дня Серега Чикин стал ведущим художником курса, примером для всего факультета и надеждой академии. С этого дня он уже не знал, что такое хвосты. Старые, как-то, само собой незаметно отвалились, а новые, почему-то, не хотели вырастать, да и по остальным предметам он вдруг стал блистать превосходными знаниями. Хотя, Серега никогда и не был бездарем и дормаедом – тут нужно отдать ему должное. Он почти никогда не пропускал никаких занятий, всегда в срок сдавал все зачеты. Да, и вообще заметно вырос и как рисовальщик, и как живописец. То ли потому, что положение обязывало, то ли потому, что никто наконец-то не мешал и на мозги не капал, но факт остается фактом, Серега Чикин действительно стал образцовым студентом и примером для остальных.
Очень быстро и без хлопот он вступил в партию, очень быстро и без хлопот, по окончанию института, он стал членом Союза Художников. Вот только персональных выставок у него до сего дня не было, эта, на которой побывал Андрей, была его первая.
ДИСКУССИЯ В СУМАСШЕДШЕМ ДОМЕ
Проходя по коридору своего отделения, Одиссей старался не смотреть по сторонам в открытые проёмы палат. Зрелища дурки не для слабонервных и порадовать или заинтересовать не может, а невесёлых мыслей у него самого завались.
Вдруг голос человека, громко объясняющего что-то, показался ему странно знакомым. Так и есть, доктор Рождественский. Но этого не может быть: он видел доктора совсем в другом месте буквально только что. Что же это, глюки у него, что ли? Этого ещё не хватало - встревожился Одиссей. Он заглянул в палату, и всё понял: больной, по местному прозвищу Шари-Вари, представлял как в театре доктора, подражая его манере говорить, копируя тембр его голоса. Одиссей невольно и неосмотрительно задержался в проёме, так что оратор его заметил.
Одиссей не знал настоящего имени этого Шари-Вари, да, если честно, и не хотел знать, потому что тогда его непременно подмывало бы величать его по имени - отчеству, что в условиях дурдома выглядело бы смешно.
Вероятно, и сам Шари-Вари это понимал и не настаивал на обратном, похоже, что и его вполне устраивало это статус-кво.
-А, коллега, проходите, проходите, присаживайтесь, у нас тут симпозиум по вопросам парапсихологии, будете моим оппонентом,- обрадовался он.
-Ну, попал,- с тоской подумал Одиссей, но спорить не решился, потому, как не стоит спорить с местным народом, в лучшем случае бесполезно, а то и вредно: кто же знает, что взбредёт в голову человеку с пылким воображением параноика.
Одиссей огляделся, все обитатели палаты были в сборе и принимали пассивное участие в самостийном симпозиуме. Слева на койке сидел мужчина с острой бородкой, чем-то похожий на Дзержинского. Одиссей вспомнил, как тот, прохаживаясь по коридору, останавливал всех подряд одним и тем же вопросом: ну, что там, на космических фронтах, какие баталии, трофеи, победы? И, не дождавшись ответа, задумчиво шагал дальше
В углу, позади него, примостился совершено неприметный мужичонка, по виду нормальный только сильно опечаленный чем-то. Одиссей припомнил, как тот, встретив его как-то в коридоре, доверительно сообщил: «Вы знаете, а ко мне сегодня жена приходила, а я возьми и запой ей: у дома родного… А она как заплачет»». И опечаленный человечек пошёл дальше.
Позже Одиссей узнал, что никакой жены у этого человека нет, а навещает его мать, пожилая, тучная женщина с невыразительным равнодушным лицом. Он видел однажды, как они сидели в маленьком коридорчике, где происходят обычно свидания больных с родственниками. Опечаленный человечек жевал что-то из незамысловатых гостинцев, принесённых матерью, а та совершенно равнодушно присутствовала рядом, не обращая на него никакого внимания. Так они посидели некоторое время, молча, потом она встала и, не глядя на сына, сказала: « Ну, я пойду», и ушла.
Третий оппонент сумасшедшей дискуссии вряд ли вообще представлял, где он находится, он был занят очень важным для себя делом: развернув пачку масла, который он, очевидно, стащил со стола во время обеда, он сосредоточенно поглощал его наподобие брикета мороженного. Ничто в мире не могло его отвлечь от этого занятия.
Единственно вменяемым, по всей видимости, был четвёртый узник этой палаты, коренастый дядька, с седым ёжиком волос и с жёстким взглядом недобрых глаз. Он сидел у окна, чистил уши, аккуратно вытирая содержимое ушных раковин о полу больничной пижамы. Одиссей присел рядом с идиотом, поглощавшим сливочное масло.
Между тем Шари-Вари продолжал ораторствовать.
– Очеловечил Демона Лермонтов, именно с его подачи мифический дух стал нам близок настолько, что мы почти сочувствуем его страданиям. Чего же ищет он среди людей? Любви, ибо в мире, где он обитает, любви нет. Она есть у Бога в абсолютном виде, и в малом варианте присутствует среди людей. К Богу ему дороги нет, остаются люди, и он ищет любви у людей. Обывательскому сознанию он может показаться тривиальным соблазнителем, а бедная Тамара – слабой женщиной, не устоявшей перед домогательствами всемогущего обольстителя. Всё это совершенная чушь!
Тогда почему именно Тамара, ведь она тоже задаёт этот вопрос Ему: другие красивы тоже, так почему же я? Вы скажите, что Он её полюбил, что её образ был запечатлён в Его душе со дня творенья и всё такое. Тоже чушь!
Демон любить не может ни в начале творенья, ни тем более теперь, он - существо начисто лишённое способности любить. Это некая духовная аномалия, если хоти импотенция души, данная Богом на века. А ангелы? Ведь Демон – это падший ангел. Ангелы могут полюбить женщину, хотя бы ангельской любовью? Рассуждая об ангелах и их отношениях к людям, взрослые дяди забывают, что ангелы по своему мироощущению (если можно так сформулировать) похожи на детей, точнее отроков. Любовь для отрока (ангела) – это субстанция духовная, лишённая смысловоё нагрузки задач продолжения рода. Она самодостаточна, вечна и неизменна. Энергию такого типа любви можно определить как энергоинформационный поток четвёртой чакры (знак Рака по астрологической символике ей соответствует).
Бывает ли такая любовь, ну, хотя бы в качественно-частичном варианте среди людей? Да. Ромео и Джульетта, Фархад и Ширин, Тристан и Изольда и т.д. У любого народа найдётся предание о прекрасной и, замете, трагической, любви.
А почему собственно трагической? Почему люди, окружающие влюблённых всегда враги их любви и всё делают для того, чтобы убить эту любовь, кому она собственно мешает?
«Включив» программу ангельской любви, человек обречён в этом мире смешанных энергий, он чужд законам этого несовершенного мира, и мир этот «выталкивает» его. Нельзя на земле ТАК любить, само свидетельство любви столь высокой качественной пробы невыносимо для окружающих, примерно так же невыносимо как видение Спасителя, когда окружающие всем своим существом ощущают своё несовершенство, и невыносимо страдая от этого, кричат:
«Распни его!» И распинают ЛЮБОВЬ.
Так о чём собственно я говорил? Шари-Вари оглядел безмолвствующих оппонентов.
– О Демоне – подсказал ему Одиссей.
– Да, конечно, так вот, если уж если кто и близок к Демону так это Блок: помнится Врубель, делая первые рисунки в поисках образа Демона, изобразил Блока, хотя и не знал его в ту пору, да и сам будущий поэт тогда под стол пешком ещё ходил. Известна странность Блока в отношениях с женой.
– А ко мне сегодня жена приходила, - заныл серенький человечек.
– Замолкни,- оборвал его дядька с ёжиком.
– Он общался с проститутками (по слухам у него их было около трёхсот), а жену оставлял без внимания, – развивал свою мысль Шари-Вари.
– Псих, – весомо уронил седой.
– Подсознание поэта,- продолжал Шаривари, проигнорировав его мнение, - никак не могло соединить две ипостаси женщины: самку и идеал. Ну, с самками всё ясно, переходим к идеалу.
Его Прекрасная дама – это не любовь, не страсть, и даже не мечта, это мука невозможности обладания. Он любит потому, что идеал недостижим и недоступен, любит свою муку, а не мечту о любви. Это чувство – фантом, кокаиновая грёза, морока, миф. Его интересует не любовь, а её неосуществлённость, именно это волнует его по-настоящему, и только это.
Все люди рождаются с блокированными программами подсознания, самыми разными причём. У Блока – это программа одухотворённой любви к женщине, когда физиологические и психологические отношения существуют как бы отдельно друг от друга. И пусть меня побьют камнями, но я рискну утверждать, что состояние романтической влюблённости было недоступно поэту вообще, в его отношении к женщине никогда не было гармонии. Состояние это почти ангельское, в смысле эмоциональной холодности, неспособности соединить физиологическое и психологическое влечение к женщине в единый сплав.
Генетически Блок имел то, что Демон получил как наказание: неспособность гармонично любить. Вот почему я и выдвинул свой тезис о том, что психологически Блок близок к образу Демона,- закруглил свою витиеватую мысль Шаривари.
Не пристало бы копаться в личной жизни гениев, если бы тема Демона ни обрела столь прочное присутствие в художественной эстетике 19 и начала 20 века. Врубель, Блок, Пастернак, даже Маяковский…
– А при чём здесь Маяковский? – не сдержался Одиссей.
– Хороший вопрос, коллега, но об этом позднее, имейте терпение. Так я продолжаю, если позволите – улыбнулся он собравшимся, и в этот момент стал действительно похож на Рождественского.
– В Европе Ф.Ницше обосновывает идею сверхчеловека с позиций философии, и вслед за ним художники интуитивно «ощупывают» границы сознания человека, пытаются проследить спектр колебаний разумного восприятия в целом, от абсолютного плюса (ангельское сознание) до абсолютного минуса (демоническое сознание). То, что человеку присуши элементы того и другого никто уже не сомневается. Как велико это колебание? Слишком велико, стрелки зашкаливают – это ужасает.
Гуманистические идеи бессильны решить проблемы человечества и не вмещают в себя этой чудовищной раздвоенности личности от Джекила до Хайда. Интерес к отражению в произведениях искусства и литературы запредельных состояний психики понятен: человек отражает себя в мифологических существах, примеряя психику сверхчеловека.
Тут Шаривари внезапно, как это часто бывало с ним, впал в глубокую задумчивость и совершенно перестал обращать внимание на окружающих. Воспользовавшись возникшей паузой, Одиссей хотел было улизнуть, но тут дядька с седым ёжиком внезапно реанимировал внимание докладчика.
– Так что там с Демоном? – строго поинтересовался он.
– Бунт против бога – не главное, другое интересует Лермонтова – несколько невпопад продолжал Шаривари.
Невозможность любви, Демон проигрывает Богу незримый спор за душу Тамары. И всё вроде справедливо: злой дух наказан, но почему же мы почти сочувствуем ему и уж во всяком случае, сопереживаем с ним, почти как Тамара.
Вот ключевое слово - сопереживание, сострадание, это чувство испытывает Тамара к Демону, не зов тела, как мерещится обывателям, а зов души. Она посмела ему сострадать, она не предала бога, но решилась сострадать падшему. В этом уникальность и абсолютная чистота её души, в этом залог прощения её поступка.
С начала времён Лермонтовский Демон искал не прекрасную женщину, он искал абсолютно чистую душу, душу высочайшей нравственной пробы, и нашёл её в лице Тамары.
Докладчик снова задумался, его взгляд устремился в пространство, очевидно созерцая незримый образ прекрасной Тамары. Однако на этот раз он сам справился с собой и без посторонней помощи вернулся к действительности
– Помните, что современники Лермонтова отмечали в его характере что-то «демоническое»: внезапные перепады настроения, эпатажность поведения, загадочный, магнетический взгляд. Даже об его внешности впечатления современников слишком противоречивы, не говоря уже об оценке его поведения?
В чём же собственно причина его неуживчивости, и против чего же собственно он бунтовал? Униженное положение трудового народа, философские искания, богоборческие настроения? Нет, всё это в абсолютном, судьбоносном смысле не заполнило его душу.
Тогда, может быть, гнёт власти, выраженный в виде цензуры, невозможность творить свободно, пресловутое мнение света о содержании его поэтического творчества? Нимало. Как гениальный творец, он не имеет соперников, и прекрасно знает себе цену. Власть, конечно, гнетёт, но она не в состоянии повлиять на глубинные процессы его сознания настолько, чтобы помешать творить.
Тогда что же? Что было истинной причиной страдания самого Лермонтова, почему образ отвергнутого и поверженного существа настолько ему близок, что критики невольно искали схожие черты с самим поэтом?
Шаривари сделал эффектную паузу, чтобы подчеркнуть важность момента, его никто не перебивал.
– Я детально исследовал эту проблему и сделал открытие: оказывается, самая уязвимая точка подсознания поэта – это проблема авторитета.
– Как в зоне что ли? – снова поинтересовался сердитый дядька.
– Поясню. Имея такую программу подсознания в негармоничном варианте, человек, сам того не понимая, постоянно решает проблему значимости своего «Я» для окружающих. Подобное состояние характерно для юношеской рефлексии, когда подросток впервые задумывается о качественной ценности собственной личности: я с одной стороны и все «они» - с другой. Это состояние внутренней дисгармонии, естественное противопоставление себя миру. Долго длиться оно не может, психика не выдержит такого напряжения.
Но у людей, имеющих, подобно Лермонтову, проблемное восприятие авторитета, подсознательная рефлектирующая оценка своего и чужого поведения сохраняется навсегда. Отсюда эпатажность, конфликтные столкновения с людьми, может быть и заслуживающими резких оценок, но не прощавших поэту его высказываний в свой адрес.
Но это только часть проблемы, и далеко не главная, хотя и имевшая роковые последствия для него.
Главное – это отношение к авторитету вышестоящему, авторитету власти.
– Ну, если ты авторитет, то и власть тоже. Рассудительно заметил дядька с ёжиком, закончив чистить уши.
– ЛЮБОВЬ, убеждён он, выше ВЛАСТИ (и, прежде всего любовь гения), а объект поклонения должен быть неприкосновенен, и защищён от произвола власти. Но в жизни так не бывает: обладание властью даёт право на обладание и любовью, причём речь не всегда идёт о насилии.
Земная власть могла посягнуть на честь и достоинство личности, и вот это было непереносимо, это могло вызвать глубокий протест (дуэль А.С.Пушкина была личным потрясением для будущего автора «Демона»).
Божественная власть в представлении главного героя поэмы – это тоже только власть, он убеждён, что Бог забирает Тамару по праву Власти, ещё раз подчёркивая подчинённое, второстепенное положение самого Демона. Этой титанически мощной и по-своему прекрасной фигуре не дано понять только одно: Бог – не есть Власть, Бог – есть Любовь. Поэтому абсурдно и противоестественно бороться с Любовью за любовь.
– Точно, - убеждённо произнёс сердитый, – всё зло из-за баб.
– Господин докладчик, вы нас совсем запутали.
Не выдержал Одиссей
Если Демон любить не может вообще, как вы утверждаете, откуда же такое страстное стремление к раскаянию во имя любви: «Слезой раскаянья сотру я на челе тебя достойном следы небесного огня…»
А вы и поверили, наивный вы человек, его словам?
Михаил Юрьевич – гениальнейший фальсификатор: он создал образ, которого не может быть нигде, ни в мифическом мире, ни в мире людей. Его герой - симбиозное существо: сверхчеловек, с возможностями падшего ангела, или ангел со слабостями человека.
А на самом деле ангелы любят только Бога, и любовь их духовная, а смертные напротив, любить только духовно не могут, они существа дуальные, и на телесную любовь просто обречены. Что же касается падшего ангела, который затосковал о Любви и попытался примириться с Богом таким способом – это абсурд, вольная фантазия гения.
– Вы, что же хотите сказать, что эта поэма не о любви?
Окончательно потерял терпение, а с ним и всякую осторожность Одиссей.
– Нет. Представьте себе не о любви, как ни дико это для вас звучит.
– Тогда о чём же? – Одиссей уже не помнил, где он находится.
– О многом, я уже говорил это. Об авторитете, о власти, о титанической личности, творящей свой малый мир по своим законам, отличным от законов большого мира, созданного Богом. О соперничестве, но не из-за женщины, конечно, это мелко для Демона.
Чей мир имеет большие права на существование - вот предмет этого соперничества. Тамара нужна Демону для того, чтобы доказать Богу, что его, Демона, мир не хуже, созданного Творцом, а вовсе не для того, чтобы каяться.
Т.е. может быть, Демон и мог бы примириться, но только на условиях полного равенства, никак иначе. Мысленно он постоянно обращается к Богу, но это ожесточённый спор, а не покаяние. Титаны-демоны раскаиваться не могут, просто не в состоянии сделать это потому, что для раскаяния нужно измениться. А меняться они не могут вообще, они неизменны в своей гордыне, навечно.
Шаривари закончил свой патетический монолог, снова задумался о чём - то, и уже не замечая аудитории, начал расхаживать по палате взад и вперёд, бормоча что-то явно научное себе под нос. В дальнейшем, похоже, он собирался продолжить дискуссию исключительно сам с собою, напрочь игнорируя научную общественность, если бы неуместная любознательность Одиссея вновь не вернула его к действительности.
Так при чём здесь Маяковский? Я так и не понял.
– Ну, конечно, вы считаете Маяковского только и способным воспевать железную поступь революции.
А он, между прочим, мечтал спрятать свои железки во что-то мягкое, женское, так он сам писал. Да и погиб то революционный поэт из-за любви, а вовсе не на баррикадах, как, судя по его стихам, следовало бы погибнуть. И «Барышню и хулигана» любил и не считал наивным сентиментальным бредом.
Стихи о любви у него пронзительные, чудовищно искренние: абсолютно беззащитная душа, душа взрослого ребёнка так могла чувствовать. Он так и не стал в мире взрослых женщин взрослым самцом: он был беззащитен перед женщиной как ребёнок перед матерью. И не мог понять, что такая позиция гибельна для мужчины, что женщина, если она не мать, не пощадит - в отношении полов другие правила игры. Он не хотел правил, он хотел, чтобы его любили как взрослого и как ребёнка одновременно. То, что это невозможно, ему было наплевать.
Что его роднит с Лермонтовым?
– Власть и любовь - поспешил напомнить Одиссей, видя, что сознание докладчика снова ускользает от него.
Да, да, власть покушалась на чистоту любви – это во времена Лермонтова. Во времена Маяковского сатанинская власть вообще обходилась без любви или придумывал противоестественную любовь к революции и её идеалам. Были верующие в революцию, были и циники: собственная власть и благополучие - вот всё, что их интересовало.
Этот верил, искренне верил, смерть Ленин оплакивал – поэт, одним словом. Верить в голые лозунги, в противоестественный миф невозможно без эмоциональной подпитки. И вот тогда женщина становится не столько объектом сексуальной охоты, а прибежищем души, живым родником энергии, чувств, жизни.
Демон Лермонтова приглашает Тамару в свой мир без Бога. Но не один мир без Любви существовать не может; наивно было бы думать, что Демон надеется полюбить, нет, он надеется, что полюбит Тамара и своей любовью сохранит его мир.
Маяковский тоже творит свой поэтический мир, в котором нет места Богу, но творить без любви нельзя: ему нужна своя Тамара, и её он старается заполучить и сохранить навсегда.
Говорят, что Ева предала Бога, уступив Змию, Тамара не предала: её любовь сост Шаривари, видя, что Одиссей направился к выходу, с неожиданным проворством перехватил его, загородив дорогу. Потом он взял его за пуговицу пижамы, и, удерживая, таким образом, доверительно продолжал.
Конечно, коллега, вы, несомненно, правы: Лиля Брик – не Тамара и вполне вероятно, что Маяковского она не любила вовсе…
Тут он перешёл на шёпот, и чтобы Одиссей мог его слышать, почти приблизил своё лицо к нему.
– Поэт был отвергнут не только Лилей Брик, он вообще страдал от одиночества. И знаете почему?
Любимая в его подсознательном восприятии – не просто реальная женщина, она – миф, фантом, алтарь, где ищет прибежище его душа. Поэт задыхается в пошлости жизни, где нет любви: слишком узкий коридор восприятия оставил он для души, выбрав одну тему, одну страсть, и заметьте противоестественную страсть –
воспевание Революции, её идей, её реалий.
А Лиля Брик, как и любая нормальная женщина, идеей, алтарём быть не желала.
И ещё, скажу вам по секрету, я установил, что подобное состояние постоянного психического напряжения значительно ослабляют потенцию мужчины. Так что смею предположить, что Маяковский суперлюбовником быть не мог, Вообще мужчины поэты надо вам сказать, доставляют женщинам больше хлопот, чем удовольствий, жить с ними постоянно - пытка. Вот поэтому женщины и не торопились связывать свою судьбу с поэтами ни в 19 веке, ни в 20-ом, наконец, закончил свой бред Шаривари.
Осторожно высвободившись из его рук, Одиссей поспешил из палаты, так и не узнав, чем закончилось это стихийное собрание сумасшедших.
СВИДАНИЕ.
Проводив Петьку, Андрей чтобы чем-то занять себя, принялся перебирать свои незаконченные работы. Если честно признаться, выставка задела его больше, чем он ожидал. И вот теперь это впечатление, цельное и сильное, разъедало старую апатию, лень, сон его души.
Он, поворачивал полотна к свету, некоторые ставил на мольберт, сосредоточенно рассматривая их, оценивая их достоинство. Слишком много неоконченного, невоплощённых идей и незавершённых замыслов. Это сознание действовало угнетающе. Настойчивая мысль ворочалась в его сознании: а смог бы он представить эти работы на суд зрителей. Последние годы Андрей почти не выставлялся. И те немногие картины, что удалось продать, он больше никогда не видел.
Может, он зря выбрал эту профессию, может, лучше было бы, если бы он занимался чем-то другим? Едкое сомнение снова зашевелилось на дне его души и стало потихоньку омрачать сознание.
Но ведь он умеет работать не хочет заниматься ничем другим, даже за большие деньги. Так что же с ним случилось, почему результат его трудов столь невелик, противоречив и недосказан по замыслу и исполнению?
А Серёга? Серёга смог сказать всё, что хотел, у него всё получилось!
Как он умудрился, будучи формальным приверженцем соцреализма, выкинуть из этого определения три первые буквы? Его картины излучают тепло и доброту. Чикин не судит свои модели, но и не льстит им. Он, показывая человека таким, каков он есть, непостижимым образом ухитрялся не задеть чувствительные струны его самолюбия, не обидеть его. Он отыскивает за безлико-официальным фасадом внешней личины те духовные черты, которые роднят всех нас, независимо от классовой или профессиональной принадлежности.
Наверное, только человек такой широкой души и такого отменного душевного здоровья, как Серёга Чикин, мог так смотреть и так видеть людей.
В конце 80-х, когда, как снег на голову, на граждан Союза обрушилась свобода, можно было отметить некий бум в художественной жизни Питера. Открывались новые салоны, а старые в припадке демократических настроений принимали всё без разбора, так что можно было «протолкнуть» работы, как сомнительного качества, так и те, что залежались в виду оригинальности выбранных тем, манеры письма и прочее.
Свободная коммерция, свободное творчество: наблюдалась некая растерянность и обалделось от непонятной свободы. Все невольно чувствовали, что искусство, как сказал однажды Эрнст Неизвестный, в сущности, консервативно, в том смысле, что творец ждёт заказы от государства или частных лиц.
Хотя государству в последующие годы было не до прекрасного, частные заказчики всё же находились, но поскольку нецивилизованный капитализм только что выбирался из пелёнок, новые ценители искусства были индивидуумами особого свойства.
Андрей вспомнил, как его знакомая, художница плакала, жалуясь на своего «мецената»: «Мало того, что этот козёл требует, чтобы я спала с ним, так он ещё и рисовать меня на полном серьёзе учит!»- всхлипывала она, размазывая тушь по щекам.
Года через два-три новое в жизни искусства приобрело более конкретные очертания. Жизнь бешено крутилась как карусель, и надо было, во что бы то ни стало, уцепиться на ходу за какую-нибудь фигурку, чтобы вращаться дальше вместе со всеми. Опоздавшие отсеивались, падали на землю, их сминали, в толчее не замечая этого. Все бежали за каруселью, Андрей имел глупость не побежать.
Во времена перемен почти невозможно выжить, если ты – один; человека на поверхности держит корпорация, клан, группировка и т.д. Но один?! Быстро опускаешься в осадок в этой взбаламученной, постоянно перемешиваемой человеческой смеси. Духовной жизнью жить сложно: идеалы кардинально изменились, старые отменили как неправильные, а из новых вразумительно вырисовывается только одно - деньги и нажива, и все средства хороши для этого
Соединить в душе маклера и творца, очевидно можно, по крайней мере, кой-кому это удаётся, но не всем. Андрей был как раз из числа этих бездарных, как теп5рь модно было говорить, лохов. Более того, он как нарочно выбирал темы для своего творчества как раз те, которые решительно никому не были интересны: не в ногу, не в струю, поперёк времени и моде.
Нужно ли удивляться, что, несмотря на незаурядный талант, он был тотально невостребованным художником.
Ещё перед самой перестройкой ему предложили выполнить иллюстрации на мифологические сюжеты к одной издаваемой книге. Работа вначале не показалась ему особенно интересной, но гонорар был обещан приличный, а он как раз очень нуждался в деньгах, поэтому согласился. Постепенно тема увлекла его: ему вдруг открылся мир титанов, где потрясающие душу чувства рождали трагедию бытия. Их безграничные печали среди ликующего радостного мира олимпийцев так походили на человеческие
Эти фантастические существа были созданы прекрасными и бессмертными, гордыми, непобедимыми, свободными. Они ликовали от ощущения своей свободы и силы, как ликуют юные люди, только что вступающие в жизнь, и не проигравшие ещё битвы со злом.
Каждый из них был уникален в своём роде, чудно индивидуален, и не хотел меняться, беспечный как ребёнок. А мир уже менялся, он требовал внимания, уступок, необходимости учитывать новые законы существования или не признать их, сразиться, и удержать свой мир.
И они сражались, каждый в одиночку, потому что слишком полагались на себя, не могли даже усомниться в своей силе, иначе не мыслим мир титанов. И проигрывали снова, и снова, познавая великое страдание, вечное, как и они сами.
Он работал увлечённо, не щадя сил и времени, но проект скоро закрыли, а всех, кто в нём участвовал, как модно стало говорить, кинули. Осталось много рисунков и набросков подготовительного периода, а главное множество идей, которые настойчиво требовали выхода и воплощения. Всё это осевшее в памяти и не явленное миру, как не рождённый ребёнок ввергло его волю в состояние ступора. И поскольку сознание художника, как и сознание всего общества, переживало затяжной стресс, идея творческая завладела им настолько, что стала похожа на манию.
Андрей не сразу понял, что звонит телефон, и не сразу снял трубку.
– Здравствуйте, – сказала трубка. – Я – Вика, мы с вами познакомились на выставке Чикина, помните?
Помнил ли он? Ещё бы! Звонок был настолько неожиданным, что от волнения у него перехватило дыхание. Откашлявшись, Андрей хотел, было в своей обычной манере приколиста и шутника поболтать с девушкой, потому как кто же с девушками разговаривает серьёзно, но развязный тон решительно не получался.
Неожиданно для себя он серьёзно и честно сознался, что помнит их короткое знакомство и рад её звонку.
– Я понимаю, Андрей, что отрываю вас от работы, но мне крайне важно посоветоваться с вами, по одному делу, возможно, что и вам это будет интересно. Могли бы мы встретиться, может быть сегодня, или завтра, или в другой день, когда вы будете свободны?
Девушка явно волновалась, и её настроение передалось и ему. Нет, он не мог заподозрить Вику в банальном флирте, это было другое волнение: незнакомый человек нуждался в его помощи, впервые за последнее время. И этим незнакомым человеком была девушка, которая, что скрывать, ему очень понравилась.
Они условились встретиться через час, в кафе, расположенном неподалёку.
Андрей рассчитывал прийти раньше, но Вика уже ждала его. Он сел за столик напротив неё и, пользуясь правом не начинать разговор первым, по давней профессиональной привычке, принялся внимательно изучать лицо девушки.
Портрет с неё писать было чертовски трудно. Лицо девушки не поражало яркостью и безукоризненной чеканностью линий. Ему вспомнилось давнее путешествие по Волхову, пейзаж, который поразил его своей ускользающей красотой. Пологие берега, плавные линии ландшафта, растворяющегося в густом голубоватом подёрнутом дымкой пространстве. Нет опоры для глаза, взгляд скользит и скользит, и душа растворяется в этом зелёно-синем просторе. Красиво и это? Нет, об этом не думаешь в первую минуту, эта красота для души не для тщеславных ухищрений глаза: не на виду, не в чётко проявленной форме. В неё надо всматриваться и всматриваться, она никогда не пресыщает, она неуловимо меняется, меняется неузнаваемо и непостижимо, как и душа человека.
– Андрей, помните ли вы художника Дениса Шестопалова? – Без предисловий, сразу же спросила Вика.
Он медлил с ответом, занятый важной задачей, пытаясь определить какого цвета у неё глаза.
– Вы учились вместе с ним в Академии, он был самым старшим на курсе, помните? – Настаивала Вика, истолковав его молчание по-своему.
– Дэна? Конечно, помню, а что с ним, где он сейчас?
– Он умер, в эмиграции.
– Как?! Дэн умер? Жаль, хороший мужик был!
– Я его дочь.
Она произнесла это тихо, пытаясь справиться с волнением.
И Андрей вдруг вспомнил, как они с ребятами, всем курсом, были на практике в Пушгорах, и как к Дэну, единственному из них имевшему семью, приезжала жена и дочь подросток, которую он почти не запомнил.
Неужели это та самая девочка, черт возьми, сколько воды утекло с тех пор?!
– Папа не хотел уезжать, это всё мама, она настояла.
Он очень тосковал по Ленинграду, то есть Петербургу, совсем не мог там работать, переживал всё. А угас как-то вдруг, не от болезни, я думаю, от тоски, от невостребованности, как теперь говорят.
Лицо её на миг стало таким как на выставке: закрытым, строгим, и, как ему показалось, холодным.
– Я хочу написать о нём книгу, понимаете: я должна о нём написать. Я пыталась найти тех, кто его знал, работал с ним, дружил, но, - тут она запнулась,- «иных уж нет, а те далече». Это оказалось непросто, я давно не была на здесь, многое изменилось. Я прошу вас помочь мне, только не отказывайтесь, пожалуйста.
Вдруг по-детски, жалобно попросила она.
Андрей хотел, было честно признаться, что давно не видел многих старых знакомых и друзей и мало что знает об их житье-е но, взглянув в лицо Вики, не решился это сделать.
Уже через несколько минут, к своему собственному изумлению, он обстоятельно отвечал на её вопросы, рассказывал всё, что помнил о прошлом и всё, что знал о настоящем. Вика удивительно умела слушать. Он вдруг понял, что ужасно соскучился по тонкому, умному, доброжелательному собеседнику, и торопился выговориться, как будто опасался, что эта возможность призрачна и скоро будет отнята у него навсегда. Он пытался мысленно анализировать своё впечатление от общения с ней: что-то похожее на ощущение от первого прыжка с парашютом – в первое мгновение страшновато, и тут же спустя какое-то мгновение - восторг полёта и неизвестно, что ждёт в конце.
Она выразила желание посмотреть его работы, и он неожиданно легко согласился, прощаясь, условились, что она позвонит, как и в этот раз.
В И К А
С самого утра, в день ожидаемого звонка Вики, Андрей как неприкаянный слонялся по квартире. Заняться чем-то стоящим решительно не получалось: книга оставалась открытой на той же странице, кисть не ложилась в руку, даже телевизор раздражал.
Вика позвонила, как обещала, неожиданно успокоившись, он объяснил девушке, как ей удобней добраться до его дома, сказал, что ждёт, и повесил трубку.
Времени на уборку уже не оставалось6 «А следовало бы» - уныло решил он, окинув придирчивым взглядом своё основательно запушенное жилище. В довершение всего он вспомнил, что кофе в доме кончился, и угостить Вику будет нечем. Ему вдруг стало смешно при воспоминании о том, как он недавно поучал Пашку с позиции завзятого ловеласа. А сам вот растерялся как мальчишка. Мысленно махнув на всё рукой, он сел и стал ждать Вику.
С Викой всё оказалось просто и естественно. Он понял, что с этой девушкой не может быть никакой позы или фальши в общении. Так разговаривать обо всём он мог раньше только с Петькой. Теперь в его жизни возникла Вика. Его интересовало о ней всё. И она рассказывала и рассказывала ему о своём детстве, об отце, жизни в эмиграции и о возвращении на Родину. В её словах было так много детской бесстрашной искренности, она не доверяла, а доверялась, не оставляя потаённых уголков и путей отступления в своёй душе, что вообще было не свойственно женщинам, с которыми когда - то ему приходилось сталкиваться в жизни.
Время летело незаметно, наконец, Вика спохватилась, что ещё не видела его работ.
Поколебавшись, мгновение, он решился: поставил перед нею несколько холстов, над которыми работал последнее время, совершенно не представляя, что она скажет о них.
Он почувствовал вдруг огромное облегчение, доверив этой девушке, суд над своими картинами, это наваждение последних лет, эта ноша, измучившая его, вдруг потеряли свою материальность, и на какое-то мгновение он снова ощутил себя свободным.
Он наблюдал, как Вика смотрела на полотна, как её лицо становилось строгим и, закрытым, как тогда на выставке.
А Вика не могла вымолвить ни слова. В первое мгновение ей показалось, что её сильно ударили, и дышать стало трудно. Пред её глазами, на расстоянии вытянутой руки корчились в муках поверженные титаны. Если можно было бы определить одним словом тему этих работ, то это слово было бы – страдание. Казалось, художник стремился понять, всё о природе страдания и даже то, что лежит там, за последним пределом напряжения и боли, где красота превращается в свою противоположность, Какая мера страдания превращает разумное, прекрасное существо в чудовище, и есть ли вообще эта мера и этот предел?
Наконец, она, осторожно подбирая слова, сказала.
– Это слишком необычно, я должна обдумать своё впечатление, – и взглянув на него, уже мягче добавила, – мы обсудим это в следующий раз, ладно?
Простившись с Викой, Андрей попытался было привести свои мысли в порядок, как обычно он это делал и уже привык за годы одиночества, но мыслей никаких не было. Были ощущения, как в детстве, когда подлинные радости бытия ещё не замусорены суетой, когда чувство и мысль едины, когда ощущение солнечного зайчика на коже приносит восторг, как прикосновение ласковой руки матери, тёплой и нежной.
Ему не сиделось дома, он убрал полотна, повернув их лицом к стене, и выбежал на улицу, захлопнув входную дверь.
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ.
