Я возвращалась в Россию, в Петербург. Нахождение в Финляндии казалось бесконечным. Там я все время говорила сама с собой, реплики на чужом языке были незначительными, служебными. Очень скучала по русскому телевидению, однажды удалось посмотреть старый фильм “Июльский дождь”. В нем показывалось одиночество героини, страдающей от недостатка внимания любимого человека. В конце фильма изображается празднование Победы, встреча фронтовиков. И героиня улыбается по-новому, она ощущает чувство сопричастности со своей страной. Очень патриотичный фильм. Мне тоже не хватало единения со своим народом.
Со мной ехало несколько русских женщин, так же намолчавшихся на чужбине. Мы шутили, громко разговаривали, делились впечатлениями о Суоми и финнах. После границы решили вместе добираться до Питера на электричке.
Когда показался Выборгский вокзал, одна дама, немного чопорная и игнорирующая нашу беседу, вдруг произнесла: “Сегодня двадцатое июня, и я вспомнила, что в этот день в городе появляется местная дурочка в сиреневом плаще, довоенном пыльнике. Я живу в Выборге и хочу вас предупредить. Постарайтесь не обращать на нее внимания!”
Посеревший от дорожной пыли водитель открыл багажник, дама забрала свои чемоданы. И помахала на прощание мне рукой. Я посмотрела ей вслед, силуэт в ярких лучах заходящего солнца переливался, одежда уходящей женщины казалась перламутровой. “Да она сама, как эта ведьма в сиреневом плаще!” - кто-то пошутил.
Мои спутницы нагрузились тюками, забитыми бытовой техникой, моющими средствами и инвентарем для уборки. Везли велосипеды, швабры на блестящих стержнях, щетки, одеяла, картонные коробки с кофе. У меня были веники, которые сама навязала из тонких прутьев березы, опушенных первой листвой.
Мы опоздали на электричку именно из-за этих веников. Финская таможня не хотела меня выпускать, жалко, видимо, своих лесных ресурсов. Слава богу, не пришлось платить пошлину!
Шумной компанией мы завалились в придорожный ресторан. Заказали котлеты по-киевски и несколько бутылок шампанского. Пока ждали еду и выпивку, примолкли от ощущения, что оказались в другой эпохе. Высокие потолки, беленые стены, лепнина и громоздкая люстра окунали в прошлое. Напротив за столом, покрытым белой льняной скатертью, держа баночку с сиренью, сидела женщина. На ней была панамка, которую мы видели на кадрах старых кинофильмов. Сначала мы приняли ее за нашу спутницу, произнесшую странную фразу о сумасшедшей. Но всмотревшись в равнодушное лицо, мы поняли, что ошиблись.
Принесли котлеты и Советское полусладкое шампанское. Мы забыли о соседке. Но через какое-то время она поднялась, взяла со стула пальто, накинула на себя. Проходя мимо нас, пристально взглянула на еду. Я успела разглядеть, что глаза у женщины голубые, щеки с нанесенными румянами, как у клоуна, а губы накрашены так сильно, что превратили рот в отдельную от лица деталь, аксессуар алого цвета. Крашенные перекисью волосы мелко завиты, как это делали наши бабушки, когда была модна завивка на папильотки. Самым удивительным оказалось то, что на даме был плащ, очень длинный, широкого покроя и сиреневого оттенка. Мы разом замолчали и ждали, что будет дальше.
Казалось, женщина застыла перед нами, превратясь в архитектурное излишество ресторанного зала. Среди сталинской лепнины и остатков финского модерна – здание вокзала перестроили после войны – от незнакомки веяло сырой штукатуркой и древностью монастыря.
“Светла синевою одетая дальность”, - отчетливо произнесла женщина. И мы поняли, что перед нами сумасшедшая. Вдруг запахло горелым маслом, появилась официантка с новой порцией котлет. Мы переключились на них и забыли о призраке.
Видимо, опьянев от шампанского, я стала рассказывать о ночном небе, которое видела в Финляндии. Оно совсем другое, чем в Питере. В большом городе весенними вечерами на небе яркие краски, а среди другой, финской, природы я видела новое беззвездное небо с незаходящим светом. “Как это?” - пытала меня Танька, бывшая пловчиха, выскочившая за алкоголика-финна. “Ну вот так, сплошная рассветная даль, как над заливными лугами, которую я видела в городе Горьком. Когда нет линии горизонта, вода и небо сливаются”, - отвечала спокойно. “Ну какие-то полосы на небе есть? Какого оттенка такое небо?” - не успокаивалась она. “Ну светлой синевой одетая дальность!” - вдруг выпалила я.
