Леший
авантюрный роман
ГЛАВА 3
Профессора Лиховцева терзали два неискоренимых недуга: хронический ревматизм и достигшая половой зрелости дочь.
Седой этнограф овдовел, когда Любашке едва исполнилось шесть лет, и вся тяжесть воспитания ребёнка легла на его измученные ревматизмом плечи.
Пока Любашкины интересы ограничивались игрой в куклы, Илья Фомич кое-как справлялся с ролью заботливого отца, но стоило силам природы приступить к формированию в Любашке женского организма, ситуация начала выходить из-под отеческого контроля. Попытки престарелого профессора удержать дочь в строгих рамках нравственности выглядели жалкими и были, судя по всему, обречены на скандальный провал.
Не лучшим образом обстояли дела этнографа и на научном фронте. Илья Фомич был усердным учёным: всю свою сознательную жизнь он провёл в читальных залах библиотек, корпя над толстыми пыльными фолиантами. В результате такого времяпрепровождения голова профессора наполнилась неперевариваемой кашей разнообразных и большей частью бесполезных знаний. Учёный, с младенческих лет мечтавший совершить грандиозное научное открытие, так никакого открытия не совершил, и это обстоятельство его чрезвычайно тяготило.
В дополнение к вышеописанным неудачам над профессором тяжким бременем довлела жилищная неустроенность. Две комнаты в огромной коммуналке - вот всё, чего смог добиться Илья Фомич в плане бытового устройства. Нет, была у него в лучшие времена совершенно отдельная профессорская квартира в престижном районе Петербурга, но со смертью супруги, когда финансовые дела Лиховцева неожиданно пошатнулись, он не удержался от соблазна и обратился «за помощью» к профессиональным риэлтерам. В результате этого необдуманного шага коммуналка на Транспортном переулке и стала его новым домом.
Впрочем, беда была совсем не в том, что ученому не хватало квадратных метров для комфортной благополучной старости – нет. Жизнь профессора отравляли соседи. Нечистые на руку братья-алкоголики Семёновы, к примеру, регулярно проникали в комнату Ильи Фомича, преследуя цель преодоления личного финансового кризиса. Они таскали с профессорских полок книги и продавали их на барахолке. В отличие от Семёновых скандальная ядовитая старушка Пелагея Анисимовна гадила профессору совершенно бескорыстно. Движимая исключительно спортивным интересом, она искусно допекала Илью Фомича типичными для коммунальных квартир мелкими пакостями. На кухне, если профессор ставил на плиту чайник, старушка поджигала спичку от зажжённой под профессорским чайником конфорки, отчего на чайнике оставалось несмываемое чёрное пятно. Если Илья Фомич варил суп, то Пелагея Анисимовна, улучив момент, подсыпала в кастрюльку полстакана крупной соли. В арсенале Пелагеи Анисимовны имелось также несколько особо изощрённых трюков. К примеру, она любила проводить время, сидя на табуретке возле туалета. Как только Илья Фомич вознамеривался справить естественную физиологическую потребность, старушка перед самым его носом заскакивала в сортир и, запершись на защёлку, сидела там до тех пор, пока её не прогоняли остальные возмущённые соседи. Если профессор по рассеянности оставлял обувь в прихожей, Пелагея Анисимовна не забывала подкладывать в неё жёванную жевательную резинку. Когда Илья Фомич развешивал в прихожей свежевыстиранное бельё, Пелагея Анисимовна бралась чистить свежую рыбу, а руки старалась вытирать исключительно непросохшим профессорским бельём.
Отношение остальных соседей к Илье Фомичу также нельзя было назвать дружественным.
Единственным жильцом коммунального сообщества, не чинившим профессору никаких каверз, был лицеист Егор Мензуркин. Благодаря этому обстоятельству Илья Фомич проникся к юноше самыми тёплыми отеческими симпатиями и даже весьма благосклонно относился к его ухаживаниям за красавицей дочерью, не смотря на то, что убеждённо считал такое проявление чувств к пятнадцатилетней девочке явно преждевременным.
Нынешний день для Ильи Фомича выдался совсем уж неудачным. Целый град всяческих невзгод обрушился сегодня на седую профессорскую голову. Первая неприятность поджидала его уже ранним утром. Зайдя в ванную, чтобы побриться и почистить зубы, этнограф обнаружил, что его помазок и зубная щетка густо вымазаны гуталином. Пелагея Анисимовна, несмотря на ранний час, уже бодрствовала. Она сидела на кухне, неспешно попивая чай.
