/опубликовано в книге "Эпоха Возрождения души",
2008 г., изд-во "Антиква"/
Истинно счастливый человек тот,
кто думает не только о том,
что есть, но даже о том, чего нет
/«Рассказ неизвестного человека», А.П. ЧЕХОВ/
1
Совесть мучает обычно не тех, кто виноват
/«Время жить и время умирать», Э.М. РЕМАРК/
-А Валька-то, что? – спросил я Юрку, продолжая разговор.
-Померла Валька в марте, - ответил тот, нахмурившись.
-Чего ж сестренку не сберег, олух?!
-Да я что! – заторопился оправдываться Юрка. – Я и в город ходил мешки таскать за хлеба шмат, и сам пахал, и сеял сам, и крупу воровал, даже, на станции! Вальке мамка все давала, что было, а все одно … При-хожу раз со станции, а она мертвая лежит уже.
Помолчали.
Хороший майский день. Мягко светит солнце, осторожно лаская соскучившуюся по теплу землю. Уже деревья выпустили листья, и в гуще леса завели свою возню птицы, оглашая округу пением. И стало так, буд-то, и не было никогда холодного ветра, снега, зимнего голода. Будто две огромные воронки, оставшиеся на дороге от давнишней бомбежки, не воронки вовсе, а ходы, прорытые, невесть зачем, какими-то гигантскими кротами. Чтобы ни происходило у людей, а природа живет по своим за-конам.
Я не видел Юрку с зимы. Жил он в соседней деревне, а работы у нас – пацанов, в отсутствие отцов, по весне невпроворот, вот и не вида-лись до сего дня. Мы сидели на небольшом холме и смотрели, как солнце объезжает свои небесные владения; наверху ни облачка. Юрка загрустил, будто чувствовал себя виноватым в смерти сестры. Вертя в руках проху-дившийся башмак, пацан зло затыкал брешь в нем тряпочкой. Башмаки нам надо беречь – где их взять ежели к холодам испортятся совсем? - по-этому обыкновенно мы ходили босиком уже по весне, но сегодня Юрке что-то захотелось пофорсить.
-Понимаешь, Валька все молока просила у мамки, а где ж нам его взять, когда корова еще в тот год зимой от голода издохла? – Юрка за-кончил с башмаком и, вдруг, снова поник. - Не было у нас молока.
Я видел, как на Юркины глаза наползли слезы, но старался не смотреть в его сторону. Реветь у нас считалось девчачьей слабостью, и, зная, что мой приятель с трудом сдерживает себя, я не хотел подавать ви-ду, что заметил это.
-Да, и у нас в деревне в половине дворов за три зимы дети малые померли. Что ж тут поделаешь, коли все на фронт ушли немца добивать, и работать некому, а все, что ни делаем мы, то на фронт, в подмогу от-правляем? - сказал я, стараясь не смотреть в Юркину сторону. – А Вальку, конечно, жалко.
Вспомнились мне ее большие карие глаза и румянец на веселом личике. Почему-то я вспомнил ее не худую и несчастную, устало бреду-щую с тяжелым бидоном воды от колодца к дому, - нет; вспомнилась мне Валька еще до войны, когда Юрка привел ее, трехлетнюю девчонку, на уроки в школу, и спрятал под парту, чтобы учительница не видела. Так, сидела там Валька, затаившись, подмигивала мне озорно, а весь класс, аж, ерзал на стульях: заметит Анна Ивановна эту «ученицу» или не заметит?
И до слез стало жаль Вальку от этих воспоминаний.
Неожиданно Юрка вскочил на ноги и закричал:
-А что ж они меня немца добивать не берут?! Три раза в военкомат ходил, говорят, мал еще! – Он тяжело дышал, будто ему не хватало воз-духа, - его душили чувства. – Двенадцать годов уже будет скоро! А они мал, мал! Как похоронку отцовскую получать, так не мал?! Как по шест-надцать часов в сутки на станции работать, так не мал?! Как в мерзлой земле своей сестре могилу рыть, так не мал?! А фрицев бить, вдруг, мал! Как же так?!
Юрка не выдержал и заплакал. Без рыданий, изредка всхлипывая, и резкими движениями вытирая слезы, непослушно бегущие из глаз по ще-кам.
-Да что ты, Юра! Ты думаешь, я на фронт не хочу?! Да, мне воен-ком сказал, что, ежели, сбегу сам на фронт, то поймает меня и в тюрьму посадит! – Я тоже перешел на крик. – Но прав он, пойми. Если мы с то-бой, да другие пацаны, на фронт пойдем, то кто ж здесь деревню кор-мить-то будет? Все наши тогда вымрут. Мамка твоя с голоду помрет, как Валька, ты о ней подумал?!
-А один черт помрем, пока немца не добьем! Все подметки сапож-ные съели уже, березовую кору варим, да жрем. Вы тоже ее грызете?!
-Грызем. Пока урожая нету еще никакого.
-Вот и все пропитание. А немца добьем, так быстрей все восстано-вим сообща, - веско заключил Юрка. – А я все равно сбегу на фронт! Вот, только мамке хлеба соберу, чтоб продержалась до моего прихода, и сбегу.
-А если не вернешься? А если убьет тебя немец? – спорил я.
-У-у-у, фашисты проклятые! – злобно прорычал Юрка и стих.
