Кое-что о черных полосах

 


Он стоял перед нами, заведя руку за спину и опершись на костыль. Пустая штанина была аккуратно заправлена за пояс брюк, седеющие, редкие волосы тщательно зачесаны назад. По его взгляду невозможно было определить, рад он этому сообщению, или нет. Он не смотрел на нас, отводил глаза в сторону, пряча в них страх последних лет и навернувшиеся слёзы. Мы, это я и приятель Сашка Краснов, наконец, нашли ему размен квартиры. Договорились с его бывшей, нашли ей дом в пригороде, заказали машину. Похоже, закончилась ещё одна черная полоса в его жизни.
 
 А начались эти полосы, когда ему было три года. Они жили в Северном Казахстане, рядом с Всесоюзным курортом Боровое, в маленьком рабочем посёлке. Навалилась Война, отца забрали на фронт, через два месяца пришла похоронка. Мать умерла ещё до войны, а возиться с чужими детьми мачеха не захотела. Старшую сестру и брата забрали родственники, его, как самого маленького и бесполезного, отдали в детский дом. Все бы ничего, но как-то, катаясь с горки, он ударился правым коленом о растворный ящик, оставленный строителями. Кто будет переживать за пятилетнего пацана в детском доме, где, таких как он, полно, когда идёт жуткая война. Колено помазали йодом, сказали, что до свадьбы заживёт, и забыли. Через две недели выяснилось, что-то пошло не так и ногу надо отнимать. В соседнем госпитале это сделали быстро, но плохо, и после третьей операции от ноги осталась культя длиной сантиметров десять. Надо было учиться жить по-новому.

Витя Белоносов оказался мальчиком способным, занимался радиолюбительством, рисовал. При этом учился на «отлично». Все у него было, впрочем, как и у всех сирот. Детство и отрочество прошли легко, отсутствие ноги сказывалось не очень. Художник и радиомеханик, каковыми он слыл в детдоме, был в почете и востребован. Первое чувство к женщине окончилось ничем, ему объяснили доходчиво, что парень он хороший, но инвалид, и в жизни с ним, наверное, будет трудно.
 
Воспитатели, внушив ему, что он почти гений, по достижении 19 лет, снабдили его деньгами, на которые прожить можно было от силы неделю, и отправили его учиться в Свердловск, на художника.
 
Они не были злыми людьми, и может быть, верили сами в то, что говорили. Они объяснили ему, что он сирота, что воспитанник детдома, и все просто обязаны ему помогать и везде, куда он ни придёт, его встретят в распростёртыми объятиями. Что все его почти любят, ждут, и будут о нём заботиться.

Действительность оказалась немного другой. В художественное училище его не взяли, объяснив на экзамене, что натюрморт надо рисовать не из правого верхнего угла листа, а начинать с эскиза. Слово эскиз Витя слышал впервые. До этого, он, очень похоже перерисовывал картинки с коробок папирос, из книжек в библиотеке и отдельных иллюстраций. В общем, как ему объяснили, художника из него не получится, и он может быть свободен.

Свобода, как выяснилось, и была тем ужасным состоянием, к которому он не был готов. Из общаги для абитуриентов его выперли и он оказался на улице. Виктор не знал, что ему делать. Вокруг кипела жизнь, шли куда-то люди, но он понятия не имел, что делать ему. Он был один в этом большом городе, он прилетел почти с Марса, в незнакомую и чуждую для него жизнь. Не у кого было спросить, да и что надо спрашивать, он тоже не знал. Этому в детдоме не учили, там заботились о том, что бы он был одет, накормлен и хоть мало-мальски грамотен. Что делать вне детского дома, никто никогда ему не объяснял.

