Она сидела передо мной, узловатые пальцы пытались вдеть нитку в иголку, беспомощно тыкая в узкое металлическое ушко мягкую растрепанную нить.
- Видите, совсем стала беспомощна, скорее бы умереть, бог не принимает пока. А мне так трудно и ему я давно уже стала обузой.
На стене висели старинные портреты – ее молодость, ее недолгое замужество. Муж умер, когда сыну было всего пять лет. Врач, профессионал, а себя спасти не смог. Начало прошлого века, политические распри в стране, отсутствие лекарств, нужда, голод, да еще дворянское происхождение. Муж Александр - украинский немец, высокий, худощавый, невзрачный. Сгорел от чахотки в течение месяца. Похоронила и поехала на руках с маленьким Гошей в столицу. Кто в те времена выживал лучше: пролетариат, крестьяне на которых не писали доносов или они - обедневшие дворяне, она не знала. Понимала только, - если бы не ее дворянское образование, вряд ли сыночку смогла бы помочь встать на ноги. Он родился недоношенным, вялым, потом появился диагноз – инвалид по зрению. Сначала не замечала, что ребенок не реагирует на ее движения. Как-то в доме появилась яркая неваляшка, он тянул к ней рученьки на переливчатые звуки, но так и не смог взять сам. Ему вложили игрушку в руки, на ощупь – холодная пластмасса, он отбросил ее от себя, заплакал. И она тоже начала плакать, так как не могла ему объяснить, какое у Ваньки-Встаньки улыбчивое лицо, веселый рыжий чуб и ярко-красный круглый корпус.
Ольга Александровна начала работать в крупной библиотеке, занималась переводами на дому, зарабатывала деньги на своих тетушек и племянниц, а они нянчили ее маленького Гошу. Постепенно по книжкам на ощупь он учился узнавать мир. Мальчик смышленый, характер жесткий, весь в отца. Он не очень нуждался в ее ласке, но к окружающему миру был неравнодушен. Любую информацию впитывал как губка, память от природы была сильной.
Через несколько лет ее повысили и сделали заведующей отдела. Свою единственную любовь она хранила бережно в дальних уголках сознания и не давала воли своим чувствам. Ольга Александровна ощущала себя главой семьи, отвечающей за всех своих дальних родственников, за сотрудников, за их беды, печали. Нарядов себе не покупала, все в семью, сыну и племянницам. Гоша выделялся среди детей своей расторопностью, значительностью, задиристостью. Сестрицы были несмелы, мечтательные и хозяйственные. Несмотря на свой врожденный порок, он делал блестящие успехи на литературном поприще, писал много и охотно, в специальной тетради, ведя по строкам пальчиками, напрягая слабое зрение. Диктовал сестрицам тексты сочинений, они охотно все записывали и получали в женской гимназии высшие баллы. Раз в неделю приходил друг Ольги Александровны – учитель музыки и давал уроки на маленькой скрипочке сыну. Длинные бледные пальчики ловко прижимали струны на грифе. Комната наполнялась звуками и для него это были моменты высшего наслаждения, когда он понимал, что этот мир его не отверг, - слышит, восторгается, любит. Сестрицы оглушительно хлопали в ладоши, за окном щебетали воробьи. На кухне пахло вкусными пирогами.
Спускаясь по парадной лестнице, он иногда сталкивался с разносчиком молока и однажды опрокинул крынку.
-Ты что сделал, водолаз? – раздался крик чумазого мальчишки.
-Отойди, плебей, дай мне пройти. – сказал Гоша, в ответ, - Видишь, я ничего не вижу.
Мальчишка посторонился молча, так как не знал, что обозначает слово «плебей».
Так началась дворовая война. Когда Гоша появлялся во дворе, прижимая тоненький кожаный портфель к груди, ребята, играющие в лапту, громко с улюлюканьем кричали: «У кого четыре глаза, тот похож на водолаза!». Морщась, он проходил мимо, отплевываясь и крича им незнакомые слова. Так продолжалось до окончания гимназии. Потом рабочих отселили на окраину, поближе к фабрике, а Гошина семья, по-прежнему, жила в большой квартире для столичной элиты. Гоша воспринял этот факт, как закон возмездия – завистники умрут, но зависть будет вечно.
Спустя пару лет Ольге Александровне удалось найти хирурга, про которых говорили: светлая голова. Операция прошла успешно, зрение постепенно восстанавливалось, но приговор – делать операции через несколько лет, остался. Сильные линзы, надежные сестры, мать – опора, которая дается не каждому. Но Гоше везло. Он переехал в другой город, устроился преподавать в училище. Много, плодотворно работал, изучал римские трактаты, писал рефераты. Постепенно начал издаваться. Приходя с работы, ругал неучей – плебеев, раздавал подзатыльники соседским детям и призывал всех к порядку, заведенному в их доме.
Иногда из углов квартиры слышалось: «Доктор, Фостер, отправился в Глостер, весь день его дождь поливал, свалился он в лужу, промок еще хуже и больше никто его не видал».
-Чтоо? Ктоо? Идиоооооты!
Удаляющийся топот детских ног, из разных углов, сбивал его с толку, так никого и не удавалось поймать.
Ольга Александровна постарела, слабость ног заставила переехать к сыну и искать в нем опору. Как могла, старалась не отягощать его своим присутствием. Гоша, по-прежнему, стремился к карьере, хотел защититься и работать на кафедре, а мать требовала все больше времени. Его жесткий характер начал выдавать первые сбои. Гоша дорожил своим временем, то, что другие делали за полчаса, ему приходилось выполнять за два, а тут еще мать. Из комнаты слышались крики: «Перестань капризничать, я тебе сейчас устрою десерт, все сливовые косточки разбросала, дрянь. Врача вызову, он тебя успокоит.» Врач приходил, делал инъекции, Ольга Александровна обмякала на постели, засыпала на сутки, шалым взглядом врач окидывал квартиру, клал деньги в карман и удалялся к новым пациентам. У Гоши почти не осталось друзей, мать тяготила, знакомых он не приглашал, считая неприличным свое жилище для сборов, в любой момент Ольга Александровна могла запросить чаю или еще чего-нибудь. Соседи, пытавшиеся как-то разрешить ситуацию, вскоре отошли в сторону и лишь укоризненно сочувствовали Ольге Александровне, приходя в отсутствие ее сына, подбодрить, послушать рассказы о прошлом. Ольга была умелой рассказчицей, столько было вложено былин, песен, сказок в уши маленькому Гоше. Гоша привык относиться к этому, как к должному, имеющий уши да будет слышать и счастливо жить. Много истин было влито, да немного сохранилось со временем. Долга жизнь несчастному – коротка счастливому. Гоша, похоронив Ольгу Александровну, ставил свечи, и не знал плакать или смеяться. Ее портрет, озаренный свечой, несколько недель стоял на обеденном столе. В пустоте комнат никто ни о чем не просил, не звал, не умолял. Пустыня, которую он создавал так долго, аукнулась воспоминаниями. Свеча неожиданно гасла от сквозняков. Гоша резко открывал дверь, подходил к соседским детям, смотрел на них сквозь толстые линзы очков, потом одним пинком закрывал входную дверь и удалялся, вскрикивая: «Что за люди? Что за люди?»