Так получилось, что за все эти годы, прошедшие со времени отъезда семьи за рубеж, практически безвозвратного, как думали они тогда, Вика ни разу не была на Родине. Вначале семья пыталась как-то устроиться и по возможности пустить корни на новом месте. Легко сказать устроиться, всё было чужым: не только язык, но и все бесчисленные мелочи быта, из которых в основном и складывается жизнь человека, весь строй и порядок его существования.
Когда прошёл первый шок попадания в чужую цивилизацию, и можно было вдохнуть спокойнее и полнее воздух новой Родины, заболел отец. Угасал он тихо, не жалуясь, не протестуя и не цепляясь за жизнь.
На материальной стороне их существования это несчастье не отразилось никак: деятельная, одарённая практической жилкой от природы, Раиса Васильевна, мать Вики, давно заняла место главы семьи. Дело в том, что полотна отца, коммерческого успеха не имели никогда, ни в бытность жизни семьи в России, ни здесь, в эмиграции, и дохода не приносили. Раиса Васильевна не была из числа тех женщин, которые ждут милостей от судьбы и надеются на чью-либо помощь.
Чтобы жить и тем более выжить, она готова была проявить чудеса изобретательности, недюжинную волю и неукротимое желание преуспеть, благо теперь ей этого никто не запрещал.
Поэтому здесь, в чужой стране, она умудрилась как-то создать свой небольшой бизнес, используя сохранившиеся связи с бывшей Родиной. Вначале Раиса Васильевна просто помогала художникам-эмигрантам устроиться на новом месте, не брезговала скупкой старинных икон, поскольку на них здесь был большой спрос.
Прикопив немного денег, добилась разрешения открыть мини-галерею русской живописи. Это был риск: за железным занавесом работы даже очень талантливых художников из России практически были неизвестны. Раиса Васильевна влилась в число тех немногочисленных смельчаков, которые на свой страх и риск, пропагандировали современную русскую живопись. Усилия и предпринимательский талант принесли свои плоды: мини-галерея постепенно превратилась в большую галерею, успешный и стабильный бизнес.
Конечно, благополучие этого бизнеса покоилось, прежде всего, на бессовестном использовании затруднительного материального положения русских художников-эмигрантов, работы которых предприимчивая Раиса Васильевна скупала практически за гроши, заключая с ними грабительские контракты. Но такова жизнь, своё материальное счастье нельзя построить иначе, чем, отобрав значительные его куски у других. Здесь это называлось энергичным словом, бизнес, и законы его Раиса Васильевна усвоила хорошо.
Процветающее дело поглощало все силы и внимание его хозяйки, на семейные обязанности и заботы практически не было времени. Муж и дочь существовали в её сознании номинально, общение с ними было настолько поверхностным и сведённым к необходимому минимуму, что Раиса Васильевна узнала о болезни мужа слишком поздно, когда помочь ему было уже практически нельзя. Он отказался от операции и вообще от энергичного вмешательства жены в свою судьбу и окончательно от неё отдалился.
Вика, не хотела верить в худшее. Да, чудес не бывает, но это вообще, а с её отцом ничего плохого просто не могло случиться, пусть даже для этого потребуется чудо. Она не была ортодоксально верующей и не посещала храм, но мысленно всем своим существом она молилась без слов о чуде.
Всё своё свободное время, остававшееся от учёбы, она посвящала ему. Они всегда были дружны, но сейчас общая беда и отсутствие друзей в чужой стране сблизило их ещё больше. Они подолгу беседовали, если здоровье его позволяло, или она тихонько занималась своими делами, сидя рядом, пока он спал, утомлённый физической болью.
Они вспоминали выезды на этюды в Пушгоры, многочисленные мелочи их тогдашнего быта, казавшиеся незначительными в то время и ставшими милыми воспоминаниями теперь. Вспоминали Питер, отец был привязан к этому городу настолько сильно, что ощущал почти мистическую связь с ним.
Вспоминали друзей-художников, отец очень жалел, что потерял связь со многими, боясь повредить им в условиях существования железного занавеса, а теперь у него уже нет сил писать.
Иногда спорили об искусстве, именно спорили, потому что Вика, несмотря на уважение к отцу, уже имела своё собственное мнение, основанное и на природном вкусе и на приобретённых знаниях. За все эти годы одним из немногих мест, которые она охотно посещала, были музеи. Когда она бродила по залам, открывая для себя всё новые и новые впечатления красоты, ей казалась, что жизнь её никогда не преломлялась на «до» и «после» эмиграции, что она продолжает течь поступательно и естественно и, что, выйдя сейчас на улицу, она увидит знакомую площадь и Неву.
Она думала об Андрее, представляла его таким, как увидела в первый раз в Пушгорах, сильным, статным, с гривой тёмных волос над высоким лбом, увлечённым и ужасно взрослым. Помнила, как горевала и плакала, что не успеет повзрослеть и красавца-художника заберёт у неё какая-нибудь взрослая женщина. И здесь в гулких залах музея, она думала о нём чаще, мысленно беседовала, и огорчалась, что уже не помнит его голоса.
Когда отца не стало, Вика поняла, что поедет в Россию, что бы ни случилось: всё, что ей было дорого осталось там.
Раиса Васильевна неожиданно легко согласилась на отъезд дочери, единственно настояв на том, чтобы Вика пожила первое время в доме её старинной подруги, с которой её связывали теперь ещё и некоторые деловые отношения, о которых Вика, имела весьма смутное представление.
Прилетев в Питер, она честно выполнила обещание, данное матери, и первым делом разыскала Елену Николавну, с которой виделась последний раз ещё ребёнком. Казалось, та искренне обрадовалась появлению юной гостьи в своей роскошной квартире на Фонтанке. После неизбежных объятий, поцелуев. расспросов, Вика, наконец, отклонив предложение Елены Николавны отдохнуть с дороги, поспешила на прогулку.
Знакомый запах пыли, бензина и раскалённого асфальта ударил ей в ноздри, она пошла по направлению к Невскому, особенно не планируя свой маршрут. Город изменился, но как-то странно, не органично. Новые иноязычные вывески на месте старых привычных наименований, богатые витрины, оформленные с оглядкой на Европу, огромное скопление машин, и одновременно со всем этим процветанием по-прежнему существовали старые, грязные проходные дворы и вонючие чёрные лестницы незабываемых советских времён.
Как-то не верилось в устойчивое благополучие этого города, всё в нём казалось несерьёзным, неестественным: наспех сотворёнными потемкинскими декорациями, европейским макияжем, потрепанного историческими бурями града Святого Петра, хотя так его стали величать недавно, для многих он всё ещё был и в душе оставался Ленинградом.
Вика повернула в сторону адмиралтейства, и через некоторое время вышла на дворцовую площадь, сердце её чуть дрогнула, когда она увидела знакомую с детства набережную, она ускорила шаг, и скоро любовалось простором Невы, прижавшись к гранитному парапету.
Она долго смотрела на воду, тёмно-зелёную с серыми брызгами, бурлящую у гранитных опор моста, это было любимым занятием в детстве, смотреть, как меняется цвет воды в реке.
В зависимости от того, утро было или полдень ясно или пасмурно, тепло или холодно и от ещё других причин, цвет воды в реке менялся. Это Вика помнила точно. Однажды в холодный, на редкость ясный осенний день, она была поражена, увидев, как густая жидкость, сине-стального отлива, удивительно похожая на ртуть, тяжело перекатывается в гранитном русле, то и дело вспыхивая, слепящим отражённым солнечным светом.
Ещё припомнилось ей, как маленькой девочкой она почему-то самостоятельно добиралась до Академии Художеств. Совершенно замученная и истомлённая жарой, спустилась к воде, и вдруг увидела живые, длинные как косы зелёные водоросли, стелящиеся в воде, увлекаемы течением. Мгновенно забыв и про жару и про усталость, она тихо обрадовалась этому маленькому чуду живой жизни, неожиданно открывшей своё убежище в каменном лесу. С тех пор, где бы она ни гуляла по улицам города, она непременно выходила к воде.
В дом Елены Николавны она вернулась к вечеру, сильно уставшая, внутренне успокоенная и задумчивая. Та набросилась, было на Вику с упрёками, попеняла на то, что нельзя быть настолько беспечной, время, мол, не то, но, видя, что девушка её не слушает, оставила её в покое. Так прошёл первый день пребывания Вики на Родине.
Через несколько дней, справившись с неотложными делами, Вика задалась целью разыскать кого-нибудь из бывших друзей отца, и хоть что-нибудь от них узнать об Андрее. Это оказалось совсем непростым делом: «одних уж нет, а те далече», как сказал поэт. Судьбы художников, которых Вика помнила с детства, сложились совсем по-разному: кто спился, кто уехал за рубеж, кто-то прозябал в нищете и безвестности, приподнялись немногие.
Наконец, понемногу она собрала информацию об Андрее, но то, что она узнала, утешения ей не принесло. Как выяснилось, Андрей не вписался в реалии нового общества, почти нигде не выставлялся, жил замкнуто, женат на данный момент не был, светские корпоративные тусовки не посещал. Даже увидеться с ним ей не удалось, что делать дальше она не знала.
Елена Николавна, видя, что её юная гостья не на шутку загрустила, решила приобщить ей к светской жизни и ввести в круг общих знакомых, в надежде, что девушка сумеет развеяться, а может быть и подружиться с кем-нибудь из молодых людей.
Они вместе посещали различные презентации, дефиле, модные выставки, бывали приглашены и в частные дома. Скоро у Вики появилось довольно много новых знакомых из числа так называемой золотой молодёжи северной столицы.
Вика смотрела на своих сверстников и видела, что они амбициозны, агрессивны, совсем не наивны, у них далеко идущие планы, корыстные цели. Они запрограммированы на успех, на счастливый и одновременно выгодный брак, все они рано почувствовали вкус денег, кое-кто рано забросил учёбу, и их тянут за уши репетиторы, нанятые вечно занятыми и замученными в бизнесе родителями. И вот они лениво обсуждают возможные вечеринки, где можно «зависнуть» до утра – и это их обычное времяпровождение. Скука и лень.
Елена Николавна, видя, что её усилия развлечь гостью, дают противоположные результаты, приступила с осторожными расспросами к ней. Девушка вначале отмалчивалась, но потом не выдержала, расплакалась и выложила всё, что мучило её последнее время. Елена Николавна как могла успокоила её и твёрдо обещала помочь.
Через некоторое время Вика познакомилась с доктором Рождественским.
В ГОСТЯХ У РОЖДЕСТВЕНСКОГО
"ОДИНОЧЕСТВО БОГОВ"
"Одиссей продолжает свой путь.. Попутный ветер наполняет парус, Эол-бог ветров благосклонен к мореплавателям. И сам седой Океан тоже благосклонен – бережно качает он корабль на своей могучей груди.
Но не веселы спутники Одиссея: не радует их прохладный ветер, спасающий от зноя, не веселит их игра проказниц-нереид в морской пучине. Жажда измучила их, голод терзает их внутренности как хищный зверь, давно, очень давно не видели они земли.
Одиссей с надеждой всматривается в даль. Земля! Вот он, прекрасный остров, величественно покоится он в лазурном безмолвии. Тишина. Не слышно пения птиц. Не видно присутствия людей или животных. Никто и ничто не нарушает его покоя. Здесь на блаженном острове ждёт его нимфа Калипсо, дочь могучего Атланта, отвергнутая богами.
Давно ждёт она. Каждый вечер, когда кровавый диск солнца погружается в бирюзовую прохладу океана, Калипсо смотрит в даль, не покажется ли корабль. Дни как жемчужины похожи друг на друга, или это один бесконечный день? Время остановилось на блаженном острове, где томится Калипсо,
Что знают смертные об одиночестве богов?!"
Ясным погожим днём Одиссей шагал по улицам посёлка, едва поспевая за впередиидущим доктором.
Рождественский выпросил у больничного начальства нечто вроде однодневного отпуска для Одиссея, последовательно выполняя программу его реабилитации, т.е. к жизни вне больницы, без забора, санитаров и всех прочих прелестей психушки.
Одиссей с теплотой оглядывал худощавую фигуру доктора, который шел, наклонив вперёд голову, ничего не замечая вокруг и как всегда думая о чём-то своём, голубое небо с ватными скоплениями облаков по краям горизонта, в вышине сквозь голубизну фона просвечивающие перистые облака, так что было непонятно: то ли голубизна растворяется в белой субстанции, то ли наоборот.
В самом конце улицы в стороне от основной линии палисадников примостился небольшой дом, покрашенный ярко-оранжевой краской. Нелепая окраска дома позабавила Одиссея, и он улыбнулся, представив себе, что в этом сказочном домике живёт какой-нибудь добрый гном. Всё вокруг выглядело уютным, приветливым и почти неправдоподобным, как во сне.
Во дворе их встретила хозяйка, пожилая, ещё крепкая женщина, выглядевшая не слишком радушной. Одиссей отметил про себя, что Рождественского она явно уважает, но особенно тёплых чувств к своему постояльцу явно не питает, пожалуй, даже побаивается: в посёлке доктора считали, чуть ли не колдуном, особенно это мнение укрепилось после некоторых случаев «чудесного» исцеления нескольких больных из числа местных жителей.
– Нина Тимофеевна, как там насчет самоварчика?
– Так готов уже, с утра кипит, как Вы просили.
– Вот и славно, мы сейчас с гостем чай пить будем, – обернулся он к Одиссею, пропуская его вперёд, – не беспокойтесь, я сам самовар принесу.
Комната, в которую они вошли, была обставлена чрезвычайно просто, очевидно самой хозяйкой: В правом углу стояла кровать с тумбочкой у изголовья, ближе к двери платяной шкаф ещё советского производства и слева, окна стол со стульями – вот и всё нехитрое убранство. За этой комнатой, по всей видимости, находилась вторая, но дверь в неё была закрыта. Одиссей знал, что доктор принимает на дому, скорее всего вторая комната могла служить этой цели. Ему вдруг страшно захотелось заглянуть в святая святых частной практики доктора, но он не посмел сделать это без приглашения.
Едва он успел оглядеться, как вошёл доктор, неся пыхтящий самовар в вытянутых руках. Он осторожно поставил это этнографическое чудо на металлическую поставку на столе и с удовольствием перевёл дух.
– Вот, настоящий самовар, – с гордостью сообщил он – углевой, вот сюда, – он показал в отверстие трубы, – насыпают уголь, разжигают лучинками, раздувают огонь сапогом и ждут, когда вода, налитая внутрь закипит. Пока угли в самоваре есть, вода долго остаётся горячей, не то, что в электрическом, да и вкус несравненный. Потерпи немного, сейчас я заварю чай.
Он достал заварной фарфоровый чайник, широкие чашки с большими цветами, тарелку с бубликами и пряниками. Вошла хозяйка с банкой варенья, молча поставила её на стол и также молча удалилась. Рождественский между тем колдовал над заварным чайником, он сейчас и правду смахивал на колдуна или алхимика. Он что-то добавлял в чайник, наливал кипяток, снова переливал, опять добавлял какие-то травы. По всему было видно, что всё это доставляло ему истинное удовольствие.
Наконец, чай тёмной ароматной струёй был разлит по чашкам, и довольный хозяин устроился напротив Одиссея за столом. На улице резко затормозила машина, и оба они как по команде выглянули в окно. Они увидели, что из машины вышла светловолосая девушка и, спросив что-то у хозяйки, занятой во дворе своими делами, быстро направилась к дому. Через несколько секунд в дверь постучали.
– Войдите,- спокойно произнёс доктор, ставя чашку с чаем на стол.
С первого взгляда Одиссей понял, что девушка крайне расстроена.
– Добрый день, Вика, надеюсь, все домашние твои живы и здоровы, не по-домашнему строго спросил Рождественский.
Вика молча кивнула, казалось, сейчас она расплачется.
– Вот и хорошо, – уже мягче продолжал доктор, – тогда садись чай пить, из настоящего самовара, опять похвастался он. Девушка молча повиновалась и присела к столу
"ОДИССЕЙ У КАЛИПСО"
"Огромные громады волн поднялись вверх и почти сомкнулись над головой Одиссея, мгновение, и вода бесшумно ринулась вниз, рассыпаясь в пыль. И вот уже снова стены воды расступились перед ним подобно узкому ущелью, взметнулись и также бесшумно исчезли в небытие.
Одиссей зарыл глаза, стараясь справиться с ужасом. Нет, он не испугался бы самого страшного шторма, не устрашился бы сверкания молний разгневанного на него Посейдона. Смерть не ужасает так, когда смотришь в лицо опасности, умереть, сражаясь, наслаждение мужества.
Но он не покидал блаженный остров Калипсо, он всё ещё сидел на прибрежном песке, мучительно всматриваясь в даль, он был пленником и томился по миру людей. Нежный ветерок коснулся его лица, погладил волосы, и он услышал, казалось, шепот Калипсо.
-О чём тоскуешь, герой? Ты не одинок на этом острове: видишь игру волн у твоих ног, чувствуешь аромат трав, приносимых тебе в ладонях ветром, а мерцание звёзд в вышине, а сладостные сны? Всё это – я, твоя Калипсо. Я постоянно с тобой. Ласкаю твоё тело, убаюкиваю твоёй слух, целую твои волосы и руки. О, Одиссей, не смотри в даль, останься со мной, здесь ты бессмертен.
– Здесь я умер, я тень в мире теней.
– Ты перестанешь страдать, как только согласишься добровольно остаться здесь. Когда твоя плоть станет бессмертной, мы соединимся в счастливом союзе, ты воочию увидишь, как я прекрасна. Тогда нас уже ничего не будет разделять, и ты станешь радостен, как радостны бывают только боги, подумай, Одиссей.
Одиссей думает: вечное счастье ждёт его на блаженном острове, похожее на сон. А жизнь среди людей? Она подобна пламени свечи на ветру. Страх, боль, преодоление, краткий миг победы и снова боль и отчаяние.
Что выберет он? Вечное счастье или краткий миг торжества и преодоления. Жизнь и смерть среди людей или бессмертие среди богов? Думает Одиссей. Затих ветер, волны неслышно перекатываются у его ног, казалось, всё ждёт его решения.
Медлит Одиссей."
В ГОСТЯХ У РОЖДЕСТВЕНСКОГО.
( продолжение).
– Ну, а теперь вспомним, чему я вас учил, – произнёс доктор, обращаясь к Вике и Одиссею.
Они сидели в удобных креслах внутри той самой таинственной комнаты, которая, как правильно определил Одиссей, служила Рождественскому кабинетом.
Убранство её сильно отличалось от той, где они пили чай накануне. Мягкая мебель, письменный стол с аккуратными папками, компьютер, книжный шкаф, заполненный художественной и справочной литературой. Роскошные портьеры, предназначенные явно не для этих небольших окон, закрывали не только проёмы окна, но и часть стены. В комнате был мягкий рассеянный свет, создававший атмосферу покоя и умиротворения.
Вика, которая уже почти успокоилась, начала первой.
– Вначале надо попытаться отделить свой страх от себя, т.е. своё сознание от страха, хотя бы на мгновение. И тогда, это уже, во-вторых, включается анализ причин, породивших этот страх. Этот первоначальный анализ ещё не логический, он интуитивный, и отсюда вытекает третье: нужно перевести эти ощущения в поток сознательного логического восприятия.
– Верно, коллега. Не смущайтесь, я говорил и повторяю, пока вы не научитесь работать с сознанием самостоятельно, ничего не измениться к лучшему. Постоянно быть пристёгнутыми к психоаналитику, жалкое и бесполезное времяпровождение. Все необходимые жизненно вещи человек делает только самостоятельно: Сам рождается, учиться ходить, любит, рождает детей, умирает тоже сам. Ему можно чуть- чуть помочь, но главное он делает сам. Это касается любой судьбоносной ситуации. Ну, поскольку мы с первым пунктом нашего тренинга мы уже справились, переходим ко второму и третьему.
– Доктор, я видела его работы.
Вика на секунду запнулась и продолжила уже более ровным тоном.
– Они произвели на меня тягостное впечатление, мне кажется там слишком много страдания.
Рождественский молчал, и она вынуждена была продолжать.
\ – Возможно, моя реакция преувеличена, я слишком пристрастна и эмоционально потому, что люблю его, боюсь за него…
– Так люблю или боюсь?- перебил её доктор.
– Пожалуй, боюсь,- созналась она.
– Если бы я могла я бы спрятала его, защитила, спасла бы от ужаса и пошлости этой жизни. Разве это плохо?
Рождественский снова медлил с ответом.
– Да, конечно, я знаю, мужчина должен быть сильным, должен бороться, но, господи, кому он всё это должен, и с кем он должен бороться? Сила воли и кулаки тут не помогут, особенно, если ты никому в этом мире не нужен, и тебя ровным счётом никто не понимает!
– Почему же никто, а вы, Вика? А некоторые, сохранившиеся друзья, Вы говорили, что они есть, да и я, помнится, видел на выставке современного искусства пару работ вашего гения, и мне они понравились. Правда, понравились, он, несомненно, человек одарённый, а раз бог отметил, роптать грех.
Тут ведь вопрос как стоит, чего человек хочет, творить или быть известным, ну, и богатым, конечно? Что его мучает сейчас: творческий кризис или невостребованность? Кстати, какой теме посвящены его последние работы, которые вам так не приглянулись?
– Думаю, условно можно сформулировать это так: зависть богов, наказание за силу, дерзновение, неповторимость. По сути, это судьба таланта в этом мире, трагическая судьба. Никому не дозволено равняться с богами, ни титанам, ни людям, судьба распинает за талант.
– Хорошо, Вика, я вижу, что мир титанов вам тоже не безразличен, ну, тогда, что же делать, поговорим о титанах. Ну, вот, к примеру, Атлант. За что он наказан? Насколько мне помнится, он хотел свою счастливую Аркадию сделать центром мира: по сути дела, он нарушил законы всеобщей гармонии. Собственно именно это желание и послужило причиной его конфликта с Зевсом.
И уж, если здраво взглянуть на эту ситуацию, ничего непосильного или не свойственного природе титана Зевс делать его не заставил. Как мне помнится по мифу, Атлант, ещё живя в своей счастливой Аркадии, играя, поднимал небесный свод на вытянутых руках.
Атлант создал свой малый мир, свою жизнь на Чудо горе по своим законам, как бог создаёт большой мир, но он не единственный творец во вселенной, и его малый мир не может поглотить мир большой, подчинить его себе, как бы ему этого ни хотелось.
Так в чём, собственно, его наказание? Зевс, в гневе говорит ему: Будут бёдра в плечах твоих, будут руки в бёдрах твоих». Ничего не понятно! Но это только до тех пор, пока не вспомнить классическую астрологию: бёдра – эта часть тела соответствует знаку Стрельца, а плечи – знаку Близнецов. Мир Стрельца – информационное пространство мудрости богов (тот самый огонь-знание, который выкрал и принёс людям брат Атланта, Прометей), а Близнецы – это информационное пространство человеческой, земной мудрости.
Нельзя слишком долго игнорировать законы того энергоинформационного пространство, где обитаешь, как это сделал Атлант, ибо ты уже не соответствуешь этому миру, и он тебя не удержит, как не может удержать тонкая паутина, попавшего в неё большого и тяжёлого шмеля.
И тогда ты «провалишься», а точнее отразишься в другом, более плотном мире, и вроде ничего особенного не изменится, но изменится на самом деле всё. То, что там было забавой, станет непосильным трудом, то, что там было абсолютной свободой, здесь будет не свободой. Так боги ли виноваты в том, что с ним произошло?
Ведь по сути дела он сам себя наказал: своё индивидуальное ощущение мира довёл до абсурда, закрыл глаза на всё и вся. И тогда свершилось неизбежное: изменился, а точнее говоря, исказился угол восприятия информации, изменилось сознание, и то, что было раем, стало адом.
Мы склонны винить в своих просчётах других, сожалению, так устроены некоторые механизмы нашего мышления. Вот и придумали люди красивую сказку о борьбе титанов с богами, о жестоком сражении между ними, о грозном оружии Зевса, с помощью которого он одолел титанов, о молниях. Мол, жестокий Зевс во всём виноват, вот так же ребёнок, ударившийся о какой-нибудь предмет, бьёт ручкой его, искренне веря, что этот предмет плохой, потому что он причинил деточке боль.
Но ведь это, мягко говоря, не совсем так. Вы помните драматический поединок Атланта с Зевсом, который испепеляет несчастного титана своими молниями. Так вот не побоюсь высказать крамольную мысль, никакого поединка на самом деле не было. Вы, наверное, видели в фантастических фильмах перемещение героев во времени: помните, пространство вокруг них искривляется, блещут молнии, и человек исчезает. Возможно, в мифе происходит примерно то же самое.
А причём тут Зевс и что такое Зевс? А Зевс – это не бородатый дядька с трезубцем, Зевс – это Закон, мировая гармония, устои, на которых держится мир. Закон начинает работать против нас, когда мы его нарушаем, он безличен, и рассердиться на нас, конечно, не может, это наше сознание персонифицирует закон.
Титаническое ощущение бытия для человека - это время юности, когда человек ещё не столкнулся с миром взрослым, нивелирующим индивидуальность. И тогда выбор: или признать законы этого мира и влиться в него, или противопоставлять себя миру до тех пор, пока хватит сил. Отсюда и юношеская рефлексия, и страдания ваших титанов.
Но если рефлексия рано или поздно проходит, и юноша становится взрослым, то титаны дети навсегда, бескомпромиссные существа, меняться они не хотят, да и не могут, я думаю, ну, а результат вам известен.
– Доктор, Вы опять шутите,- улыбнулась, наконец, Вика. – Андрей ведь не мальчик.
– Ну, тогда он – титан – Рождественский расхохотался по-мальчишески искренне – Богоборческая история титанов не канула в лету вместе с древними мифами, она благополучно переместилась в легенды более поздних времён, была заимствована и христианством. Если помните, то титаны, согласно христианскому учению, это демоны, да, да, и даже любимый всеми Прометей, который так осчастливил человечество. Только в христианстве самым известным Демоном стал один, тот самый, воссозданный М.Ю.Лермонтовым.
При последних словах доктора Одиссей, который слушал до этого рассеянно, полагая, что всё обсуждаемое к нему впрямую не относится, и как всегда размышлял о чём-то своём, встрепенулся.
– У нас недавно был спор с Шари-Вари, – он запнулся, – простите, я не знаю его настоящего имени.
Рождественский одобряюще улыбнулся.
– Так вот он считает, что популярность демонической темы в поэзии и живописи (я имею в виду, к примеру, Блока, Врубеля), это не столько богоборческая тема, сколько отражение личных проблем и комплексов самих художников.
Все они как бы примеривают на себя состояние Демона, им близок его разлад с действительностью, с гармонией мира, они, как и он, существа страдающие, хотя причины их страданий могут быть и не схожими. И все эти разговоры о падшем ангеле только повод, чтобы поговорить о своих проблемах. Их восприятие этой темы не теософическое, а скорее психологическое, личностное.
– Ну, строго говоря, всё, о чём размышляет художник, и что он поведывает потом миру, всё это сугубо личностное.
Но в данном случае я готов согласиться, что состояние Демона, можно рассматривать и как психологический феномен, как временной этап личностного развития. В определённые моменты своей жизни человек может испытывать или, как вы образно сказали «примеривать» на себя это состояние.
Человеческое сознание существует в мире образов, мыслеформ, понятие этики опирается на эти представления. Мы не выражаем эти понятия математическими формулами, и, да простится мне такая вольность, нам даже Бог был явлен в образе понятном всем людям, и этот образ – объект нашего подражания, следования, «примеривания», если хотите.
Впрочем, это тема особая и комкать её не хотелось бы. А на сегодня достаточно. Вика, вы подвезёте Мишу до больницы, ему пора возвращаться.
Молодые люди встали, и с сожалением простились с доктором. Они молча вышли на улицу, сели в машину, разговор не получался. Каждый был слишком занят собой. Машина тронулась, и скоро шум мотора постепенно стихая, смолк, затерявшись на улочках посёлка.
Рождественский ещё долго стоял у калитки, размышляя о том, что случай с Викой не столь серьёзный, как хотела это представить ему Елена. Да, у девочки тонкая своеобразная психика, но помочь ей, пожалуй, мог любой грамотный психоаналитик, вмешательство иного уровня вовсе не требовалось. И, конечно, Лена не могла этого не знать или не понять. Так что же на самом деле нужно от него этой загадочной женщине и почему она снова возникла в его жизни?
ВЕСТНИК ИЗ ПРОШЛОГО
Было около двенадцати часов по полудни, до назначенной встречи оставались минуты. Валерий Залманович Зельцфер нервно прошёлся по комнате и остановился у окна. Огромный город раскинулся внизу подобно гигантскому спруту, он жил, дышал, перекатывая направленные уличными артериями потоки пешеходов, блестел лентами двигающихся друг за другом автомобилей, громоздился скалистыми гигантскими скоплениями зданий.
Однако привычный городской пейзаж не успокаивал, а вопреки логике вызвал лишь раздражение. Он отошёл от окна сел за письменный стол и стал ждать, уже не предпринимая никаких усилий чтобы успокоиться.
Виной скверного настроения Валерия Залмановича был ожидаемый посетитель, о приходе которого его предупредили обычным, как ему казалось уже забытым им способом из Конторы. Государство, интересы которого охраняло это внушающее трепет учреждение, уже кануло в лету, а могущество Тайная тайных державы оставалось незыблемым.
Это было неожиданным для господина Зельцфера, успевшего вкусить сладостную плоть свободы и поиметь за это непродолжительное в историческом масштабе время кое-какие девиденты. Под девидентами нужно было понимать приобретённую квартиру в столице, средства на которую он получил от весьма успешной частной практики среди элитных клиентов, которую он вёл в Питере по большей части конфиденциально, не привлекая завистливого внимания своих коллег.
Новое время давало новые возможности: увлечение паранормальными методами работы с психикой было всеобщим. Все жаждали чуда, и деловой человек, одарённый от природы практической сметкой, Валерий Залманович это чудо мог предоставить всем, конечно, наиболее платёжеспособным гражданам.
Для этого ему не нужно было держать штат экстрасенсов. Создавать себе головную боль в виде какого-нибудь официально зарегистрированного центра нетрадиционной медицины и прочее. Всю эту систему ему заменял практически один человек, его подчинённый, Илья Александрович Рождественский, феноменальные способности которого и фанатичная преданность науке были исключительными.
Валерий Залманович был слишком умён, чтобы поставить возможности Рождественского, что называется на поток, т.е. исходить из принципа, чем больше пациентов, тем лучше. И менее всего он стремился сделать имя феноменального доктора широко известным: это могло вывести ситуацию из-под контроля, а неопределённости, непродуманного эксперимента господин Зельцфер терпеть не мог.
Если в его жизни и было кредо, то его можно сформулировать очень коротко – стабильность и комфорт, причём во всех сферах жизни и в материальной и в духовной. Этот человек не любил резких движений и позволял себе напрягаться ровно настолько, насколько было необходимо для сохранения его покоя.
Внешний облик респектабельного импозантного джентльмена, имевшего прекрасные манеры от природы или каким-то чудом, взращённые в недрах хамского общества совдепии, не противоречил, а подчёркивал внутреннюю суть этого человека. Ни одна страсть, положительного или порочного свойства не нашла своего отпечатка на его красивом лице, не зажглась в его темно-карих глазах, постоянно чуть прикрытых тяжёлыми веками.
Даже женщины, исключая непродолжительный период ранней молодости, по-настоящему не волновали его, так как вместе с приятными минутами близкого общения они обычно вносили в жизнь мужчины слишком много беспокойства и проблем. Правда, он был женат, но его бездетный брак не нарушал незыблемой и привычной гармонии его существования.
Домогательствам Конторы, вербовавшей внештатных информаторов, он уступил без драматических метаний: просто так было удобнее и спокойнее, а нравственно - этический анализ ситуации его просто не интересовал.
Конечно, в его новом положении были минусы, он их скоро заметил: подчинённый Конторе человек имел только обязанности, права доставались исключительно ей. То есть никаких девидентов, это было неприятно, но приходилось терпеть, со временем он научился мириться и с этим неудобством, раз уж изменить ничего было нельзя.
Но сейчас, может быть впервые в жизни, Валерий Залманович испытывал настоящее чувство. И это было раздражение, негодование, протест. С него хватит, он свободный человек, пусть убираются все карающие органы к чёрту! Закон он не нарушил, а безвозмездно напрягаться за идею, дудки, время не то, хватит похалявничали!
Однако решительный внутренний монолог уверенности не принёс. Он напряжённо ждал: секунды падали в пустоту, он весь был ожидание. Когда стрелки на циферблате соприкоснулись, дверь без стука открылась и на пороге возникла женщина.
Меньше сорока, красивая, пожалуй, даже слишком красивая, невольно отметил про себя Валерий Залманович. Мгновение, помедлив, она особенной, летящей походкой двинулась навстречу, вставшему из-за стола хозяину кабинета.
– Здравствуйте, я – Елена Николаевна.
Произнесла она низким с терпкой хрипотцой голосом, протягивая ему руку, которую растерявшийся и сбитый с толку Валерий Залманович, не придумав ничего лучшего, наклонился и поцеловал.
Дама опустилась в предложенное кресло. Некоторое время они молчали, казалось, никто не хотел начинать разговор первым.
– Вы занимаетесь частной практикой – полуутвердительно спросила она.
– Да, но это разрешено законом – нервно заёрзал на месте Валерий Иосифович.
– Да, да, конечно.
Посетительница доброжелательно улыбнулась
-Я собственно о другом. Нас интересует, какую роль во всём этом играет ваш подчиненный, Рождественский, Илья Александрович.
– Простите, я не понял: вся информация о Рождественском вам хорошо известна – в своё время я регулярно докладывал о работе вверенного мне коллектива. Что вы собственно имеете в виду конкретно?
Господин Зельцфер старался выиграть время, мучительно соображая, чем же на самом деле заинтересовалась Контора: финансовой стороной его деятельности (это еще, куда ни шло) или результатами паранормальных возможностей доктора Рождественского (вот это уже хуже: начнут копать, привяжутся, буду контролировать каждый шаг, ещё обвинять в чём-нибудь!)? Это господину Зельцферу решительно не нравилось: лишнего беспокойства и неопределённости он, как известно, не любил.
– Нас интересуют профессиональные возможности доктора Рождественского, точнее сказать его сверхвозможности. Надеюсь, вы меня правильно поняли, Валерии Залманович?
Вопрос был сформулирован настолько жёстко и определённо, что эфемерная надежда господина Зельцфера на возможный формальный интерес Конторы к этому вопросу мгновенно испарилась.
– Ну, Рождественский, человек, несомненно, одарённый.
Осторожно начал Валерий Залманович
На сколько мне известно, он пытается освоить новые достижения и возможности, я имею в виду нетрадиционные подходы к проблемам исцеления. Я иногда разрешаю ему некоторые исследования, в частном так сказать варианте, то есть не в больнице. Эта практика, если хотите, и затеяна, как некое экспериментального поле медицины будущего.
– И жатва с этой нивы, как нам известно, весьма недурна.
Заметила Елена Николавна, не скрывая иронии.