Раздосадованного неожиданным казусом соседа старушка встретила необычайно приветливо, из чего Лиховцев безошибочно заключил, кто является автором злой проделки. Но, как говорится, не пойман – не вор. Безропотно приняв этот крошечный удар судьбы, Илья Фомич ушёл на работу, а, вернувшись вечером, обнаружил пропажу бюллетеня Императорского Исторического музея имени Александра III издания 1896 года, а также нескольких монографий Харузина и Журавского. Братья Семёновы к тому времени были, естественно, пьяны вдрызг.
И, в довершение всех бед, вечером, когда Илья Фомич проверял у дочери домашнее задание по химии, в комнату без стука ввалилось нечто. Оно очертаниями напоминало подростка старшего школьного возраста, было одето в безразмерную цветастую куртку, широченные штаны с ширинкой, опущенной ниже уровня колен, лыжную шапочку без помпона, глубоко надвинутую на прыщавый лоб. Прошлепав по ковру в невероятно грязных ботинках немыслимого размера, существо дыхнуло пивным перегаром и в развязной манере обратилось к Любашке:
– Йо-о! Детка! Бросай свой напряг! Давай задвинем куда-нибудь! У меня есть лавэ.
Колбаснемся на все сто! В «Плазе» сегодня обещают лютый оттяг, можно провести недетский найт! Соскам до одиннадцати халявный вход, пошли!..
Лиховцев знал немало языков, наречий и диалектов, но из всего произнёсенного существом, не смог выделить даже приблизительного смысла. Единственное, что он осознал твёрдо, это то, что ковёр теперь нуждается в химической чистке.
– Послушайте, любезный… – срывающимся от возмущения голосом произнёс этнограф.
– Здорово, мухомор! – бесцеремонно прервал его внезапный гость. – Сочная у тебя внучка, перец!
Сделав это хвалебное замечание, подросток нагло положил руку на грудь девушки.
Мгновенно запотевшие очки профессора упали на кончик его носа.
– Мой любимый размер, – удовлетворённо сказало существо и положило вторую руку на Любашкину попку.
Этот жест переполнил глубочайшую чашу отцовского терпения, и Лиховцев впервые в жизни применил физическую силу…
Поднимаясь по лестнице, Егор и Марат нос к носу столкнулись с несуразного вида озлобленным отроком. Правое ухо паренька, торчащее из-под сбитой набекрень лыжной шапочки, сияло неестественной синевой и было странно оттопырено. Отрок быстрым галопом спускался вниз, бормоча в сопливый нос жуткие проклятия.
– У вас тут, кажется, не скучно, – с интересом заметил Марат. – Вам знакома эта пародия на человека?
– Федька Кукиш, Любашкин одноклассник, – брезгливо сообщил Мензуркин. – Всё вокруг Любашки вьётся, подлец, проходу не даёт…
– Соперник, значит, – понимающе кивнул Марат. – Судя по цвету и форме ушей, он стал жертвой родительской немилости.
– По заслугам! – мстительно произнёс Егор.
– Что ж, котировки ваших акций растут с каждым часом, юноша. Не упустите свой шанс! Идёмте, вы обещали познакомить меня с невестой.
Как известно, квартира, в которой жили Егор Мензуркин и профессор Лиховцев с дочерью, являлась коммунальной, а потому кроме упомянутых выше особ была населена также мухами, клопами, тараканами и ещё восемью гражданами Российской Федерации, в числе которых помимо тунеядствующих братьев Семёновых и вредной старушки Пелагеи Анисимовны, являвшейся ровесницей всенародного старосты Михаила Ивановича Калинина, проживали бывший инженер Помидоркин с сожительницей, токарь-карусельщик Иван Блюдоедов с одноглазой супругой Ксенией Филипповной и безобидная парализованная бабушка Клавдия Кузьминична, часто навещаемая сиделкой-энтузиасткой Вероникой из числа охотниц за жилплощадью отмирающего поколения.
Здесь следует заметить, что поскольку каждый из соседей умирающей старушки питал надежды с её кончиной расширить собственную жилплощадь, к Веронике жильцы квартиры относились ещё хуже, чем к профессору.
