Эту тетрадку оставил мой сосед по купе, проводницы ничего о нём не могли сказать, как и я он ехал без билета, и вышел на первой же от Москвы станции. Тетрадка была исписана мелкими строчками, иногда очень редко зачёркнутыми одной линией, ещё реже заштрихованными наглухо до черноты, где-то писалось чёрной гелиевой ручкой, но чаще синей, возможно это были незаконченные мемуары этого молчаливого, задумчиво смотрящего в окно человека, с которым я даже не успел познакомиться, а может быть, чьи-то ещё.... Я открыл первую страницу и стал читать......
Это было очень давно.
1975год. Казахстан. Я спрыгиваю из тамбура прямо в сугроб, проводница протягивает мне два огромных метр на метр связанных подрамника- проект парка в совхозе «Аркалыкский». Поезд тут же уходит, а я остаюсь один на один с жуткой метелью. Посёлок, как мне сказали в полукилометре от станции, и я с сумкой через плечо и подрамниками вырываемыми из рук жуткой метелью,начинаю упрямо двигаться в указанную сторону. Через час до меня дошло, что я заблудился .
Поняв, что я иду мимо посёлка, как мне показалось влево, я повернул направо, но и через час ничего похожего на жилище человека я не встретил. Надо возвращаться к железной дороге подумал я и опять повернул направо….
В Казахстан я попал случайно. В институте на стене висел список городов, куда можно было поехать на работу, распределиться, как тогда говорили. Я выбрал Алма-Ату. И дома индивидуальные строят, сейсмический всё же район, а я только что стал архитектором, МАРхИ закончил, но Москва надоела жутко, охота была мир посмотреть. А в Алма-Ате высоченные горы, а я ещё на лыжах, страсть как любил с гор кататься!
Направление из Казахстана не приходило долго. Все уже поразъехались из нашей общаги на Орджоникидзе 13/2. Только я остался и «вечный» студент, армянин Робик Аветисян, лучший друг мой (про него потом отдельный рассказ напишу, обещаю). Все бабки мы с ним проели-пропили их и было немного. Жили тем , что сдавали пустую посуду, что от прощальных сабантуев студенческих осталась во всех комнатах её полно было!
И вот наконец приходит направление. Читаю, а там вместо Алма-Аты, написано Караганда, политехнический институт, преподаватель.
Нет, я не согласен, возмущаюсь, какой из меня преподаватель, я же Серёга Чибисов, морально неустойчивый тип, «разложу» всех студенток там на фиг. Хочу проектировать, а учить мне ещё рано.- Ну ладно-, смирился начальник отдела кадров, но тогда распишитесь, что от подъёмных отказываетесь, и ищите себе работу сами.- А сколько подъёмных- с красивым армянским акцентом , из- за плеча моего Робик спрашивает. Сто рублей ровно ( в те времена это хорошие деньги были. Робик меня в бок толкает и шепчет: -Бери Серёга, потом разберёшься-, ( бутылки пустые закончились в общаге, а жрать то хочется…)
Потом был полёт на ИЛ-18 навстречу солнцу, терриконы угольных шахт под крылом….Так я попал в Караганду.
Метель усиливалась…
*
Я уже порядком устал, и не мог понять, почему же я никак не натыкаюсь на этот посёлок. И когда в голову полезли мрачные мысли, что вот мол и закочится вскоре моя молодая жизнь, вспомнились все рассказы о замерзающих людях, ( я почему-то стал напевать одну из моих любимых песен «Степь да степь кругом…», сквозь пургу, почему-то слева мелькнул огонёк. Люди всё время пытаются понять, что же такое настоящее счастье, но я тогда понял,- вот оно счастье! Счастьем было еле видимое, то и дело, как мне казалось на вечность исчезающее, крохотное, светлое, мерцающее в кромешной тьме, пятнышко. Я не буду долго рассказывать, как постучался в чужое окно, как шёл через весь посёлок к, так называемой гостинице, вот, где уж я и взаправду едва концы не отдал от холода, несмотря на то, что включил все электрообогреватели, которые мне дали, накрылся всеми одеялами, которые были в номере (я был единственным постояльцем этой гостиницы). Не буду рассказывать, как отдал директору совхоза проект, который абсолютно равнодушно, мельком взглянув на мой шедевр подписал акт приёмки-сдачи, как мы (я и старый казах) долго ждали на семь часов опоздавшего поезда у двух стальных рельсин, как под линейку разделивших ослепительно белую с застывшими влонами сугробов степь, от горизонта до горизонта на две части. Как я купил единственный бывший в, не знаю для кого устроенный, в крохотной будке, обозначавшей вокзал, буфете, кусок засохшего сыра. Как я сгрыз его, жутко голодный( ничего вкуснее, мне тогда казалось я не ел на свете) , как я заедал свой завтрак снегом, типа запивал водой в которую снег превращался у меня во рту. Как ещё одним счастьем был показавшийся крохотной точкой на горизонте состав, как стали всё громче и громче слышны милые звуки его погромыхивания. Как мчал меня поезд с новыми друзьями соседями по бескрайней степи двое суток в Караганду. Вряд ли дорогой читатель вам это будет интересно, ведь вы открыли страницу сентиментального романа, вы надеетесь услышать в очередной раз историю чей-то любви. Вы всё это услышите, обещаю, но начну по порядку.