Танька уставилась на меня, потом закричала: “Товарищ официант! Нам надо на электричку, тут уже крыша едет, забирайте свои горелые котлеты обратно, платить не будем!”
Мы расплатились, взяли Таньку под белы рученьки – может, шампанское было паленое? - и пошли на перрон. В поезде, несмотря на позднее время, оказалось тесно. Таможенники, дачники, туристы возвращались в Питер. Танька уснула. Я тоже задремала. Сквозь сон слышала чье-то бормотание. Наверное, кто-то учил урок по истории вслух. Из обрывков фраз я поняла, что
20 июня 1944 года Выборг пал без сопротивления. Финны боялись стремительного наступления советских войск и бежали. Деморализованные солдаты не выполняли указаний командиров, процветало мародерство. Высший военный трибунал приговорил майора Беккмана, ответственного за оборону Выборга, к наказанию за недостаточную расторопность и халатность. Офицер застрелился, не желая выслушивать приговор...
Меня поразило услышанное, я открыла глаза и уставилась в окно. Там мелькал залив. Белая ночь завораживала. В вагоне было тихо, я задумалась. Вспомнилось лицо женщины в сиреневом плаще, оно меня удивило. Как будто это лицо ингерманладки, жительницы старинного Выборга. Вот и сейчас меня преследует лицо куклы с голубыми глазами, мелко завитыми белокурыми волосами и румяными щеками. Видимо, опять засыпаю, так как вижу бегущую за мной сумасшедшую. Она следует за поездом, перепрыгивая со станцию на станцию, минуя огороды с парниками, цветущие кусты сирени. Останавливается на минуту у старых финских дач с застекленными верандами.
Дома я нашла в библиотеке дедушки старинные фотоальбомы Выборга. Он был когда-то городом с узкими средневековыми улочками, двориками уютными не по-питерски, а на западный манер. На фотографиях изображены довоенные дворы с белыми простынями на веревках, стоящими чухонками в белых передниках и чепцах. Булыжные мостовые с цветами, наверное, одуванчиками, в расщелинах. Когда смотришь на застывшую довоенную жизнь, то кажется, что из открытого окна-арки раздается вальс Шопена. Молочница задрала веснушчатое лицо и, вытирая руку о край подола, слушает музыку. Огромные цветущие каштаны бесцеремонно заглядывают в окна. Ясность, ощущение покоя и незыблемого порядка – так и дышат со старинных карточек.
У дедушки же нашла и книгу Павла Лукницкого, где рассказывается о взятии Выборга. Ночью мне приснился сон. У меня так часто бывает – вижу во сне фильмы с сюжетами, героями и героинями. Только во сне все это живое, а наутро становится хрупким. Но я постараюсь восстановить увиденное...
Небо, как во время салюта, освещали вспышки ракет. Разрушенная бомбежкой стена дома превратилась в скалу с отвесным склоном. По нему карабкался трубочист, тонкий и изящный, в шляпе и со штырем. Вокруг него летали ведьмы на метлах. Кошки, сидящие на остовах печей, любовались зарницами. В моем сне они их не боялись.
Пьяный солдат неизвестной армии сидел на шахматном мраморном полу аптеки и пел. Бронзовая люстра качалась над его головой в такт. Кажется, он пел “Прощай, любимый город, уходим завтра в море”. Но я знала, что солдат – финский крестьянин. Он обводил безумным взглядом бутылочки, склянки, банки с латинскими надписями. Чухонец напился микстуры от кашля, перешел на другую сторону улицы, зашел в парикмахерскую. Вынес на мостовую кресло с деревянной подставкой, уселся поудобнее. Из кармана халата мастера вытащил круглую бутылку с резиновым шнуром. Прыскал на себя одеколон и хохотал, как ребенок...
Тема военного Выборга интересовала меня все больше. Я связалась с одной знакомой, проживающей в Финляндии, но родившейся в Виипури (финское название Выборга, ударение на первое «и») . Она сообщила бытовые подробности того времени. Кирси очень хорошо помнит день 20 июня. По телефону она сбивчиво поведала о том, что люди мерзли в этот летний вечер и надевали по две-три шубы. Я сначала не поняла, отчего же мерзли? Оказалось, Кирси горько пошутила, имея в виду, что горожане стремились вывезти из Выборга добро. На велосипедах, перегруженных скарбом, они переправляли вещи в соседнюю Лаппеенранту, которая находилась за чертой боевых действий. Самые обеспеченные могли позволить себе выехать на таксомоторах. В городе было много богатых людей разных национальностей: финнов, шведов, немцев и евреев.