Таким образом, напряженность в отношениях обитателей этого тесного коммунального мирка, была сродни взаимной «симпатии» Ариэля Шарона и Ясира Арафата. Деятельная супруга токаря-карусельщика, чьи претензии на квадратные метры парализованной бабки являлись наиболее акцентированными, даже предприняла небезуспешную попытку сколотить против Вероники военную коалицию. В число борцов за справедливость вошло большинство населения квартиры, за исключением «слабохарактерного» профессора и «бесполезного сопляка» Егора. Кандидатура Любы Лиховцевой по причине её малолетства духовным лидером коалиции даже не рассматривалась.
Группа единомышленников была собрана Ксенией Филипповной в кратчайшие сроки. Но поскольку тактика борьбы против колониальной политики Вероники не была ещё четко выработана, в ход пускались малоэффективные меры вроде смены замка на входной двери, частые, но безрезультатные жалобы участковому и диверсионные действия Пелагеи Анисимовны, периодически портившей то оставленные в прихожей туфли Вероники, то – через замочную скважину – воздух в комнате Клавдии Кузьминичны, когда там находилась навязчивая сиделка.
Однако Вероника, студентка «первого меда», не отступала под натиском созданной против неё коалиции, и продолжала свою благородную деятельность, не взирая на козни оппозиции и не выходя при этом за рамки действующего законодательства. Как следствие, напряжение в квартире номер «тринадцать» неуклонно росло, накал борьбы приобретал всё более выраженный характер, противостояние противных сторон приближалось к своему апогею.
В тот момент, когда развязный тинэйджер Федька Кукиш наносил свой исторический визит в апартаменты семьи Лиховцевых, на кухне полным ходом шло совещание коалиции, срочно созванное Ксенией Филипповной по весьма деликатному вопросу.
Дело в том, что проведённая намедни гениальная операция «сил сопротивления» по замене замка на входной двери неожиданно для коалиции потерпела фиаско. В том не было сомнения, ибо ненавистная сиделка-энтузиастка тридцать минут назад собственным ключом отперла новенький замок, имевший в своем чреве, как утверждала надпись на упаковке, три миллиона секретных комбинаций, и беспрепятственно проникла на обороняемую территорию прямо на глазах у шокированных ополченцев. Выражаясь языком спортивных обозревателей, это был удар ниже пояса. Такого провала ставка Ксении Филипповны ещё не знала.
Руководство коалиции не было осведомлено о том, что накануне вечером Вероника подкараулила у входа в рюмочную братьев Семёновых и выменяла у них дубликат нового ключа на три бутылки дешёвого портвейна. Факт предательства был очевиден, но, поскольку отступники в данный момент пребывали в своем привычном состоянии недосягаемости, заседание было начато без них.
– Откуда у неё ключ? – подбоченившись, строго спросила Ксения Филипповна, и от колючего взгляда её единственного глаза поёжился даже законный супруг.
– Взломщица проклятая! – прошамкала беззубым ртом Пелагея Анисимовна.
– Думаете, отмычкой открыла? – осторожно предположил бывший инженер Помидоркин.
– Надо в милицию заявить, – озираясь словно вор, сказала сожительница отставного инженера.
– Ей в туфельки надо бы гвоздиков подсыпать сапожных… с откушенными шляпками, - потирая морщинистые руки, предложила старушка-диверсантка.
– Гвоздики – это хорошо, – одобрила инициативу единомышленницы верховная главнокомандующая. – Но сейчас надо разобраться, откуда у этой мерзавки взялся ключ.
– Верно, лапонька, – подхалимским тоном произнёс законный супруг командора.
– Кто видел вчера Степана и Борьку? – спросила у собравшихся Ксения Филипповна. – Они пьяные были сильно?
– Буквально в штельку! – отзывчиво шепнула Пелагея Анисимовна.
– На четвертушках в дверь входили, – дополнил картину Помидоркин.
– И сегодня – в хлам! – шепотом произнесла инженерская сожительница.
– Сегодня – понятно, – махнула рукой Ксения Филипповна. – Сегодня они у профессора в комнате хозяйничали. А вот вчера они к нему не наведывались. Ушли из дому трезвые, а вернулись, значит, никакие…
– Абсолютно никакие, лапонька, – услужливо подтвердил токарь-карусельщик и, отвернувшись, завистливо сглотнул слюну.
– А откуда у мерзавцев, спрашивается, деньги? Кто им даст-то?! – страшно выкатив глаз, повысила тон Ксения Филипповна.
