ЖЕНЩИНА , БЕЗУМНАЯ ГОРДЯЧКА
(Хроники серебряного века)
Женщина, безумная гордячка,
Мне понятен каждый ваш намек.
А.Блок
О зеркала, зеркала, зеркала.
Они везде, они сверкают и темнеют в этой зале. Они заставляют бледнеть и вздрагивать поэтов, которые летят сюда, чтобы блеснуть своими талантами или раствориться в их глади.
Порой хозяйку салона приходится ждать слишком долго. Но Поэту казалось, что она, как истинная ведьма, только притворяется ангелом небесным, и очень искусно притворяется, где-то скрылась, притаилась и следит за ним из своего укрытия.
Зачем? А кто может знать, зачем ей это нужно.
И он обреченно ждет, пока она появится в голубом одеянии.
Почему-то вспомнился старый миф, о том, что герой, каким бы героем и сыном богов он ни был, может смотреть на нее только в зеркальный щит, чтобы сохранить самообладание, а то и жизнь саму. Но ему не приходится выбирать, потому что условие здесь ставит она, и правила игры у нее свои собственные.
Но попробовал бы кто-то из Мастеров, а уж тем более юнцов, не поддержать эту игру, не принять эти правила.
Он не пробовал, да и другим не советовал.
Впрочем, здесь никто советов и не спрашивает. Просто исполняют все, что требуется.
Поэт смотрел в зеркало, больше смотреть некуда было, куда бы ни повернулся, и куда бы ни бросил свой взор, будет все равно зеркало.
И в одном из них она мелькнула в розовом на этот раз - странная перемена.
Неловко повернулась, словно оступилась, хотя любой бы подтвердил, что это только странная игра, и платье соскользнуло с ее плеча почти на половину.
Он странно вздрогнул, не в силах оторваться от зеркала, но и повернуться к ней не мог. Он окаменел, как Тезей перед вратами Аида. И где тот Геракл, который спасет его?
Появился не древний герой, а его друг блестящий и такой же непредсказуемый, как и она сама. Он, кажется, даже не заметил этого раздевания странного, и порывисто открыл крышку рояля.
И музыка заставила встрепенуться всех троих. Он обратил свой взор на эксцентричного пианиста, а она в это время привела в порядок свои одежды, которые скорее обнажали, чем прикрывали тело.
Но он меньше всего надеялся нынче увидеть здесь Пианиста, потому что накануне произошла странная стычка, он сам был тому свидетелем. Когда тот с упоением прочитал стихотворение:
Я сбросил ее с высоты
И чувствовал тяжесть паденья.
Колдунья прекрасная! Ты
Придешь, но придешь, как виденье!
Ты мучить не будешь меня,
А радовать страшной мечтою,
Создание тьмы и огня,
С проклятой твоей красотою!
Я буду лобзать в забытьи,
В безумстве кошмарного пира,
Румяные губы твои,
Кровавые губы вампира!
И если я прежде был твой,
Теперь ты мое привидение,
Тебя я страшнее живой,
О , тень моего наслажденья!
Лежи искаженным комком,
Обломок погибшего зданья,
Ты больше не будешь врагом…
Так помни, мой друг, до свиданья!
Все замерли в зале, даже те, кто не слышал ни одного звука, и был далеко, они просто почувствовали, что происходит нечто, и невольно туда повернулись.
- Я ничего не поняла, - улыбнулась она, но в первый раз улыбка оказалась какой -то растерянной, ничего подобного не помнил поэт прежде, при ее гордыне и самоуверенности дикой.
А Пианист вдруг встрепенулся:
- Мне нужно свою голову приставить вам, чтобы вы поняли.
Ярость заискрилась в прекрасных глазах его.
- Не стоит, - очень тихо произнесла она , развернулась и направилась к другим гостям.
Тогда поэту показалось, что его друг смертник, он даже мысленно попрощался с ним, но вот только пара дней прошла, а он здесь, он принят благосклонно снова и дарит им музыку, да кто и когда сможет их всех понять?
Нет, он, погруженный в историю и античность, не пытался даже этого сделать. А Афродита выходила из пены морской, и появилась она, но о том лучше не думать вовсе.