Валерий Иосифович запнулся, было, но быстро справился с собой, благоразумно решив проигнорировать её замечание и не углубляться в рассуждения на эту опасную тему.
– Если говорить коротко, Рождественский наряду с традиционными методами успешно применяет в своей практике и нетрадиционный подход, и результаты его практики весьма обнадёживающие.
Не стану лукавить с вами, нам бы хотелось подробнее познакомиться с этими, как вы выразились нетрадиционными подходами, и получить информацию из первых рук. Каково ваше мнение по этому поводу?
– На вербовку он не пойдёт, ни при каких условиях.
Неожиданно для самого себя резко сказал Валерий Залманович.
– Ну, что вы, ни о какой вербовке (на этом слове Елена Николавна сделала особое ударение, дав понять господину Зельцферу неуместность его эмоциональной вспышки) не может быть и речи. Мой шеф просто хочет встретиться с доктором Рождественским, в неформальной обстановке. Вы должны устроить эту встречу, вот и всё, что от вас потребуется.
– И когда я должен это сделать? – Вяло поинтересовался Валерий Залманович.
– Чем, скорее, тем лучше: завтра, часа в четыре, успеете?
Елена Николавна встала, давая понять, что разговор окончен, коротко взглянула на замешкавшегося доктора, вышла, не прощаясь.
Зельцфер ещё какое-то время продолжал сидеть, находясь в состоянии прострации после неприятного визита.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ИСПОЛНИТЕЛЯ
Китаец встретил Исполнителя в живописном месте Большого Хингана, как брат встретил бы брата, которого давно не видел. Рядом с небольшим плато, на котором стояла, скрытая от посторонних глаз, хижина отшельника, журчала горная речушка с кристально чистой водой.
– Я ждал тебя – сказал Китаец вместо приветствия – и рад, что ты не обманул мои надежды.
– Тебя ищут – в ответ сказал Исполнитель – задействованы лучшие силы, от которых не скроешься и за Великой Китайской Стеной.
– Тебя скоро тоже будут искать – ласково улыбнулся Китаец – но можешь не волноваться, здесь нас с тобой никто и никогда не найдет.
– Почему ты ждал меня? – спросил Исполнитель.
– В первые дни нашего знакомства я тебе не все сказал. Просто тогда это было еще рано, а сейчас, пожалуй, могу тебе рассказать, почему я очутился в России, а не ушел с остальными монахами в горы. Китаец сделал небольшую паузу, а затем продолжал.
– Мир так устроен, что у каждого мастера может быть только один настоящий ученик, который не только сможет постичь в совершенстве искусство учителя, но и дать продолжение его развитию, привнося в него свои элементы, свое новое видение, тем самым, продлевая жизнь учению. С такой задачей не справляются, порой, а точнее всегда, за редким исключением, даже дети мастера. Поэтому настоящий мастер вынужден искать своего ученика на стороне. Но, обретя его, он заново рождается, его жизнь снова наполняется смыслом, процесс его духовного обогащения ускоряется в десятки раз – это, собственно, и толкает мастера на поиски своего ученика. Еще тогда, до прихода в Россию, в монастыре, в своем познание Дао, я достиг того предела, преодолеть который мне мог бы помочь только мой ученик, понимаешь, только мой.
Увы, не каждому в жизни выпадает счастье встретить своего ученика. Чаще всего встречаются ложные ученики, которые либо быстренько нахватавшись вершков, начинают мнить себя выше учителя и уходят от него, считая, что тот ничего не смыслит. Либо, получив знания, извращают его потом до неузнаваемости. Либо растрачивают знание по мелочам, употребляя его для получения ежеминутного удовольствия. Либо хорошо усвоив науку учителя, не смогут дать его искусству продолжение, и искусство умирает вместе с такими учениками. Такие ученики горе учителю, его учению и своей судьбе. И их беда не в том, что они родились такими нерадивыми, и не в том, что учитель не смог из них ничего путного сделать, нет. Просто они в своей жизни встретили не своего учителя. И дай-то Бог, чтобы им в дальнейшем повстречался их учитель, ибо только он их сможет спасти.
Мне в жизни повезло, я смог отыскать тебя, хотя, на это у меня ушло несколько лет упорных медитаций. Остальное было проще – очутиться в России и сделать так, чтобы меня привели к тебе – Китаец широко улыбнулся.
– Я всегда был уверен, что ученик ищет своего учителя, а не наоборот.
– Ученик слишком несмышлен, чтобы знать своего учителя. Найти своего ученика всегда был удел учителя. Когда-нибудь и у тебя возникнет потребность в своем ученике, и ты отправишься на поиски того, в ком ты сможешь продолжить дело всей твоей жизни.
– Но разве ты не передал мне все свои знания там, в России.
– Нет, да и никак не мог – спокойно ответил Китаец – ты еще до конца не был готов для получения сакральных знаний. Во-первых, от этого тебя отвлекала твоя служба. А делать два дела сразу нельзя. Невозможно одновременно видеть и Солнце и Луну, даже в минуты затмения – всегда чего-нибудь ускользнет от твоего внимания. Во-вторых, мне необходимо было подготовить благодатную почву, в которую можно будет сеять зерна знаний, не боясь, что они умрут, так и не пустив корня. Чем я собственно и занимался все эти годы с тобой, и уж коли ты здесь, то значит, мой труд не пропал даром – почва готова, да и служба твоя тебе больше не мешает – теперь я могу приступить к передаче тебе своего мастерства, своих знаний.
Я знаю, у тебя при переходе границы было не все гладко.
– Да, замялся Исполнитель – наряду пограничников, который проследовал мимо меня, я смог внушить, что меня рядом нет, поэтому они меня и не увидели, а вот с собакой справиться не смог, вот она меня и учуяла. Хорошо, что пограничники решили, будто пес отвлекся на зайца. Хотя, я полностью контролировал ситуацию, но собака меня насторожила, ее поведение для меня пока загадка.
– Мозг пса блокирован командами его хозяина. Нужно было вначале прочитать хозяина, а потом работать с псом, разблокировав его сознание.
Практически учение началось с первого дня, и продолжалось еще около двенадцати лет. Но однажды Китаец сказал Исполнителю, что учение подошло к концу, что он передал Исполнителю все свои знания, и теперь должен идти, совершить последнее таинство, для достижения просветления.
Еще Китаец сказал, что Исполнитель здесь останется не на вечно, что и его приобретенные знания скоро поманят в дорогу. Исполнитель это и сам чувствовал, и еще он чувствовал, как с каждым днем у него растет беспокойство за Россию, где скоро, он это знал, начнется тяжелое время перемен. А пока у него есть немного времени, чтобы усовершенствовать в себе знания Китайца.
Утром Исполнитель не обнаружил Китайца, но он уже этому не удивился.
Последующие пять лет, Исполнитель прожил в той самой лачуге, медитируя под журчание горной речушки, спускаясь иногда в долину, к людям, что бы исцелить того, или иного тяжелобольного. Его для этого никто не звал, да и позвать не мог – никто не знал, где его искать – он сам появлялся в нужную минуту и поднимал больного на ноги. О нем не ходили в народе легенды, никто не почитал его за святого, для Китая появление в деревне странствующего лекаря – явление обыденное, люди уважали его, как хорошего мастера, только и всего, да и Исполнителю лишняя шумиха вокруг себя, тоже была не нужна.
Но однажды, во время утренней медитации, для него прозвучал сигнал бедствия из России, этот же сигнал, но чуть понастойчивее, прозвучал во время вечерней медитации. Он понял, что пришла пора возвращаться домой, что он нужен там, что сейчас там его место.
В эту ночь он прощался с этим гостеприимным уголком, освященном Господом, для чад своих возлюбленных. Здесь прошли его счастливейшие годы. Здесь он обрел гармонию души и тела, как единый дух, способный постичь Премудрость Бытия. Здесь он познал настоящую дружбу. Теперь он изведал и сердечную горечь расставания.
Утром, когда рассвело, и красные угли в костре превратились в белый пепел, он встал, оглядел последний раз горную речушку, много лет поившую и кормившую его, хижину, давшую ему приют, взял в руки посох и отправился в путь.
* * *
Уже через месяц он на поезде подъезжал к Иркутску. Гладко выбритый, аккуратно подстриженный, в хорошем, но не очень дорогом костюме он походил на солидного интеллигентного человека, лет пятидесяти – не бог весть, какая редкость даже для этих дремучих мест.
Все было хорошо, единственно не хватало документов. Немного помедитировав он нашел одного бомжа, который накануне умер на городской свалке и похоронен там же, такими же, как он сам бомжами, которые и имени-то его толком не знали. Он, как нельзя, кстати, подходил Исполнителю. Сергеев Михаил Викторович, родился в 1943 году, в поселке Листвянка Иркутской области. В 1970-м закончил факультет радиоэлектроники Иркутского университета. Работал на предприятиях Иркутска и Ангарска. В 1992 году попал под массовое сокращение, в том же году развелся, оставшись без средств к существованию. Перебивался случайными заработками, пока в 1993-м не встретил своего институтского друга, который и предложил ему, видя его бедственное положение, войти в его бизнесе. Институтский Друг занимался оптовыми поставками различной оргтехники и под залог недвижимости Михаила Викторовича, а именно трехкомнатной квартиры в Ангарске и дома в Листвянке предложил войти в долю.
Но случилось самое страшное. Ту фуру с партией компьютеров, самую его первую, на перегоне между Иркутском и Ангарском остановили какие-то люди в комуфляжах, масках и с автоматами. Водителей избили и бросили в придорожной канаве, а сама машина укатила в неизвестном направлении. Так, вдобавок ко всему, Михаил Викторович остался еще и без жилья. Институтский Друг глубоко и очень искренне сочувствовал ему. Утешая, он говорил, что бизнес есть бизнес, что это всегда риск, что можно потерять сегодня, зато завтра…, что он, и он тыкал себя в грудь пальцем, он потерял намного больше, почти на пол лимона зелени и при этом не бежит вешаться. Ободренный теплым участием Друга, Сергеев оказался на городской свалке, среди таких же бомжей, среди таких же отбросов общества, среди такого же отработанного материала.
Он не знал, что Институтский Друг вел свой бизнес вместе с крышующем его местным авторитетом средней величины, курировавшим часть Ангарска, Колей Магаданом. Нападение на фуру, по наводке Институтского Друга, было его рук дело. И теперь после продажи этой злосчасной партии компьютеров оставалось только поделить по-честному выручку. Коля Магадан мог бы конечно заодно кинуть и Институтского Друга, но, во-первых, он не смог бы незаметно от своего босса, курировавшего всю область, их продать. Да и вообще продать, так как ничего в этом не смыслил. А во-вторых, он не хотел терять такого замечательного компаньона, как Институтский Друг. Ну, и, в-третьих, Коля любил при случае показать свои великодушие и честность, какие только могли быть у вора.
Исполнитель приехал в Ангарск, ему не составило особого труда снять себе номер в гостинице, сходить в отделение милиции, заказать себе паспорт на имя Сергеева Михаила Викторовича и получить его на следующий день. Оставалось только навестить Институтского Друга, и, собственно говоря, больше никаких дел в этом городе у него не было.
Исполнитель зашел в офис к Институтскому Другу за деньгами, примерно за пол часа до приезда за теми же деньгами Коли Магадана. Получив от Институтского Друга все деньги, какие у того только были, примерно пол миллиона долларов США, он уехал на такси в Иркутск, сел на самолет и вечером уже был в Питере. То, что произойдет с Институтским Другом и с Колей Магаданом, ему было не интересно, он и так знал, что произойдет.
Развязка этой истории была слишком очевидна. Примерно, через двадцать минут после ухода Исполнителя, в офис вошел Коля Магадан. Институтский Друг встретил его совершенно идиотской улыбкой. Он улыбался, изо рта текли слюни, и все время повторял: Коля не волнуйся, я все сделал, как ты просил. Магадан так и не смог у него добиться, что именно он сделал, а главное, где деньги. В ярости он застрелил его, выпустив в него всю обойму из своего ТТ, но и сам уйти далеко не успел. В дверях он столкнулся с тем, кого меньше всего хотел видеть в ту минуту, а именно с коронованным вором по кличке Медведь, курировавшим всю область. Медведь быстрее, чем милиция, вышел на организатора разбоя на дороге. Но Магадану пришлось держать ответ не за это, а за то, что он собирался утаить от общака, скрысятничить, одним словом. Но деньги бесследно исчезли и для Медведя.
Трупы Институтского Друга и Коли Магадана закопали в одной и той же куче мусора на городской свалке, где они и предстали перед крысиным судом, высшим судом, подводившим итог всей их жизни. Где крысы выступили и судьями, и адвокатами, и присяжными, и палачами.
* * *
Прибыв в город на Неве, Исполнитель снял себе однокомнатную квартиру на пол года, уплатив все деньги сразу, к великой радости хозяина квартиры. Начать он решил с разведки. Ему нужно было, предварительно изучить тот мир в который он попал, ту атмосферу, в которой ему предстоит действовать, узнать, чем дышит город, чем живет. После легкого завтрака он отправился на прогулку. Та легенда, что он заранее приготовил для всякого рода случайных любопытных знакомых, соседей, участкового или дворников, похоже, как он понял, ему не пригодится. Он увидел, что все изменилось, что времена любопытных соседей и бдительных дворников давно прошли, и до него абсолютно никому нет никакого дела. Но на всякий случай был готов отрекомендоваться, как инженер электронщик, приехавший на заработки из Иркутска. Да и серенький, добротный, но не броский костюмчик, не плохо сидевший на нем, как раз соответствовал этому образу.
Первое, что ему бросилось в глаза по приезде, это не то, как изменился сам город – нечто подобное он ожидал увидеть. Не то, что он превратился в большой базар, где торговали везде, при любом скоплении народа, от чайных ложек, до автоматов Калашникова. Нечто похожее он уже видел в первые послевоенные годы, хотя, тогда порядка было больше и где попало не торговали. Исполнителя поразили сами люди. В отличии от послевоенных их лица не выражали ничего, ни радости, ни печали, ни скорби, ничего. Каждый из них куда-то шел, что-то делал, но как-то машинально, по инерции.
Создавалось впечатление, что это не живые люди, мозг которых реагирует на каждую мелочь, а некие роботы, действующие по некой программе. Они не ругались, не спорили, если кто-то и пробовал шутить, то ответом ему было гробовое молчание и непонимание, к чему тот это сказал. Исполнитель попробовал было почитать их мысли, но ничего определенного в их головах не увидел, ни планов, ни целей, ничего. Единственное, что более менее проглядывалось, так это полное неверие, ни в планы, ни в цели. Все укрылись, каждый в своей раковине, и выжидали. Это походило на затишье перед большой бурей.
Пройдясь по Невскому, он свернул на улицу Герцена и, к своему изумлению, обнаружил, что она теперь называется Большая Морская, да и вообще многие улицы были переименованы, что вносило дополнительную сумятицу в это и без того сумбурное время.
В Союзе Художников открывалась выставка какого-то Чикина. Сама фамилия Исполнителю ни о чем не говорила, да и большим знатоком живописи он никогда не был, но решил зайти посмотреть. Ибо он знал, что художник, хочет он того, или нет, но всегда, в первую очередь отображает свое время, время в котором он писал ту, или иную картину, а уж потом все остальное, будь то исторический сюжет, или фантазии будущего. Так что познакомить Исполнитель с настоящим лучше всего мог только художник, и лучше, если это будет талантливый художник.
На выставке, как понял Исполнитель, посетителей, не считая его самого, почти не было, в основном там находились друзья и знакомые самого виновника торжества. Все они выглядели состоявшимися, респектабельными, востребованными, кроме одного, который и привлек внимание Исполнителя. Он на фоне остальных смотрелся каким-то растерянным и потерянным, чем-то напоминал тех, на улице, только в отличии от них в нем чувствовался огромный творческий потенциал, но похоже, он не знал куда его приложить. Надо будет помочь парню – машинально подумал про себя Исполнитель.
А выставка, в целом, ему понравилась. Он, грешным делом, рассчитывал увидеть какую-нибудь авангардную мазню, с огромной претензией на открытие Истины, озарение Абсолютом, но его взору предстали милые сердцу и хорошо знакомые реалистические сюжеты. Художник, писавший их, был, несомненно, талантлив, правда, картин написанных непосредственно сегодняшним днем Исполнитель, к своему сожалению почти не увидел. За исключением одной, полугодичной давности, но и по ней Исполнитель мог оценить то время, в которое он попал. Остальные были написаны значительно раньше, самой старой было, наверно, лет пятнадцать, не больше. Так перед Исполнителем во всей своей красе предстала история его страны за тот период, что он отсутствовал.
Из увиденного он понял, что страна шагнула на следующую ступень своего эволюционного развития. Таинства и священнодействия, управлявшие ею раньше, перестали действовать, они утратили свою магическую силу и мир, так бережно создававшийся с 1917-го года, стал рушиться. Это и послужило толчком для перехода, толчком в поисках той духовной пищи, которая позволит людям достичь гармонии своего существования. Только сейчас они еще в растерянности – старая пища уже не питает, а где взять новую, никто толком не знает – тяжелое время – время Великих Перемен, как сказал бы Китаец.
В этот день он больше никуда не пошел, информации для размышлений у него и так накопилось предостаточно. Придя домой, он погрузился в глубокую медитацию и пробыл в этом состоянии до глубокой ночи.
На следующий день он уже знал, как ему надо действовать. Утром, как обычно, он сделал зарядку, позавтракал, надел свой серый костюм и вышел на улицу. Сегодня ему предстояло посетить Андреевский рынок, что на Васильевском острове.
Придя на рынок, он не обнаружил ничего нового, да особенно и не надеялся. Те же грязные прилавки, на которых были разложены кухонная утварь, поношенная одежда, старый столярный и слесарный инструмент, в общем, все, как везде. Но Исполнителю нужно было не это. В углу двора на ящиках примостился паренек, который бойко зазывал:
Кручу, верчу,
Запутать хочу!
Подходи, не зевай,
Своё счастье испытай!
Он-то и нужен был Исполнителю. Паренек сидел на одном ящике, а на другом, положив на него картонку, манипулировал тремя непрозрачными пластмассовыми стаканчиками. Рядом с ним, но чуть в стороне стояли три здоровых молодца в спортивных костюмах. Охрана, догадался Исполнитель, а где же подсадка? А, вот и он, голубчик! Дождавшись, когда вокруг паренька скопилось достаточно зевак, от пивного ларька отделился сотрапезного вида мужичек и тоже подошел к пареньку попытать свое счастье. Мужчина, обращался к нему паренек, проверьте свою удачу, я чувствую вам обязательно должно повезти.
Игра простая – ставка – тысяча, отгадываете, где шарик, получаете выигрыш, нет, но может до этого дело и не дойдет. Не упускайте свой шанс! И мужик, конечно соглашался. Парнишка быстро вертел стаканчиками, потом, прекратив манипуляции, спрашивал: где? В среднем – отвечал мужик. Правильно – оглашал парнишка – получите свой выигрыш. И мужик, весь в не себе от счастья, уходил, помахивая тысячной купюрой над головой, обратно к пивному ларьку.
Правда, спустя некоторое время, к нему подходил один из спортсменов и забирал эту тысячу, оставляя ему мелочь на пиво. После такого быстрого обогащения любителя пива, азарт и жадность делали свое черное дело с остальными свидетелями его фурора, которые вскоре отходили прочь сердитые и опустошенные, в буквальном смысле. Через некоторое время эта трагикомедия разыгрывалась снова, но уже для других зрителей, которые не без участия любителя пива очень быстро становились действующими лицами этой до смешного серьезной пьесы.
Что-то до боли знакомое повеяло Исполнителю от увиденного. Он вспомнил, как его, самонадеянного дурачка, вот так же обобрали до нитки летом 46-го, на рынке в Замоскворечье. Там было, в общем-то, все то же самое, только тогда он играл в три карты, разложенные рубашкой вверх, и после манипуляций ими нужно было отгадать одну из них. Когда же он понял, что его просто обманывают, ему пришлось пустить в ход кулаки, что бы вернуть свое. Тогда это называлось «крутить три листика», теперь же он услышал новое для себя слово «наперстки». Тогда он всю эту шайку-лейку отправил в больницу с множественными переломами, и ему потом пришлось сочинять целый роман, объясняя случившееся, сначала в милиции, а потом своему начальству. И начальство его даже поблагодарило, как «защитника» инвалида-фронтовика, но впредь посоветовало понапрасну не светиться. Теперь же он решил обойтись без кулаков, по крайней мере, без своих.
Исполнитель подождал, когда Любитель Пива снова подойдет к Наперсточнику, и, услышав – не упускайте свой шанс! Не торопясь, направился к небольшой группе потенциальных жертв.
– Где? – вопрошал Наперсточник.
– В среднем! – не задумываясь, отвечал Любитель Пива.
– Правильно! Вы выиграли! Получите ваш выигрыш! Кто еще желает? Господа, смелее! Удача смелых любит.
Ну, ничего не изменилось с 46-го года – подумал Исполнитель, а в слух произнес – я хотел бы попробовать – но как-то неуверенно.
– Минимальная ставка – тысяча. Отгадываете, где шарик – получаете выигрыш – пропел Наперсточник, заученный текст.
– А если больше – осведомился Исполнитель – ну, скажем, по десять тысяч.
– Можно и по десять – оживился паренек, предвкушая крупную добычу.
– Только вы, молодой человек, меня извините – стесняясь, проговорил Исполнитель – но сначала я хотел бы убедиться, есть ли у вас такие деньги.
– Деньги есть – утвердительно мотнул головой Наперсточник, вынув из кармана внушительную пачку денег, и тут же засунул ее обратно в карман.
362 тысячи – моментально сосчитал Исполнитель – месячная зарплата целой строительной бригады. – Ну что ж, необходимые условия соблюдены, в таком случае, приступим, и вынул из кармана пухлый бумажник, давая понять, что игра может быть долгой.
При виде бумажника, глаза у Наперсточника заблестели еще больше. Именно этого Исполнитель и добивался. Среди зрителей возникло оживление, только спортсмены, стоявшие в сторонке, по-прежнему, продолжали болтать о своем, все происходящее, похоже, их не интересовало.
Наперсточник приподнял один из стаканчиков, извлек оттуда шарик, вырезанный из поролона, и продемонстрировал его всем – вот, мол, этот шарик. Затем так же демонстративно положил его на сымпровизированный стол и накрыл стаканчиком. Игра началась. Парень специально, давая возможность Исполнителю проследить за стаканчиком с шариком, не торопливо поменял стаканчики местами.
– Где? – спросил он.
– Вот здесь – без труда указал Исполнитель на требуемый стаканчик. Хотя, он и без наивных манипуляций Наперсточника прекрасно видел шарик так, как будто никакого стаканчика вообще не существовало.
– Мужчина – объявил Наперсточник – вы выиграли, вот получите свой выигрыш, и он, достав все ту же пачку денег, отсчитал Исполнителю 10 тысяч. – Мужчина, сегодня, похоже, ваш день, удача благоволит вам, не стоит упускать такой случай.
– Согласен – сказал Исполнитель, с заметным азартом в голосе. – Давайте еще по десять.
Оживление в зрительских рядах усилилось.
– Итак, на кону 10 тысяч рублей – объявил рыночный крупье, и стал так же лениво передвигать стаканчики. – Где? – снова спросил он, закончив манипуляции.
– Здесь – чуть не выкрикнул Исполнитель, весь бледный от волнения.
– Мужчина, вы снова выиграли, вам сегодня определенно везет. Предлагаю повысить ставки до 50 тысяч рублей – вел свою игру Наперсточник.
– Да чего там мелочиться – взволнованно засуетился Исполнитель – играть, так играть, коль карта пошла. Предлагаю на все, и он, раскрыв свой бумажник, не вынимая денег, сделал вид, что считает их. – У меня получается 340 тысяч, а у вас, юноша, наберется такая сумма?
Наперсточник то же вынул свои деньги и пересчитал их – 342 тысячи – как раз то, что надо. Уважаю смелых людей, поэтому из уважения к вам, я принимаю ваш вызов.
На этот раз его руки заработали значительно быстрее. Исполнитель наблюдал, как шарик быстро перемещался с правого края на левый, с левого в середину, снова влево и вдруг исчез, ни в одном стаканчике его не было. Незаметно для зрителей, но не для Исполнителя, шарик перекочевал в левую руку манипулятора.
– Где? – спросил Наперсточник, и тонкая, еле заметная ухмылка уже начинала играть на его лице.
До этого, возбужденный азартом Исполнитель, вдруг стал совершенно спокоен. Он тихо и медленно, растягивая слова, произнес – шарик, молодой человек, зажат у вас в ладони левой руки, покажите.
К своему удивлению, Наперсточник не стал лезть в бутылку, давая сигнал охране, а разжал ладонь, в которой действительно оказался шарик.
– Я выиграл – также медленно произнес Исполнитель – будьте любезны, юноша, вернуть мне мой выигрыш.
Наперсточник вынул из внутреннего кармана все деньги, что у него были, и протянул их Исполнителю, при этом рот его был открыт, а глаза, как-то отрешенно, не мигая, смотрели на стаканчики. Зрителей, почему-то, вся эта история нисколько не взволновала, они еще немного постояли и, видя, что никакого продолжения не будет, стали расходиться. Все случившееся тут же вылетело у них из головы.
Исполнитель взял у Наперсточника деньги, отсчитал две тысячи сдачи и сунул их парню в руку. Затем, он направился к выходу мимо бритоголовых спортсменов, которые по прежнему стояли и о чем-то небрежно болтали между собой, ничего не видя вокруг.
Вечером на рынок, за ежедневной данью прикатил на латаной-перелатаной старенькой волге с оленем на капоте, король рынка Лёня Корней со своей группой поддержки. Наперсточник его встретил сидящим все в той же позе – с открытым ртом, тупо глядя на свои стаканчики, в руке он держал четыре купюры по пятьсот рублей. Спортсмены же вообще не обратили на Корнея никакого внимания. Они так же, как и несколько часов тому назад, мирно стояли и болтали о своем. Их, избитых до полусмерти, всех четверых увезли в больницу из одного глухого дворика, расположенного неподалеку от рынка.
В милиции, узнав, кем являются потерпевшие, уголовного дела заводить не стали – сами разберутся, не маленькие, и без них голова кругом идет. Тем более, что при Корнее порядка на рынке заметно стало больше: исчезли хулиганы, карманники, да и прочей шпаны тоже не стало. В торговых рядах тоже наметился порядок: перестали скупать и торговать краденное, прекратились драки между торговцами из-за места – одним словом Корней им пока был нужен, и поэтому они прощали ему некоторые его шалости.
Единственный, кому удалось избежать Лёниного гнева, был Любитель Пива. Почувствовав неладное, он вовремя смылся и долгое время, потом на рынке не появлялся.
Исполнитель вышел с рынка к Большому проспекту, сел на скамейку перед рынком и стал ждать того, ради которого он сюда пришел, ради которого разыграл весь этот спектакль с Наперсточником. То, что тот, который ему нужен, находился на рынке, он знал точно. Запах Конторы он научился чуять за версту еще после Гданьской операции, и этот запах был на рынке, и исходил он от того, ради которого Исполнитель пришел на рынок.
Ждать пришлось не долго. Через несколько минут с рынка вышел еще один человек. В крепком парне, лет тридцати, Исполнитель без особого труда разглядел человека Конторы, прошедшего спец. подготовку. Человек подошел к Исполнителю и несколько стесняясь проговорил:
– Извините, я сейчас был свидетелем вашего крупного выигрыша, не могли бы вы дать мне немного денег. Понимаете, я попал в несколько затруднительное положение, остался без денег и документов… вы не подумайте, мне не на водку, просто я не ел несколько дней, я голоден.
– Пойдем, поедим, и я с тобой заодно.
* * *
По дороге Исполнитель для приличия стал расспрашивать парня о том, что же такое с ним произошло, ибо прочитать его было совершенно невозможно – эффект пограничной собаки – догадался Исполнитель. Похоже, этот паренек подвергся в Конторе спец. обработке, поэтому на него не подействовала установка, которую послал Исполнитель всем в радиусе тридцати метров. В свое время он слышал, что контора проводит какие-то работы в этом направлении, и ему даже приходилось сталкиваться с теми, кто подвергся такой обработке. Но это были единицы – кодировали только избранных, от четкой работы которых зависело очень и очень многое. Неужели, за то время, что он отсутствовал, они сумели запустить это дело на поток. Тогда – дело дрянь. Вот откуда исходил сигнал опасности для Державы. Работа, похоже, предстоит серьезная.
– Так что же ты, такой молодой, здоровый и не можешь заработать себе на еду?
– А где?
– Да, хоть, на том же рынке.
– Мне это как-то и в голову не пришло. А что касается работы, то у меня была работа, но, я ее потерял, а новую… – парень задумался, ему и в голову не могло придти, что у него вообще может быть какая-нибудь другая работа – новую еще пока не нашел.
– А кем работал-то – допытывался Исполнитель – если не секрет.
– Агентом… Агентом по недвижимости, в одной фирме. – Было видно, что он совершенно не умеет врать, что это не его, что ему стоит немалого труда говорить совсем не то, о чем он думает.
– Так что же случилось то, фирма что ли прогорела?
– Фирма? – удивился парень, – нет, фирма не прогорела, да и вряд ли когда-нибудь прогорит, просто мне пришлось оттуда уволиться.
– Ну, хватит болтать, заходи, и Исполнитель слегка подтолкнул его к дверям закусочной – смелее, банкет оплачен.
Это была первая попавшаяся им на пути закусочная. Исполнитель взял парню двойную порцию сосисок с пюре, стакан кофе с молоком и пирожок с мясом. Себе он взял стакан томатного сока и пирожок с рисом. Они сели за столик в углу небольшого зала.
Народу там было немного – в соседнем углу небольшая компания мужиков, подогретая распитой бутылкой, с жаром обсуждала рост инфляции, да у дверей перетаптывались с ноги на ногу мужик с бабой. Хотя, определить кто из них мужчина, а кто женщина, было довольно затруднительно, из-за их одинаково опухших от постоянного возлияния лиц, и одинаково осипших, хриплых голосов. Да и одеты они были совершенно одинаково – грязные вытертые джинсы, стоптанные рваные полукеды, выцветшие на солнце футболки, лишь у дамы под футболкой еще угадывались отвисшие первичные половые признаки. Поначалу эта парочка бросала косые взгляды на Исполнителя с его спутником, но, убедившись, что им от них ничего не обломится, оставили эту затею.
Исполнитель наблюдал, как его загадочный знакомый пожирал тарелку с едой глазами, но у него хватало выдержки, не набросится на нее. Он ел, как и подобает офицеру – не торопясь, тщательно пережевывая пищу. Затем Исполнитель, пользуясь случаем, стал проводить предварительное обследование его мозга. Аномальные зоны на коре головного мозга бросились Исполнителю в глаза сразу, он их насчитал, аж целых четыре. Многоступенчатое кодирование – догадался Исполнитель – с таким он еще никогда не сталкивался.
В закусочную зашел милиционер, купить себе сигареты, и Исполнитель заметил, как его визави весь сжался, опустив низко голову. Он походил на сжатую до упора пружину, готовую распрямиться, все сметая на своем пути, при первой же оплошности державшего ее, и прибывал в такой позе до тех пор, пока блюститель порядка не покинул закусочную. При этом, две аномальные зоны из четырех проявили максимальную активность.
Так у парня еще и с законом не всё слава богу. Похоже, этого милиционера сейчас спасло то, что он ленивый и не ревностный служака, а заодно и всех присутствующих в этой забегаловке. Исполнитель давно оценил потенциальные возможности этого парня в бою. Он представил себе на мгновенье, что бы могло случиться, если бы милиционеру вдруг взбрело в голову спросить документы у этого помятого и давно не бритого субъекта. Надо думать шансов на то чтобы выжить этот парень не оставил бы никому – ни мужикам в углу, ни буфетчице, ни даже этой пьяни, хотя этим и ядерная бомбардировка не страшна – выживут.
– У тебя семья-то есть? – спросил он у молодо человека, когда тот допивал уже свой кофе.
– Семья? – мышцы его лица сначала напряглись – он пытался что-то вспомнить, но вдруг его лицо исказила гримаса ужаса и он, схватив свое лицо, руками разразился страшными рыданиями. Он плакал, как плачут, когда потеряли самое дорогое в жизни, и которое уже никак не вернуть. Мужики в углу притихли, видя, что сами они ничем этому парню помочь не могут. Спитая парочка поспешила быстро удалиться по добру, по здорову, от греха подальше – такая картина была не для их, и без того истерзанной алкоголем, нервной системы.
Исполнитель заметил, что во время такого душевного срыва аномальные зоны на коре головного мозга парня исчезли полностью и он наконец смог прочитать тайну своего загадочного знакомого. Перед внутренним взором Исполнителя прошла вся жизнь Топтуна и детдом, и Рязанское училище, и Ангола, и легкая контузия в Афганистане, после которой он попал в отдел наружного наблюдения Конторы. В Конторе он подвергся четырехступенчатому кодированию. Но это был эксперимент – это радовало Исполнителя – значит, до конвейера пока дело еще не дошло. То, что он убил свою жену, самого дорогого для себя человека, это конечно плохо, но винить его в этом нельзя – виновата Контора, со своими топорными экспериментами с психикой человека.
Топтун начинал приходить в себя, и аномальные зоны стали возвращаться на прежнее место. Исполнитель стер в памяти у всех присутствующих в закусочной свое с Топтуном прибывание в ней. Когда он окончательно очухался, они вышли на улицу, и Исполнитель, сказал ему – Тебя ищут.
– Я знаю. – Топтун даже не обратил внимание на то, что этот незнакомец заговорил с ним на тему, о которой он ничего не должен был знать.
– Тебе надо уходить из города.
– А как? Они ведь перекрыли все выходы, все вокзалы, аэропорт, все дороги, включая и водные пути.
– Есть один, который они не учли. Сегодня ночью с московской товарной отправляется товарняк с буровым оборудованием до Ачинска. Спрячешься в одном из вагонов, доедешь до места, завербуешься в какую-нибудь буровую бригаду и какое-то время поживешь там. Паспорт свой выкини – он тебе больше не пригодится. На месте назовешься другим именем – там особенно не будут допытываться кто, да что, там всякого сброда хватает. Ну, а со временем оглядишься, и сам поймешь, как тебе дальше поступать. А пока пойдем ко мне домой – надо собрать тебя в дорогу, да и отдохнуть тебе также не мешает. Они молча пошли пешком на Петроградскую сторону, и каждый думал о своем.
Исполнитель прочитал не только его прошлое, но успел заглянуть и в будущее Топтуна, и оно вырисовывалось не таким уж безоблачным и счастливым. Детей, конечно, родители его погибшей жены не отдадут ему никогда, да и вряд ли он когда-нибудь их сможет увидеть. Не далее, чем следующей весной он в свой выходной отправится в поселок, и на его глазах две школьницы провалятся под лед. Топтун, не задумываясь, бросится в воду.