Его принял Вокзал. Как и многих других, кому некуда было идти, кто мыкался без жилья и документов. Деньги ушли быстро и он начал голодать. Где их взять и что для этого надо делать, Витя не имел никакого представления. Если бы не сердобольная тетка, работница вокзала, которая неизвестно почему, решила принять участие в судьбе этого молодого инвалида с лицом испуганного ребёнка. Неизвестно, чем бы всё это закончилось, если бы не она. Его устроили в артель инвалидов, где делали всякие таблички методом шелкографии. Через какое-то время, соседи по общаге, куда его устроили, военные, перетащили его в мастерскую по ремонту кинотехники для войсковых частей. Потом они же помогли устроиться на завод. Не имея специального образования, Виктор проявлял недюжинные способности в радиоэлектронике. Дотошность, которая часто мешала ему жить, в этом случае сослужила хорошую службу и он, наконец, попал на нормальную работу, где оценили его способности. Мы с Виктором Васильевичем познакомились уже на заводе, как со специалистом. Он был старше меня на семнадцать лет, но его глаза и понимание мира, выдавали в нём ребёнка. Он занимался профессионально фотографией, пытался заниматься киносъёмкой.

Но глупая мысль, что кто-то, чего-то ему должен, портила ему всю жизнь. Были у него и женщины, была даже жена, и не одна, но постоянное нытьё и занудство, которым он обладал, отторгало от него людей и подрывало на корню все отношения с женщинами. Он был мнителен и боязлив, везде его подстерегали какие-то опасности. Живя один, он питался чаем и колбасой, носки выбрасывал.

 Последняя жена, которая умудрилась даже родить от него дочь, долго это выносить не смогла и быстро сломала семью. Хорошие отношения сменились ужасными. Это была хамовитая баба, выросшая в бараках. Очень полная, разбитная тётка с наружностью шлюхи. Два брата её сидели в тюрьме, и вдобавок ко всему, у неё было два сына, 16 и 14 лет, от предыдущих мужей. У Виктора, в своё время, хватило ума их не усыновлять. Жили они все вместе, в трёхкомнатной квартире, которую, кстати, выделил ему завод, на всю эту семейку.
 
Вот эта квартира и стала причиной его последней черной полосы. При разводе он отселил их в одну комнату, сам жил в двух. Его часть жилья охранялась замком в двери, но когда он был дома, детям разрешалось ходить в большую комнату. У Татьяны, так звали бывшую, жил ещё престарелый отец. Вечно пьяный, он спал в кухне на полу. Всю площадь комнаты, где она жила с детьми, занимали три кровати, на которых валялось какое-то тряпьё. Матрасы вечно сушились на кухне, проссаные её старшими сыновьями, у которых с детства был энурез. Вонь стояла несусветная, грязь процветала в каждом углу. По началу нашего с ним знакомства, меня удивляло его отношение к бывшей жене и детям, к своей дочери, наконец. Но он объяснял это тем, что жильё дали ему и он не хочет, чтобы всю квартиру так же загадили, как кухню и комнату. Да и такие условия жизни помогут Татьяне быстрее пойти на размен.

Татьяна несколько иначе воспринимала ситуацию. При общении с ней приходило понимание, что регистрация с Белоносовым была вызвана желанием получить нормальное жильё. Как инвалиду детства и члену семьи погибшего, ему рано или поздно дали бы квартиру. Теперь же, как живёт « этот засраный инвалид», её совершенно не интересовало, она хотела жить самостоятельно. Вот чего она не хотела, так это размениваться. Район был хороший, до места службы, где она работала кассиром в кинотеатре парка Маяковского, было недалеко и вообще, её всё устраивало. Пацаны приворовывали по мелочам, Виктор давал ей денег на содержание детей, мужиков у неё было предостаточно, и жизнь была прекрасна.

Я довольно часто наведывался к нему, и в тот день я пришел часов в десять вечера. На звонок вышла десятилетняя дочь Виктора, Людмила, с красными от слёз глазами. На вопрос, что случилось, она ответила, что братьев забрали в милицию и мама сейчас находится там. Нисколько не удивившись сообщению, я прошел в комнату, где Виктор Васильевич рассказал мне суть дела. Пацаны ночью проникли в школу, в которой учились, утащили синтезатор, колонки и «ничтоже сумняшеся» притащили всё это домой. Кто-то всё это просёк, и милиция пришла сразу к ним, где и обнаружила предметы музыкальной культуры. Пацанов забрали, Татьяна ушла с ними.