И не та ли самая Афродита первой взглянула в волшебное зеркало, которое убеждало ее в том, что она на свете всех милее, всех нарядней и белее, и когда Психея попробовала невольно вмешаться, что стало с бедной душой?
Странный был вечер, полуобнаженная ведьма, да что там королева ведьм и поэтов, музыка того, кто посмел публично намекнуть на то, что ее чары ему больше не страшны. Не о том ли мифе еще раньше вспомнил профессор филологии, и она, явно ищущая новых жертв, хотя ведь всем понятно, что ни один из них не станет ее возлюбленным. Даже если он сойдет с ума от страсти, которую она так стремится разжечь в его душе.
Она отойдет в сторону, обнимет своего мужа, и будет из глубины зеркал наблюдать за тем несчастным.
И из глуби зеркал ты мне взоры бросала,
И, бросая, кричала:- Лови
Но влюблялся ли в нее кто-то по настоящему? И на этот вопрос не смог бы точно ответить поэт.
Что это, наука страсти нежной, которая никогда не коснется души, потому что Психея погублена Афродитой, она где-то в дремучем лесу, спит в хрустальном гробу, и еще не нашелся тот безумец, кто освободит ее и вернет в этот мир.
И блестящий музыкант, единственный, бросивший вызов ведьме, не сможет этого сделать, потому что они одного поля ягоды, в сущности, это игра, она рано или поздно разрушит прекрасные, но бездушные тела.
Они возвращались домой вместе, и Пианист, которому вроде бы не о чем было особенно волноваться, наоборот, радоваться надо трепетал. Поэт видел, что на душе у него было странно тревожно. Он это сразу почувствовал.
- Она приняла тебя?
-Что, я не о ней, я о нем?
Он умел говорить загадками, поэт боялся спрашивать, о ком, о нем, вдруг закричит так же:
- Мне нужно свою голову приставить вам, чтобы вы поняли.
А то и что-то еще более резкое и неприятное. А он и без того в последнее время только и сносил удары по своему самолюбию.
Поэт решил, что Пианиста почему-то волнует муж ведьмы, хотя не мог ума приложить, что такого мог этот ученый червь натворить, он зануда, конечно, странная, но что о нем волноваться? Она навсегда останется с ним, и это решено раз и навсегда на небесах, да у него, кажется, и соперников нет никаких, это все так, забава.
Профессор с интересом взглянул на своего спутника, и упрекнул себя за то, что говорит с другом загадками, ведь тот вчера не был на вечеринке в знаменитой Башне так и не появился, словно чувствовал крах.
- Да при чем здесь ее муж, - словно прочитал чужие мысли он, - я говорю о первом поэте эпохи.
Голос звучал насмешливо, но насмешка казалась скорее горькой. Он и хотел, а не мог так искусно притвориться, потому что речь шла не о ведьме капризной, а о поэте, это совсем другое дело.
- И кто же себя гением или первым поэтом на этот раз объявил? - поинтересовался он.
- Да в том - то и дело, что не объявлял, он пришел и прочитал стихи.
- Какая невидаль, - все еще отбивался его спутник, - а кто их там не читает, хотя бы один нашелся.
- Прекрати, ты не веришь моему вкусу и чутью, ты думаешь, мне легко признать, что он первый.
- Не кипятись, когда я тебе не верил, но, сколько было народу, сколько было выпито в тот вечер.
- Я протрезвел, когда он начал читать, и потом еще несколько раз заставляли его читать «Незнакомку», и диагноз подтвердился.
Последняя фраза прозвучала почти зловеще. Тревога и в душе поэта нарастала, ему уже хотелось видеть того, о ком они говорили.
№№№№№№№№
Встреча произошла через несколько дней. Он был красив, да что там великолепен, неотразим, хотя многое дал бы Поэт, чтобы хотя бы во внешности его был изъян.
И в стихах была та непередаваемая сила и прелесть, из-за которой можно было уже начать волноваться. Но он надеялся, что это пройдет, что свеча сгорит и погаснет даже скорее, чем они думают, потому что мало прогромыхать и на миг осветить небо невероятным светом, молнии ослепляют, но забываются быстро.
И все-таки, вспомнив, что он должен быть после обеда у ведьмы, он позвал с собой Рыцаря, пусть он полюбуется на нее, а она на него. Возможно, уже вечером он сможет поведать своему вспыльчивому Пианисту, что не так страшен черт, как его малюют.