Девчонок-то он спасет, а вот сам выбраться из воды не сможет – наст под ним подломится и его течением затянет под лед. На панихиде в поселковой церквушке будет весь поселок, а ведь никто даже не будет знать его настоящего имени.
Исполнитель так же знал, что это один из вариантов его будущего – выбор всегда останется за ним, за Топтуном.
* * *
В это время люди генерала Степанова вышли на след Топтуна. На Андреевском рынке их осведомитель сообщил им, что видел этого человека на рынке, и что он совсем недавно вышел из рынка, но далеко, надо полагать, уйти не мог. Оперативники, как легавые, взявшие след зверя, стали рыскать на всех близлежащих улицах. На одной из них, попавшийся им на встречу, сержант милиции сообщил им, что видел похожего гражданина в забегаловке, что через два дома. В закусочной они объект не обнаружили. Буфетчица, глядя на фотографию Топтуна, только развела руками, мол, не видела, не заходил, она бы уж запомнила интересного мужчину, а так, кроме вон тех мужиков в углу, да Алика с Зинкой последние два часа никого не было. Мужики, распивавшие очередную горькую, также сказали, что никто похожий при них не заходил. Да, какая-то сладкая парочка тут вертелась, но они мало, чем похожи на того, кого вы ищите. Выйдя из закусочной, оперативники в соседней подворотне увидели тех самых Алика с Зинкой, куривших, найденные ими бычки.
Опера подошли к ним и, не представившись, показали им фотографию.
– Этот гражданин заходил в закусочную?
Алик своим сильно развитым шестым чувством просёк, что тут можно неплохо поживиться.
– А если скажу, то, что я с этого буду иметь? – вопросом на вопрос ответил Алик, изображая из себя ну очень крутого бизнесмена, который привык сотрудничать только на взаимовыгодных условиях.
Ответом ему был страшный удар в солнечное сплетение, и Алик понял, что сегодня явно не его день, а с этими странными ребятами, которые ни на ментов, ни на бандитов совсем не похожи, лучше в азартные игры не играть, а рассказать все что знаешь.
– Да вон они по той стороне идут – корчась от боли, прохрипел Алик, указывая грязным пальцем на Топтуна с Исполнителем, которые, не торопясь, шли по противоположной стороне.
Наградой за его страдания была бумажка в пятьсот рублей, которая легла Алику в ту самую протянутую руку.
– И о нашем разговоре никому не слова, если что, из-под земли достанем – уяснил?
– Какой базар, братан!
Оперативник еще раз взглянул на новоявленного родственника, сплюнул, и бригада из трех человек поспешила догонять Топтуна. На ходу, посовещавшись, они решили, что придется убирать и второго, если он в ближайшее время сам куда-нибудь не свалит. Потому что на сообщника он мало, чем походит, скорей всего просто случайный попутчик. Лишние жертвы им были не нужны, но если окажется, что топтун успел ему что-нибудь наболтать, то генерал им этого не простит, поэтому решили все-таки не рисковать и валить обоих.
Не торопясь, шагая с Топтуном по направлению к своему дому на Петроградской, Исполнитель почувствовал за собой слежку, и от следивших несло не только Конторой, к этому запаху примешивался еще один запах – запах смерти, причем и для Топтуна, и для него самого. Те, что шли за ними по пятам не были закодированными, поэтому Исполнитель легко прочитал и кто они, и что из себя представляют, и кто их послал, и с какой целью.
В свое время Исполнитель досконально изучил город с его непростой системой проходных дворов, чердаков и подземных коммуникаций, так как основную работу ему приходилось выполнять именно в этом славном городе трех революций. Решение пришло сразу. Исполнитель с Топтуном свернули в один из дворов и притаились в одной из проходных парадных. Не прошло и минуты, как туда вбежали опера, они вначале остановились, прислушиваясь, не раздастся ли какой-нибудь шум, но ничего не услышав, стали оглядываться на все парадные.
– Ты их знаешь? – спросил Исполнитель у Топтуна.
– Нет, ни разу не видел.
– А кто такой генерал-майор Матвеев?
– Кто вы? – недоуменно спросил Топтун.
– Я твой ангел хранитель, а эти люди по приказу генерала Матвеева пришли тебя убить, а заодно и меня.
– Генерал Матвеев, это начальник одного нашего особого отдела, где я, кстати, проходил медицинский осмотр.
– Один раз проходил?
– Нет, раза три, или четыре туда вызывали.
– Ладно, если они тебе не нужны, то я их сотру.
– Да нет, они мне не нужны.
Дальше события стали разворачиваться столь стремительно и совершенно непонятно для Топтуна, что он смотрел на происходящее во дворе, как на какую-то сюрреалистическую фантазию.
Опера вдруг выхватили свои пистолеты и начали друг в друга палить без предупреждения. Через несколько секунд все было кончено – три трупа с пистолетами в руках в более-менее художественных позах лежали, украшая собой пустынный двор.
Исполнитель с Топтуном прошли через проходную парадную и как ни в чем ни бывало вышли с другой стороны. Не привлекая к себе внимания, они продолжили свой путь к дому Исполнителя.
ВСТРЕЧА НА ПРОСПЕКТЕ ЩОРСА
Было около двух часов пополудни, когда Рождественский вышел на проспект Щорса, без труда отыскал дом, в котором жил шеф. Во дворе стояла припаркованная знакомая машина, значит, тот уже приехал и ждёт его. Накануне Валерий Залманович попросил Рождественского приехать к нему домой, на городскую квартиру, для очень важного (это он особенно подчеркнул) разговора. С кем будет этот разговор, и о чём конкретно шеф не сказал, но намекнул, что возможность дальнейшей практики будет во многом зависеть от результатов этой встречи. Поскольку о том, чтобы отказаться, речи быть не могло ,доктор подчинился.
Он поднял глаза вверх, словно пытаясь увидеть своего начальника в окнах третьего этажа. Дом в стиле модерн с потемневшими от времени шершавым стенами четко прорисовывался на фоне белёсого неба, подобно фантастическому паруснику, парящему в воздухе. Странная мысль посетила Рождественского: ему вдруг показалось, что он жил здесь когда-то, лет сто назад. Ощущение ушедшего времени было абсолютно осязаемым: ему виделись не реалии прошлой эпохи, а жутковатое чувство попадания в сгусток иного времени.
Люди, мечтающие путешествовать во времени как туристы, рассчитывают приятно пополнить свой познавательный багаж, не подозревают даже как далеки их представления о времени от истинных. Любое время материально, оно имеет свой запах, цвет, это живая субстанция, как и мы сами.
Время живет не вне нас, но нельзя сказать, что оно внутри нас. Мы сами созданы из Времени, наши взаимоотношения со Временем такие же интимные и неразрывные как взаимоотношения не рождённого ещё ребёнка и его матери. Невозможно отделить одно от другого, не нарушив законы жизни, невозможно определить, где мы, а где время: мы и есть время.
Он усмехнулся своим невольным фантазиям и шагнул внутрь. Дверь квартиры ему открыл сам Валерий Залманович. Он казался более флегматичным и расслабленным, чем обычно, так что Рождественский, хорошо изучивший своего шефа за годы совместной работы, сразу понял, что тот крайне нервничает.
– Прошу – коротко пригласил он, дождавшись, когда Рождественский снимет плащ.
Они прошли в довольно просторную комнату, служившую гостиной. Два поколения Зельцферов жили в этой квартире. Валерий Залманович был представителем третьего поколения этой во всех отношениях достойной семьи, и то ли из чувства уважения к памяти отца и деда, то ли просто из-за обычной лени, оставил здесь всё почти без изменения.
Обстановка добротного старомодного комфорта нравилась Рождествескому: ничего не раздражало глаз, никакого евростандарта, никаких новомодних перестроек и придумок. Так и казалось, что сейчас их встретит хозяин квартиры, старенький профессор прежних времён, с аккуратной бородкой и в очках-пенсне.
Навстречу им поднялся мужчина, лет сорока пяти, крепкого телосложения, чуть выше среднего роста, с лицом, как пишут в милицейских протоколах, без особых примет. Случись им столкнуться где-нибудь случайно, Рождественский вряд ли бы признал гостя своего шефа.
– Проходите, проходите, Илья Александрович, – произнёс тот тоном радушного хозяина, сам продвигаясь навстречу и протягивая руку для рукопожатия.
– Валентин Григорьевич, – представился он, крепко и вместе с тем осторожно пожимая руку доктору.
– Нет, мы с вами никогда не встречались, – ответил он на его немой вопрос, видя, что доктор удивлён его свободной манерой обхождения.
Они расположились в удобных глубоких креслах напротив друг друга. Хозяин дома так и остался стоять в дверях, явно не зная как поступить: принять участие в беседе его никто не пригласил, а выйти из комнаты у него не было предлога. Валентин Григорьевич разрешил его сомнения.
– Валерий Залманович, сообразите-ка нам, пожалуйста, чайку, и покрепче, пожалуйста. Господин Рождественский пьёт обычно чай, правда, самовара у нас, к сожалению нет.
Рокочущий баритон прозвучал неожиданно добродушно. Валентин Григорьевич, опять удивил доктора, на этот раз своей осведомлённостью о его привычках.
– Илья Александрович, не стану вас томить неизвестностью, перейдём прямо к делу: нам необходима ваша помощь, т.е. ваши неординарные способности к диагностике. Поясню: человек, которому вам предстоит поставить диагноз, отсутствует, и увидеть воочию вы его не сможете. Предвидя ваши возражения, могу сказать, что у нас есть видеозапись, и она будет вам представлена, если хотите прямо сейчас. Я довольно обстоятельно знаком с вашими исследованиями, и знаю об их блестящих результатах. Да, да, не скромничайте, Илья Александрович, остановил он доктора, видя, что тот снова что-то хочет ему возразить.
– Что я должен выяснить об этом человеке? –спросил несколько дотоле сбитый с толку, Рождественский, успокоившись при мысли о начале привычной работы.
Всё, что сможете. То есть всё, что сочтёте нужным нам сообщить – почему-то поправился гость, мгновенно отметив неуловимое выражение на лице доктора.
Валентин Григорьевич включил видеозапись, и пока доктор смотрел, встал, отошёл к окну, закурил. Видеозапись была короткой, и представляла она Топтуна, рядового сотрудника Конторы, ставшего за последнее время её главной головной болью.
Когда запись закончилась, доктор какое-то время молчал. Валентин Григорьевич, вернувшийся на своё место, не торопил его и терпеливо ждал.
То, что произошло в последующие минуты, поразило его. Рождественский не только нарисовал абсолютно достоверный психологический портрет человека, с которым никогда не был знаком. Он сделал ещё блиц диагностику состояния органов и систем Топтуна, включая и основные генетические особенности его организма. А так же отметил время важнейших стрессовых ситуации, (не останавливаясь, однако на бытовых подробностях, которые он не считал важными в судьбе человека) Но, окончательно сражён был Валентин Григорич, когда доктор сообщил ему, что человек, о котором они сейчас говорят, мёртв.
По долгу службы полковнику приходилось знакомиться с деятельностью людей, обладающих паранормальными способностями, особенно в последние годы, когда число подобных феноменов в России резко возросло. Он не солгал, сказав, что внимательно следил за исследованиями Рождественского, умолчав, однако, что, а точнее кто был источником информации, и кто удовлетворял всеобъемлющую любознательность Конторы по этому деликатному вопросу.
По вполне понятным причинам, полковник не упомянул об отчётах, которые аккуратно предоставлял господин Зельцфер, тем более что, как только успел он понять, отчёты эти были далеко не полные и не отражали в должном объёме информацию о поразительных возможностях скромного доктора. Кое о чём осторожный и практичный Зельцфер явно умолчал, так, на всякий случай. А может быть, на это была своя причина, о которой полковнику ничего пока не было известно.
Полковник вспомнил, что ещё тогда, просматривая первые отчёты, невольно отмечал про себя, что Рождественский мог бы стать одним из лучших практикующих экстрасенсов, но почему-то не стремился к этому. Понял полковник и то, что странный доктор не только ни гордился своими возможностями, но даже не считал их чем-то особенным или чудесным, и что предметом истинных его информационных интересов было ни что, где, когда, а только, как и почему.
В теперешнем случае непредвиденного осложнения с Топтуном Валентина Григорьевича тоже интересовало, как и почему: интересы у них с Рождественским вроде бы совпадали, но риск привлечения постороннего человека, тем более такого человека, к исследованиям Конторы был слишком велик. Однако выхода не было, кроме того, полковник надеялся всё же удержать ситуацию под контролем, а в худшем случае…, но об этом он решил сейчас не думать.
– Не могли ли бы вы подробнее остановиться на причине самоубийства нашего агента – вслух произнес он, решив больше не играть с доктором в кошки-мышки.
– Психика этого человека была подвергнута спецобработке – доктор осторожно подбирал слова.
– В его сознание были внесены определённые программы поведения, назовём этот процесс условно кодированием.
– Значит, вы, Илья Александрович, считаете, что это и послужило причиной психического сбоя у нашего агента? – полковник медленно и весомо ронял каждое слово своего вопроса.
– Нет, само по себе, нет.
– ?!
– Видите ли, некоторых людей вообще не следует подвергать серьёзному психическому воздействию, последствия могут быть самые непредсказуемые. Это люди с особенной энергоструктурой, имеющей отклонения, или точнее сказать аномалии энергообмена. Очевидно природных аномалий очень много, мне пока удалось выделил наиболее яркие и сильные из них. Каждую такую энергоструктуру, имеющую аномалию, я называю биополем – «Икс».
– И что же, вы можете определить, у кого есть такое биополе- Икс, а у кого оно отсутствует?
Рождественский, поглощённый ответственностью момента и для того чтобы лучше сосредоточиться и передать свою мысль, избегал до сих пор встречаться глазами с взглядом собеседника, он всегда так поступал во время сеансов. Но сейчас он прямо взглянул на полковника и едва не вздрогнул от неожиданности: перед ним сидел совершенно другой человек, ничуть не похожий на того, кто так радушно приветствовал его накануне. Сделав над собой значительное усилие, чтобы уйти от диктата этого властного взгляда, доктор твёрдо произнёс:
– Да, это возможно определить. И даже в отсутствии пациента – уточнил он, предвидя следующий вопрос полковника.
Наступила пауза, полковник снова встал, прошёлся по комнате, закурил. Он явно обдумывал слова Рождественского, колеблясь и не зная, стоит ли продолжать беседу с эти странным доктором, или, может быть, просто сомневаясь, готов ли он, Валентин Григорьевич, узнать нечто такое, что не знает ещё никто, и как повлияет на него самого это знание. Наконец он принял решение.
– А почему он убил свою жену, эти люди с биополем Икс, убийцы? – неожиданно спросил он, останавливаясь перед креслом Рождественского и глядя на него сверху вниз.
– Скорее самоубийцы. Убийцей этот человек стал как раз из-за кодирования.
Доктор выговорил эту фразу с усилием, не имея ни малейшего желания объяснять её смысл, но это ему как раз и предстояло сделать, так как полковник, опустился в кресло и молча смотрел на него, всем своим видом олицетворяя неумолимое ожидание пояснения.
– Особенность этого случая состоит в том, что пациент (доктор употребил этот термин по привычке) уже имел, говоря коротко и понятно… Он невольно запнулся, не желая обидеть полковника.
– Ну, ну, Илья Александрович, я же не кисейная барышня, продолжайте и не отвлекайтесь, пожалуйста.
– Этот пациент уже имел природную кодировку, если так можно выразиться.
– То есть?
Дело в том, что у всех людей без исключения, – при этих словах доктор выразительно посмотрел на собеседника, – есть некие механизмы психического функционирования, делающие их управляемыми существами.
– То есть вы хотите сказать, – начал, было, полковник.
– Что все мы – зомби.
ЗОМБИ – ЭТО МЫ
Несколько секунд полковник смотрел на Рождественского, молча, стараясь понять, шутит ли он или, что ещё хуже, не в ладах с собственной крышей.
– Вы имеете в виду, конечно, спецобработку? – наконец выговорил он.
– Ничего похожего я не имею в виду.
Лицо доктора приняло, не подобающее случаю лукавое выражение. Теперь он был в своей стихии, и как всегда пришло ощущение абсолютной свободы, защищённости и невероятной силы, ощущение, что он может всё, или почти всё.
– Программирование сознания, блокирование памяти и прочие эффектные штуки – это возможности искусственного манипулирования психикой человека. Всё это мало интересно.
А ни случалось ли вам, Валентин Григорьевич. видеть в жизни примеры ничем не объяснимой и буквально рабской зависимости у людей, которые никакой спецобработке не подвергались, и, заметьте, у психически здоровых лиц?
Итак, поставим вопрос следующим образом: существуют ли в психике человека механизмы естественного зомбирования? Назовём эти механизмы условно самозомбированием.
Да, существуют. А теперь представьте себе на минуточку, что такой механизм включился, спонтанно, без видимых причин, вдруг. И что же произойдёт? Совершенно неожиданно для окружающих и себя самого человек становится буквально рабом. Чего? Да чего угодно: пристрастия, идеи, странной манеры поведения, другого человека, наконец, если речь идёт о партнёрстве, интимном или деловом, не имеет значения.
И происходит катастрофа: рушатся благополучные браки, успешные карьеры, состояния пускаются на ветер, совершаются серьёзные проступки и даже преступления. Но что самое интересное, причину происходящего не может объяснить никто, включая самого автора всех этих деяний.
Вы спросите, почему? Да потому, что сам человек не отслеживает изменения в своём поведении, он их просто не осознаёт, он - зомби!
Мне иногда в голову приходила мысль, о том, что мировая литература так много времени и таланта потратив на объяснение непостижимых движений человеческой души, оперирировала такими понятиями как божий промысел, рок, происки дьявола и тому подобное, так ничего в сущности и не объяснила.
Всё было бы гораздо проще, если бы людям было известно о механизмах психического самозомбирования: тогда можно было бы многое понять, и не жаловаться попусту на бога, не обвинять понапрасну дьявола в своих несчастиях.
– Вы не верите в дьявола, доктор? – попробовал пошутить полковник.
– Я просто не люблю, когда за человеческое отвечает не человек, это – не правильно. И уж, если какое-то явление имеет своё естественное объяснение, я всегда стараюсь находить его.
Природа возникновения подобных феноменов психики никакого отношения к проискам сил зла не имеет, и дьявол тут совершенно ни при чём. Механизм самозомбирования может быть включён средой обитания человека, точнее нарушением её экологии.
– Ну, доктор, вы просто меня разочаровали – совершенно искренне огорчился полковник. – Я то надеялся, что нечто необычное движет нашими поступками, а вы вдруг запели хвалу партии «зелёных».
Рождественский посмотрел на искренне огорчённого собеседника и невольно улыбнулся.
– Говоря об экологии обычно имеют в виду загрязнение природы, истребление ресурсов, разрушение озонового слоя и прочее. И проблемы человека представляют как производное от этих внешних факторов: вода, пища, воздух – болезни порождённые загрязнением этих компонентов. Однако, на мой взгляд, не менее важно учитывать и состояние того энергоинформационного пространства, в котором существует человек, ту среду обитания, которая физически невидима, но значение которой в жизни человека, на самом деле основополагающее.
Уж простите, доктор, но ваше так сказать открытие гроша ломаного не стоит – всё это уже было: и тотальная система пропаганды, и фюреры, и бредовые идеи. Вы ведь именно это имели в виду, говоря о загрязнении энергоинформационного пространства? Всё это в прошлом и не повториться опять, такие уроки истории учат многому.
– Уроки истории не учат ничему, иначе история не ходила бы вечно по кругу как слепая лошадь.
– И всё же зомбировать психику целой нации в современных условиях? Это что-то из области фантастики.
– А как же идея власти денег? Успех, как смысл жизни, причём нередко любой ценой? И уже современные СМИ вовсю стараются, чтобы привить нам именно эти ценности, и ведь небезуспешно, надо признать. Так что же выходит, мы тоже – зомби?
Рождественским овладел азарт ярого спорщика, он в свою очередь встал, сделал несколько шагов по комнате, вернулся на место и в выжидательной позе остановился перед собеседником, глядя на него сверху вниз.
– И всё же вы не правы, доктор: в тоталитарных системах присутствует фактор страха, который и вынуждает подчиняться воле власти, даже вопреки своим убеждениям.
Полковник произнес эту фразу настолько серьёзно и прочувствовано, что Рождественскому невольно подумалось, что о компромиссах с совестью тот знал явно не понаслышке.
– А искренняя любовь к вождям? Это тоже из страха? – продолжал нападать он на собеседника.
– Илья Александрович, не томите! – в шутку взмолился полковник – уж вы то наверняка знаете ответы на все эти вопросы.
– Говоря о разрушении энергоинформационной среды, я не имел в виду пропаганду, репрессии и прочее. Это вторичная составляющая, первопричина же в другом. Вспомните, что именно предшествует всем этим реалиям жизни, с чего собственно всё начинается?
Революция в системе нравственно-этических ориентиров: всё, что было белым, объявляется чёрным, и наоборот, всё, что было нельзя, отныне можно. Эта революция в системе нравственно этических ценностей фатальным образом сказывается на психике людей – на глубинном подсознательном уровне происходит некий сбой, похожий на «зависание» компьютера.
Приведу наглядный пример. Сравним условно поток нашего сознания с потоком движущегося транспорта на дорогах: так вот нравственно-этические ориентиры служат как бы указателями для этого движения. Что случится, если одновременно поменять все указатели? Хаос, или точнее затяжной подсознательный шок, если говорить применительно к психическому здоровью общества. Вот такое состояние затяжного, подчёркиваю, подсознательного, то есть никак не отслеживаемого сознанием, шока и есть питательная среда, основополагающее условие для тотального зомбирования целой нации.
В таком состоянии людям можно «скормить» любую, абсолютно любую информацию, даже самую дикую и бессмысленную. Они это просто не заметят, потому, что критически оценить и отвергнуть её они будут не в состоянии.
Иначе бы ни бредовые идеи фюреров всех мастей, ни усилия многочисленных спецслужб не в состоянии были бы подчинить себе волю целых народов, если бы сама природа ни создала готовые механизмы самозомбирования у каждого человека.
– Замечательная идея, доктор! Значит, следуя вашей логике, все мы, человечество то есть, в один прекрасный момент можем превратиться в зомби и пожрать друг друга?
Полковник не скрывал насмешки, но Рождественский как будто даже обрадовался этому вопросу.
– Хороший вопрос, но то, что это ещё не случилось, заслуга не наша, человечества то есть: тоталитарные системы, к счастью, ещё не существовали в масштабах целой планеты. Так что не всё человечество теряло способность критически оценивать действительность, это, во-первых. А, во-вторых, сам процесс самозомбирования обратим, как у отдельных людей, так и целых народов. Если устранить причины его породившие, сознание возвращается в норму, без каких либо последствий для психики человека.
– Позвольте, доктор, а совесть, а раскаяние?
Теперь настал черёд задуматься Рождественскому: насколько искренен его собеседник, и зачем ему понадобился этот не совсем корректный экскурс в этику.
– А вы видели кающихся? – спросил он, прямо взглянув на собеседника.
– Обиженных, озлобленных, обвиняющих во всём Сталина, Гитлера, Совдепию – сколько угодно, а вот кающихся увидеть мы не можем, потому что их нет, ну, по крайней мере, в массовом варианте. Люди просто не могут отождествить себя сегодняшних с собою тогда. Они говорят, что время было такое, что им приказали, что они боялись. Дело, конечно, не в этом, просто они были зомби, и, если бы оценка их деяний не была бы сделана позднее, уже с позиций здравого сознания, они просто забыли бы всё, и жили бы себе дальше, как ни в чём ни бывало.
Рождественский почувствовал смертельную усталость, он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
Полковник, к счастью, тоже не намерен был продолжать дискуссию, он откровенно и с интересом рассматривал доктора, как будто увидел его только сейчас. Невольно, он поймал себя на ощущении полного удивления, граничащего с изумлением, и даже восхищением. Как этому уже не молодому и не избалованному жизнью человеку, в одиночку, без чьей- либо помощи, финансовой поддержки и даже простого человеческого понимания, удалось додуматься до такого, до чего не докопался целый отдел (и очевидно не только один отдел) Конторы. С другой стороны, нет друзей, нет и врагов. Но это только пока, пока не засветился. Но ведь засветился же, доктор! Генерал таких не любит, он таких не поймёт.
НЕВЕДОМОЕ
Когда они пришли к Исполнителю в его квартиру, которую он снимал, Исполнитель предложил гостю принять душ, а сам приготовил ему постель, тот повиновался автоматически, похоже, что сил на разговоры у него уже не осталось. И как только его щека коснулась подушки, он мгновенно уснул.
– Ну, и к лучшему, – подумал Исполнитель, – обойдёмся без исповедей.
Он придвинул кресло к изголовью спящего и сосредоточился: нужно было не спеша разобраться во всём. То, что парень подвергся многослойной обработке, так что в его сознании теперь существовало четыре уровня, независимых друг от друга, в которые и была вложена специальная информация-руководство к исполнению, это он уже понял.
Два уровня Исполнитель просмотрел бегло, они его не заинтересовали: обычная кодировка, с какой он сталкивался ещё в бытность свою службы в разведке, правда, модернизированная с поправкой на время и достижения научно-технического прогресса.
Но вот третья и четвертая?… Здесь что-то было не так. Он внимательно изучал структуры ауры, вникал в переплетения и взаимосвязи этого наисложнейшего природного механизма.
Только очень наивные люди, не видящие ничего, кроме внешних явлений, принимают нашу ауру за чехол из нескольких оболочек, который можно «штопать» пассами рук, и тем самым «исцелять» недуги людей. Этот примитивный бред Исполнитель просто не принимал всерьёз, он то знал, по сложности конструкции аура подобна нашему мозгу, она собственно и есть мозг тонкого плана. Поэтому махать руками наудачу, ориентируясь только на сенсорные ощущения, также нелепо и опасно, как ощупывать руками живой мозг.
Никаких физических движений исполнитель не производил, со стороны казалось, что он просто внимательно разглядывает спящего, обдумывая что-то своё.
Что же необычного в этой программе? Содержание? Нет, обычная установка на полную преданность Конторе, нечто вроде профессионального фанатизма.
Рассматривая ауру, он заметил, что в области головы энергия не излучалась в окружающее пространство, как это обычно бывает, а наоборот как бы втягивалась вовнутрь, вовлекая частично энергию окружающего пространства. Он попытался исследовать информационное содержание этого энергетического турбулента, углубился в медитацию и вдруг почувствовал резкое ухудшение своего физического состояния, которое бывает при огромных энергопотерях.
За несколько секунд его феноменальный энергопотенциал оказался практически исчерпанным. Исполнитель инстинктивно отпрянул от своего странного пациента, встал и вышел в другую комнату. Необходимо было привести себя в порядок и серьёзно обдумать происходящее
Ему было не по себе, как человеку, заглянувшему в бездну и ощутившему скудность своих сил и ничтожность своего существования. Даже его тренированная психика была бессильна перед этим ощущением.
Что же это такое? Несколькими упражнениями Исполнитель привёл в порядок свою энергосистему, он знал, что психика тоже вернётся в норму. Он давно уяснил, насколько неразрывна связь энергообмена и психических реакций человека. Эта палка о двух концах: неполадки в энергетике – сбои в психике, и наоборот. Так, что, приведя в норму энергообмен, автоматически приводим в норму и психику. Так и произошло, очень скоро он успокоился, неприятные ощущения полностью исчезли.
Однако от продолжения визуальных исследований ауры своего гостя он всё же временно воздержался. Его могучее сознание, колоссальный опыт и недюжинные природные возможности – все было задействовано, чтобы понять причину. Но понять её он не мог. Пока.
Он принял медитативную позу и глубоко задумался. Похоже, аура этого парня имела ярко выраженную аномалию, Исполнитель знал, что подобные аномалии влекут за собой сложности в психическом реагировании человека.
Кодировать его было нельзя по определению, но его кодируют, причём несколько раз. Ну, и что же? Он должен был сойти с ума. Возникла аномалия какого-то нового качества, ещё незнакомого Исполнителю.
Ответ пришёл как всегда точно: в его сознании возник образ человека, который как-то был связан с его гостем, возможно, он что-то знал или мог что-то предпринять? Теперь Исполнителю предстояло поехать в Никольское к этому человеку, для того чтобы пролить свет на многое. То, что Топтуну он ничем помочь не может, он уже понял, и теперь вопрос упирался не в Топтуна, Исполнитель явственно увидел надвигающуюся опасность для всей России. Медлить было нельзя, помощь может опоздать.
* * *
Поздно вечером Исполнитель разбудил Топтуна – пора было отправляться в дорогу. Всё было готово. Пока Топтун спал, Исполнитель сходил в магазин, купил рюкзак, продукты, теплые вещи, одним словом собрал парня в дальний путь. Прибыв на московскую товарную станцию, Исполнитель без труда нашел нужный им вагон, посадил в него Топтуна, еще дал денег на дорогу и на первое время – все то, что осталось после покупок от Наперсточника, чуть меньше трехсот тысяч и, пожелав ему счастливого пути, распрощавшись, оставил Топтуна.
Исполнитель возвращался домой, казалось бы, он сделал для этого бедолаги все, что в его силах, но на сердце у Исполнителя было не спокойно. Он видел, что Топтун уже не жилец, что в нем уже угасло желание жить, что он уже переступил за невидимую черту, отделяющую жизнь от смерти, и обратно ему дороги нет, от туда еще никто не возвращался, да и вряд ли он вообще доедет до Ачинска. Все это печалило Исполнителя, и одновременно активизировало на конкретные действия.
В это время Топтун ехал в углу товарного вагона, закрытый от посторонних глаз какими-то ящиками. Вагон мирно покачивался в такт стуку колес на стыках рельс, и такая спокойная попутная песня располагала ко сну. Но ему было не до сна. Как только он закрывал глаза, в мозгу вспыхивали кошмарные картины событий последних дней. То искаженное от ужаса лицо жены. Ирина что-то кричала ему, пытаясь что-то ему объяснить, но слов ее ни сейчас, ни тогда он разобрать не мог. То заплаканные глаза детей. Ему часто приходилось видеть плачущих детей, потерявших своих родителей и в Анголе, и в Афганистане, и он к этому относился более-менее спокойно, профессионально-философски. Но тут были не просто дети, это были его дети, и плакали они точно так же, как и те, что навсегда остались без родителей. Еще мелькали какие-то люди в белых халатах, лица его командиров и начальников, уверявших его, что все, что он делает необходимо его Родине, вскормившей и воспитавшей его. Но самое ужасное было в том, что назад уже ничего не повернешь. Ирину не воскресишь, детей не вернешь.
Под утро состав остановился на какой-то станции. Народу на ней в столь ранний час не было никого. Выйдя из вагона, Топтун увидел металлический мост, переброшенный через железнодорожные пути. Он поднялся на него, перелез через перила, подождал, пока катящийся проходной состав подъедет поближе, и шагнул навстречу надвигающемуся локомотиву. Это был последний прыжок бывшего капитана воздушно-десантных войск.
ГУРУ
В Никольское Исполнитель прибыл в одиннадцать часов по полудни. Ясный солнечный день оглушил его птичьим щебетанием, запахами проснувшийся и томящейся в тёплой неге земли, буйным цветением садов. От этой кутерьмы кружилась голова, рябило в глазах.
Домишко, где жил Рождественский, он нашёл без труда, отметив про себя странность его окраски и ветхость его состояния. Но сам хозяин отсутствовал, однако кто-то в доме всё же был, и этот кто-то имел непосредственное отношение к разыскиваемому доктору.
Исполнитель открыл скрипучую калитку, каким-то чудом державшуюся на проржавелых петлях и вошёл во дворик. Внимательно огляделся: дорожка, ведущая к крыльцу была расчищена и посыпана песком, по обе стороны от неё были разбиты клумбы с цветами, заботливо вскопанные и ухоженные. А вот старенький сарай совсем покосился и требовал ремонта. Похоже, хозяина в этом доме нет, только хозяйка. Старается бедная, по мере своих женский сил, поддерживает порядок.
Исполнитель подошёл поближе к домику.
Одиссей сидел на веранде и смотрел на облака. Это можно было назвать медитацией, но весьма своеобразного свойства: в его восприятии отсутствовала эстетическая оценка пейзажа, никакие мысли или сравнения не приходили ему на ум при виде таящих облаков в бесконечной, слепящей лазури. Он видел вполне реальные образы и целые сюжетные картины самого разного информационного содержания. Он рассматривал всё это так же, как человек читает книгу, обогащаясь новой информацией, переживая бесчисленные ощущения и впечатления по этому поводу. В таком состоянии особенно верилось в существование иной, совершенной реальности и даже казалось, что она просвечивает через плотную материю этого несовершенного мира.
Человек, внезапно попавший в поле его зрения, казался продолжением его видения: ни возраст, ни ярко выраженная принадлежность к определённой нации, ни отпечаток каких-либо эмоций не читались на его лице. Во всём его облике мало было мирского, привязанного к реалиям земной жизни, наверное, так выглядели в стародавние времена мудрецы, странствовавшие по свету в поисках истины.
Он не улыбался, но и не казался суровым или строгим. Молча стоял он и смотрел. И чем дольше смотрел он на Одиссея, тем спокойней и умиротворённей становилось у того на душе: казалось, что тоска его тихо уходит, исчезая где-то за линией сознания, как тают и постепенно исчезают облака в голубой вышине.
Одиссей глубоко вдохнул воздух и вдруг засмеялся. Давно, сейчас он вспомнил это, он умел смеяться, господи, как это было просто! Он заплакал, не переставая смеяться, невероятная лёгкость не покидала его, она всё нарастала, и казалась, грудь разорвётся от этого немыслимого умиления. Он закрыл глаза.
– Вы ко мне?
Услышал он голос доктора. Пройдемте в дом, там удобнее будет поговорить. Миша – он легонько дотронулся до плеча Одиссея – подожди меня здесь, я скоро освобожусь.
Он вошёл в дом, странник, как мысленно окрестил Одиссей незнакомца, исчез в проёме двери вслед за ним.
– Вы ко мне? – еще раз спросил доктор, когда они вошли. Гость молчал. Странное чувство овладело доктором: он вдруг почувствовал как что-то непонятное происходит в его мозгу, казалось, что чья-то невидимая рука перебирает страницы его памяти. Ощущение было непривычным и почти неприятным.
Доктор решил потерпеть и не спешить что-либо предпринимать, ведь когда-нибудь этот человек должен же наконец заговорить.
Почему Миша плакал, что вы ему сказали?
Вынужден был он прервать затянувшееся молчание, так как гость, по всему было видно, не собирался сделать это первым.
– Этот юноша выздоровел, он не будет больше страдать.
До Рождественского не сразу дошел смысл сказанного.
– То есть как выздоровел, что вы имеете ввиду?
– То, что и вы, доктор, врождённую энергоаномалию, которая провоцирует психическое расстройство. Я её убрал.