Через какое-то время мы встретились с Кирси. Она приехала с группой туристов на экскурсию по Петербургу. Я была их бесплатным гидом. Кирси оказалась бодрой рыжеволосой старухой в белых брюках и дорогой тунике. Мы сидели в ресторане на Невском, пили пиво, и я рассказала про сумасшедшую, женщину-призрак, с которой началось мое увлечение историей. Кирси слушала внимательно и вдруг тоже вдохновилась, по крайней мере сообщила мне удивительную историю. Мне тогда показалось, она ее выдумала на ходу.
Когда началась стихийная эвакуация, люди спасали себя и имущество, город превратился в муравейник. Горожане объединились в общей беде. Говорят, что муравьи строят шоссе из хвои, чтобы выбраться из влажного места. Так вот беженцы построили шоссе для переправы вещей. Организовали живую цепь. Передавали из рук в руки тюки, свертки, детей. Эта дорога шла параллельно военной, о ней не знали советские бомбардировщики.
Кирси запомнила девушку с русой косой, которая стояла у куста сирени и говорила прохожим, что огненный столп играет на небе лазурном. Это была известная поэтесса, она писала на нескольких языках. Кирси не помнит ее имени, но книжки видела. Так вот, стихи не казались тогда странными. Этот огненный столп до войны был избитой метафорой, а во время эвакуации все звучало по-настоящему. Я попросила Кирси вспомнить, о чем говорила та девушка. Да, она помнит! Огненный столп играет на небе лазурном. И даже если он угаснет, красота пурпура еще долго будет греть их город. А потом, вроде бы, наступит ночь, светлая от своей синевы. Небо будет сиять без звезд и без месяца. И скоро- очень скоро – пурпур заката сольется в золотом восхода. Появится утро в сиреневой дымке, и будет стерта грань между тенью страшной ночи и надеждой нового дня.
Я восхищенно смотрела на Кирси. У меня закралось подозрение, что она и есть та поэтесса. Нет, Кирси по профессии зоолог, она написала монографию о муравьях. Поэзию полюбила с того дня, двадцатого июня.
Кирси заказала еще пива. Ее речь стала совсем путанной. Я понимала с трудом. Вот она говорит опять о муравьях. Оказывается, муравей, чувствующий приближение своей смерти, не хочет расстраивать товарищей. Вечером он тихонько уходит из муравейника, влезает на травинку и так, покачиваясь на ветру, проводит последние день-два своей жизни.
Мне стало не по себе, ведь Кирси уже 87!
Я перевела разговор на тему Выборга. Кирси оживилась. Да, я скорее всего встретила в вокзальном ресторане ту самую городскую сумасшедшую. Я не удержалась и поцеловала старуху: “Кирси, ты неистребимая фантазерка, как и я!”
Проводив финских бабушек, я тоже засобиралась в Финляндию. Проезжала через Выборг. На рынке увидела коллекцию старых открыток с видами города. Продавец, молодой и наглый, заломил сумасшедшую цену. Мы долго торговались. Он показал мне карточку с домом, который и поныне сохранился. Парень уверял, что всегда в конце июня там на крыше бродит призрак городской сумасшедшей. Тогда я достала из своего портфеля фотографию этого же дома, купленную мною в Финляндии. Показала вымогателю и сказала, что 20 июня на чердаке этого дома будет очень много голубей. Они прилетят, потому что к ним придет женщина, одетая в сиреневый плащ. Парень впился глазами в мою открытку и с удивлением спросил: “Откуда вы знаете? Я ведь вырос в этом доме. Там на крыше голубятня и сумасшедшая Майса подкармливает птиц. Это вам она дала карточку?”
Попросила номер телефона. По возвращении обязательно позвоню, чтобы найти Майсу. В Финляндии мне приснился сон. Я слышала хлопанье крыльев на чердаке, слышала, как скрипят половицы, как кто-то пел жалобным голосом на непонятном языке. Боюсь, что уже не застану женщину в сиреневом плаще. Вряд ли она доживет до 20 июня следующего года.