Рыцарь хранил спокойствие, он даже благодарности не выразил за то, что тот взял его с собой.
№№№№№
Они оказались среди зеркал, как обычно. Но поэт странно заволновался, потому что, в какое зеркало, с какой стороны бы не взглянул на себя, во всем он проигрывал этому великолепному юнцу, а это был самый болезненный удар по его самолюбию.
Может потому, он не сразу заметил и ее появления, а когда заметил, то забыл о парне. Она стояла перед ними совершенно обнаженная. И зеркала отражали это великолепное тело слегка прикрытое светлыми волнистыми волосами.
Взгляд метнулся на юношу. Тот оставался так же спокоен, только легкая улыбка появилась в уголках его губ.
- Простите, я не совсем одета, - говорила она, - усаживаясь в кресло, - я не ждала вас, -повернулась она к нему, - но рада, столько шума из-за вас было накануне.
-Это преувеличение.
- Но здесь и сейчас ту «Незнакомку» мы услышим.
Она повернулась к онемевшему поэту. Он не был рыцарем, и спокойствие хранить умел не особенно, потому оба они заметили, как он возбужден, красные пятна появились на щеках, он поспешно сел.
Но когда зазвучал тихий голос, он забыл даже о том, что ведьма обнажена, впрочем, служанка уже принесла полупрозрачный голубой халат и она в него завернулась, потому что в эффектных выходах больше не было необходимости.
Он дочитал стихотворение до конца.
Поэт сцепил пальцы. Они услышали аплодисменты ее незаметного мужа, который вышел и благосклонно слушал его. Впрочем, к середине стихотворения от спеси и надменности не осталось и следа. Все меняется даже в мире зеркал.
Он немного смутился оттого, что среди этих небожителей произвел такой фурор. И поспешно раскланялся с ним.
Он ушел куда-то во тьму, а они стояли все трое в полутемном зале среди зеркал и смотрели ему в след.
Гробовое молчание. И только зеркала хранили в глубине своей эту вспышку молнии, уже ставшую благоуханной легендой.
Потом он напишет ей, после всех бунтов и бурь:
Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы- дети страшных лет России-
Забыть не в силах ничего.
Испепеляющие годы!
Безумье ль в вас, надежды весть?
От дней войны, от дней свободы-
Кровавый отсвет в лицах есть
Лирическое послесловие
Светская львица.
Памяти Зинаиды Гиппиус.
Женщина, безумная гордячка,
Мне понятен каждый ваш намек.
А.Блок
И снова в плену маскарада терялась во мгле.
Поэта ждала, а явился безжалостный критик
Молчит усмехаясь. И тени бредут по земле.
- Вы слишком бледны. - Я бедна, ну чего вы молчите?
Не верит, чудак, а какое мне дело до тех,
Кто счет лишь деньгам все ведет и не знает пощады.
Я слишком бедная, и уже не пленяет успех.
О счастье мечтала, да где оно тихое счастье.
И там маскарад, и меня они ждали давно.
Капризны и немы юнцы, а глядят деловито.
И этот старик, от успеха и славы хмельной
- Да полно, профессор, все это давно позабыто,
И ваши труды, и наряды мои, это прах,
И можно в порыве страстей нынче нам обнажиться.
И стерпят, напишут. И пусть я не ведала страх,
И дико кричат, не молчат, и мы сможем забыться.
Мелькают девицы, и тают в тумане опять.
И каменный лев, все взирает на мир величаво.
- О полно , профессор, ее ли мне нынче не знать,
Но как же ничтожна ученость, и дивная слава.
Пора мне, простите, идите спокойно к жене,
Она вас любила, и может быть в миг расставанья
Заплачет о теле погибшем, душа не в цене.
Да полно скулить об ушедшем, не будет свиданья.
Надеяться, завтра, пустое, давно я мертва,
А чувства иные уже не волнуют, и снова
Печальная музыка, и вдохновенны слова.
И буря в бокале вина, не дано нам иного.
А жизнь маскарад, и не сдернуть мне маску с лица.
Лицо - это маска, и странная боль не проходит.
Вот так и кружились устало в преддверье конца
А что остается? Лишь призраки в полночи бродят..