– Это невозможно.
– Конечно, но я это сделал.
Рождественский, совершенно сбитый с толку, не понимал серьёзно ли говорит его гость или смеётся над ним. Только сейчас он сообразил, что они оба стоят посреди комнаты, и что он совершенно забыл предложить посетителю сесть.
Прошу вас, присаживайтесь, – рассеянно проговорил он, сам, в свою очередь, опускаясь в свободное кресло. – Но ведь, чёрт возьми, это действительно невозможно, все люди имеют аномальные центры, все без исключения, так мы созданы! Пресловутая печать Каина, если помните, без неё не существует ни один человек. Как же вы её, как вы говорите, убрали?
Гость сидел в свободной и удобной позе, но не развалясь в кресле, как это обычно делают люди Запада, а на краешке, и, как успел подумать доктор, на полу он чувствовал бы себя не менее комфортно и естественно.
– Есть люди, подобные Ихтиандру, они не живут на Земле, не потому, что Земля плохая, а потому, что они не могут жить на ней. Так они созданы: изменить их невозможно – нужно изменить среду их обитания.
– Постойте, постойте, но ведь это мои слова, откуда вы их знаете? Ах, да, конечно… Не могу привыкнуть к вашим возможностям считывать чужую информацию.
– То, что я сделал, даёт юноше возможность жить особой жизнью, в уединении, в постижении тайн истинного бытия.
– Но к жизни обычного человека он вернуться не сможет, ведь так?
А разве до сих пор он жил этой жизнью? Вы прятали его от жизни обычных людей, потому что чувствовали, знали, что он – другой. Но долго продолжаться это не могло, вы и сами это понимаете, доктор. Я позабочусь о нём, это не противоречит его судьбе, я посмотрел варианты его будущего.
Какое-то время они сидели молча, наконец, доктор, вспомнив что-то, спросил:
– Вы что-то хотели узнать у меня, я могу вам чем-то помочь?
– К сожалению, поздно, человек которому мы должны были помочь, уже мёртв. Это случилось в то время, пока я искал вас. У него тоже была печать Каина.
Вы хотите спросить, почему я не спас его? Я давно не был здесь, за это время люди научились вторгаться в пределы тонкого плана и гадить там не хуже самого Дьявола. Помимо естественных аномалий, появились различные аномальные мутации, вы с ними знакомы лучше меня, верно? Не нужно ничего объяснять, я сканировал необходимую мне информацию. Мы еще с вами встретимся, а сейчас мне пора, прощайте.
Гость вышел так бесшумно и стремительно, что казалось, растворился в воздлухе.
По инерции Рождественский устремился за ним и, только оказавшись на веранде, вспомнил про Одиссея.
Тот сидел в плетёном кресле в той же позе, глаза его были закрыты. Доктор осторожно подошёл поближе. Одиссей спал.
"СОН ОДИССЕЯ"
"И видит Одиссей: ровное пространство вокруг него, гладь подёрнутая рябью, её мелкие волны разбегаются во все стороны, и кажется, что там, где кончается вода и начинается небо, они не исчезают, а соединяются с облаками, и уже неспешно и торжественно продолжают своё движение к зениту.
Он один в океане, только несколько деревьев, перевитых лианами, берегут его жизнь, сохраняют его связь с миром людей.
Он не знает, плывёт ли его плот или остаётся недвижим, в какой стороне лежит его Итака, где живут люди, или он единственный человек на Земле? Может он уже в мире теней, и ему некуда плыть? У кого спросить об этом, кто из богов ответит Одиссею!?
– О, боги, у вас сила и мудрость, вам известно начало и конец всего на Земле, вы всемогущи. Дайте частицу своего могущества, дайте каплю вашей мудрости, дайте Одиссею!
– Протяни руку и возьми, Одиссей, это же так просто. Ты можешь взять, сколько захочешь, бери.
– Но где?! И как!? Вокруг меня – водная пустыня, у кого я должен взять то, что мне необходимо?
– У себя, Одиссей, только у себя."
ПАШКА
Около десяти часов утра в квартире Андрея раздался нетерпеливый звонок. Открыв входную дверь, Андрей с удивлением обнаружил на пороге взволнованного Пашку, которого не видел лет сто, если не считать их последней встречи на выставке Сереги Чикина. На выставке, Пашка, в качестве фотокорреспондента от одного очень солидного журнала, освещал Серегину выставку широким массам трудовой интеллигенции, впрочем, не только трудовой и не только интеллигенции. Там, он с видом великого мастера, важно расхаживал по залам, тщательно выбирал ракурс, вымерял свет, менял светофильтры и попеременно щелкал какими-то навороченными фотоаппаратами. На выставке, Андрей его даже сразу и не узнал, от того, как он изменился за те годы, что они не виделись, от того, каким он стал серьезным и солидным. И это его старинный дружище Пашка, с которым они подружились еще в студенческие годы, вечный шутник и балагур?! Он всегда был неистощим на всякие выдумки и хохмы, правда, одна такая шутка однажды обошлась ему очень дорогой ценой, превратив его самого в жертву, причем, в жертву его же справедливейшего гнева.
А дело было так. Когда-то Пашка учился в ЛИСИ и жил в институтской общаге. Учась на четвертом курсе, всеми правдами и неправдами, он добился-таки себе отдельной комнаты, то есть жил в комнате один, в свое удовольствие. И вот однажды, ближе к концу учебного года, возвращается он вечером в свои апартаменты, открывает дверь и видит такую картину: вокруг стола гоношатся три вьетнамца, вся комната изрядно провоняла жареной селедкой, а главное никто ему толком не может объяснить, что происходит. Он бежит к коменданту общежития. Комендант – Паша, это явление временное, это не надолго, потерпи, так надо, просто не было другого выхода, ведь не на улицу же их, в конце концов, ведь ты же Паша советский человек. Четыре года в советском институте – тут хочешь, не хочешь, а станешь советским, если есть желание получить диплом, потому что антисоветским диплом не полагался. Ну, раз надо, так надо – решает Пашка – ладно, немного потерплю, и снова направляется в свою комнату. Вьетнамцы к тому времени уже заканчивали приготовление стола. Это они, оказывается, в ожидании Пашки расстарались с жареной селедкой, какими-то своими непонятными салатами, или как там это у них называется. Водка, правда, была наша, отечественная. Весь этот стол был ими организован, так сказать, для знакомства, согласно старинному вьетнамскому обычаю, и для установления добрососедских отношений между представителями двух великих держав, в границах одной комнаты и за ее пределами.
Сажают Пашку за стол, любезно ухаживают за ним, накладывая ему на тарелочку всего понемногу, наливают водку в стаканчик, себе наливают и накладывают, и при этом всё чего-то сладко-сладко воркуют. Наконец приготовления к общей трапезе были закончены. Пашка ждет, что кто-нибудь из них сейчас, в этот торжественный момент, чего-нибудь скажет – тост, или краткую приветственную речь – как это принято у нормальных людей, а вместо этого вьетнамцы, как по команде вскакивают, и давай что-то горланить, по интонации и по их гордо вскинутым головам, что-то торжественно-возвышенное. А Пашка, как сидел, так и сидит, ждет, когда они вдоволь напоются. Он-то привык, что у нас сначала пьют, а уж потом песню затягивают, и вьетнамским обычаям был не обучен. Но тут один из них, и знаками, и на словах, дает Пашке понять, что это, де, их вьетнамский гимн, и что Пашке надо бы тоже встать, из уважения к их национальной святыни. Мол, петь, можешь и не петь, все равно слов еще нока не знаешь, просто времени не было выучить – понимаем, мол, не дураки, но постоять-то, ноги не отвалятся. Пашка, скрепя зубами встает, а про себя уже думает: погодите, братья косоглазые, будет вам гимн. Дальше все было нормально – посидели, поели-попили, поболтали о том, о сем и спать легли. В общем, можно сказать, раут прошел в атмосфере дружбы и взаимопонимания.
А на следующее утро у Пашки начиналась производственная практика на одном из заводов, и ему предстояло целый месяц вставать в шесть утра. Особенно не нежась, как обычно, в постели, он вскочил с кровати, боясь пропустить торжественный момент, и вывернул репродуктор на полную мощь. И как раз вовремя, потому что буквально через секунду в динамике раздался все пробуждающий первый аккорд уже нашего, советского гимна. Вьетнамцы вскакивают, ничего не понимая, и наблюдают следующее: из репродуктора на всю комнату орет музыка, по характеру торжественно-величественная. Рядом со своею кроватью стоит Пашка в одних трусах и майке, по стойке «смирно», с гордо поднятой головой. И знаками, и на словах объясняет им, что это, де, играют наш, советский гимн, и что когда играют наш советский гимн, то вся страна стоит на вытяжку, и что им тоже не мешало бы постоять, из уважения к нашей государственной святыни. Вьетнамцы обожают святыни и не только свои, но и к чужим относятся с превеликим почтением, поэтому, услышав слово гимн, они тут же вскочили и вытянулись «во фрунт», охваченные священным трепетом.
Пешке понравилась такая преданность к идеалам его страны, и он целые полторы недели, пока ходил на практику, каждое утро с удовольствием вместе с вьетнамцами отстаивал эту торжественную мессу. Он их даже просил обязательно толкнуть его утром, если, мало ли он заспится. Во-первых, что бы не опоздать на завод, где пропускная система не шла ни в какое сравнение с институтской вахтой. На заводе вохровцы довольно-таки ревностно относились к своим обязанностям по охране материальных и духовных ценностей вверенного им завода железобетонных конструкций, где наивысшей духовной ценностью являлась трудовая дисциплина. Это вам не институтские вахтеры, отвечавшие только за сохранность их личных кипятильников для чая. Ну, а во-вторых, – ведь это же веселье-то, какое! Трехминутное стояние по стойке «смирно» заряжало его положительными эмоциями практически на целый день. Он был несказанно счастлив, что живет в такой замечательной стране, у которой, оказывается, тоже есть свой гимн, да еще какой! Ради этого он даже пожертвовал своими двумя выходными. О том, что гимн играют еще и в двенадцать часов ночи, он умолчал, дабы не возбуждать на ночь ни себя, ни братьев с востока.
Но всему когда-то приходит конец. Пашке надоело вставать каждый день ни свет, ни заря. И тогда он, через полторы недели своих трудовых будней, «проставился» коньячком своему заводскому начальнику, и тот отпустил его на все четыре стороны до конца производственной практики – все равно проку от него на заводе никакого, только под ногами путается – еще и выпил с ним этот коньячок на Пашкин «посошок». Пашка весь тот вечер просидел с друзьями в пивбаре, потешая их рассказами о своих соседях по комнате, и о тайнах восточной дипломатии. До своей кровати, он добрался очень поздно, когда все уже спали. Счастливый и пьяный он завалился спать, блаженно веруя в высшую справедливость.
Утром, как обычно, в шесть часов, преданные всем святыням на свете вьетнамцы встали, включили радио, и, видя, что Пашка еще спит, в такой торжественный момент, начали его будить. Потолкали – он ни в какую. Толкнули посильнее, растолкали. Тут Пашка вскакивает – что, что случилось? Они ему объясняют, мол, Павел – гимн! Пашку по человечески можно понять. Он-то засыпал, наивно полагая, что всем его утренним бдениям с торжественными стояниями пришел конец, что он, как белый человек, наконец-таки, сможет заняться по утрам более приятными вещами. Шутка, несомненно, была хорошая, но всему же должен быть предел. Да, он поздно вчера пришел, да, не успел предупредить – бывает. Но совесть, совесть-то должна же быть у людей, пусть и вьетнамских. Эко на что замахнулись! На святое! – вздумали лишить его законного отдыха!
Пашка взревел, как стадо слонов. А-А! Суки косорылые! Гимн! Я, мать вашу вьетнамскую, покажу вам гимн! Я научу вас свободу любить и уважать права граждан дружественного вам государства! И стал гонять их по всем этажам, всполошившейся, в столь ранний час, общаге, норовя припечатать свой интеллигентский, но, по молодости лет, крепенький кулачок к их недоумевающим и абсолютно ничего не понимающим раскосым физиономиям, при этом ужасно матерясь.
В результате его героической борьбы за свое священное право на отдых с иноземными посягателями, Пашку с треском вышибли из института. Хорошо, что это дело еще до суда не дошло – все-таки Павел погорячился не в отношении своих братьев славян, а в отношении совсем других братьев, совсем другого государства, а это уже дело политическое. Видимо институтское начальство не захотело придавать этому вопиющему факту широкую огласку, обрекая себя на веки вечные на несмываемый позор, а может быть потому, что там тоже сидели люди с пониманием и хорошим чувством юмора. Как бы там ни было, но все обошлось малой Пашкиной кровью.
Напоследок, куратор Пашкиной группы, по отечески похлопав Пашку по плечу, посоветовал ему не падать духом, не валять дурака и, не мешкая отправляться в армию – мол, армия все спишет, а уж после армии для него снова откроются двери вузов всей страны, кроме, конечно, ЛИСИ. Он, де, в свою очередь, может поговорить со своим хорошим знакомым, с начальником горвоенкомата, на предмет не очень утомительной Пашкиной службы, где-нибудь здесь, под боком. Чтобы он не терял связь с миром и не одичал за два года вдали от цивилизации.
Так оно все и вышло. Пашка попал служить в часть, расположенную неподалеку от Ленинграда. Служба его проходила, в общем-то, без особых осложнений, если учесть, что сразу после карантина он пристроился фотографом при штабе, и был освобожден практически от всего армейско-напряжного, кроме, разумеется, политзанятий. Вдобавок ко всему, по выходным он брал увольнение и мог ездить в город, навещать своих друзей. В одном из таких увольнений, на втором году службы, бес снова напомнил Пашке о себе, в виде крепкой дружеской попойки. В тот раз он не смог вовремя явится из увольнения, да и вообще в свою часть попал не сразу, а предварительно отсидев трое суток на гарнизонной гауптвахте славного города Ленина. Дослуживать свой срок службы ему пришлось на общих основаниях, вкусив все прелести солдатской службы.
После службы в армии, Пашка ни в какой институт поступать не стал. Повзрослев и набравшись ума, как и предсказывал ему его куратор, он стал понимать, что оклад молодого специалиста, да и вообще инженера, очень слабый стимул и не стоит пяти загубленных лет его юной, только-только начинающей бить ключом жизни, поэтому устроился простым фотографом в фотоателье, где смог себе устроить более-менее приличное существование.
Однако, денег, почему-то, всегда мало, и лукавый на этот раз предложил Пашке немного подзаработать, изготавливая левые билеты на концерты популярных артистов эстрады. Билеты, выполненные, практически на той же бумаге и той же краской абсолютно ничем не отличались от настоящих. Единственный их недостаток заключался в том, что все они были на один и тот же ряд, да еще и на одно и то же место, что доставляло немало хлопот администраторам концертных залов при виде сорока-пятидесяти зрителей, желавших сесть в одно и то же кресло.
Но, как говорится: не долго музыка играла, не долго Пашка танцевал, и последний аккорд его головокружительного танца прозвучал в народном суде, в виде оглашения приговора о лишении Пешки свободы сроком на три года. В «Крестах», куда он попал из зала суда, по счастью, то же был нужен фотограф. И судьба вновь улыбнулась ему, давая это теплое и уважаемое в среде заключенных место, с тем, чтобы он спокойно смог отбыть свой срок наказания, фотографируя вновь прибывших для различных тюремных документов в профиль и в анфас.
Авантюрность же его характера, даже в тех условиях, соблазнила Пашку пренебречь сытым покоем. Дело в том, что фотографировать приходилось не только мужской, но и женский контингент заключенных. У ручья, да не напиться! И Пашка, после долгих месяцев воздержания и усмирения юной плоти, сообразил-таки приводить по ночам в свою фотолабораторию какую-нибудь, понравившуюся ему во время дневного фотографирования, заключенную, якобы, для повторного снимка, взамен неудачного дневного …
Природу не обманешь. Одна из них, находясь уже пол года в камере, вдруг, чудесным образом забеременела. Администрация тюрьмы не очень долго ломала голову над тем, какой такой кудесник помог девушке обмануть природу, и Пашка снова полетел вверх тормашками с теплого места. Сидеть, правда, ему уже оставалось не много, так что он даже огорчиться-то по этому поводу толком не успел.
Выйдя на свободу почти с чистой совестью, ему не долго пришлось ею упиваться, так как он почти сразу же женился. Женился он довольно выгодно. Его супруга, души в нем не чаявшая, видя в нем только личность исключительную, обладающую незаурядными талантами, не жалела свои связи, энергию и средства, которых у нее были в избытке, только лишь для того, что бы Пашка ни в чем себе не отказывал, занимаясь своей любимой фотографией. И, в конце концов, такая опека дала свои положительные результаты. Пашка окончательно остепенился, и уже ни о каких подвигах не помышлял.
Работая фотографом в солидном журнале, где его супруга была главным редактором, он имел возможность время от времени отсылать свои работы на различные международные фото выставки и даже получать иногда какие-то награды. Теперь его часто можно было видеть на всякого рода вернисажах, презентациях и банкетах с небольшой бородкой на поправившихся щеках, обвешенного всевозможной импортной фототехникой на заметно подобревшем животике.
Когда же его спрашивали о том, как ему удается делать такие замечательные снимки, то он обычно отвечал, с грустью глядя на собеседника. Что все дело в выдержке, что выдержка нужна во всем и в вине, и в любви, и особенно в международных отношениях, вкладывая в эти слова какой-то свой, особый смысл, понятный, похоже, лишь ему одному.
Сейчас же перед Андреем на пороге его квартиры стоял тот самый Пашка, каким его знал Андрей много лет тому назад. От недавнего спокойствия и респектабельного вида не осталось и следа, а в глазах снова бегали бесенята, как в былые времена.
– Старик, ты не занят? У меня к тебе дело есть на десять лет – входя в квартиру без приглашения и не поздоровавшись, выпалил Пашка.
Такая увертюра могла означать лишь одно – Пашку посетила идея вселенского масштаба, и что дальнейшие события обещают разворачиваться с головокружительной быстротой. Андрей стоял у двери и улыбался, узнавая прежнего Пашку. Природу, наверно, действительно не обманешь – подумалось ему в ту минуту – как Пашку не причесывали, а он все равно остался таким же взъерошенным.
Уже, находясь в прихожей, Пашка опомнился, не зная, что ему делать дальше, в этой, уже ставшей для него незнакомой за долгие годы отсутствия, квартире.
– Да! Здорово, Андрюха! Ты извини, что я вот так, без приглашения… Но, понимаешь, мне позарез нужна твоя помощь.
– Здорово, Пашка! Рад тебя видеть. Молодец, что зашел. Проходи в мастерню – дорогу, надеюсь, помнишь, там и обсудим твое горе.
– Понимаешь, – начал Пашка, едва он присел в обшарпанное креслице у журнального столика, на ходу доставая из своей дорогой кожаной сумки какие-то фотографии, – похоже я столкнулся с чем-то необъяснимым. По меньшей мере, с присутствием на земле представителя внеземной цивилизации, а подумать о чем-то большем, даже моего больного воображения не хватает. Одно мне ясно, что тут попахивает сенсацией мирового масштаба. Ты не лыбься, ты лучше сюда взгляни – с этими словами он протянул Андрею несколько фотографий, при этом глаза его бешено горели.
– Вот, – комментировал он свои снимки, – это на Серегиной выставке. Видишь, это Серега, стоит, разговаривает с Борей Ройзенблюмом, который… впрочем, это сейчас не важно; вот в сторонке ты болтаешь со Светкой Погодиной, а вот, за тобой стоит какой-то мужик. На снимке отчетливо видно, что его туловище одето в добротный серый костюм, а вместо лица, сам видишь, какое-то светлое пятно.
– Так, может быть, дефект пленки?
– Я тоже так поначалу подумал. Хотя, пленка немецкая, лажи быть не должно. Но вот смотри, еще одна такая же. Видишь, здесь этот мужик снова попал в кадр, и снова вместо лица какое-то расплывчатое белое пятно. Я, было, подумал, что это просто роковая случайность. Ну, попал человек дважды, в какую-то, мне пока непонятную, мертвую зону, зону бликов от подсветки – такое может быть, по крайней мере, теоретически. В это я еще могу поверить. Но позавчера у меня была одна халтура на Андреевском рынке…
– Ты еще и халтуришь, да еще и на рынках. Колись, небось, продался желтой прессе – не переставал улыбаться Андрей. Пашка всегда вызывал у него только положительные эмоции.
– Да, меня попросил ему помочь один знакомый журналист. Клевый, кстати сказать, чувак, частенько сам меня выручал, и по части информации, да и вообще по жизни, чего, думаю, не помочь хорошему человеку, авось, еще не раз пригодится.
Санька там собирал материал о наперсточниках. Тема, сам понимаешь, сейчас довольно популярная и весьма деликатная, а потому не безопасная. Вот он и попросил меня помочь ему и в качестве фотографа, и в качестве главного консультанта, и в качестве инструктора по технике безопасности. А мне что! Мне даже в охотку, а то стал замечать, что без должного адреналина в крови начинаю потихонечку ржаветь и покрываться плесенью на всех этих скучнейших презентациях и тусовках. Так вот. Мы с Санькой на рынке почти целый день провели – он среди зевак толкался, а я издалека фотографировал, скрытой камерой. И вдруг вижу, как к наперсточнику этот самый мужик подходит. У меня ведь память на лица стала не хуже, чем у тебя, я его сразу узнал. И, наверно, от волнения, что в кадр попало знакомое лицо в такой деликатный момент, я его щелкал не переставая. Стаю себе в сторонке, наблюдаю, как его сейчас обувать будут, и фотографирую. А мужик этот поиграл, поиграл, причем, хорошо играл, с неподдельным азартом играл, да и выиграл. Представляешь! Это у наперсточника-то! Обобрал его несчастного до копейки, хотя вру, четыре пятихатки на подъем, он ему оставил. По человечески, мне того паренька даже жалко, как представлю себе, что с ним потом его хозяин сделает.
– Да, непонятная история, прямо, в духе Айзика Азимова.
– Слушай, что дальше было, самое интересное еще впереди. Мужик этот забирает свой выигрыш, причем, наперсточник сам ему его отдает. Понимаешь, сам! При этом быки, что его прикрывали, даже не дернулись, хотя, рядом стояли и все видели.
– Слушай, а может, это авторитет какой-нибудь был, или опер местный, и та команда просто не захотела с ним связываться. Так, дали откупную – и овцы сыты, и волки целы.
– Да ты чего, Андрюха! Станет тебе авторитет с каким-то наперсточником связываться – ему такое заподло. У них там тоже свой кодекс чести есть, и каждый поступает согласно их табеля о рангах – всё строго по мастям. Даже опер себе не позволит вести себя, как простой постамент.
Ты лучше слушай, что было дальше. Этот мужик берет деньги, кладет их себе в карман и спокойно уходит. Наперсточник так и остался сидеть на ящике обалдевший, с открытым ртом, будто его пыльным мешком огрели. Но ты слушай, слушай дальше! Я подхожу к Саньке, спрашиваю – Видел? Он – чего видел? Ну, говорю, как наперсточника обули. Санька посмотрел на наперсточника, на его команду прикрытия, как ни в чем не бывало стоящую рядом, и мне – брось разыгрывать. Я, мол, хоть и новичок в этих делах, но уже не фраер ушастый, и обутого, от не обутого уже в состоянии отличить.
Да ты что, говорю, ничего не видел? Не видел, как он только что играл с одним мужиком в сером костюме и проиграл, похоже, все общаковые деньги? А он мне – да, ты сам-то понял, что сказал? Да, если бы он только начал проигрывать, то, по закону жанра, на сцене появилась бы тяжелая кавалерия, да тут такое бы началось…, а вон она, стоит себе спокойненько, и семечки лузгает. Ладно, говорю, давай спросим у народа.
Стали спрашивать – все на нас, как на идиотов смотрят. В результате выясняем, что никто ничего не видел. Ну, не сговорились же они все! Ладно, говорю, Саня, я тебе завтра снимки принесу, сам убедишься. Начинаю печатать, и, не поверишь, мистика какая-то – на каждом снимке, где этот мужик, вместо лица, расплывчатое белое пятно. А нащелкал-то я его, будь здоров, аж две пленки на него истратил. И на каждом снимке вместо его лица – белое пятно, все же остальные – нормально вышли.
Так вот, показываю снимки Саньке, ну, не только с этим мужиком, а вообще все, что я на рынке нащелкал. С мужиком, как раз, решил не торопиться, мол, если спросит, тогда покажу. Так он про них даже и не вспомнил. Только под конец, показывает пальцем на пачку снимков, что в сумке и спрашивает, а это что у тебя там – пришлось показать. Он их разглядывал, разглядывал, а потом и говорит – что-то не помню я этого момента, наверно отвлекся на что-нибудь другое. А что это за белые пятна вместо лица, спрашивает.
У меня-то на этот вопрос ответ давно созрел. Я-то понял, что этот мужик не кто иной, как представитель внеземной цивилизации, их разведчик. Чего ты лыбишься. Сам посуди. Закосил этот, с Тау-Кита, под землянина, ходит среди нас, смотрит, как мы тут живем, и мотает на свой инопланетный ус. Ведь это же мировая сенсация, Андрюха! Иначе, как объяснить все эти блики вместо лица? Или то, что его никто не может вспомнить? Ответ простой – просто, светится не хотел, вот и излучал своим лицом в мой объектив какие-то свои импульсы – это они умеют, для них это так же просто, как нам с тобой сходить по малой нужде. А заодно и память всем, кто был поблизости стер, чтобы лишнего не болтали.
– А тебе, что же не стер?
– Да, то ли он меня не заметил, то ли радиус действия его стиралки не очень большой, а может, вся его энергия ушла на мой фотоаппарат, не знаю, но факт на лицо – я стоял вдалеке и все помню, Санька и все кто были рядом, не помнят ничего.
А наперсточника обуть? Это, я тебе брат скажу, даже Дэвиду Копперфильду не под силу, потому что Дэвид наш, земной пацан. Такое только инопланетянину по плечу, который и мысли читает, и видит все насквозь, и вообще обладает такими сверхвозможностями, которые даже нашим фантастам не снились
А Санька привязался, и все спрашивает – странные какие-то белые пятна, откуда, мол, да чего. У Саньки, надо тебе сказать, профессиональный нюх на сенсации, с ним постоянно нужно держать ухо востро. Только, так я ему все и рассказал – накось, выкуси! – слишком жирно с него будет. Эко, думаю, куда замахнулся – инопланетянина ему подавай! Это тебе не эксклюзивное интервью с валютной проституткой, и даже не с киллером. Тут достаточно одной статьи, а потом всю оставшуюся жизнь можно будет не работать, и жить припеваючи, разъезжая на халяву по международным симпозиумам. Так, говорю, дефект пленки. По этому поводу, даже думаю, с немцами засудиться. Смотрю – успокоился.
– А мне, почему все рассказываешь?
– Ты, совсем другое дело! Во первых, ты мне друг, во вторых, лицо не заинтересованное, в третьих, без меня тебе все равно никто не поверит. А потом, ну что ты будешь делать с этой информацией? Куда ни глянь – ничего. Ну, Санька, понятное дело – все, на что он способен, так это только, состряпать какую-нибудь статейку, побыстрому урвать что-нибудь за нее, может даже, стать лучшим репортером года. И все, на этом Санькина фантазия закончится.
– А ты?
– Я – совсем другое дело. Я попробую с твоей помощью этого инопланетного мужика найти и вступить с ним в контакт. И вот тогда, сам понимаешь, каждое его слово станет на вес золота. Ну, не только буквально, ну, ты мужик меня понял.
– Так от меня-то тебе, какая помощь нужна?
– Андрюха, не скромничай, сам знаешь, что о твоей феноменальной памяти на лица до сих пор легенды ходят. Так вот, мы сейчас с тобой попробуем воспроизвести его портрет, и это во многом облегчит наши розыскные мероприятия.
Авантюра, как всегда, достойная одного лишь Пашки – подумалось Андрею – вот только я уже, должно быть, староват для Пашкиных затей, хотя, чем черт не шутит, говорит он довольно-таки убедительно, впрочем, убеждать он всегда был мастак.
– Ты что же, и меня уже включил в поисковую бригаду?
– Нет, дело добровольное, если не хочешь, я не настаиваю, и даже не обижусь, если ты откажешься. Если сейчас не можешь, то можешь примкнуть к моим рядам потом, в любой момент, как освободишься, или, как созреешь, я всегда тебе буду рад. Но портретец-то набросать, думаю, и сейчас можешь.
Да, видать, однообразная, сытая жизнь Пашке изрядно наскучила, вот он и бесится с жиру, выдумывает себе приключения. Что ж, это вполне в его стиле – подумалось Андрею – Ладно, попробую тебе помочь, раз дело касается всего человечества – сказал он вслух, как можно серьезней – только смотри, соблюдай выдержку в контакте с внеземным разумом. Все же инопланетные пацаны, это тебе не иностранные, тут, случись чего, одними хохмачками не отделаешься.
– Да, уж – согласился Пашка.
– А знаешь, если честно, то у меня у самого в голове, после Серегиной выставки одна мысль вертелась, как раз по поводу этого мужика.
– Да ну? И тебя зацепило? Вот видишь! Я же говорю! – Пашкины глаза загорелись еще больше.
– Нет, это не совсем то, что ты думаешь. Просто, после Серегиной выставки я потом всю ночь не спал, ворошил в своей голове былые думы. Вспоминал то, да сё, тех, да сих. Одним словом, мне было тогда и кого вспомнить, и о чем подумать. А утром, часиков в шесть, пошел на Петропавловку проветрится после ночных бдений, подышать свежим воздухом – я всегда так делаю, время, от времени, когда всю ночь приходится проработать.
Так вот. Гуляю я себе, вдыхаю утреннею свежесть, мимо старички пробегают, то же свою зарядку делают. Я машинально вглядываюсь в их лица – интересные, надо тебе сказать, экземпляры, – и вот лицо одного из них мне показалось очень знакомым. Тогда я этому как-то не придал особого значения – ну, мало ли вокруг знакомых лиц, которых случайно мог увидеть на улице, или в булочной, или пару раз вместе ехали в трамвае.
Но потом это лицо всплыло в моей памяти опять, потому что я осознал, что это не просто случайный прохожий, что этого человека я встречал в каком-то более тесном кругу, может даже знаком с ним лично. Представляешь! Знаком и не поздоровался. Вот, только кто он и где я его мог видеть, я никак вспомнить не мог. Хожу целыми днями, и время от времени вновь возвращаюсь к тому лицу, и никакого результата. Я даже стал потихоньку терять веру во всесильность моей зрительной памяти. Еще немного и это стало бы для меня навязчивой идеей. И вот когда ты мне сейчас показал свои фотографии с выставки, все сразу встало на свои места. Это был как раз наш фигурант – при этом лицо Андрея засветилось от счастья, как у Сизифа, который, наконец, вкатил свой камень в гору, и камень при этом остался на месте.
– Я же тебе говорю – очень непростой мужик – такой кому хошь крышу на сторону свернет.
– А, насчет изобразить, то я его тебе сейчас могу даже с закрытыми глазами нарисовать, настолько глубоко он сидит у меня в печенках. Только в этом нет никакой необходимости – портрет давно готов. И с этими словами Андрей показал Пашке на планшет, висевший на стене, напротив Пашки, на котором сангиной был нарисован портрет Исполнителя.
Пашка впопыхах его даже не заметил, а теперь впился в него глазами и долго молча изучал. Потом сказал: знаешь, Андрюха, в общем, и целом – он. Вот только глаза. Глаза у него немножечко другие. Я даже не могу сказать какие, но другие, это точно. Знаешь, про кого другого я бы смог, сказать какие. Ну, там: веселые, добрые, злые, сердитые и так далее, а про глаза его, не могу. Только знаю, что другие и все тут… не знаю, как сказать, более осмысленные, что ли?
– Тут я с тобой не могу не согласиться – здесь глаза действительно не его. Я над этими глазами больше всего бился, а так ничего и не получилось. Понимаешь, в его глазах можно увидеть одновременно всё – от самой лютой, все испепеляющей ненависти, до самопожертвования во имя самой возвышенной любви; от рождения Вселенной, до ее гибели, одним словом, в его глазах можно увидеть саму Любовь, рождающую Жизнь. Я даже было, подумал, что наверно у информационного поля Земли, или там, у Вселенского Разума должны быть именно такие глаза.
– Эко, ты хватил! Хотя, я же говорю – инопланетянин. У них там у всех такие.
– И вот работа над этими глазами, похоже, начинает становиться смыслом моего дальнейшего существования – не обращая внимания на Пашку, продолжал Андрей – эти глаза, это именно то, что мне в жизни всегда не хватало. Особенно последние годы. Теперь я точно знаю, для чего я появился на этом свете…
Извини, отвлекся – уж больно тему мы с тобой затронули, мне далеко не безразличную. Так, что касается его поиска, то я думаю, что он каждое утро, в шесть часов бегает на Петропавловке. Подгребай туда с утреца и вступай с ним в контакт, потом мне расскажешь.
– Чудно как-то – инопланетянин, и вдруг зарядкой занимается! Так сам-то, что ж, не пойдешь, что ли?
– Ты знаешь, Паш, я, если честно, то побаиваюсь с ним второй раз встречаться.
– Ты чего, Андрюха, инопланетян, что ли, боишься?
– Не в этом дело. Я просто боюсь – а вдруг у него во второй раз уже не будет таких глаз. И я начну сомневаться, начну думать, что таких глаз не бывает, что это все плод моего воспаленного воображения, после бессонной ночи. Что и Вселенского Разума никакого нет.
– Стоп, стоп, стоп! Ну, начнем с того, что ты свой смысл уже обрел, и что за радость тебе его терять, не успев им вдосталь насладиться, ума не приложу. Что касается Вселенского Разума, то судьба, похоже, предоставляет тебе отличную возможность самому узнать – есть он, или нет. Знаешь, Андрюха, я тебе даже завидую. А что касается инопланетянина, то за него можешь не волноваться – он не подведет – именно такие глаза, какие ты тут мне описывал, я и сам видел, причем два раза. И оба раза накануне отлично выспался.
Впрочем, дело твоё, я не настаиваю. Сам пойду вступать в контакт. В конце концов, ты прав, идея моя.
Пока Пашка все это говорил, Андрей сел за письменный стол, взял из пачки листок писчей бумаги, карандаш и стал рисовать. Пашка посмотрел на друга и понял – это надолго. Тихонечко сложил фотографии обратно в сумку, повесил ее через плечо и на цыпочках, чтобы не мешать, вышел, бесшумно захлопнув за собой входную дверь.
РАЗГОВОР С ИНОПЛАНЕТЯНИНОМ
На следующее утро, в половине шестого, Пашка уже трясся от утренней прохлады, сидя в кустах, у Трубецкого бастиона Петропавловской крепости, в ожидании бегунов за здоровьем. Свежий утренний воздух бодрил, с Невы тянуло привычными запахами речной тины и мазута, и это успокаивало Пашку, вселяло надежду на успех задуманного им предприятия.