– Батюшки-светы! Неужто мерзавка их подкупила? – Пелагея Анисимовна первой прочла ход мыслей командора.
– Точно! – хлопнул себя по лбу Помидоркин.
– Вот ведьма! – в сердцах произнёс Блюдоедов.
– Семёновы тоже хороши!.. – гадюкой прошипела сожительница инженера Помидоркина.
– Изменщики! – осуждающе закивала Пелагея Анисимовна и, мечтательно закатив глаза, сказала: – Я им, предателям, пургену в самогон насыплю…
– Да что толку-то! – досадливо отмахнулась Ксения Филипповна. – Пургеном вашим, бабушка, ключа не вернуть. Не замок же снова менять, в самом деле…
– Ещё чего! – возмущенно произнесла сожительница бывшего инженера. – Семьсот рублей – коту под хвост? Я больше скидываться не буду! У меня муж не Рокфеллер и даже не Чубайс, а безработный инженер, мне его кормить надо…
– Ты, Дуська на рынке торгуешь, с голоду не помрёте, – жестко возразила Ксения Блюдоедова. – Да и внесли вы меньше всех: всего шестьдесят три рубля…
– А больше не было! – встала в боевую позу Дуська. – А мне мужа безработного кормить…
– И не муж он тебе вовсе, – ехидно прошелестела бабка-диверсантка, заняв позицию за мощной спиной Клавдии Филипповны, – сожитель беззаконный…
– Ах ты, калоша навозная! – понесла на бабку незаконная инженерская пассия.
– Тихо! – голосом боксерского рефери воскликнула Ксения Филипповна. – Тихо вы, бабьё базарное! Слушайте…
Спорщицы мигом притихли, уставившись на вздыбленный кверху перст командора.
– Слушайте, – шёпотом повторила свой приказ Ксения Филипповна и задвигала ушными раковинами так, будто они были прикреплены к черепу посредством механических шарниров.
В этот самый момент в комнате Любы Лиховцевой памятный разговор между седым профессором и Любочкиным одноклассником как раз достиг стадии неаргументируемого рукоприкладства. Мучительный крик наказуемого подростка заполнил всё пространство коммунальной квартиры и вызвал у её обитателей живейший приступ скандального любопытства. Начавшаяся было ссора была мгновенно забыта, и даже проблема неискоренимой сиделки-энтузиастки померкла на фоне этого захватывающего приключения.
Затаив дыхание, участники собрания ждали развития событий.
Ничто так не сплачивает соседей коммунальной квартиры, как чужой скандал. На свидетелей чужого скандала обрушивается град положительных эмоций. Чем серьёзней скандал, тем приятнее за ним наблюдать. Хорошо, когда чужая ссора сопровождается матерной бранью и унизительными оскорблениями. Ещё лучше, если дело доходит до драки. Внимательно следя за дракой, каждый из зрителей в тайне надеется, что потасовка закончится тяжёлым увечьем или, в крайнем случае, легкими телесными повреждениями. Чужая боль всегда доставляет ближнему порцию бескорыстного удовольствия.
На глазах участников коалиции профессор Лиховцев через весь коридор протащил за ухо воющего отрока и смачным пинком выставил его за дверь.
На кухне стояла гробовая тишина.
Илья Фомич, все ещё находившийся под впечатлением только что совершённого подвига, возвращаясь в свою комнату, так свирепо зыркнул на Пелагею Анисимовну, что у той случилось непроизвольное опустошение мочевого пузыря.
– Ну и ну, – чуть слышно произнёс Иван Блюдоедов, первым пришедший в себя.
– Осатанел наш академик, – нерешительно сказал Помидоркин.
– Дела… – нейтрально протянула инженерская сожительница.
Желая скрыть свой конфуз от окружающих, Пелагея Анисимовна молча забилась в угол.
Все смотрели на Ксению Филипповну, ожидая её реакции. Без учёта мнения командора осудить или похвалить профессорскую выходку никто не решался. Однако выяснить отношение своего предводителя к неожиданному куражу этнографа единомышленникам не удалось, ибо на сцену ступил новый персонаж, и всё внимание коалиции немедленно переключилось на его колоритную персону.
– Доброго здоровья, граждане жильцы! – голосом министра обороны, принимающего военный парад, поприветствовал вошедший собравшуюся на кухне компанию.