Посидели мы, попили чайку, поговорили о том, о сем. Слышали, как хлопнула дверь, видимо вернулась бывшая. Не знаю, сколько прошло времени, как в дверь нашей комнаты стали барабанить. Я отставил пиалу с чаем, только что заваренным, открыл дверь, передо мной стояла Людмила, испуганно тараща глаза.

-Мама заперлась в ванной и не открывает,…не открывает - повторяла она.
-Что, давно заперлась?
-Давно, как пришла из милиции….

Я сразу сообразил, что-то не так. Оглянулся на Василича, но он ни черта не понял и сидел спокойно. «Вернулась из ментовки, там всё плохо, что-нибудь надумает, дура…» - мелькнула мысль. Дверь была закрыта на щеколду изнутри и не поддавалась, я отстранился и ударом ноги распахнул дверь. Татьяна спокойно стояла на куче грязного белья между раковиной и ванной, повернувшись к нам боком. В полутьме от слабой лампочки я не сразу разглядел, что, как-то она пряменько и спокойно стояла. Провёл взглядом снизу вверх и увидел верёвку, скрученную из нескольких толстых бечёвок. Она была привязана к вентиляционной трубе и заканчивалась где-то в складках её шеи. Забежав в ванную, я левой рукой пытался её приподнять, но Татьяна оказалась тёткой тяжёлой, и мне пришлось поднимать её двумя руками. Тут в проёме двери появился Василич, удивленно и спокойно посмотрел на меня. Когда до него дошло, что происходит, глаза его от страха полезли на лоб, его затрясло, и, грямя о ванную костылем, он сунулся мне помогать.

- Нож давай! – заорал я с натугой. Держать такую тушу было тяжело.
Дочь сообразила первая, рванула на кухню и вернулась с широким, коротким ножом для резки мяса.

- Режь...- хрипел я, стараясь в этом неудобном положении поднять Татьяну повыше. Виктор отнял нож у дочери и старался дотянуться до верёвки, это ему никак не удавалось. Поняв, что так ничего не выйдет, я освободил правую руку, выхватил у него нож и из последних сил приподнял левой рукой тело вверх. Но рука соскользнула, верёвка вновь натянулась и это, как ни странно, помогло мне быстро перемозолить шнур. Я не смог её удержать на весу, она неожиданно рухнула вниз и как бы перетекла на пол между ванной и раковиной. Не став поднимать, я волоком вытащил её в коридор, оттуда в комнату и забросил на кровать. Жизни в лице не было, она не дышала, петля всё еще сжимала её горло, надо было ослабить узел. В складках жира я попытался его найти, но узла в обычном понимании не было, это была не удавка. Верёвка была завязана туго, несколькими узлами, как порой завязываются шнурки от ботинок.
 
- Нож, быстро!.. - заорал я.

Дочь, несмотря на льющиеся у нее слёзы и нервную дрожь, быстро принесла валяющийся в ванной тесак. Не боясь порезать шею, я подсунул его под верёвку и одним движением разрезал её. Через мгновение раздался хрип вдыхаемого воздуха, лицо у неё побагровело, и после несколько вздохов её начало рвать. Я успокоился, раз задышала и пошла рвота, значит, будет жить.

- Не знаешь… - спросил я стоящую у косяка Людку, - нет в вашем подъезде врача или какой медсестры?
- Есть, тётя Лена…- сквозь слёзы пропищала та.
- Давай топай, зови её сюда…

Через минуту в проёме появилось встревоженное лицо соседки. Я рассказал коротко, что случилось. Она осторожно присела на кровать к Татьяне.

- Ну всё, пошли, ничего интересного больше не будет…- вытолкал я из комнаты Василича.