А, вот и первые любители утренних пробежек. Искомый инопланетянин выбежал из-за угла лишь четвёртым. Пашка наставил свой фотоаппарат и несколько раз щёлкнул, теперь нужно было выйти из укрытия и войти в контакт с представителем внеземной цивилизации. У Пашки уже был придуман предлог – простите, я вас видел на выставке современного художника Сергея Чикина. Вы его поклонник, представляете, я тоже. Что, нет? А как вам вообще современная живопись? Что, никак? А какую живопись вы больше всего предпочитаете? Что, никакую? – Надо было срочно что-то придумать, и Пашкины мозги закипели. Забурлили как самовар.
Но, к его немалому удивлению незнакомец сам приблизился к нему и заговорил первым.
– Здравствуйте, молодой человек, вы меня искали? Как я понимаю, вам хотелось со мной познакомиться, что ж, я к вашим услугам, – он произнёс эти слова обычным, чуть хрипловатым голосом.
Такой сценарий развёртывания событий никак не был предусмотрен в пашкином сознании, и от неожиданности слова застряли в горле у бойкого фотографа. Он оторопело уставился на «пришельца», делая безуспешные попытки заговорить, при этом рот его беззвучно открывался и закрывался как у пойманной рыбы. Наконец, сглотнув слюну, он всё же отважился спросить.
– Вы кто?
– Человек. Не более. Но и не менее.
– А как же это? – Пашка протянул пачку тех самых фотографий, где у незнакомца вместо лица фигурировало белое пятно.
– Ну, это не так сложно, как вам кажется. Впрочем, я понимаю, вас удивляют мои возможности, и настолько, что вы даже решили, что я…
Незнакомец улыбнулся, медля с ответом.
– Инопланетянин – подсказал Пашка, всем своим существом ощущая нелепость ситуации.
– Да, да. И, наверное, рассчитываете сейчас услышать от меня нечто вроде того, что я здесь с особой миссией, что я должен устранить зло, которое поразило сознание землян. И что это зло способно не только погубить вашу планету, но и представляет угрозу всему живому во Вселенной. Дело в том, что планета Земля, как и любое комическое тело – живое существо. И, если очень долго насиловать планету, использовать её разум вопреки Закону Бытия, то в её сознании возникнут аномальные зоны, которые уничтожат планету, В результате того нарушится равновесие в солнечной системе, а может быть, и во всей вселенной. Миссия почти невыполнима, но тем не менее – я здесь.
То, что незнакомец вовсю прикалывается над ним, Пашка понял, но не обиделся. Он вдруг почувствовал себя увереннее, обстановка разрядилась, скованность исчезла.
– Ну, так вы считаете, что ничего нам не угрожает, что всё у нас в порядке? – С места в карьер атаковал он собеседника.
– Угрожает? В каком смысле? Ах, да, агрессия, разрушение, зло… Но позвольте, такой порядок вещей существует без изменения тысячелетия, а мир, между тем, продолжает существовать. Вам не кажется это занятным?
– Но зло, зло-то ведь существует, ведь с этим вы не станете спорить?
– Разумеется, не стану, просто потому, что не знаю что такое Зло. Не знаю и что такое Добро. Даже что такое Жизнь точно не знаю, в абсолютном смысле, конечно.
– Что, даже вы не знаете?
– Ну, конечно, ведь я же не Бог.
– Так, если в Бога верите, значит про добро и зло должны знать, в библии, кажется, про всё это прописано.
– Библия написана для людей, это знание, которое Бог приспособил к возможностям человека, но это не знание самого Бога.
– Шутите! Ну, а как же там всякие откровения, посвящённые и всё такое, сейчас об этом много пишут. Это тоже не настоящая мудрость?
– О, мудрость самая, что ни наесть настоящая, человеческая.
– Как это?
– Попробую объяснить на примере. Есть такая легенда о том, как бог-врачеватель, будучи ещё ребёнком, встретился с царём богов, и тот, желая испытать мальчика, предложил ему отведать огненный клубень и познать мудрость богов. Мальчик-бог отведал и стал могучим и бессмертным как боги. И захотел он тогда с помощью этого клубня исцелить умирающую девушку. Но из этой затеи ничего не вышло: как только девушка прикоснулась к огненному клубню, то тотчас же сгорела.
А мораль проста: Знание – это мы сами, насколько мы совершенные существа, настолько и совершенно наше знание.
Ну, да, мы – умы, а вы – увы. Помню эту шутку. Одни – гении, другие обычные смертные. Кому – редька, а кому – фиалки.
– Ничегошеньки вы не поняли: ваши гении смертны, и потому бессмертным знанием обладать не могут. А знание это, вопреки общепринятому мнению, не спрятано от нас, а свободно существует в виде потоков энергии во Вселенной. Оно рядом с нами, оно вокруг нас, оно везде. Так почему же мы его не слышим и не обладаем им?
А очень просто: энергоинформационные потоки Вселенной являются, как бы это понятней сказать, энергиями абсолютными, что ли. Абсолютно – минус и абсолютно – плюс энергии. И чтобы их воспринимать адекватно, необходимо быть существами с соответствующим типом энергетики. А мы – люди, существа не цельные, мы и созданы в результате смешения плюсовых и минусовых типов энергий. Вот, смотрите.
С этими словами незнакомец протянул руку, и на его раскрытой ладони начали проступать очертания светящегося шарика. Очертания становились всё отчётливее, до тех пор, пока пашкиному взору не предстал переливающейся всеми цветами радуги шар, величиной с теннисный мяч. И этот шар не лежал у незнакомца на ладони, давя на неё своей тяжестью, а как бы зависал в воздухе, вращаясь при этом вокруг своей оси.
– Радуга! На радугу похоже! – восхитился Пашка, как зачарованный, во все глаза таращась на шарик.
– Да, да, вы верно подметили, это основной цветовой код всего живого на Земле, и энергия человека, как венца творения, имеет тот же цветовой код, код радуги.
Мысль о богопокинутости человека, о его одиночестве на Земле – чушь. Рука Бога постоянно протянута к нам. Как на фреске Леонардо да Винчи в Сикстинской капелле, помните? И человеку нужно всего немного: чуть-чуть приподняться, только сделать усилие, дотянуться, и почувствовать любовь Бога, постоянно обращённую к нему. Почувствовать и воочию увидеть, подобно тому, как он видит радугу на небе после грозы.
Пашка, пропустив лирическое отступление незнакомца мимо ушей, продолжал детально рассматривать светящийся шарик. Приглядевшись повнимательней, он заметил, что поверхность шарика не однородная, а состоит из множества разноцветных кристалликов. Причём чередование скоплений кристаллов разного цвета происходит в непонятном, но строгом порядке. На это он и указал своему странному собеседнику.
– Это энергетическая модель человека – пояснил тот
– Вы видите как в ней смешиваются оба вида энергий, где-то больше минуса. где-то плюса. Наша аура как бы рассеивает абсолютные энергии космоса и тем самым спасает нас от гибели.
– Что, мы тоже сгорели бы? – искренне обеспокоился за судьбу человечества Пашка.
– Нет, просто потеряли бы рассудок, или испытали бы сильнейший психический шок, это в лучшем случае. Чтобы принимать эти энергоинформационные потоки в чистом виде, нужна другая психика. И не просто тренированная, а ДРУГАЯ, новый уровень сознания.
Шарик на ладони незнакомца начал постепенно тускнеть, пока не исчез полностью. Пашка почти не заметил этого, так как сосредоточенно о чём-то размышлял. Казалось, его мучили какие-то сомнения, которыми он однако не решался поделиться с собеседником .
– А что, существа с абсолютной энергией существуют во вселенной? Или их вообще не может быть? – как-то нерешительно спросил он, наконец.
– По крайней мере, нечто похожее существует в нашем сознании: это то, что мы называем демонами и ангелами.
– Что же получается: если они совершенней нас, значит мы, если будем развиваться, можем в один прекрасный день превратиться в ангелов, а может, кое-кто и демонами станет, так что ли?
Не стоит тревожиться по этому поводу: ни то, ни другое человеку не грозит, как бы он ни старался раскачивать своё сознание в ту или иную сторону. Человек – не ангел, но и не демон, он, если хотите, третий вид, способный объединить в себе достоинства первых двух: силу – одних и духовное единение с Богом – других. Вероятно, именно поэтому он – любимое дитя Бога.
– То есть вы хотите сказать, – начал было свои рассуждения Пашка, но незнакомец его перебил.
– Я хочу сказать, что эволюционные возможности человека далеко ещё не использованы полностью. Вот вы, наверное, думаете, что эволюция человека закончилась, как только у его предка отвалился хвост, и он начал прямо ходить: Уверяю вас, это заблуждение. Эволюция со всеми своими жесткими и драматическими законами продолжается, но, так сказать, внутри нас, не заметно для нашего глаза и соответственно для нашего ментального восприятия.
Значит, все проблемы на Земле можно решить только одним способом, изменить самого человека?
– В принципе, в своих умозаключениях вы на правильном пути, только наивно думать, что изменение сознание человека – вещь простая и только исключительно от воли его и зависящая. Увы, на самом деле, качественное изменение сознания – глобально непростая вещь, и от воли и желания человека тут мало что зависит (я имею в виду ментальное понимание воли: захотел – сделал и пр). Тут без воли Бога дело не обходится. Можно это назвать проявлением закона Вселенной или ещё как-то, кому как нравится, но факт остаётся фактом, толчок для эволюционного развития человека даётся извне.
Понять действие этого эволюционного механизма мы не в состоянии, и воспринимаем его проявления как наказания за наши грехи или что-то вроде этого.
При этом мы постоянно хнычем и ропщем на Бога, упрекая Создателя, что он якобы не внемлет нашим докучным мольбам, не слышит нас. А ведь договориться с Творцом не можем только по одной простой причине: мы разговариваем с ним на разных языках, причём буквально на РАЗНЫХ.
– Как это, на разных? – не понял Пашка.
– Язык Бога - это язык Любви, универсальный энергоинформационный язык системы под названием Вселенная.
– Ха, любовь это чувство, а не язык информатики.
– Любовь – это совершеннейшее состояние открытости, и полнейшего восприятия информации Вы отождествляетесь с источником и принимаете информацию не опосредовано, через логику, анализ и прочее, а прямо и практически мгновенно.
Значит, наплевать на технологии, науку, политику и прочую лабуду, а просто возлюби ближнего, и дело в шляпе?
Пашка начал потихонечку злиться, ему казалось, что незнакомец уходит от главной темы их серьёзного разговора и впадает в какую-то кисло-сладкую метафизику. Однако незнакомец нисколько не смутился и никак не отреагировал на колкость. Он только как-то странно посмотрел на Пашку, как показалось бойкому фотографу чуть устало и даже как будто грустно.
– Это невозможно, – тихо произнёс он, – потому невозможно, что ближние – это в первую очередь мы сами, а себя мы любить не умеем. Мы себя балуем, ублажаем, потакаем, боимся, ненавидим, боремся с собою, но не любим. Иначе все люди были бы согласны с собой и жили бы в гармонии, а ведь этого нет. В сущности, современный человек – очень несчастное существо.
– Подождите, подождите, как это вы там сказали: ближние – это мы сами? Что-то я не понял – бесцеремонно перебил его Пашка, пропустив мимо ушей меланхолическую сентенцию своего собеседника.
– Теперешнее наше сознание настолько несовершенно, что существовать мы может только как единый организм – человечество. Поясню: На уровне энергетики все мы, как в лягушечьей икре, существуем вместе: и живущие, и жившие, и ещё не рождённые, все мы существуем в энергоинформационном поле Земли.
– Конечно, всё это очень интересно – произнёс Пашка с несвойственной ему задумчивостью. Но ведь мы всё-таки в ответе за землю перед потомками, мы ведь должны сохранить всё это: леса, моря, реки, птиц, зверей, ну, всё, словом. А как это сделать, неизвестно, законов Космоса, как вы говорите, мы не знаем. Что же тогда будет? И что же нам делать?
– Как всё-таки интересно устроен человек: стоит ему только всерьёз задуматься о важных вещах, как тут же его сознание натыкается на мысль о необходимости помощи со стороны того, кто этот мир создал, и кто по-настоящему в ответе за него. Мы своевольничаем в доме, который не построили, забыв о его хозяине и даже не пытаясь с ним объясниться. На его языке, заметьте. Как же без этого возможно что-то решить?
За разговором они не заметили, как вышли к тому месту, где стоял припаркованный Пашкин автомобиль.
Только сейчас Пашка заметил, что всё ещё держит в руках фотоаппарат, он не только напрочь забыл применить его по назначению, но даже убрать. Почти машинально он начал засовывать его в сумку, висевшую у него через плечо, что-то мешало упаковать фотоаппарат правильно. Пашка заглянул во внутрь и увидел бумажный пакет, похожий на заказное письмо, точно такие присылали к ним в редакцию авторы статей и небольших рассказов.
Откуда он взялся? Этого Пашка не знал. Он стал рассматривать пакет. Надеясь обнаружить хоть какую-нибудь подсказку в виде адреса или надписи. Никакой надписи не было, пакет был не запечатан
Тут он вспомнил о собеседнике, (может, тот что-нибудь знает о письме?), поднял голову и уже хотел задать свой вопрос, но с изумлением обнаружил, что рядом никого нет. Его собеседник бесследно исчез. А был ли вообще этот незнакомец, или ему это только почудилось? – забеспокоился Пашка. Этот впрос так и остался в его взбаламученном сознании без ответа.
Уже сидя в машине, он раскрыл пакет и вынул из него несколько листков машинописного текста. Это был какой то непонятный список следующего содержания:
Северов Аркадий Михайлович – капитан КГБ
12. 06..93 спрыгнул с железнодорожного моста под проходящий товарный поезд на станции Пестово, Новгородской области.
Проходил медицинское обследование в НИИ, п/я. № 583461.
Скобцев Юрий Петрович – л-нт КГБ, мл. научный сотрудник НИИ п/я № 583461.
17.07.93 повесился в казино «Колесо Фортуны». Проходил медицинское обследование по месту работы.
Силантьев Денис Викторович – ст. л-нт КГБ .
Проходил медицинское обследование в НИИ, п/я № 583461. Через неделю после обследования бросил свою молодую жену и ушёл к женщине на десять лет старше его, проживавшей вместе с сыном восемнадцати лет.
24..07.93 захватит в заложники участкового милиционера, который придёт к сыну этой женщины, погибнет во время штурма квартиры отрядом ОМОНа.
Снегирёв Антон Глебович – ст. л-нт КГБ, старший научный сотрудник НИИ п/я № 583461
07.08.93 самовольно покинет пределы города, выехав в Ярославскую обл. с целью навестить больную мать. Назад не вернётся. Проходил мед. Обследование по месту работы.
Кутепов Всеволод Вячеславович – ст. л-нт КГБ,
11.08.93 уходя от преследования сотрудников ГАИ, не справившись с управлением, погибнет врезавшись в дерево.
Проходил мед. обследование в НИИ, п/я № 583461.
Пашка повертел список в руках, ничего не понял, сунул его в конверт и тронулся с места.
ЖЕРТВЫ ЭКСПЕРИМЕНТА
Юрий Скобцев был из детдомовских. Его отец погиб при тушении лесного пожара, случившегося поблизости от их рабочего поселка, когда Юре, было, пять лет.
Мать долго не могла оправиться от этой потери и запила. Сначала, по чуть-чуть, так, чтобы соседи не заметили. Она была гордая женщина и не любила, когда ее жалеют. Она и так с трудом сносила сочувственные взгляды знакомых, замолкающее веселье какой-нибудь компании, при ее приближении, жалостливые знаки внимания, в виде мелких подарков, якобы для сынишки, расцениваемые ее, не иначе, как подачки. Нет, для ее характера это было слишком тяжело.
Потом страх перед соседями как-то сам собой прошел, и она уже не опасалась появиться перед ними в легком подпитии, думая, что никто ничего не видит. Но главное, она перестала ценить и уважать своих соседей и знакомых – этих никчемных людишек с их фальшивой жалостью, которые никогда не смогут вернуть ей ее мужа. Единственно, на что они способны, так только на сочувствие из приличия.
Но люди все видели, да молчали, лишь качая головой. Да и что они могли ей сказать, если, по большому счету, она им была совсем чужая. Петра, ее покойного мужа, они знали с детства, а ее он вместе с сыном привез совсем недавно, буквально накануне своей трагической кончины, так, что она даже подругами по настоящему не успела обзавестись – все дома, да дома.
Потом денег на выпивку стало катастрофически не хватать, и из дома стали исчезать кое-какие вещи, в основном Петра, которые она продавала практически за бесценок, лишь бы хватило на бутылку. Эта коммерция сблизила ее с такими же горе коммерсантами, и вот тут-то и началась ее разгульная пьяная жизнь. Она либо приводила кого-нибудь домой, а то и целую компанию, то сама могла пропадать по нескольку дней кряду, совершенно забывая, о сыне, находясь, теперь уже постоянно, в пьяном угаре.
Хорошо, что соседи, как могли, заботились о маленьком Юре, где присмотрят, где подкормят, а то и на ночь пустят, но и их милосердное терпение было не безгранично. Сама же мамаша стала все чаще и чаще попадать в поле зрения милиции, так как, напившись, как правило, начинала сильно буянить, тем самым, проявляя свою накопившуюся обиду на всё и всех. Но участковый всякий раз ограничивался только предупреждением. Была бы она бездетная, так быстро бы загремела в ЛТП, а тут возни с ее малышом получается больше, чем с ней самой – оставалось всем и участковому, и соседям уповать на небеса и ждать чуда.
Видимо бог услышал их молитвы и однажды, во время очередного такого буйства кто-то из дружков ее и порешил, не выдержав пьяной бабьей истерики с визгом и битьем пустых бутылок. Ее труп обнаружили в придорожной канаве на окраине поселка, но слез по ней, как по Петру, никто не лил, все только облегченно вздохнули. Так Юра очутился в детдоме.
В детдоме Юре понравилось сразу. Там он был всегда чист, обут, одет, а главное сыт. Теперь он спал всегда в своей кроватке, а не где попало и кое-как, здесь у него наконец-то появились друзья, игры и увлечения, одним словом, в детдоме он смог зажить нормальной человеческой жизнью.
Родителей своих он почти не помнил, поэтому особенно по ним и не скучал. В его детской головке запечатлелся образ какого-то большого доброго дяди. Который приносил ему всякие гостинцы, который брал его на руки и поднимал под самый потолок так, что дух захватывало, и про которого мама говорила, что это его папа. Но он однажды куда-то ушел и больше не вернулся.
Мама вскоре тоже куда-то исчезла, а вместо нее появилась какая-то неряшливая тетя, изо рта которой воняло жуткой гадостью. Она всегда плохо стояла на ногах, и все ругалась и кричала, после того, как выпьет вонючей жидкости из бутылки. Да еще с собой приводила этих страшных дядек. Те все время, приходя, вынимали из своих карманов смятые растаявшие конфеты, все в крошках и шелухе от семечек, и заставляли эту гадость есть. И ему приходилось это есть, под общий хохот тех небритых ужасных дядек и той кошмарной тети. Так что единственным его занятием было, либо бежать к соседям, если те еще не легли спать, либо прятаться под кроватью, дабы эти страшилы, занятые своим делом, его особенно и не искали.
В детдоме ребята всегда на что-нибудь играли: на щелбаны, если предмет спора был не очень высоким, или на компот, если предмет спора стоил того. Позже, когда у ребят стали появляться деньги, то играли на них. Играли в карты, шашки, шахматы, домино, а то и просто в орлянку. В общем, азартные игры были обычным делом, и продолжалось это занятие до самого выпуска.
Но помимо азартных игр у Юры очень рано проявилась любовь к математике, физики, химии, да и вообще к точным наукам, так что школу он закончил с серебряной медалью, что послужило ему неоспоримым преимуществом при поступлении в институт.
По совету своего учителя по физике он выбрал Ленинградский Электротехнический институт, который он и закончил по специальности программиста вычислительных машин. В институте и в общежитии, где он жил, атмосфера была совсем иная, чем в детдоме, там, в азартные игры никто не играл, вот и у Юры эта дурная привычка отпала как-то сама собой. Причем отпала настолько, что он никогда и не вспоминал об этом, даже в стройотряде, или на картошке – если и брал в руки карты, то, только поддаваясь общему веселью, а уж чтобы заикнуться играть на деньги – такое и в голову ни разу не приходило.
Еще там, в институте, способного программиста подметил Валентин Григорьевич. Юрий подходил ему не только своими неординарными способностями, но и тем, что он, во-первых, сирота – значит, случись что, а в их работе всякое случается, то проблем будет меньше. Во вторых, он детдомовец – значит, с детства приучен к подчинению старшим, к дисциплине и к казарменному быту, то есть, не капризен и не прихотлив.
Всё это, в конечном счёте, и сыграло в пользу выбора Юры для работы в отделе генерал-майора Матвеева. Так Юрий Скобцев, дипломированный программист, очутился в отделе. Шёл 1990год.
Тягу к азартным играм Юра почувствовал сразу же, после какого то планового, как ему сказали, медицинского обследования. Его пригласили в кабинет, расположенный в другом крыле их здания, уставленный всевозможной радиоаппаратурой. Юре многое из аппаратуры было знакомо – генераторы и усилители частоты, осциллографы и прочее, но были, как он заметил, и приборы совершенно ему неизвестные. Его усадили в кресло, надели на голову колпак, от которого шла паутина тонких проводов, сделали внутривенный укол, после чего он отключился.
Примерно через час, когда он пришёл в себя, ему сказали, что он свободен и может приступить к своим обязанностям.
Казалось бы, обычное дело – ну, проверяет начальство, что-то там в его башке – в конце концов, это их право, и он худо-бедно офицер, и должен понимать, где работает. Но в башке у него, похоже, всё в порядке, иначе давно бы вылетел из Конторы, как пробка их шампанского. Странность другого рода стал замечать за собой Юрий – он потихонечку снова стал поигрывать. Им снова стал овладевать тот бесшабашный азарт, который сопровождал всё его детство. Там, в детдоме, рассуждал Юра с позиций прожитых лет, такое положение, пожалуй, было не только оправдано, но просто необходимо. Но сейчас, когда необходимость в этом давно отпала, это выглядело, по меньшей мере, странно. И, тем не менее, он снова начал играть.
Началось всё с невинного пари, которое он заключил со своим сослуживцем, по поводу результатов футбольного матча. Правда «Зенит» тогда сыграл в ничью, но этот спор послужил толчком к тому, что в их группе стали следить за событиями футбольного чемпионата. Была даже составлена турнирная таблица и таблица ставок. Ставки, правда, были не велики, да, в конце концов, не в них дело – практически вся группа была охвачена азартом. Но больше всех, этой страстью горел сам Юрий. И на его работе, как он заметил, это никак не сказывалось, напротив, работать он стал, на удивление, больше и качественно лучше.
Но одним футболом всё не ограничилось. Каждый вечер после работы он шёл теперь в парк, что находился неподалёку от его дома, где по вечерам собирались шахматисты-любители, и там играл допоздна на небольшие ставки.
Там, как в детдоме, ему важен был не сам шахматный процесс, с его замысловатыми ходами и комбинациями, ему был важен диалог с партнёром, который выражался не в словах, а в передвижении фигур по шахматной доске. Когда в том, или ином ходе прочитывалась целая история, которую, порой, просто невозможно поведать простыми словами. Важен был сам спор, сам азарт, который его при этом охватывал – это ему напоминало детство, за шахматами он отдыхал.
Игральные автоматы он поначалу игнорировал: не нравились они ему совсем. Там, несомненно, был азарт, но не было живого общения с партнёром, не было живого диалога, как ему казалось. Но однажды он решил сыграть, и вскоре почувствовал, что был не прав на этот счёт.
Диалог был, только диалог с машиной и с неглупой машиной, и этот диалог, ему технарю, показался куда интересней, чем диалог с хорохорящимся пенсионером в парке на лавочке или страсти доморощенного футбольного тотализатора.
То ли дело автоматы! В том зале, куда он теперь ходил постоянно, он знал каждый автомат. Он их воспринимал, как вполне живые существа. Он про каждый мог написать целый роман. Потому что он каждый автомат успел прочувствовать, осознать кто чем дышит, у кого какие проблемы, недомогания, радости, потери и приобретения – он познал душу каждого.
Заходя, он с каждым автоматом, мысленно здоровался, и сразу видел, кто сегодня в каком настроении, кто готов к диалогу с ним, а кому сегодня лучше отдохнуть от напряжённой работы. Кто с нетерпением ждёт с ним встречи, а кто до сих пор дуется на него за прошлое своё фиаско.
Но и там очень быстро ему надоело. Познав эти простенькие машины, он мог легко их обыгрывать, и, обыгрывая, он начал чувствовать, будто обыгрывает ребёнка. И это не прибавляло ему радости. Теперь он всё чаще и чаще начал поглядывать на казино, что сверкало по вечерам заманчивыми огнями.
И однажды он решился. Сорвав с автоматов крупный куш, он отправился в казино. Внутреннее убранство поразило его своим не бутафорским великолепием. Вышколенная охрана, как он заметил, работала ещё лучше, чем их собственная, в отделе. Но сами игроки его разочаровали – они были какие-то пассивные, ко всему равнодушные, и было даже как-то непонятно, зачем они вообще пришли в это царство игры, в этот храм азарта.
Игру в покер с крупье Юра отмёл сразу - он с первого взгляда понял, что ему придётся иметь дело с профессионалом высокого класса, и что его, не владеющего всеми премудростями этой игры, шансы на выигрыш будут равны нулю, поэтому всё своё внимание он сосредоточил на рулетке.
С первых ставок Юра почувствовал, что, наконец-то ему достался достойный соперник, который постоянно хитрил, ловчил, предлагал Юре всё новые и новые условия пари, прикидывался побеждённым, и тут, же быстро встав на ноги, снова ввязывался в борьбу. Порой Юре казалось, что он наконец-то нащупал его слабое место, но непонятно как, это слабое становилось, напротив, его самым сильным местом. Юра менял тактику, теперь он навязывал партнёру свою игру, и казалось, тот повинуется ему какое-то время, но, почувствовав, что Юра расслабился, тут же наносил ему сокрушительный удар.
За игрой он забывал обо всём на свете, все мысли и чувства его были поглощены только игрой. Такого мощного диалога, такого упоительного азарта он ещё не испытывал нигде и никогда. Одним словом, рулетка заменила ему всё – друзей, жену и детей, домашний очаг, но только не работу, работа по-прежнему оставалась для него величиной постоянной и незыблемой.
Отныне его свободное время планировалось следующим образом: после работы Юра забегал в зал игровых автоматов, срывал свой «Джек-пот» и мчался на встречу со своею рулеткой. Теперь игровые автоматы он не рассматривал в качестве несмышлёных детей, которому должно быть совестно обманывать взрослому дяденьке, теперь он их рассматривал как своих вассалов, которые просто обязаны платить ему дань за то, что он оказался их умнее и совершеннее.
Но однажды произошло непредвиденное – автоматы взбунтовались. Его автоматы, которых Юра любил, как собственных детей, и которые, как ему казалось, всегда отвечали ему взаимностью. И не кто-то один из них и даже не два, хотя и раньше бывало, что кто-нибудь начинал капризничать, выражая свое недовольство по какому-нибудь пустяку, нет, взбунтовались все сразу.
Юра почувствовал это, как только вошел в зал. Он их не узнал, как будто их всех подменили. Они не желали отвечать Юре на его приветствие, нахально пожирали его жетоны, не давая ничего обратно, они просто издевались над ним, они его ни во что не ставили. И это было не столько обидно, сколько непонятно. А главное за что?! Юра не знал, что владельцу автоматов надоел этот везунчик, который почти каждый день обирал его на очень приличную сумму, и он заменил во всех автоматах программы.
Два дня Юра ходил сам не свой. Он не представлял, как ему жить дальше, где теперь он сможет брать деньги для того, чтобы раскрыть, наконец, тайну магического колеса, которая была почти у него в кармане. Ведь, он уже, он это отчетливо чувствовал, что-то нащупал, что-то неуловимое, что еще пока даже трудно выразить словами, но это что-то уже сидело в нем, ожидая дальнейшего своего разрешения.
Для этого Юре не хватало самую малость – немного денег. И он решил пойти на хитрость, даже на обман, хотя раньше никогда не опускался до вранья. Но, как говорится, голод не тетка, а уж с тем душевным голодом, понастоящему душившим его, с той страстью поскорей познать тайну рулетки, он уже справиться никак не мог.
Вместе с ним работал один состоятельный молодой человек, к нему-то Юра и обратился с просьбой одолжить немного денег, якобы на ремонт в его квартирке и на покупку новой мебели. Мол, он уже серьезно начинает задумываться о женитьбе, а в его халупу просто стыдно приличную девушку привести…
Состоятельный молодой человек похлопал Юру по плечу, сказав: Ну, ну – дело молодое – и одолжил Юре денег, в размере десяти Юриных окладов, по дружбе, под небольшой процент.
В этот вечер рулетка была Юре более чем благосклонна, казалось, она была несказанно счастлива вновь увидеть Юру после долгих – целых три нестерпимо долгих дня! – разлуки. Она вертелась, изворачивалась, не зная, как Юре угодить, подставляя ему то один свой лакомый бочок, то другой. Юру это премного растрогало и осчастливило. Он, наконец, познал тайну этого волшебного колеса. Он вдруг в рулетке ясно увидел женщину – хитрую, коварную, кокетливую, веселую, добрую, ласковую, нежную, но, по сути своей, очень одинокую и тем очень несчастную. Ее просто некому любить, ее просто необходимо кому-нибудь любить, и тогда она ответит ему тем же – понял Юра. И я, кажется, в нее давно влюблен, и она сама давно это видит, просто до сих пор она проверяла мои чувства, боялась открыться первой, и, наверное, правильно делала – доверяться в таком важном деле первому встречному не стоит.
Но сегодня наконец состоялось наше объяснение в любви, и она доказала мне, что отныне она мне полностью доверяет, что теперь она моя вся без остатка. С этими мыслями Юра поставил на кон все, что у него было и… проиграл.
Такого низкого коварства. Такого изощренного удара в спину Юра никак не ожидал. Он медленно встал из-за стола, глаза застилала пелена необъяснимого. Н ватных ногах, натыкаясь на встречные предметы и людей, он добрался до туалета. Там никого не было.
Как жить дальше, кому и во что верить и стоит ли вообще жить. Юра не отдавал отчет ни своим мыслям, ни тому, что он делает. Он даже не заметил, как руки, помимо его воли, сами стянули с шеи галстук, привязали один конец к трубе, проходившей под потолком, на другом завязали петлю; как голова сама просунулась в эту петлю, и для этого ему пришлось встать на небольшой приступочек у пола. Все – в этой жизни он уже сделал все, что мог. На то, чтобы совершить еще что-либо в жизни, у него уже больше не было ни сил, ни желания, а главное понимания – для чего. Его тело повисло на галстуке безвольной массой.
В этот вечер Пашка, по заданию своего журнала, делал снимки, рекламирующие работу именно этого казино. Он, по-хозяйски разгуливая по залам, фотографировал роскошные интерьеры, счастливые лица везунчиков, коим улыбнулась Фортуна, шутя, обменивался малозначительными фразами с персоналом, рассказал свежий анекдот бармену в баре, пропустив у него соточку коньячка – в общем, работал. Администратор предоставил ему полную свободу действий, так как это был заказ непосредственно самого хозяина, поэтому настроение у Пашки было, как никогда, отличное.
Оставив фотоаппарат в зале на треноге, он отправился в туалет, справить малую нужду, и… Весь легкий хмель и приподнятое настроение вмиг слетело, как и не было – его глазам предстал покойник, висевший на водосточной трубе. Быстро собравшись, он оценил ситуацию и сенсационность того материала, что сама шла к нему в руки. Пашка достал из кармана своего замшевого пиджака небольшую «мыльницу», которую всегда носил с собой и сделал пару снимков. Потом, убедившись. Что всё кругом тихо, он подошел к висевшему телу и охлопал его карманы Во внутреннем кармане прощупывался предмет, судя по размерам, походивший на удостоверение личности или пропуск. Быстро вынув его, Пашка прочитал: Скобцев Юрий Петрович – младший научный сотрудник НИИ п./я №583461. Пашка быстро вложил удостоверение обратно в карман и, так и не справив малой нужды, поспешил к охраннику, сообщить о случившемся.
Скобце, Скобцев, Юрий Петрович – вспоминал Пашка почему-то знакомую фамилию, скручивая фотоаппарат с треноги и убирая всё это оборудование в сумку. Ну. Конечно, это же одна из фамилий списка, который подсунул ему Инопланетянин! Кажется, именно он должен был повеситься, а может, и не он – надо будет заглянуть в этот список. Слава богу, кажется он не успел ещё его выбросить.
Убрав аппаратуру, Пашка снова отправился в туалет, ибо организм настойчиво требовал своё, но к его удивлению в туалете всё было так, как и должно быть – заходили посетители, делали своё дело, переговариваясь о чём-то своём, будто пять минут назад никто не висел здесь на своём галстуке
Не было ни милиции, ни экспертов, ни санитаров в белых халатах и с носилками – не было ничего, что как-нибудь мог8ло напомнить о случившемся. Создавалось впечатление, что всё это Пашке привиделось, и он уже сам начинал сомневаться – а было ли? Но вежливый мужчина, совершенно незапоминающейся наружности, осторожно взял Пашку за локоть и отвёл в сторону.
– Это вы первым обнаружили – на мгновение мужчина замялся – случившееся?
– Да, я, только… – начал было Пашка.
– Остальное уже не ваша забота – жёстко прервал его тот
– Забудьте обо всём, что вы здесь видели. Вы меня поняли? Забудьте! Надеюсь, вы с дуру не стали его фотографировать?
– Да, нет, мой фотоаппарат остался в зале – не моргнув глазом, соврал Пашка.
– Ну, что ж, беседа, можно сказать, с вами проведена, так что теперь ваша судьба и ваше спокойствие будут зависеть от вашего благополучия – вы всё уяснили?
– Пашка кивнул головой – он уже понял, с кем имеет дело, и лезть в дела Конторы Ника не входило в его планы.
Придя на квартиру, которую Пашка купил под лабораторию, и, отыскав тот список, он пробежал его глазами. Так, Северов, капитан, 12.06.93 спрыгннул под поезд – надо будет проверить. Дальше, Скобцев Юрий Петрович 17.06.93, а сегодня? – сегодня как раз семнадцатое, ноль седьмое. Всё сходится – именно Скобцев, Юрий Петрович, младший научный сотрудник НИИ п./я №583461, и именно в туалете казино «Колесо фортуны». Пашка стал внимательнее вчитываться в этот непростой документ.