Так, как вошёл в квартиру номер «тринадцать» Марат Арнольдович, мог войти лишь человек, обличённый значительной властью. Это вызывающее спазм гортани чувство одновременно поселилось в душах всех участников заседания.
Коалиция молчала и нерешительно топталась на месте. Одна только Ксения Филипповна мужественно выступила вперёд и быстро завращала глазом, оценивая загадочного гостя.
– Здрасьте, – достаточно отзывчиво, по меркам коммунальной квартиры, ответила она на приветствие гостя.
– Марат Арнольдович, нам туда, – испуганно прошептал Егор, потянув спутника за рукав. – Моя комната там…
– Очевидно, среди этих милых особ нет дамы вашего сердца? – догадался гость и, галантно кивнув участникам заседания, позволил увести себя сконфузившемуся лицеисту.
– Сейчас я открою… У меня есть диван и тахта. Можете сразу располагаться – где захотите, – бормотал Мензуркин, которому от волнения никак не удавалось вставить ключ в замок.
За дверью в комнате напротив отчетливо слышалось взволнованное старческое брюзжание и звонкий девичий хохот.
– Ваша невеста, юноша, живет там? – догадался Марат.
Вместо ответа дверь профессорской комнаты распахнулась, и в коридор выпорхнуло юное воздушное создание в тонком домашнем халатике. Щеки девушки горели румянцем, а в глазах плясали маленькие дьяволята.
– Здравствуйте, Люба! – молниеносно отреагировал Марат Арнольдович.
– Добрый вечер, – остановилась девушка. – Вы продаёте газеты?
Марат проследил за лукавым взглядом юной красотки, остановившемся на кипе периодики в его левой руке. Правая рука гостя была занята дорожным кейсом.
– Нет, – снисходительно улыбнулся Марат. – Я их покупаю.
– Редкое хобби, – находчиво хохотнула девушка.
– Люба, с кем ты там разговариваешь? – строго спросил Илья Фомич, выступая из комнаты.
– Да вот, папа, товарищ ходит по квартирам, скупает старые газеты, – прокомментировала Люба.
– Покупает газеты? – удивился этнограф, поправляя очки.
– Вы, по всей видимости, и есть тот самый профессор Лиховцев? – самым любезным тоном поинтересовался Марат.
– Тот самый? В каком смысле? – ещё больше удивился этнограф. – Моя фамилия действительно Лиховцев… А, простите, с кем имею честь?
– Разрешите представиться. Марат Арнольдович Фукс, путешественник, – Марат поставил на пол кейс, освобождая руку для пожатия.
– Очень приятно. Илья Фомич.
Профессор пожал предложенную руку и немедленно поинтересовался:
– Вы, стало быть, ко мне? И по какому вопросу?
– Отнюдь, профессор. Смею вас заверить, встреча с вами для меня – полная неожиданность, хотя и весьма приятная… В Петербурге я проездом. Вот решил пока остановиться у этого юноши. Егор любезно предложил мне разделить с ним кров.
– Ах, вот что… Но, позвольте, откуда вам известно моё имя?
– Илья Фомич! – с укоризной покачал головой гость лицеиста, – Не скромничайте, Христа ради! Ваше имя слишком широко известно в научных кругах…
Растроганный этим лестным замечанием, этнограф зарделся девичьим румянцем.
– О ваших работах мне, в частности, много рассказывал академик Хрустицкий, – нагло соврал Марат Арнольдович.
– Как?! Неужели сам Николай Павлович? – разомлел Лиховцев.
– Он самый, – подтвердил путешественник.
– Пап, кто такой Хрустицкий? – с интересом спросила Люба.
– Доченька, академик Хрустицкий – председатель Омского отделения Всероссийского этнографического общества! – хвастливо произнёс профессор. – Ведущий российский этнограф…
Егор наконец справился с замком и широко распахнул дверь своей комнаты.
– Проходите, Марат, – буркнул он себе под нос.
– Нет-нет! – воскликнул Илья Фомич. – Прошу к нам! Милости прошу к нам! Чайку попьём, посидим, поговорим… Любушка, золотце, поставь, пожалуйста, чайник. Марат Арнольдович, не побрезгуйте угощением... Какой приятный сюрприз! Егорушка, и вы пожалуйте на нашу половину…
Радости этнографа, казалось, не было границ. Люба с интересом разглядывала «собирателя газет», в то время как Мензуркин совершенно потерялся в этой непонятной для него мизансцене.
