Когда я начинаю писать рассказ, то пытаюсь соединить между собой несколько возникших одновременно мыслей. Боясь растерять их, я не записываю однако посетившие меня откровения, потому что потом ассоциации пропадают, и я не могу вспомнить, что же я имела в виду. Так, я записала однажды фразу «Ангелы плачут в небе», но так и не вспомнила, что же я хотела написать, о чем думала в тот момент. А в другой раз я записала торопливым почерком предложение, над которым до сих пор печально думаю, но совершенно не помню, что же владело мною в тот момент, что же я хотела успеть оставить в памяти своей: «Жаль того, что не сбылось, а было лишь возможным». И пропал рассказ, название которого никогда уже не соединилось с содержанием. Так что я стараюсь держать все в уме – и в нужный момент просто выуживаю необходимые образы. Очевидно, так надежнее. То, что записано на бумаге, - словно бы невольно вычеркивается из памяти, в надежде на то, что теперь уж не забудется, сохранится.
Так вот, название моего рассказа никоим образом не перекликается со сказкой Гаршина о пальме, латинским наименованием которой озаглавлено произведение. Нет здесь и хрестоматийной метафоры Льва Толстого (я имею в виду сломанный репейник и «Хаджи-Мурат»). Я не подражаю и Борхесу, в чьих рассказах часто он сам и является главным действующим лицом. Нет здесь и связи с Лавкрафтом, чьи небольшие по объему рассказы переполнены событиями и мыслями, однако занимают в книге часто лишь пару страниц.
Просто однажды утром я обнаружила на перилах своего балкона крошечную белую туфельку на тонком каблучке. Она была влажная от росы и теплая от солнца; я взяла ее в руки, ожидая, что владелица, взмахивая прозрачными крылышками, прилетит за потерей. Я даже глянула вниз, на зеленую траву, думая увидеть там легкие следы. Я знала, что наверху, на пятом этаже, живет маленькая девочка. И, терзаясь от скучной реальности, спросила у нее, не потеряла ли ее кукла свой башмачок. И, услышав «нет!», сама превратившись в эльфа, залетела в свою квартиру, любуясь на подтверждение того, что сказки существуют не только для детей. Мне вспомнилось, как в детстве я делала лодочку из скорлупы грецкого ореха. Лодочка одиноко плавала в блюдце с водой; а я не спала, страстно желая, чтобы в лодочке оказалась маленькая девочка – Дюймовочка. У меня была игрушка: закрытый цветок кувшинки, а в нем – крошечная Дюймовочка. И если очень часто и быстро нажимать на пружинящий рычажок, - цветок раскрывался. Но я не успевала рассмотреть лицо девочки, а главное – ее башмачки, ее малюсенькие башмачки. Страдая от сознания того, что я делаю нечто ужасное, я отгибала податливые лепестки металлической кувшинки и отламывала Дюймовочку. Но башмачков у нее не было! Она словно сидела, закрыв платьем ноги. Бесконечно тоскуя, что игрушка сломана, что башмачков нет, и что Дюймовочка – это просто аляповато раскрашенная куколка, а не девочка из сказки Андерсена, - я сажала ее в скорлупу ореха, приклеив пластилином, а затем забывала о ней.
Я держала туфельку в руке, забыв о времени, забыв о себе, забыв, что хотела написать рассказ совсем с другим названием. И как же я теперь соединю в одно целое все свои мысли? А мысли мои вдруг унеслись в летний день, в за-росший кустарником влажный лес, где я стою над совершенным созданием природы – цветком под названием «Венерин башмачок». Я смотрю на него и думаю: кто же может носить такие башмачки? Такие изумительно прекрасные, безукоризненно прекрасные башмачки? Я не решаюсь сорвать цветок. Я лишь провожу пальцами по его прохладным лепесткам. Несомненно, безусловно, только Дюймовочка из сказки и может носить такие башмачки. Но у меня дома лишь глупая раскрашенная игрушка. «Чей это башмачок?» - кричу я на весь лес.
«Чей это башмачок?» – шепчу я, стоя на залитом солнцем, еще влажном от росы балконе. Моя услужливая память знающего взрослого человека деловито подсказывает мне: cypripediam calceolus (башмачок настоящий). Да, уж, конечно, какие могут быть сказки у взрослого человека? Да и рассказ по-прежнему не склеился. Потому что rumex confertus – это просто конский щавель. И тот человек, который совсем недавно спросил меня, знаю ли я конский щавель, - тот человек любил меня. И зря я ответила, что знаю.
И вот теперь стою я с туфелькой в руках, наконец-то разобравшись в сказочной сути нашего реального мира. Я знаю, что она есть, маленькая Дюймовочка. Вот она, туфелька, еще теплая, - на моей ладони.
Но как мне хочется вернуться в начало рассказа, когда ни я, ни читатели не знали, о чем пойдет речь. И что это за странное название? Спросите меня: что такое romex confertus? Я радостно отвечу, что не знаю.
Но поздно, поздно. Рассказ написан. Жизнь прошла. И это обыкновенный конский щавель.
***
Однако недостаточное звено рассказа все же появилось. Пусть немного позже, но разорванная цепь соединилась. Для этого мне надо было в один из жарких дней вдруг пойти в книжный магазин. И там, среди многих книг, выбрать ту, которая называлась «Фен-шуй». Я открыла ее на странице 69 и прочитала буквально следующее: «Башмачок. Это растение помогает преодолеть заторможенность, проявить чувства и залечить душевные травмы».
Мне стало легко и радостно. Я поняла, почему на балконе у меня оказался башмачок, который я безуспешно искала с того самого дня, когда увидела его среди летних лесных зарослей.
А при чем здесь конский щавель? А при том, что это ведь не башмачок, а совсем другое растение. И, значит, все еще впереди.