Первое, что бросалось в глаза, это то, что все люди списка были людьми Конторы, и что все они прошли какое-то медицинское обследование, после которого у доброй половины башню, похоже, напрочь снесло. Ну, а если ещё не снесло, так снесёт со дня на день, это уж как пить дать. С одной стороны это отличный материал для статьи, а то и не одной. Статьи, по большому счёту, ничем не уступающей по важности контакту с инопланетянином. Ведь это только подумать – проникновение в секреты Конторы. Да из этого материала такую бомбу можно сляпать, что, мама, не горюй!
А вдруг всё это только розыгрыш того весёлого инопланетянина, или провокация вражеской разведки, с целью внести в наши стойкие ряды панику? А что? Подсунули ему, лицу нейтральному, связанному с прессой, списочек, затем, согласно ему, толкнули под поезд одного. В указанное время и в нужном месте, повесили другого – и нате, кушайте сенсацию, а заодно трепещите перед чудовищным изуверством тайной власти.
Стоп. Ну, допустим толкнуть под поездь они могли, могли и повесить – у них не заржавеет, Но дальше-то! Вот, хотя бы этот Силантьев – тот, что поменял молодую жену на зрелую вдову со взрослым сыном в придачу. Что ж редко, но вполне может быть. Я и сам одного такого знал – его всё больше к зрелым и даже перезрелым женщинам тянуло, а нормальных девчонок он просто не замечал.
Потом он должен будет взять в заложники участкового – такой сюжет никакие спецслужбы не в силах срежиссировать – кишка тонка. Или, к примеру, этот Снегирёв – забьёт на службу свой мощный болт, какой только положено иметь старшему лейтенанту войск КГБ, и в самоволку отбудет к больной маме, – нет, тут ЦРУшники тоже отдыхают.
Одним словом, весь этот списочек больше смахивает на правду, чем на неправду, и ясно, что в подвалах Конторы проводятся какие-то опыты над людьми. Сначала над своими, а там глядишь… Всем в обязательном порядке необходимо сделать прививки от чёрной оспы, или пройти медосмотр или ещё что-нибудь в этом же роде. И снова получаем общество равных возможностей, устремлённое в светлое будущее.
Статья нужна, она просто необходима, но только не такая, которая посеет панику. Нет, необходима статься, раскрывающая коварные замыслы Конторы – ведь нельзя же пускать всё это на самотёк. Я себе потом сам никогда не смогу простить – знал и ничего не предпринял. И пошёл этот невзрачный со своими предупреждениями, в конце концов, во времена гласности живём, хватит нам блеять баранами, давно пора и взвиться орлами. Теперь я, кажется, начинаю понимать, что хотел сказать нам инопланетянин.
И, окрылённый ответственностью за всё человечество, Пашка взял из бара початую бутылку армянского коньяка, плеснул себе немного в бокал, пригубил и позвонил жене.
Натуля! Ты ещё не легла спать? Меня ждёшь? Не жди, дорогая. Я у себя в мастерской, надо поработать. Представляешь, материал попался интереснейший, сенсацией пахнет, ей богу. Так что буду поздно, не жди. Завтра подскочу к тебе в офис: нужно посоветоваться, это очень важно. Нет, это не телефонный разговор. Ну, пока, дорогая, приятных тебе сновидений.
Что ж, все неотложные дела на сегодня сделаны, самое время заняться спасением человечества. С этими мыслями Пашка занялся проявкой плёнок, отснятых за этот вечер.
* * *
На следующий день Пашка первым делом наведался в Пресс. Службу ГУВД, где у него были старые знакомые. Там он попытался разузнать что-нибудь по поводу происшествия на станции Пестово, Новгородской области, от 12.06.93г. Через некоторое время ему подтвердили, что действительно некто Северов Аркадий Михайлович утром 12-го июня, на станции Пестово Новгородской области, спрыгнул с железнодорожного моста под проходившим товарный поезд. Личность погибшего была установлена в результате следственно-розыскных мероприятий, которые вскоре однако пришлось свернуть, так как дело это было взято под контроль спецслужбами. На этом информация обрывалась, что-нибудь узнать подробнее не представлялось никакой возможности.
В принципе Пашке этого было вполне достаточно. Он оставил ребятам несколько бутылок пива, ещё раз поблагодарил за помощь и отправился в офис к своей дрожащей половине, по которой даже успел соскучиться.
Вместе с супругой они заперлись в её кабинете, и Пашка, вначале в двух словах, потом, видя интерес Натальи, более основательно изложил ей суть дела, не забыв включить и свои соображения, и свои намерения поделиться этой информацией с общественностью. По её лицу Пашка понял, что последняя идея ей не очень понравилась.
– У тебя, Паша, удивительная способность влезать время от времени в какое-нибудь дерьмо – сказала она, проанализировав ситуацию.
Ты сам подумай, против какого ветра ты вздумал ссать? Даже не ветра, урагана, который тебя сдует, как пушинку, не оставив о тебе даже маломальского воспоминания. Тебе, что Паша, не дают покоя лавры тех журналистов, которые уже сложили свои головы на плахе Отечества, потому что имели слишком длинные носы? Ты что, возмечтал о посмертной славе?
– А ты считаешь, что было бы лучше закрыть на всё глаза, и катись всё к той самой маме, главное, что меня это никак не касается!? Пока не касается, пока мы сыты и живём в достатке. А завтра? А наши дети? Если родятся, то кому потом будут говорить спасибо за счастливое детство, опять партии или какому-нибудь товарищу Сталину? А может, папе с мамой, когда узнают, что те не уберегли их от этой партии и от этого товарища Сталина? А по поводу урагана, то я и сам понимаю, что дело не простое, потому и пришёл к тебе за советом, как человеку опытному в таких щекотливых делах.
– Ладно, Паша, убедил, оставь мне свои материалы, я подумаю. Что можно будет сделать. Чтобы и будущее поколение спасти и самим в живых остаться. Только умоляю, сам без меня ничего не предпринимай, договорились?
– Идёт, без тебя не буду.
Пашка оставил у неё на столе всё, что имел для будущей сенсации: фотографии повешенного, справку из пресс. службы ГУВД и ксерокопию списка Инопланетянина, которую он заблаговременно сделал у себя в мастерской. Также передал ей пачку фотографий, которые он успел нащёлкать в казино, представляющих это милое заведение в расчудесном свете, чмокнул в щёчку свою умницу жёнушку, и убежал по своим делам.
Пашка, придя вечером в свою мастерскую, каким-то шестым чувством понял, что здесь без него кто-то побывал. Хотя все вещи как будто были на своих местах, дверной замок в порядке, но всё-таки что-то было не твк, как всегда, чего-то не хватало, или напротив, появилось что-то лишнее, чья-то аура, кого-то чужого витала по квартире.
Ключи от мастерской были только у него, жена отказалась иметь дубликат ключей у себя, чтобы Павел не чувствовал себя подкаблучником, жена которого контролирует каждый его шаг, суёт нос в его дела и втихаря роется в его карманах. Наталья доверяла ему, зная, что Павел более одержим работой, чем праздными приключениями и попойками. Так думал Пашка, по крайней мере, ему в это хотелось верить, и его жена – в общем-то, не глупая женщина, делала всё для укрепления этой уверенности. Так что Наталья, без его ведома, просто никак не могла здесь побывать, хотя бы их соображений этики.
Тогда кто? Воры? Но уж больно аккуратные воры – всё на своих местах , и замки не взломаны. Поживиться тут, конечно есть чем – одна аппаратура чего стоит! Но, всё на месте – значит не воры. Остаётся только тот невзрачный со товарищи – они могут. Всё-таки не поверил мне, что я не фотографировал – вот что значит профессионал!
Пашка кинулся к плёнке, на которой был заснят повешенный Скобцев – плёнки нигде не было. Позже он обнаружил, что и список Инопланетянина тоже пропал.
Всё, весь план спасения человечества полетел к чёртовой бабушке. Теперь у него не осталось ничего, чем бы он смог, хоть как-то подтвердить свои опасения, ни единой зацепочки. А без доказательной базы ни один уважающий себя редактор не станет с ним даже разговаривать на эту тему. Что, скажут, контуженный афганец сиганул под поезд? – Печальный факт, но при чём тут Контора? – Да мало ли их после войны со сломленной психикой! Что, говоришь, повесился кто-то, так нам про то ничего не известно, и никому не известно, и никому никогда не будет известно. Так что, уважаемый Павел батькович, всё, что вы тут нам наплели, безумно интересно, только мы не занимаемся научной фантастикой, мы орган информационный, мы снабжаем наших читателей только достоверной информацией, и только основанной на реальных фактах подкреплённых неопровержимыми доказательствами. И нам совсем не улыбается с кем бы то ни было потом судиться из-за ваших фантазий, а тем более ссориться с Конторой. Так что извини, приятно было пообщаться.
В свою очередь, но только из уважения к вам и вашей очаровательной супруге. Можем обратиться в какой - нибудь независимый орган, тем более, что их теперь развелось предостаточно. Эти, не задумываясь, напечатают любой ваш бред,
и никаких доказательств не спросят, только мы боимся, что ваша, несомненно исключительная и заслуживающая внимания информация, просто потонет среди всей остальной галиматьи, какую они печатают, и её просто никто не заметит. Вот и спасай после этого человечество, вот и возлюби тут этих ближних.!
Да, пожалуй всё оно так и будет - решил Пашка и вдруг вспомнил – а Наталья! Ведь у неё остались фотографии того висяка и список, хоть и ксерокопия, но всё же. Он схватил трубку телефона, набрал свой домашний номер, и пока в трубке раздавались длинные гудки, приглашающие оппонента к телефонному диалогу, Пашке в голову вкралась предательская мысль – а вдруг телефон на прослушке? На том конце уже сняли трубку.
– Алло, вас слушают.
– Натуля! Это я. Я звоню сообщить, что уже выезжаю домой, скоро буду. Ну, всё, до встречи.
Так оно будет надёжней, когда с глазу на глаз подумал он, вешая трубку.
И чего это он решил предупредить меня о своём возвращении – удивилась Наталья – никогда такого раньше с ним не было.
Уже дома Пашка рассказал жене, что в его мастерской побывали люди из Конторы., без его ведома, и забрали плёнку и список. Так что те, документы, что он накануне у неё оставил, тут Пашка понизил голос до шёпота, необходимо поскорее спрятать подальше и пока никому не показывать.
– Дурачок – ласково проворковала жена – ты даже и не понимаешь, что своим визитом они избавили тебя от необходимости геройски погибнуть. Так что ни о чём больше не думай и наслаждайся жизнью.
– Это не жизнь – возразил Пашка – это банальное плебейское существование. И мне, если честно, всё это скотство не по душе.
– Не будет этого скотства, появится другое – так было, есть и так будет всегда, покуда существует государственная машина, в которой мы всегда будем лишь послушными винтиками, а если будем фордыбачить, то нас выкинуть на свалку, за ненадобностью, а на наше место придут другие, более покладистые, более послушные винтики. Ты понял, товарищ Мессия?
А все эти жертвы благородства и альтруизма нужны лишь для того, чтобы удовлетворить сентиментальные запросы человечества. Потому что цена всех жертв во все времена измерялась количеством соплей по той или иной жертве проливаемых, и только этим количеством определялась значимость той или иной жертвы. И твою Паша жертву, человечество так же будет измерять, в соплях. В лучшем случае, благодарное человечество поставит тебе памятник, на последователей можешь не рассчитывать, дураки, очертя голову жертвующие собой к тому времени все переведутся.
– Ты хочешь сказать, что все жертвы, во все времена были напрасны?
– По большому счёту, да. Все преобразования, к которым они призывали человечество своим жертвоприношением, потом проходили и без них, в эволюционном порядке. А они просто страстно хотели изменить статус-кво, но сами ничего сделать не могли – вот им ничего и не оставалось, как только жертвовать собой, сгорая за идею, но это от переизбытка чувств, я думаю, от осознания своего бессилия.
– И всё-таки они давали импульс к этим преобразованиям, указывали человечеству, на что следует обратить внимание в своём развитии, поэтому не стоит считать их жертвы напрасными. Так что любое жертвоприношение можно считать обязательным элементом эволюции, начиная от древнейших времён и кончая коммунистами, которые принесли на жертвенник Отечества идею всеобщего счастья.
А сейчас, когда тоталитарный режим доказал всем свою несостоятельность, когда он уже изжил себя, то понятное дело, что кремлёвские пердуны, не представляющие себе, как можно жить по другому, идут на крайние меры. Идеей светлого будущего коммунизма уже никого не прельстишь, остаётся только одно – искусственное промывание мозгов. Искусственно создавать рабов, которые снова будут работать за миску баланды, закрывать своей грудью всякие амбразуры, теперь уже даже не спрашивая разрешения на то или иное действие, покорно ожидая приказа, и при этом считая себя самыми счастливыми людьми на свете. Нет уж, хватит! Всю эту тоталитарную сволочь пора добить окончательно, а то они, глядишь, и ещё чего-нибудь выкинут, похлеще этого. Пойми, за державу обидно.
– Может, ты и прав. Но почему этим козлом отпущения должен стать именно ты? Почему именно ты должен пострадать за всё человечество?
– Так ведь сама себя жертва никогда не выбирает. Во все времена Бог сам выбирал себе жертву, а мы лишь послушные рабы его.
– Не знаю, как ты, а я лично не хочу быть чьей-то рабой, даже твоего бога.
– Вот видишь, и ты тоже не хочешь стать чьей-то рабой, даже Бога. И уж если существует такая опасность, то не лучше ли было бы придушить эту заразу в зародыше, ведь потом это будет сделать труднее. Да и жертв будет гораздо больше.
– Так ты всё-таки решил идти напролом, до конца, а теперь ещё и воображаешь, что на это тебя сам Бог избрал?
– Бог, не Бог, а надо действовать. Да и кто, если не я?
– Спаси сначала себя. А уж потом спасай человечество.
– Странно, ты уже вторая, кто мне об этом говорит.
– А кто был первый?
– Инопланетянин.
– ?!
* * *
Валентин Григорьевич сидел за столом в своём кабинете, обхватив голову руками. Перед ним лежали фотографии повесившегося Скобцева и какой-то странный список. Который сейчас занимал его больше всего.
Если верить этому документу, то Серов и Скобцев не единственные, кто не уложился в рамки заданной программы эксперимента. Но откуда этот список мог взятся у какого-то фотографа? Эксперты, обследовавшие список сообщили, что напечатан он был по времени между этими двумя самоубийствами. В то. Что там имели место именно самоубийства, полковник нисколько не сомневался. Значит, тот, кто владеет этой информацией, может заглядывать в будущее, а, значит, и в настоящее. Возможно, для него вообще не существует грифа «совершенно секретно». Он ведь указывает не только сам факт происшествия, но и называет фамилии, звания, место работы, то есть номер их института, о существовании которого не всякий даже в главке знает. А главное внятно даёт понять, что виной всех этих несчастий является некий мед. осмотр, о котором знал только очень ограниченный круг специалистов их института. Ну, допустим, что кто-то из своих и мог проговориться, но только о том, что уже произошло, и уж никак о том, что ещё не произошло. Так что все они отпадают.
Полковника пугала сама мысль, что над ними есть какая-то сила, которая способна ими управлять. Фотограф? Нет, похоже, его просто использовали в тёмную. Тогда что же это, или уж скорее кто: группа, или один человек, и что за удивительные возможности у этого одного? Мысль об использовании противником паронормальных способностей не показалась полковнику столь уж фантастической. По роду своей деятельности он в последние годы был знаком не понаслышке с деятельностью отечественных колдунов и магов. Но полковник отдавал себе отчёт, что никто из известных ему экстрасенсов, проделать такое даже в мыслях своих не может. Да они даже погоду на завтра предсказать не могут, не то чтобы что-то. А может, он кого-то проглядел? Остаётся одно, надо срочно выходить на контакт с этим «чародеем», так уже полковник мысленно окрестил кудесника.
И ещё Валентин Григорьевич, умом профессионала понимал, что вся эта игра Чародеем затеяна не спроста, что за всем этим кроется какое-то продолжение, вот только какое? А раз так, то есть смысл не торопить события и немного подождать, надо полагать, что Чародей сам о себе скоро даст знать, и уж тогда полковник разберётся с ним по полной программе.
Генералу Валентин Григорьевич решил пока не докладывать об этом списке, и тому оперу, который проводил его изъятие на квартире фотографа, он приказал молчать. Опер был свой. Безгранично преданный ему человек. Неоднократно проверенный в совместной работе товарищ, и о то, что он будет молчать, полковник нисколько не сомневался.
И всё-таки, сидеть, сложа руки, не стоит, необходимо всё ещё раз хорошенько проанализировать. Если можно. Собрать дополнительную информацию. Валентин Григорьевич свернул список и положил его в карман, затем подвинул телефонный аппарат и набрал номер Елены Николаевны.
– Елена Николаевна, добрый день. Какие у вас сегодня планы на вечер? Ничего особенного? Хорошо. Давайте встретимся там же, как обычно, около восьми. Договорились? Вот и отлично. До встречи.
Да, Валентин Григорьевич до сих пор время от времени встречался с Леночкой. Только для всех, официально, она по-прежнему была внештатным агентом для сбора той или иной интересующей его информации. Собственно говоря, именно под эту марку полковнику удалось сохранить свою конспиративную квартиру, на которой и происходили их встречи, где Валентин Григорьевич больше расслаблялся, чем занимался вопросами государственной безопасности. Поэтому и официальный тон их разговора по служебному телефону был просто необходим. Нет, чтобы бросить семью и жениться на Леночке, об этом не могло быть и речи, и из вопросов этических – всё-таки семья дело святое, и, исходя из соображений карьерного роста – серьёзные должности предоставляются только людям серьёзным. А крепкие семьи во все времена были основным показателем моральной устойчивости, стабильности и надёжности кандидата на тот или иной пост. Да и Леночка никогда не заводила разговор на эту тему. Похоже, их обоих устраивало сложившееся положение вещей.
Тем же вечером за ужином в обществе Елены Николаевны Валентин Григорьевич как бы ненароком завёл разговор о прорицателях будущего. Вспомнил Нострадамуса, Вангу и поинтересовался, нет ли и у нас кого-нибудь, кто так же может заглядывать в будущее. Елену Николаевну рассмешил даже не сам вопрос, а скорее постановка этого вопроса.
– О чём вы Валентин Григорьевич, чтобы у нас появились Нострадамус или Ванга? Да вы оглянитесь, что вокруг-то делается – все рвутся в пророки, все предсказывают будущее, но только то, какое им самим хочется видеть, от наивысшего процветания до Второго Пришествия, от власти над всем миром до конца света включительно, причём с точным указанием даты, когда это случится. Нет, предсказатели такого класса живут где-нибудь там, высоко в горах, только не в нашем районе, и даже не в нашей России.
– А Рождественский? Он мог бы достичь таких высот в своём самосовершенствовании? – вдруг вспомнил полковник про Рождественского, который, не видя Топтуна, поведал ему всю его подноготную, да ещё определил, что Топтуна уже нет в живых. Так, будто сам всё время находился рядом с Топтуном.
– Вряд ли. Его никогда не интересовали предсказания, он помешан на своей психологии, и кроме неё знать ничего не желает. По крайней мере, если бы у него и прорезался бы такой дар, то уж она-то об этом знала бы точно. Такое шило очень трудно утаить в мешке, даже в каменном и за высоким забором его Никольской больницы.
Мысль о российском Нострадамусе её очень развлекла, поэтому в эту ночь она была особенно ласкова со своим шефом. Да и Валентин Григорьевич после приятно проведённого времени, немного успокоился, и остаток ночи спал безмятежно, как младенец.
Ближе в вечеру следующего дня полковника вызвал к себе генерал Матвеев. Разговор касался непосредственно Топтуна и программиста Скобцева. Валентин Григорьевич, как мог осторожно, подробно изложил генералу обо всём, что самому было известно. Что Топтун им больше не опасен, так как покончил жизнь самоубийством, бросившись под поезд, что программиста тоже нет в живых по причине аналогичного характера. Что кодировка оказалась не совсем совершенна, в том плане, что её нельзя применять для всех подряд, что на психику некоторых людей она действует разрушающе. О том, как выявить безопасных для кодировки людей, пока не известно, но их отдел как раз этим вопросом сейчас и занимается, и есть уже в этом направлении кое-какие результаты.
О своём контакте с Рождественским полковник счёл разумным генерала пока не информировать, так как сам ещё точно не определил дальнейшие взаимоотношения с доктором.
– А что вы намереваетесь предпринять с остальными испытуемыми, на которых кодировка окажет разрушающее действие? Ну, скажем, с тем же опером Силантьевым, или со Снегиревым? – как бы невзначай спросил Матвеев и тут же сам понял, что проговорился, подставляя своего информатора.
Но полковник и бровью не повёл, что заметил оплошность своего шефа. Информация, которую он так тщательно скрывал от генерала, оказалась известна тому полностью. Неприятный холодок пробежал между лопаток, во рту сразу стало горько. Но эта секундная слабость проявилась только внутри. Внешне он был по-прежнему невозмутим. Кто!? Лена!? Только она, больше некому. Его Леночка, преданная, ему и душой и телом, как он наивно полагал! Выходит, всё это время она исправно докладывала генералу каждый его шаг. Ай, да Леночка, ай, да сукина дочь!
Вслух же он продолжал докладывать, что относительно остальных участников эксперимента в данный момент проводится определённая работа, что ситуация взята под контроль. Однако есть мнение специалистов их научного отдела, что было бы целесообразнее всех испытуемых пока раскодировать, как говориться, от греха подальше.
Да, пожалуй, так будет пока для всех спокойнее. Действуйте – дал добро на раскодировку генерал.
Ну, Матвеев – старый полкан, а нюх не потерял – вот, что значит старая школа! – мысленно восхитился Валентин Григорьевич – молодец, не стал разрушать десятилетиями устоявшиеся принципы тоталитарной системы – не доверять, а проверять, собирая информацию обо всех, и о каждом из первых рук. Мне бы у него ещё поучиться, не мешало бы. Но как он быстро сообразил завербовать Леночку, впрочем, та и сама всегда была готова к сотрудничеству, и чем выше были погоны, тем преданнее она оказывала рвение. Теперь Валентину Григорьевичу окончательно стал понятен его стремительный карьерный рост, да и так поблажки по мелочам – взять хотя бы ту конспиративную квартиру, которую у него наверняка бы забрали, не вмешайся тогда генерал. Хоть какой-то прок от продажной Леночки.
Понятно теперь, почему в перестройку она смогла так быстро сориентироваться и так стремительно приподняться. Откуда растут ноги её бизнеса теперь тоже не секрет, с её связями и возможностями в этом образовавшемся в стране бардаке только ленивый бы не разбогател.
Что же касается чисто профессиональных заслуг, то, во всей видимости, генералу она сливает информацию не только о нём. Её светская жизнь, ее так называемые приёмы – не ради забавы и не от праздности всё это, не такова деятельная натура Леночки, чтобы время зря терять. Практически, через её хорошенькие ушки проходят сведения о жизни делового города, а эта информация, умело поданая, стоит денег, и денег немалых, так что надо думать, генерал Матвеев не единственный, на кого она работает – ай, да Леночка, ай, да сучка-пташечка!
Теперь о фотографе – это главное. Похоже, генерал о нём ничего не знает, поэтому к нему следует поспешить, пока костоломы генерала на него не вышли первыми. (Полковник знал, что Матвеев держит при себе, в тайне от всех, команду головорезов, способных выполнить любой его приказ, не отягчая себя моральными нормами и запретами.). А уж на что способен сам Матвеев, полковник знал не понаслышке. Поэтому сегодня же, не откладывая, придётся навестить фотографа. Придя к себе в кабинет, он вызвал по внутреннему телефону того надёжного опера, который уже побывал в мастерской фотографа, Узнав у наружки, приставленной к Пашке, что фигурант в данный момент находится у себя в мастерской, и один, полковник вместе с опером сели в машину и поехали к нему.
Подъехав к дому и отослав наружку, они пешком, чтобы не вспугнуть фигуранта шумом лифта, поднялись к нему на этаж. Звонить не стали, осторожно открыли дверь универсальной отмычкой и бесшумно вошли в квартиру – эффект неожиданности психологически всегда срабатывал чётко – проверенный способ. Пашка сидел за письменным столом, спиной к вошедшим, и что-то писал.
– Добрый вечер, Павел Сергеевич – громко поздоровался полковник.
От неожиданности Пашка вздрогнул, шариковая ручка выпала из рук. Обернувшись и разглядев вошедших, он сразу понял, по их безукоризненному внешнему виду, с кем ему предстоит иметь дело. Того невзрачного, правда, не было, но и у этих внешность не очень-то запоминающая.
– Позвольте представиться.
– Не утруждайтесь, я и так догадался кто вы и откуда.
– Что ж, тем лучше. Действительно все эти церемонии в данный момент не совсем уместны. А вы, Пал Сергеич, я вижу, так увлеклись спасением нашей с вами многострадальной Родины, от деятельности обезумевших спецслужб, что даже входную дверь забыли закрыть.
Пашку пробил холодный пот, но не оттого, что у него оказалась открытой входная дверь, как утверждал этот господин. Пашка хорошо помнил, что входную дверь он как раз запер и даже на два оборота. Нет, он вдруг ясно осознал, что, пожалуй, через эту дверь сам своими ногами он уже никогда не выйдет, что теперь он минует её только на носилках, покрытый с головой белой простынёй.
– Не волнуйтесь, мы плотно закрыли её, когда сюда вошли, чтобы нам с вами уже никто не смог помешать.
– Хватит измываться, делайте быстрее ваше гнусное дело и убирайтесь отсюда – Пашкины нервы были уже на пределе.
– Боюсь, Пал Сергеич, вы не совсем правильно поняли цель нашего визита. Мы не собираемся вас убивать, у нас другие виды на вас. Мы пришли лишь задать вам несколько вопросов. И, поверьте, в ваших же интересах отвечать на них с максимальной прямотой и искренностью. В противном случае вы предстанете перед другими товарищами, которые будут, не столь любезны с вами и, как знать, может они-то и сделают с вами то, чего вы так боитесь.
– Похоже, этот не врёт – подумал Пашка, успокаиваясь – похоже, они действительно пришли за информацией.
– Ладно, задавайте ваши вопросы, мне, в общем-то, скрывать нечего.
– Вопрос первый – полковник, усаживаясь поудобнее на диванчик, напротив Пашки, был доволен, что этот сымпровизированный допрос проходит так гладко, в чём он первоначально сомневался, насмотревшись в своё время на таких вот нигилистов-правдолюбцев.
– Откуда у вас оказался тот список, что мы у вас изъяли?
– Если честно, то я и сам не знаю, как он попал в мою сумку.
– Нет, Павел, так мы с вами не договаривались – произнёс полковник ключевую фразу, предназначенную для опера, стоявшего за Пашкиной спиной, и означавшую: «приготовиться». При этом его глаза слегка сощурились.
– Вы обещали мне быть искренним.
– Но я и правду не знаю, я могу лишь только догадываться, что его мне незаметно вложил в сумку тот инопланетянин.
– ?! Инопланетянин? – это что-то новенькое, и всё-таки я вижу, что вы не хотите говорить мне правду.
Эта ключевая фраза была уже сигналом к действию. Услышав её, опер, все это время стоявший позади Пашки, вынул из кармана носовой платок, смочил его специальным раствором из полиэтиленового флакончика и зажал им Пашкины рот и нос. Пашкино тело вначале напряглось, пытаясь сопротивляться, но очень быстро обмякло и теперь развалилось на стуле безропотной массой. Опер убрал платок и достал из внутреннего кармана своего пиджака шприц. Он засучил Пашкин рукав, снял с иглы колпачок, и уже хотел, было сделать инъекцию, но вдруг рухнул на пол, как подкошенный, и остался лежать без видимых признаков жизни. От двери раздалось:
– Добрый вечер, Валентин Григорьевич.
Тут настал черёд вздрогнуть от неожиданности полковнику. Повернув голову на голос, он увидел стоявшего в дверном проёме уже немолодого, но в отличной физической форме мужчину, одетого в серый дорогой костюм.
БЕЛОКУРАЯ БЕСТИЯ
– Не волнуйтесь – сказал вошедший – ваш коллега жив и здоров, он сейчас спит, а когда проснётся, ничего не вспомнит, из того, что с ним было вчера. Так, думаю, будет лучше и мне, и, главное, вам. Фотограф тоже не вспомнит о нашем визите, когда проснётся, так что разговору нашему ничто не помешает. Вы ведь не станете отрицать, что искали встречи со мной?
– Да, искал. – После некоторого замешательства подтвердил полковник.
– Кто вы, кого представляете, почему инопланетянин, и как вам всё это удаётся?
– Много вопросов. Отвечу по порядку. Кто я? Могу сказать так: в понимании вашего ведомства – никто – ни в одной разведке мира на службе я не состою.
Кого представляю? На этот вопрос ответить не могу, по одной простой причине: вы не сможете понять меня правильно, по крайней мере, пока. Что же касается моего внеземного происхождения, то инопланетянином я стал благодаря наивности Павла, которую я использовал для того, чтобы наша с вами встреча состоялась.
О моих возможностях, на которые вы обратили внимание, могу сказать следующее: они – не дар внеземного разума, а результат многолетнего труда, моего собственного, заметьте.
Короче говоря, за годы сознательной работы над собой я достиг того, чего в вашей лаборатории хотят получить сразу и бездумно: манипулируют с сознанием человека, а он ни сном, ни духом.
– А что вам не нравиться? Мы работаем на благо Отечества: пытаемся создать универсальных солдат, есть такая работа – Отечество защищать.
– Про Отечество вы это бросьте. Кто вам сказал, что именно из этих ребят могут выйти универсальные солдаты, а почему не универсальные инженеры, врачи, сапожники, например? Вы что досконально изучили природу человека, знаете, как он устроен, как его сотворил Бог, чтобы перекраивать по-своему разумению? И, наконец, радикальное изменение природы человека, без его сознательного участия просто невозможно, вы, наверное, это сами уже поняли. Говоря языком великого Шекспира, сломать человека можно, но управлять им нельзя, это может сделать только самый великий профессионал на свете, тот, кто создал нас всех.
Можно, конечно, подобно вам сделать из человека ущербную конструкцию для выполнения примитивных задач. Но это не только не гуманно, это просто глупо. Зачем изобретать велосипед, если программы для универсального управления человеком уже существуют в его психике. На данном этапе эволюционного развития наше сознание настолько ещё несовершенно, что тот, кто создал нас, предусмотрел механизмы управления нами, иначе и быть просто не могло. Так что вы не придумали ничего нового, господин исследователь, а только портите уже созданное не вами.
Вы, знаете, один доктор мне совсем недавно говорил то же самое, он называет это самозомбированием. Природные механизмы сознания, которые включаются бессознательно, что-то в этом роде.
– Да, Рождественский, мне о нём известно.
– Так что же, доктор прав, все мы - зомби? Вопрос только, кого, может Бога?
– Зря иронизируете, ваш доктор ошибается, не все. Некоторые личности, могут сохранить адекватно реагирующую психику практически в любых условиях, даже самых неблагоприятных.
– Ну, это, конечно, сверхличности?
– Пусть будет такой термин, он уже стал привычным.
– Значит, позволено всё, правда не всем. А только сверхличностям?!
– Опять вы не правы. Безнаказанно истреблять старушек-процентщиц могут только обычные уголовники, что бы они при этом о себе не воображали. Феномен сверхличности не отслеживается сознанием, так же как и феномен зомби, это, если хотите, зомби наоборот.
– Черт знает, что такое, вы меня совсем запутали! Вы что издеваетесь, что ли?
– Как можно, полковник. Терпение: хоть я и не доктор Рождественский, но попробую объяснить
Наибольшее давление на психику человека, как вам, наверное, уже известно происходит в эпоху перемен. Целое общество впадает в состояние затяжного подсознательного шока. Подавляющее большинство на психическом уровне функционирует как зомби. Большинство, но не все. Сознание некоторых в состояние ступора как раз не впадает: оно сохраняет способность «обживать» эту неуютную для психического здоровья действительность. Для них этот процесс происходит совершенно бессознательно, они не ведают ни кто они на самом деле, ни что творят. Своим опытом эти люди создают полноценную среду обитания для психического здоровья целой нации. Не было бы этого опыта, не было и будущего у всего общества. Как видите, всё просто.
– Всё-таки непонятно, что это, талант, гениальность, феноменальная сила воли, или ещё что-нибудь? В чём конкретно состоит этот феномен, непонятно?
– Это новое сознание, путь в новые законы физики, качественно ДРУГОЙ взгляд на мир, и иное существование в нём. Как бы мы не своевольничали, мы идём по пути к Богу, причём буквально, получая при этом крупицы его, если можно так сказать, возможностей.
Впрочем, мы ещё вернёмся с вами к этому разговору. Я разыщу вас, когда это будет необходимо.
С эти словами Исполнитель встал и вышел, не прощаясь.
СМЕРТЬ ДИКТАТОРА
Солнечным августовским утром, сухим и теплым, черная Волга с генералом Матвеевым, петляя в узких улочках рабочей окраины города, направлялась к месту службы генерала.
Мимо проплывали здания каких-то фабричек и заводиков еще дореволюционной постройки, выполненные, как правило, из красного кирпича, которые со временем от копоти превратились в черные. Многие из них сейчас пустовали. Кризис, разразившийся в стране, коснулся, в первую очередь, именно таких вот маленьких предприятий. Прохожих на улицах в этих местах и раньше-то было не много в это время, а сейчас и подавно. Казалось, будто все кругом вымерло. Да и жилых домов здесь почти не было, не было и магазинчиков, у которых мог бы толкаться какой-нибудь народец. Не было даже зеленых насаждений - деревьев, или хотя бы кустов. Улицы были пусты и безжизненны и походили больше на декорацию голливудского боевика о вторжении на землю инопланетян.
Генерал-майор Матвеев сидел на заднем сиденье и совсем не замечал унылый пейзаж за окном его служебного автомобиля. Точнее, он не рассчитывал увидеть там чудо. Он не надеялся увидеть там толпы счастливых людей, спешащих на свои рабочие места, на те же фабрички и заводики, которые очистились от вековой гари и копоти и сияли своими чистыми стенами, встречая рабочих. Он думал о другом. Он как раз и размышлял о том, чтобы наполнить улицы счастливыми рабочими, спешащими на фабрики и заводы, чтобы вся страна очистилась от накопившейся грязи и работала в полную свою мощь.
И для этого оставалось сделать совсем немного. Их отдел, фактически, уже завершил работу над многоступенчатым кодированием сознания. Опыты дали весьма неплохие результаты. У всех без исключения испытуемых сразу повысилась работоспособность, они ревностно выполняли любую работу, какую ни дай, не забивая свою голову посторонней ерундой - мораль, этика, эстетика, свобода, демократия. Тьфу ты, язва ее дери! – генерала передернуло от одного только упоминания этого ненавистного ему слова - всей этой интеллигентской гнилью. Были, правда, небольшие сбои, как с этим хлюпиком Топтуном. Ну, а где вы видали битвы без потерь? Ничего, Топтуна, Программиста и остальных, им подобных, спишем на боевые, но все же в целом для первого раза неплохо, совсем неплохо. Потом, разумеется, мои очкарики технологию усовершенствуют, доведут до ума, а для начала и так сойдет, да и время поджимает.