– Сердечно благодарю, профессор, – с лёгким поклоном произнёс незваный, но неожиданно желанный гость, – однако, насколько мне известно, у Егора с Любой иные планы на нынешний вечер…
– Да? – растерянно спросил Илья Фомич, уронив очки на кончик носа.
– Да, мы идём в кино! – с неожиданной решительностью воскликнул Мензуркин и незамедлительно продемонстрировал этнографу два билета.
– Да я и устал с дороги, хочу поскорее принять ванну и лечь спать, - выдвинул очередной аргумент путешественник. – А чай мы сможем выпить завтра утром. Не возражаете?
– Ну, что ж, завтра так завтра! – согласился этнограф. – Пусть молодёжь прогуляется. А вам и в самом деле необходимо отдохнуть с дороги. Вы уж простите старика за недогадливость.
– Ну что вы, право, пустое!
– А в ванную вы фонарик возьмите, – посоветовал Илья Фомич, - я вам свой дам.
– Фонарик? – удивился Марат.
– Непременно фонарик!
– Соседи могут свет нарочно потушить, – объяснила Любаша.
– Могут, – подтвердил профессор, виновато пожав плечами.
– Понимаю, – иронично улыбнулся гость. – Издержки коммунального рая. Меня это не пугает. А за фонарик спасибо. Непременно воспользуюсь.
Между тем, в стане антивероникинской коалиции царила растерянность. Визит колоритного мужчины с внешностью высокого государственного чина произвёл в сплоченных рядах жильцов коммуналки значительное волнение. Ветераны жизни, такие как Пелагея Анисимовна и Ксения Филипповна, маялись нехорошими предчувствиями. Сожительница инженера Помидоркина, чьё любопытство было особенно болезненным, порывалась даже выскочить в коридор и путём прямого пристрастного допроса выяснить всё раз и навсегда, но была остановлена властной рукой командора.
Мужское крыло коалиции также проявляло признаки беспокойства, но природа этого чувства несколько отличалась от той, что холодила сердца женского корпуса. Иван Блюдоедов, например, страстно желал выпить водки или, на худой конец, пива. Все его мысли вертелись вокруг этой идеи, но, всякий раз встречая на себе тяжёлый взгляд единственного глаза законной супруги, токарь-карусельщик немедленно сникал и пугливо вжимал голову в плечи. Роман Савельевич Помидоркин тоже не отказался бы от выпивки, но центральной причиной его волнений являлся финал междворового турнира по домино с призовым фондом в три бутылки водки, который вот-вот должен был начаться в соседнем дворе.
– Кого это Егорка в дом привёл? – задумчиво произнесла Ксения Филипповна.
– Важный такой, – уважительно сказала Дуська.
– На начальника больно похож, – из угла подала голос бабка Пелагея. – Может, из ЖАКТа кто?
– Нет, – твёрдо возразила Блюдоедова, – тамошних я всех в лицо знаю. Те, хоть и ходят гусаками, но, всё одно, голодранцы. А этот посерьёзней будет. Сразу видать – персона!
– Из министерских наверно! – охнула Дуська.
– Ты бы, Евдокия, чем вздыхать, послушала, чего они там…
– А чего я-то?
– У тебя уши самые большие.
– Уж не больше других, – вяло огрызнулась инженерская сожительница, но перечить командору не стала.
На цыпочках Евдокия прокралась к дверям кухни и даже по-шпионски выглянула в коридор, но было уже поздно.
– Разошлись, – разочарованно доложила она союзникам.
– А к кому сам-то прошёл? – нетерпеливо спросила Ксения Филипповна.
– К Егорке, кажись, – неуверенно сообщила лазутчица.
– Может, Егор жильца взял, – осмелился предположить Помидоркин.
– Чего ты мелешь-то, пустобрёх! – накинулась на сожителя Дуська.
– Цыц вы, балагуры! – прикрикнула на соседей Блюдоедова. – Чего гадать, поживём – увидим. А пока Веронику, на всякий случай, не трогать, пришельцу пакостей не учинять, слышь, Пелагея?
– Как скажешь, милочка, – покорно отозвалась бабка-диверсантка, – как обчеству будет угодно…
На том и порешили. Ксения Филипповна объявила внеочередное заседание временно закрытым, и члены коалиции разбрелись по своим норам.