Он нехотя двинулся, развернулся было обратно, что-то попытался сказать, но я его тихонько, но жёстко отправил вперёд. Опустив голову, он медленно доплёлся до своего кресла и сел. Я в молчании допил ещё тёплый чай, посидел немного и собрался уходить. Виктор вскинул голову, в его глаза читался страх. Я понял, что оставлять его в такую минуту нельзя и сел обратно.

В тот вечер я просидел у него до утра, в полной тишине, листая от нечего делать старые радиожурналы. Потом, позже, Василич мимоходом бросил Татьяне, дескать, вот твой спаситель, поблагодари его. Ответ меня порадовал. «Да идите вы на хер!» и несколько приличных слов о том, что нас никто не просил помогать и шли бы мы подальше. Старшего сына у нее потом посадили, а младшего с тех пор постоянно опекал участковый.
 
Этот случай, мне кажется, повлиял на психику Татьяны самым жёстким образом. Она стала злая, орала по любому поводу и угрожала Белоусову всеми мыслимыми и немыслимыми бедами. Через месяц Виктор заявил нам, что в квартире жить больше не будет, потому, что бывшая пообещала договориться с уголовниками его убить. Мы попытались уговорить его не нервничать, не делать резких движений и не верить бредням этой дуры. Но было тщетно, его трясло, глаза бегали, и он нес уже совершеннейшую чушь про то, как его выслеживают на улице и светят ночью фонариком в окно.

Последующий год прошёл как в кошмарном сне. Он сначала ночевал на вокзалах, жил по очереди у нас некоторое время, пытался ночевать на работе. Потом ему нашли съёмную квартиру на Юго-западе, где он прожил пол года. Всё это время мы выслушивали бесконечные рассказы о наёмных убийцах, о молодых людях, стоящих в кустах. О том, как близко прошел по мосту рядом с ним наёмник, собираясь сбросить его с высоты, и только находчивость и бдительность помогла ему остаться в живых. Никакой здравый смысл в расчет не принимался. Шла ежесуточная охота на него, несчастного. Так дальше продолжаться не могло.

В результате наших, с приятелем, усилий, после крика и мата с Татьяной, была достигнута договорённость на размен. Она поставила условие на переезд в частный дом, где-нибудь в пригороде, чтобы была автобусная связь с городом. На момент обмена, она уже пару месяцев жила с мужиком, бывшим зэком, у которого за плечами было четыре ходки. Мужик был рассудительный, крепкий и рукастый. Толик, так звали мужика, по поведению и замашкам напоминал механизатора из колхоза. Много раз предлагал, ссылаясь на Татьяну, чтобы Василич вернулся домой и жил спокойно, никто трогать его не будет. Он даёт честное слово зэка, двадцать восемь лет отсидевшего и ни разу не нарушившего воровской закон, век воли не видать. Василич поднял нас, дураков доверчивых, на смех. Как-то очень быстро был найден дом в Горном Щите, с огородом и постройками. Виктору Васильевичу мы нашли однокомнатную квартиру в районе УПИ. Всеми правдами и неправдами, подключая родственников и знакомых, ментов, с которыми Сашка был знаком по прежней работе, мы довели дело до конца и оформили документы.

Настал день переезда. Майский, солнечный день, будто специально заказанный у матушки-природы. Санька зашел за мной, и мы потопали на квартиру к Белоносову. Наша машина должна была подойти в 10 часов, а Татьянина в 12. Все пожитки Василича, были заранее упакованы в коробки и мешки. Барахла было немного, и мы думали управиться быстро. Еще издалека, мы увидели стоящий крытый грузовик с откинутым бортом и толпящихся тёток. Показалось, правда, что-то много их для любопытствующих. И лица у них слишком серьёзные. Наш приход тётки встретили настороженно и молчаливо. Дом был заводской и многие нас знали, и не только по работе, но и по борьбе с силами зла Белоносовской квартиры. Санька спросил осторожно:

- Что случилось?
Соседка, жившая на одной с ними площадке, ответила.