В запасе еще есть месяц-полтора, и за это время необходимо успеть, не только провести кодирование спецназа, чтобы было, кому здесь поддержать переворот в Москве, но и провести с ними учения - два, а лучше три, по усмирению массовых волнений. А то эти демократы уже всем головы задурили своими свободами. Одно учение, думаю, лучше провести где-нибудь на «зоне» по усмирению бунта. Да, пожалуй, пусть сначала на зеках потренируются, а уж потом надо будет спровоцировать парочку несанкционированных митингов. Что-нибудь на подобие того, что мы проделали летом 78-го, на Дворцовой. Ну, мы им тогда дали, всем этим педерастам волосатым, всей этой обкуренной и обколотой сволоте. А заодно и все неблагонадежных сразу выявили, и никого не пришлось выслеживать по одиночке, тратить силы, людей, средства. Эх, жаль, что ко дню ВДВ опоздали - там бы спецназу было бы, где разгуляться. Да заодно по части неблагонадежности проверку бы прошли - ведь в спецназе есть и бывшая десантура. Впрочем, кодировка не должна подвести.
А потом когда все закончится, все страсти улягутся, и законное правительство воссядет в своих креслах, нужно будет наладить массовое кодирование граждан. Понадобятся специалисты, оборудование, предлог… Ну, предлог, надо думать, будет самый простой, скажем, обязательное медицинское освидетельствование граждан, в плане заботы нового правительства об их здоровье. Призывники и так будут проходить медкомиссию в обязательном порядке, не говоря уж о тех, кто уже служит. Абитуриенты там всякие и те, что устраиваются на новую работу тоже. Останутся одни пенсионеры и дети. Ну, старичков долго уговаривать не придется, они первые побегут к врачам, хотя, по большому счету, они уже никому не нужны - так, отработанный материал. Остаются дети. Думаю, эксперимента ради, одну половину детей закодируем, а другую оставим так, как есть, и посмотрим. Может те, что не закодированные сами начнут перенимать положительный пример поведения от закодированных взрослых, а потом передавать его своим детям, и так далее, и так далее. В любом случае, непослушным детям обязательный медосмотр всегда будет предоставлен.
И уж тогда страна снова заживет богатой, красивой и счастливой жизнью. Космические корабли снова полетят к звездам, а спортсмены снова будут завоевывать только золотые медали. Не станет больше ни безработных, ни тунеядцев, ни пьяниц и наркоманов, ни воров, ни уголовников. А главное, не станет инакомыслящих, все будут выполнять, каждый свою работу, и при этом по настоящему будут преданы партии… Тьфу, ты, язва ее дери! Или, что там будет… правительству, и не только на словах.
Думы генерала прервал автомобильный гудок, который подал его шофер, остановившись у больших железных ворот. Ворота, состоявшие из одной створки, были вмонтированы в стену здания, такого же, как и все остальные вокруг, из грязного красного кирпича, и покрашенные в тон коричневой половой краской. На окнах висели металлические решетки, а с внутренней стороны окон строение было защищено от внешнего мира плотной светомаскировкой. С обеих сторон к четырехэтажному кирпичному дому примыкал высокий железобетонный забор с колючей проволокой наверху, по которой был пущен электрический ток. Рядом с воротами имелась тяжелая, постоянно закрытая на внутренний замок, дубовая дверь. Никакой вывески, говорящей о том, что то за учреждение и кому оно принадлежит, рядом с дверью не было, на доме не был указан даже его номер. Только очень ограниченный круг лиц знали, что в этом здании располагается особо засекреченный отдел КГБ, именуемый, как НИИ п. /я № 583461.
Створка ворот медленно отползла в сторону, скрывшись во чреве грязно-кирпичного монстра, и машина въехала в бокс, остановившись, перед другой такой же металлической створкой, а первая створка поползла обратно - сверхсекретный отдел КГБ как бы показывал свой коричневый язык всем любопытным снаружи.
Из боковой дверцы выскочил человек в форме ВОХР-овца, перед самой машиной он перешел на строевой шаг. Застыв возле задней дверцы генеральской Волги и четко развернувшись на девяносто градусов, он взметнул ладонь своей правой руки к козырьку фуражки, отдавая честь, и доложил:
– Товарищ генерал-майор, за время моего дежурства никаких происшествий не произошло. Начальник службы охраны объекта - капитан Малахов. - Правая рука капитана при последнем слове доклада резко упала вниз, а сам капитан застыл по стойке «смирно», в ожидании распоряжений.
Генерал, развалясь на заднем сиденье машины, выслушал доклад, не глядя на капитана, и утвердительно кивнул головой. Этот кивок головы должен был означать, что, в целом, службой охраны он доволен, но расслабляться все же не стоит, а заодно, кивком головы, он поприветствовал офицера. Стекло задней дверцы со стороны Матвеева поползло вверх. Створка вторых ворот оползла, и автомобиль с генералом въехал во внутренний двор учреждения.
Эх, молодец этот капитан Малахов - подумал генерал - четко, без запинки: «Никаких происшествий не произошло». Все бы были такими, так глядишь, и никаких перестроек бы не потребовалось.
Капитан Малахов, вытянувшись во фронт, проводил преданными глазами машину, и когда та скрылась за поворотом, не торопясь, отправился в свое дежурное помещение. Он не стал докладывать шефу, что за двадцать минут до его приезда в работе камер наружного наблюдения произошел сбой на несколько минут. Должно быть, какие-то неполадки в системе автономного электропитания - так, мелочь, чего из-за пустяков старика беспокоить, само наладилось.
Машина остановилась возле одной из дверей. Поднявшись на второй этаж, генерал ключом открыл дверь своего кабинета, включил свет и …
За его столом, в его кресле, по-деловому, положив руки на стол, восседал человек, примерно его лет, на его крепком, явно тренированном теле сидел не броский серый костюмчик.
– Заходи, генерал, закрывай дверь, - спокойным тоном произнес незваный гость – разговор есть.
Кто он? – возник в голове генерала первый вопрос. Впрочем, то, что он человек явно из их системы – видно сразу. Но как он сюда попал, и почему этот капитан Малахов ничего ему не доложил? «Никаких происшествий нет!» – чем они там занимаются! А может, это заговор, нас предали? Кто-то пытается помешать нашему правому делу? Явно произошла утечка информации. Никогда не доверял этим папенькиным сынкам из Генштаба – кроме дерьма от них никогда ничего путного не было. Сотни вопросов и тысячи ответов на них промелькнуло в голове у Егора Степановича за одну секунду, но ничего определенного на ум так и не пришло.
– Кто вы, и что здесь делаете в моем кабинете? – строго спросил Матвеев. Его это уже начинало немного раздражать.
– Бери стул, садись, поговорим, – не обращая внимания на нервозность генерала, не повышая голоса, сказал незнакомец.
Наглость, с какой визитер обращался с ним, вывела окончательно Матвеева из себя.
– Да, я сейчас - попытался он резко развернуться к двери, порываясь позвать охрану, но вдруг застыл, как вкопанный, не в силах пошевелиться, или закричать. Все его тела охватил необъяснимый столбняк, а горло начинал душить некий спазм.
– Даже не думай – прогремели, подобно снежной лавине, усиленной горным эхом, слова в ушах генерала, хотя, сказаны они были тихим, приглушенным голосом. Матвеев заглянул в глаза говорившего и встретился с его ледяным взглядом убийцы. Такой взгляд генералу не раз доводилось наблюдать, и он понял, что с этим субъектом лучше не шутить. Еще он понял, что он очутился в замкнутом пространстве с профессионалом высочайшего класса, силы явно не равны и помощи, похоже, ждать не откуда. Сопротивляться – себе дороже.
При этой мысли спазм мышц во всем теле сразу прошел.
Что он хочет? Просто поговорить? Ладно, поговорить, так поговорить. С этого бы и начинал, а то сразу за горло – размышлял про себя Матвеев, выдвигая из-за стола стул, и садясь на его краешек, как нашкодивший ученик в кабинете директора школы.
– Итак, генерал, – начал Исполнитель – объясни мне, зачем тебе понадобилось подвергать кодировке всю страну? Зачем ты удумал ее погубить? Разве опыты с Топтуном, Программистом и другими не показали тебе, на сколько это может быть опасно. И чем, собственно, провинился перед тобою народ, которому ты верой и правдой служил всю жизнь.
– Народ! – оживился Матвеев, сверкнув гневными глазами. Где ты увидел сейчас народ? Я уж буду с тобой откровенен и на «ты» - вижу, что ты, примерно, мой ровесник, и школу, похоже, мы с тобой прошли одну и ту же. Так к чему эти лицемерные церемонии. Согласен?
Исполнитель не ответил, продолжая, не мигая смотреть в глаза генералу, что тот расценил, как утвердительный ответ.
Так вот о народе, о котором ты так печешься – Матвеев, выпрямив спину, приободрился. Ему на секунду показалось, что с этим типом ему удастся договориться, а может статься, что и переманить на свою сторону. Таких, как этот еще поискать, такие всюду на вес золота, так уж лучше быть с ним в одной команде, чем лицом к лицу в темном переулочке. – Разуй глаза и оглянись вокруг! Тот народ, который был раньше, о котором можно было говорить только с гордостью, служить которому я почитал за честь – весь исчез.
Где он народ-труженик? Заводы и фабрики пустуют. Мужики пьют водку, а молодежь вся прогнила от наркоты. Бабы перестали рожать, а девки уже не хотят стать актрисами, все стремятся стать валютными проститутками.
Где он народ-воин, защитник отечества? Молодых в армию и под дулом автомата не загнать, а офицеры и прапорщики разворовывают арсеналы, да что они, уже и до генералов дело дошло.
Может интеллигенция, думаешь, более сознательная? – Не тут-то было! Все более-менее умные за границу подались и не только жиды.
Спортсмены на международных соревнованиях – ты только посмотри – стоят, ковыряют в носу, жуют эти ихние гандоны, эту их жвачку, и это в тот момент, когда играют гимн нашей Родины – тьфу, смотреть противно! Какие уж тут рекорды, какое уж тут золото!
Это не народ, это быдло, неуправляемое стадо. Ты спросишь, а куда же руководство страны смотрит, которое правительство называется? Так вот я тебе отвечу – рыба с головы гниет, каков поп, таков и приход.
А они называют все это ****ство демократией! – генерал уже встал со стула и возбужденный, расхаживал по кабинету. – Всю страну окунули мордой в чан с дерьмом – у нас, говорят, демократия!
– Ты что же, против демократии?
– Против. Прямо тебе скажу, против. Все должно быть управляемо, а особенно демократия, потому что неуправляемая демократия – это анархия, хаос – вот он-то скорее погубит страну.
– Но ведь еще Ленин писал о том, что возникновение демократии в социалистическом обществе неизбежно, и что по мере развития демократии, роль партии, как руководителя, отойдет на второй план, предоставив народу самому решать свои задачи. Просто сейчас страна находится только в самом начале становления демократического общества, поэтому сейчас столько неразберихи. Но за народ не стоит беспокоится, он сам в силах разобраться, что к чему, и он обязательно разберется, и не стоит ему мешать. В конце концов, это процесс эволюционный. Так что причин для паники я не вижу, все идет по плану, заметь, по ленинскому плану.
– Народ, может, и разобрался бы, но не эти скоты. Поэтому я и собираюсь этих животных снова обратить в народ. Ленин то же, к стати сказать, не одними плакатами да транспарантами советскую власть устанавливал. Если бы он мог одними плакатиками обойтись, то не стал бы устанавливать диктатуру пролетариата. А вспомни, сколько эта диктатура крови пролила!
Вот я и хочу проделать все то же самое, только без лишнего кровопролития, более гуманными методами. И на комиссаров с их агиткой тратиться не придется. А жизнь-то, какая наступит, ты только представь…
Исполнитель не стал слушать красивую сказку генерала, он уже поставил ему свой диагноз – не излечим основательно. Он ясно увидел, что попытка генерала Матвеева создать искусственных рабов, есть ни что иное, как последний шанс тоталитарного режима продлить себе существование, последняя его возможность уцепиться костлявой рукой за жизнь, сделать последний глоток воздуха, последняя агония режима. Тупой, неповоротливый мавр отходит в мир иной, но он сделал свое дело и теперь должен уступить место более подвижному строю, более мобильному. И режиму вовсе не обязательно при этом тащить за собой в могилу всю страну, хватит с него и одного Матвеева – это к вопросу о гуманизме. А Матвеев и так без режима не жилец – так отработанный материал, как он сам говорит.
– Ну что ж, с вами мне все ясно – сказал Исполнитель, вставая с кресла и направляясь к выходу. У самой двери он остановился, повернулся к генералу и произнес:
– На прощание могу сообщить вам лишь одно – 0,461573 – ОМЕГА – Четко проговаривая каждую цифру личного кода генерала Матвеева, глядя ему прямо в глаза, сказал Исполнитель и вышел из кабинета.
Услышав свой код, Матвеев весь сжался, взгляд его помутнел, став совершенно бессмысленным и безразличным ко всему. Как сомнамбула он направился к сейфу, механически открыл его и достал оттуда свой именной «Вальтер».
Глухой выстрел Исполнитель услышал уже, когда спускался по лестнице. Незамеченным он миновал охранника и вышел на улицу.
На голубом, безоблачном небе светило яркое солнце. День обещал быть погожим, это радовало.
ПРОЩАНИЕ
В дверь кабинета осторожно постучали.
– Войдите, – разрешил Рождественский.
Одиссей возник на пороге, помедлил, не решаясь помешать доктору.
– А, Миша, уже собрался? Проходи, присаживайся.
Илья Александрович говорил как всегда спокойно и доброжелательно, но Одиссей чувствовал, что на этот раз доктору труднее, чем ему. Одиссею очень хотелось как-то ободрить его, но как это сделать, он не знал.
Сколько раз за время своего вынужденного пребывания здесь, он приходил в этот кабинет, и подолгу слушая доктора, узнавал об удивительных вещах, которые помогали ему совершить это странное, увлекательное, порой мучительное путешествие к себе самому. Он многократно слышал раньше, что человек – это целыё мир. Но эти слова ничего не говорили ему, как не говорили они, в сущности, ничего тем, кто их так часто цитировал. Только здесь, в беседах с доктором Рождественским, Одиссей нашёл доказательство этой истины. Он обрёл, наконец, свой мир.
Учитель ещё раз просил вас подумать: может, всё-таки вы решите уехать с нами.
– Нет, Миша, я должен остаться здесь: работы много. А ты можешь ехать совершенно спокойно, хоть я и остаюсь здесь один, но, думаю, что всё будет нормально, по крайней мере, должно быть. Да, и ни на век прощаемся: ведь ты приедешь ещё, верно?
Вопрос прозвучал не так бодро, как того хотел Илья Александрович: оба понимали: что возвращение Одиссея случится не скоро, если вообще когда-нибудь произойдёт.
Одиссей наклонился к столу, дотронулся до руки доктора.
– Человек, открывший себя миру, не может быть один: время и пространство – выдумки несовершенного восприятия. Присутствие тех, кто дорог нам, мы можем почувствовать в любое мгновение, и это – не заблуждение, не фантазия, это и есть истинная реальность Боль, страдание, страх – лишь иллюзия, примитивный инструмент воздействия на несовершенное ещё сознание. Это майя-иллюзия пленила наше сознание, подобно тому, как лилипуты, связали спящего Гулливера, лишив его возможности жить нормально в их мире. Ему больно, неудобно, неспокойно, но это неестественное состояние для него: ведь он – на самом деле большой и сильный, если путы убрать. Вы ведь знаете это, доктор, теперь во всё это остаётся только поверить.
Одиссей встал и вышел, не оглянувшись. Когда за ним закрылась дверь, Рождественскому всё ещё казалось, что он слышит голос Исполнителя.
БОЖЕСТВЕННАЯ УЛЫБКА ОТПЛАКАВШИХ НЕБЕС
В ожидании Вики, Андрей сидел и размышлял над интересным стечением обстоятельств или, как говорили в незабвенном прошлом, причинно-следственной связью событий. Если бы в своё время Обкомовский указующий перст, случайно бы ни уткнулся бы в Серёгину работу, то он вряд ли бы сегодня имел бы персоналку в ЛОСХЕ, а значит, не было бы повода меня туда пригласить, а у меня возможности встретиться с Викой – вот такая квадратура круга получается. И тут, без провидения никак не обошлось
Размышления Андрея прервал настойчивый звонок в дверь. Вика стояла на пороге, вся промокшая до нитки. Надо же – пронеслось у него в голове – заразмышлялся и не заметил, как дождь на улице пошёл.
– Значит так – бодро скомандовал он – бегом в ванную, одежду снимать - будем сушить. Халат на стене висит, переоденься, а я пока чайку организую с малиновым вареньем – где-то должно было быть.
И Вика, зябко поёживаясь, затрусила в ванную. Уже успев скинуть туфли, она шлёпала босыми ногами, оставляя мокрые следы на полу.
– Почти у самого дома ливанул, оправдывалась она, дрожащим от холода голосом. Что-то неуловимо менялось в выражении её лица, она казалась смущённой и обрадованной одновременно. Такой он её ещё не видел. Он стоял и глядел на удаляющуюся фигуру, ясно осознав вдруг, что дороже этой девушки у него никого в жизни не было.
В ванной Вика стянула с себя мокрое платье и принялась выжимать его. Она смотрела на стекающие в ванну струи воды, и ей казалось, что это льются её невыплаканные слёзы, скопившиеся за долгие годы ожидания этого момента, когда уже никто и ничто не сможет разлучить её с Андреем. С тем человеком, ради которого она собственно и жила все эти годы, упорно преодолевая все трудности и преграды, стоящие на пути к счастью. Вика не заметила, как и у неё самой из глаз потекли слёзы. Это были слёзы радости, слёзы избавления от всего, в прошлом гнетущего, слёзы очищения, в предвкушении новой, счастливой жизни
Всё, хватит о грустном – волевым усилием Вика заставила себя собраться – в конце концов, я сюда не реветь пришла – сказала она себе, размазывая мокрыми ладонями слезы по щекам.
Выжав платье, она повесила его на батарею, и продолжила приводить себя в порядок. Сняв лифчик, она внимательно осмотрела свою грудь, так, будто видела её в первый раз. Молодые, упругие округлости, в общем-то, произвели на неё должное впечатление, вот только от торчащих посиневших от холода сосков, она не пришла в восторг. Слегка кружилась голова и еще что-то явно мешало. Вика снова осмотрела себя – так и есть – мокрые трусики всё ещё были на ней. Сняв трусики, она повесила их на верёвку рядом с платьем.
Ну, прямо некрофильный модерн какой-то – расстроилась Вика. Включив душ, она встала под струи теплой воды, и потом еще долго растирала свое тело мягким полотенцем, особенно свою грудь до тех пор, пока соски не порозовели, а по всему телу разлилось волнами тепло.
Ну, вот, совсем другое дело. А грудь мне явно от мамы досталась – решила она, на этот раз удовлетворённо окинув взглядом своё отражение в зеркале.
Она бережно сняла с вешалки халат, Его халат, и прижалась к нему щекой. Махровая полосатая материя хранила Его тепло, и Вике казалось, что она прижимается к Нему, такому же тёплому и родному. Когда она облачилась в халат, запахнув на груди полы, ей показалось, что это Он сжал её в своих крепких объятиях, волнующих и желанных. Препоясав халат кушаком, Вика открыла дверь и шагнула навстречу судьбе.
А за окном бушевала гроза. Казалось, что разверзлись все источники Великой бездны, и хляби небесные отворились.
Ливень низвергался сплошной стеной, готовый затопить всю землю. Время от времени вспыхивала слепящая молния, а чуть погодя устрашающе громыхал гром. Глядя на это буйство стихии, Андрей невольно представил картины Всемирного потопа, жертвы, поглощаемые ненасытными водами, торжество грозной стихии, очищающей землю и приготовляющей её к новой жизни.
А ведь это нам с Викой жить в этой новой жизни – размышлял Андрей, глядя в окно, зачарованный сумасшедшей проказой природы.
Да, похоже, и Петька тоже на подходе. Пусть покапает маленько, только не сорок дней и сорок ночей, а то у меня еды только на два дня, максимум на три – может, и не дотяну до новой жизни.
Вика тихонько вошла в комнату, и остановилось на пороге. Андрей обернулся: какое-то новое ощущение возникло вместе с ней, что-то забытое, тёплое, ясное, идущее из давнего детства. Он почувствовал, как здесь и сейчас что-то изменилось. Это было ощущение чего-то уютного и надёжного, как сама доброта.
– Что ты на меня так смотришь, я ничего не перепутала?
– Нет, всё правильно. Просто в жизни не видел никого, красивее тебя.
– Что же ты, художник, никогда не видел красивых женщин?
Она, зная его уже ставшее привычным желание побалагурить, приняла эти слова за обычную шутку.
– Должен тебе сознаться, я – очень робкий и застенчивый художник, и на женщин просто боялся поднимать глаза, тем более, на красивых.
– Как же ты в академии работал с обнажённой натурой – лукаво поддразнивала Вика, включаясь в эту шуточную игру.
– А вот так и работал, не поднимая глаз.
Они рассмеялись оба.
– Смотри, смотри – радуга! – Викино лицо вдруг стало по-детски счастливым.
Они подошли к окну, дождь кончился. И там, в очистившейся вышине, над домами, шпилями и купалами, сияла, словно божественная улыбка отплакавших небе, радуга.
– Правда, она похожа на улыбку? – угадала его мысли Вика.
– Видишь, небо улыбается нам, значит, всё у нас будет хорошо, ты веришь в это?
Он почувствовал, как она взяла его за локоть и щекою прижалась к его плечу. Взглянув на неё, он понял, что Вика плачет. Крупные, прозрачные слезинки одна за другой стекали по её щекам и повисали на подбородке. Ему вдруг захотелось потрогать их, но желание это показалось ему ребячеством, и он мысленно одёрнул себя.
А Вика плакала всё сильнее и сильнее. И вдруг обхватила его руками и зарыдала в голос. Он растерянно гладил её плечи, волосы, мысленно кляня себя за то, что не в состоянии выговорить что-нибудь вразумительное, чтобы как-то успокоить девушку.
Где-то глубоко Андрей чувствовал, подсознательно понимая, что происходит некое таинство, некое посвящение, для которого избран только он и Вика, поэтому и молчал, чувствую фальшь любых слов, произнесённых в эту минуту. Он даже не пытался, следуя своей многолетней привычке, проанализировать своё состояние, и не задавал себе ненужных вопросов, ответы на которые ещё никем не были придуманы.
Её рыдания становились всё тише, пока не смолкли совсем. Вика ещё какое-то время постояла, уткнувшись лицом ему в грудь, потом подняла свою взлохмаченную голову и посмотрела на него. В её глазах было столько нежности, столько восторженного обожания, что Андрею на какое-то мгновение показалось, что пол уходит у него из-под ног. Когда он пришёл в себя, то увидел улыбающуюся Вику, её сияющие глаза на мокром от слёз лице.
– Я глупая, да? Ты не сердишься? Просто я слишком долго к тебе шла: с того самого дня, как в первый раз тебя увидела, Понимаешь, целых тринадцать лет.
– Оказывается число тринадцать не такое уж и противное число – попробовал он, наконец, пошутить.
– Только почему так долго, тебя, что Моисей ко мне вёл, или Сусанин?
– Нет, мои родители. Они знали о моей любви и против этого ничего не имели, только поставили условие – сначала я должна окончить школу, а потом уж как бог рассудит. Но бог рассудил так, что мы уехали, и думали, что навсегда.
– То-то я частенько замечал, что Дэн как-то на меня всё смотрит не так, всё приглядывается, всё чего-то примеряется. Будь твои родители не художники, а просто нормальные люди, они вряд ли бы согласились, чтобы их дочь связала свою судьбу с художником. Наш брат художник, для всех родителей на свете, как пить дать – пьяница и развратник. А где же ты могла меня увидеть так давно?
– У вас была практика в Пушкинских Горах, а мы с мамой приезжали туда навестить папу.
– Помню, к Дэну тогда действительно приезжала жена с дочкой, так это была ты? Впрочем, конечно ты, больше-то некому.
– Да, и о тебе я знаю, наверное, всё. Знаю, что никакой ты не пьяница и не развратник, да и на богемные тусовки ты не большой любитель ходить. Ты бы только знал, чего мне стоило вытащить тебя на выставку дяди Серёжи. Единственно, я знаю, что ты время от времени можешь увлекаться какой-нибудь идеей, и тогда точно, теряешь чувство реальности. Но к этому я привыкла – мой папа был таким же. Именно таким, увлечённым, одержимым, я тебя увидела тогда, именно таким и полюбила.
– Странно, я тебя совсем не запомнил, какой-то расплывчатый образ только.
– Оно и понятно, тебе было тогда совсем не до меня, сопливой девчонки, ты вообще был в другом измерении.
Поцелуй меня попросила она тихо.
Он осторожно прикоснулся губами к её, ещё влажным от слёз, и почувствовал, как она приняла его поцелуй, приникая к нему всё сильнее и сильнее. Как она растворяется в нём, а он в ней, и они становятся единым и неразделимым целым. Как они стали лёгкой дымкой подниматься над горизонтом, над планетой, над Вселенной. Как они покинули этот мир, мир их прошлой жизни, и очутились в другом, в их мире, в мире, созданном ими самими, и только для них самих, где они являются одновременно и небом и землёй, и звёздами. Только времени не существовало в этом мире. Была только Жизнь во всём своём торжестве – непредсказуемая, многообразная, стремительная и притягательная, творимая Любовью, ею одною питаемая, ради неё одной существующая – и эта Жизнь была сама Любовь – чистая душой, целомудренная разумом и всё охватывающая духом.
Сколько времени прошло на Земле. С момента их первого поцелуя, Андрей не знал: может быть, час, может быть, год, или столетие. За окном была ночь, Вика сладко спала, свернувшись калачиком и приткнувшись головой его плечу. На небе, вокруг круглой луны рассыпались звёзды, красочным ковром.
Лунный свет отбрасывал на стену причудливые тени, которые при желании можно было принять за персонажей иных миров и измерений. Они суетливо толкались, не находя себе нигде пристанища, никому не нужные, никто не понимал их и не принимал. Немного покружившись, они куда-то исчезали, но потом появлялись вновь, но уже в другом, в новом обличье.
За окном сало светать, тени становились всё бледнее, и бледнее, пока ни исчезли совсем. Вика вздрогнула, чего-то испугавшись во сне, и проснулась.
– Что-то случилось? Ты в порядке?
– Сон – всего лишь глупый сон. Мне приснилось, будто я стою на берегу реки, а ты отплываешь на лодке, к другому берегу, которого из-за тумана не видно. Я кричу тебе, машу руками, прошу взять меня с собой, а ты смотришь на меня и как будто не видишь, и голоса моего совсем не слышишь. Лодка вместе с тобой удаляется всё дальше и дальше, и вот уже готова раствориться в тумане. А я чувствую, нет, я точно знаю, что вижу тебя последний раз, потому, что там, на другом берегу, есть что-то, что для тебя важнее, чем я.
– Вот уж воистину, сон разума порождает глупые сны, не стоит так серьёзно относиться ко всякой ерунде: теперь мы вместе, и никто и ничто не сможет помешать этому. А разлучить нас вообще невозможно, потому, что наш союз готовился на небесах, не иначе, а уж с небесами спорить бесполезно.
Она снова, как накануне крепко обняла его и прижалась щекой к его плечу.
– И вообще, какие могут быть разговоры, мы женимся немедленно. Прямо сейчас пойдём к Раечке, и я испрошу у неё твою руку и позволение называть её мамой. Цветы и шампанское возьмём по дороге – у меня должен сохраниться талон на вино. А цветы, слава богу, продают без талонов.
. – Подожди, не спеши – засмеялась Вика.
– Сколько? Ещё тринадцать лет? А ты, как Пенелопа, будешь ждать своего счастья, коротая долгие зимние вечера, плетя какую-нибудь скатёрку на буфет?
– Нет совсем немного, несколько дней, не больше. Просто мамы здесь нет, она сейчас в Париже, я приехала одна. Дня через три – она обещала приехать – вот тогда и засылай сватов.
– Ну, на три дня меня ещё хватит, но не больше, больше жать не смогу – поведу к алтарю без родительского благословения.
– На том и порешим, а сейчас мне надо уйти.
– Из-под венца сбегаешь?
Но шутливого тона уже не получалось, какая-то грусть повисла в воздухе после её слов.
– Сбегаю, мой милый, просто обязана сбежать.
Грусть усиливалась, оба чувствовали, что ещё не готовы расстаться.
–Я провожу – только и смог из себя выжать он, чтобы хоть как-то разрядить эту гнетущую обстановку.
Они вышли из дома и, не торопясь, направились в сторону реки, определяя свой путь больше по свежести, исходившей от воды, чем сознательно полагаясь на своё знание улиц. Было утро. Впрочем, в июне месяце, понятия утро, вечер, вообще отсутствуют, потому, что наступление или конец сумерек невозможно определить по часам во время белых ночей. Сумерек нет вообще, есть только день, и немного ночи.
Ночи, наигрывающей на валторнах серебряных каналов мечтательный ноктюрн разводных мостов. Ночи, замирающей прозрачной тишиной стройных улиц, и кружащейся в вальсе проходных дворов. Эта ночь, искрящаяся поэтическими озарениям, упоённая любовью молодых сердец, очарованных ею, и рождающая тревожное волнение, в предчувствии скорого финала этой волшебной сказки, при виде растущей прямо на глазах, светлой полоски неба на востоке.
С появлением солнца исчезает ночная заколдованность города, возвращаются его привычные очертания. Замолкают флейты и виолончели ночной элегии, их сменяет щебетание птиц и дребезжание трамвая на повороте. Но эта мелодия уже совсем из другой музыкальной пьесы, ритм которой определяют длинные тени на сером асфальте – невольные участники, наступающего дня. С улиц исчезают влюблённые, и появляются вечно спешащие, вечно чем-то озабоченные, суетливые прохожие. Поэзия юности безвозвратно осталась там, в ночи, наступает прозаическая зрелость.
День застал их на Фонтанке, у дома, где жила Елена Николаевна.
– Андрюшенька, миленький, я тебе очень благодарна за эту необыкновенную ночь. У меня в жизни никогда ничего подобного не было. Спасибо, мой милый.
Она прижалась к нему, крепко обхватив руками за шею, как накануне.
– А теперь я пойду, мне действительно надо идти.
Шептала она, ещё крепче прижимаясь к Андрею.
– Не удерживай меня, лучше прогони, а то я так никогда и не смогу уйти.
Нехотя он убрал руки с её плеч.
– Да, конечно, иди, раз тебе необходимо. Когда мы увидимся?
– Я позвоню, скоро, ты уж потерпи.
Она ещё раз порывисто обняла его на прощание и скрылась в подъезде дома.
Андрей побрёл прочь, в сторону своего дома. У него не было никакого желания трястись в общественном транспорте, ноги сами несли его. Он думал о Вике, о том таинстве Любви, которое соединило их обоих. Чем он заслужил такое счастье у судьбы?
– Ну, Вика, понятно, она долгими годами веры и ожидания выстрадала этот дар. Но почему ей Бог указал именно на меня? Видимо, для Него я не совсем конченый человек, и какая-то надежда у Него на мой счёт всё же теплится. А может быть… Впрочем, Ему виднее.
ЭПИЛОГ
В Москве в ночь с 21 на 22 сентября 1993-го года Верховный Совет, размещавшийся в Белом доме, отказавшись подчиниться указу президента № 400 «О поэтапной конституционной реформе и роспуске Верховного Совета РФ», предпринял попытку государственного переворота. В спешном порядке и в тайне от всех он привел к присяге в качестве нового президента Российской Федерации своего ставленника. В тоже время через службу охраны Белого дома, оказавшейся на стороне оппозиционеров, вооружались и гражданские лица, из числа симпатизирующих мятежникам и активно недовольных существующим режимом.
3-го октября оппозиционеры перешли к решительным действиям по свержению существовавшей власти. Они захватили московскую мэрию и организовали штурм телецентра в Останкино.
Действия оппозиции законный президент расценил как вооруженный фашистско-коммунистический мятеж, объявил в Москве чрезвычайное положение и ввел в столицу войска. Им, была предпринята попытка, уладить конфликт мирным путем, но ни на какие переговоры Белый дом идти не желал. Утром 4-го октября обстрел Белого дома из танковых орудий привел к поражению парламентской стороны и ликвидации правившей страной с 1917-го года системы советов.
Вторая столица государства российского участия в мятеже не приняла. В городе было всё спокойно.
Генерал-майора КГБ Матвеева, официально скончавшегося на боевом посту, в результате обширного инфаркта, похоронили скромно, но со всеми, полагающимися такому случаю, воинскими почестями. Отдел, значившийся за № 583461, в свете вновь открывшихся обстоятельств, расформировывать не стали, препоручив ему разработку методик по выявлению скрытых возможностей человека с последующим их развитием, по инициативе полковника Нефедова Валентина Григорьевича, который этот отдел и возглавил.
Полковник Нефедов разорвал личный контакт с Еленой Николаевной, и встречался впоследствии с нею крайне редко и то лишь в силу служебной необходимости. Эти редкие, короткие встречи всегда носили, подчеркнуто холодный, чисто деловой характер Елена Николаевна, конечно, догадывалась о причинах перемены к ней в отношениях полковника, но ей уже было не до романтики. Да и полковник для нее был давно пройденным этапом, ей хватало благосклонности и покровительства и от чинов повыше. Новое время предоставляло новые, казалось, неограниченные возможности для людей, умеющих взять от жизни всё. И она не собиралась упускать эти возможности из своих красивых, цепких ручек
Свадьбы Андрея с Викой и Петьки с Танюшкой отпраздновали одновременно и в одном и том же ресторане. Улыбки, цветы, шампанское – всё шло своим чередом. Молодые были счастливы.
Пашка с тех пор стал относиться к жизни философски. Он совсем порвал с журналистской суетой в погоне за жареными фактами и всерьез занялся только художественной фотографией. Впоследствии его работы не раз были отмечены на фото выставках, а своей персональной выставкой он покорил сердца лидеров партии «Зеленых» и стал почетным ее членом.
Ни о каком инопланетянине он не вспоминал, фотографии человека с белым, засвеченным пятном вместо лица, ему ни о чем не говорили.
Незаконченный портрет Исполнителя, висевший у Андрея в мастерской, у него также не вызывал никаких ассоциаций, да и Андрей ничего толком не мог объяснить с кого он писал этот портрет. Никто из них ничего не помнил об этом человеке: ни откуда тот взялся в их жизни, ни куда исчез потом.
2005 год.
© Copyright:
Игорь Мельников, 2007
Свидетельство о публикации №207061000088