Почему я назвал этот роман «Метель 1975 года». Да потому, что эта метель стала символом всей моей последующей жизни, я понял это прожив её и продолжая в общем то жить и дальше. Вся моя жизнь была похожа на эту метель, так же вязли ноги в сугробах, так же со старашной силой, я в общем- то до сих пор пытаюсь разглядеть, хоть где нибудь вокруг, сквозь бросаемые в лицо кучи холодного, колючего, но не покоряющего меня снега, мутноватый, крохотный огонёк надежды….
*
Я лежал на верхней полке и мечтал о том, как получу кучу денег за проект парка в совхозе Аркалыкский, и на зимние каникулы махну в Москву, я уже страшно скучал по Москве, в которой не был уже полтора года. Тогда этот отрезок времени, казался для меня вечностью.
Конечно и в Караганду я уже вжился и сросся с ней, как буд-то я там родился и вырос. У меня была куча друзей из самых разных обществ. От шахтёров, с вечно обведёнными чёрными глазами, с которыми я случайно знакомился в бесчисленных ресторанах и кафе, разбросанных по Караганде, до главного архитектора области, которому я помогал делать проект памятника воинам погибшим в 1941-1945 годах. Я хорошо рисовал, фантазия у меня до сих пор бешенная. Уже через месяц после приезда в Караганду, я работал в трёх местах. Основное место моей работы был политехнический институт, где на так называемую работу уходило меньше всего времени. В мои обязанности входило читать лекции по архитектуре, к которым я естественно не готовился, а читал на раз, без бумажки, что в голову прийдёт. Я никогда не делал переклички, и подписывал журнал, который подавал мне староста не глядя. Во первых мне по фигу было, ходят они на мои лекции или не ходят ( я же ещё в Москве предупреждал отдел кадров, что преп из меня никудышный). Пытался я сразу слинять и в Караганде, но заведующий кафедрой кореец Ким, сказал, что отпустят, только с волчьим билетом.
Все корейцы на кафедре были с фамилией Ким, вначале я думал, что они все родственники, но потом мне рассказали, что это только окончания их древних фамилий, которые, когда-то русские писари сократили, вот и стали все корейцы Кимами и Цоями.
Но я сильно и не рвался никуда, не люблю жить напряжённо, ставить цели, чего-то добиваться.
Плыть по течению, брести куда глаза глядят, вот- истинный кайф жизни!
То, что меня не отпускали- это мне даже и льстило. Но я конечно для порядку, чтоб сильно не радовались, отпустил длинные волосы, бороду (слава богу на кафедру военную не надо было уже ходить) Борька Гонов сшил мне вельветовый пиджак. Вельветовый отрез с красивым бежевым отливом на день рождения мне подарили две подружки театральные художницы Татьяна Рольян и Людка Буртулёва. Подкладку Борька сделал авангардную из яркой краснобелой плотной матрацной ткани. ( В позапрошлом году этот пиджак попадался мне на глаза в последний раз, жена мыла им полы, я возмутился, и не помню куда перепрятал.)
Ещё я купил себе неподшитые валенки и читал лекции прямо в них. Носки я не стирал из принципа (после того, как они у меня сварились при кипячении) Я покупал новые, а старые выбрасывал. Кстати, то же я делал и с рубашками.
Но все почему-то нисколько этому не удивлялись, думали, наверное, что такой образ положен выпускнику Московского архитектурного института, но, когда я через год побрился и постригся, оделся в новый, купленный на каникулах моей мамочкой костюмчик, меня никто не узнал, а, когда поняли, что это был всё таки я Серёга Чибисов! Вы бы видели, какой был потрясающий эффект!
Мои мечты прервались, когда в купе вошли на какой-то станции два мужика, достали закусь бутылку «Солнцедара» вино тогда такое было, из дешёвых. О «Солнцедаре» тоже у меня история есть захватывающая, но я и так постоянно дорогие читатели увожу вас в сторону от темы, в другом рассказе потом расскажу.
Я вежливо отказался от участия в пирушке, достал блокнот, китайскую авторучку с золотым пером ( опять же подарок на день рождения, одного из моих новых Карагандинских друзей, страшно талантливого моего ровесника, впоследствии мужа Людки Буртулёвой, Сашки Боева.) и стал писать письмо Лене Пеночкиной.
В Леночку Пеночкину я был влюблён.
Продолжение следует http://proza.ru/2007/08/10-89