- Толя Татьянин повесился…
У меня от неожиданности услышанного глаза на лоб полезли.
- Как повесился? – переспросил приятель.
- Ну так, в шкафу. Встал на коленки …и повесился. Увезли его уже, и скорая уехала. Сейчас Лена отваживается с Татьяной.

Зачем? Первый вопрос, который возник у меня. Зачем? Я разговаривал с Анатолием на неделе, он был очень доволен происходящим. Всё выспрашивал, что там за дом, есть ли сараи, можно ли во дворе поставить верстак? И вдруг, такая нелепость. В день отъезда.

Мы прошли в квартиру. В Татьяниной комнате толпились соседки, пахло валерьянкой и еще чем-то резким. Отца хозяйки и младшего сына было не видно. Дочь Василича сидела в большой комнате на коробках, беспомощно и испуганно глядя на нас. Из сумбурного её рассказа мы поняли, что произошло. Утром, часов в 7, дядя Толя поел с мамой на кухне и пошел покурить в дальнюю комнату. Через полчаса мама позвала дядю Толю, а он не отозвался. Мама пошла его искать, а потом страшно закричала.

 Вещи все были упакованы, и двери на Белоносовскую половину были нараспашку. Он прошел в дальнюю комнату, отвязал от коробки с книгами электрический шнур, и не найдя ничего подходящего, повесился, стоя на коленях во встроенном шкафу. Когда она его нашла, было уже поздно.

Мы были ошарашены. Здравый смысл отказывался понимать произошедшее. Мы не находили логики, и теперь уже вряд ли найдем. Но делать было нечего, мы быстро и молча перетаскали коробки и мешки в грузовик, и стали ждать шофёра, который убежал за сигаретами. Белоносов ждал нас в новой квартире, он наотрез отказался встречаться напоследок со своей бывшей. Татьяна, оклемавшись, заявила, что никуда не поедет, что всё потеряло смысл. Это было уже её дело, нас это мало интересовало, но чисто по человечески, ей можно было посочувствовать.

К нам во дворе подошел местный участковый, белобрысый, улыбающийся парень, лет тридцати. Поздоровался за руку. Сашка его знал по работе в ментовке.

- Ну, как я их? – весело спросил он.
- Кого? – не понимая, спросил Санька.
- Ну этих уродов из сорок девятой, ты же сам просил их прижать, что бы они не ерепенились… Ну вот…

Я, до этого рассеянно смотревший вдоль двора, повернулся к участковому. Его голубые глаза чисто и весело смотрели на нас.

- Я и старшего у них упрятал. Его хотели просто постращать, а я наскрёб ещё пару эпизодиков, и загремел он у меня на срок. А с этим козлом вообще умора. Никак он не мог паспорт получить, тыкался везде со своей справкой об освобождении, а я ему сказал…. Если ты не получишь паспорт за неделю, не пропишешься и не пойдёшь работать, я тебя оформлю как бича и отправлю на зону снова. Ты мне здесь нахрен не нужен со своей биографией!

Помолчал, и добавил.
_ А где-ж ему успеть то, я мужиков тоже предупредил, что бы гнали его в шею.
Я с удивлением и непониманием смотрел на это доброе лицо.

- А сегодня утром звонят из отделения. Твой протеже вздернулся… Я его вчера припугнул…. Он мне…Всё, уезжаю, разошлись наши дорожки, начальник!... А я ему,…Нет, сучёнок, никуда ты не денешься от меня, я уже позвонил твоему новому участковому, так что жди его скоро в гости, урод!

Он счастливо засмеялся, чуть откинув голову назад.

- Наврал конечно, никому не звонил. Нахрен он мне сдался. Но эффект оказался неожиданным!
Мы посмотрели с приятелем друг на друга, молча, не прощаясь с участковым, сели в кабину грузовика.

Шурка закурил, затянулся глубоко и тихо бросил: - Дурррак!

 
 Екатеринбург.
 19.07.2007