Мы сидели и молчали, глотая слезы. Сейчас весна, сейчас тепло, скоро лето, скоро будет урожай, если заморозок не погубит; созреет рожь, картофель, брюква и будет «сытая жизнь» до самой глубокой осени. До зимы точно дотянем, а там… Кто знает, как все обернется? Будем ли мы следующей весной сидеть на этом холме с Юркой, или не сбережем себя и поляжем в сырую холодную землю студеной зимой. А, может, и не по-ляжем… Рыть-то ее будет некому - старики почти все повымерли, а у баб откуда силы будут в голодную зиму? Так, под снегом до весны можем и пролежать, если совсем худо в деревне будет. Эх! А, может, и дотянем до весны. Нет! Обязательно дотянем! В тринадцать-то лет уже точно в ар-мию возьмут – как смогут отказать! А с нами – со мной да с Юркой – мы быстро с фрицами покончим. Уж, мы то их жалеть не будем, церемонить-ся не станем! Пока там командиры на фронте тянут, так вся страна по-вымрет, чего недоброго. А мы подсобим, и все станет хорошо – победим быстро.
2
Удивительно, что может сделать один луч солнца с душою челове-ка!
/«Униженные и оскорбленные», Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ/
Так думали мы с Юркой, сидя на холме, утирая слезы, всматрива-ясь в даль, куда-то туда, где далеко-далеко большая желтая планета сияла в синеве небес, цепляя верхушки деревьев золотыми лучами. Как, вдруг, мы увидели на дороге облачко пыли и темную точку в нем, которая при-ближалась к нашему селу. Для машины из района пыли было маловато, да и не должно было быть на этой неделе в наши края машины, а для чело-века точка двигалась слишком быстро. Приглядевшись, мы поняли, что это был Федька – сын начальника станции, единственный мальчишка во всей округе, у которого был велосипед. Хоть и старый, и в шести местах имевших ремонт в колесах, но велосипед! Нам с Юркой не довелось ка-таться на нем, потому что, когда мы ходили на станцию, то, без передыху, работали, после чего уже не было сил крутить педали, да и Федька не да-вал прокатиться, говорил, что отец строго наказывал.
-Чего это с ним? – Юрка привстал и двинулся к дороге. – Пойдем, поглядим, чего это с ним стряслось. Ишь, как педали наяривает!
-Пойдем.
И мы оба поспешили спуститься к дороге навстречу Федьке. Тот, и вправду, крутил педали, будто сумасшедший. Последний раз он так торо-пился, когда надо было поспеть на тушение пожара, но и тогда, пожалуй, он не спешил так неистово. Может, снова пожар где? Но, оглянувшись по сторонам, мы не увидели нигде никакого дымка, а, если бы был пожар, то черная угрожающая пелена непременно бы нависала клубами под небом. Нет, не горит, вроде, нигде.
Федька, видимо, увидел нас не сразу и стал тормозить, когда был уже довольно близко, да так неловко, что съехал на обочину, не справив-шись с управлением, и повалился на бок в траву. Мы бросились подни-мать его, поспешно уничтожая остатки слез на ресницах – не хотелось, чтобы чужой мальчишка видел нашу минутную слабость. Еще разболтает – вот позору-то будет!
Но Федька и сам был в слезах. Крупные капли, медленно вытекая из глаз, сползли на растянутые в широкой улыбке щеки пацана. Сам он был весь взъерошен, будто его долго трепали за волосы. Мы подбежали к нему с вопросами, но он только плакал, улыбался и задыхался от бешеной гонки на велосипеде. Наконец, он набрал воздуху и, что есть мочи, будто мы находились в версте от него, а не совсем рядом, звонко прокричал, растягивая слово:
-По-бе-е-е-да-а-а-а! – казалось Федька, даже не замечал нас. – По-беда-а-а-а!!!
-Говори, толком, дурак! – мы трясли его, не веря своим ушам.
Федька чуть отдышался, отмахиваясь от нас:
-Все, братцы, кончилось! Наши Берлин взяли! – Федька, казалось, стал улыбаться еще шире, и новые слезы выкатились из глаз на сияющее лицо. - На станцию сообщение пришло. Конец войне! Немец капитуля-цию подписал!
И снова, набрав полные легкие воздуха:
-По-бе-е-е-да-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!!!!!!!!
На какое-то время у меня потемнело в глазах от нахлынувших чувств. Сердце бешено застучало, будто просясь выскочить наружу, будто ему тоже надо было крутить педали федькиного велосипеда. Неужели?!!!
Мы обнимались, кричали что-то нечленораздельное, плакали, сме-ясь, гурьбой валялись на траве, а потом, поднявшись, прыгали вверх, ма-хая руками в воздухе. Федька вскочил на велосипед и помчался в дерев-ню, а мы припустили во весь дух за ним. Мы поняли, почему так спешил Федька – было просто невозможно спокойно стоять на месте – прилив радости требовал выхода в движение. Земли под собой мы не чуяли, мы летели! И словно на крыльях, может, лишь на минуту отстав от Федьки, мы, задыхаясь от восторга, влетели в деревню. По-бе-е-е-да-а-а-а!!!!!!!!!!!!
А в деревне все уже высыпали на улицу и сбегались к месту где, сойдя с велосипеда, оглушал все своим криков Федька: -По-бе-е-е-да-а-а-а! Его хватали за руки, прижимали к груди, расспрашивали, но он, вы-молвив не более чем нам, снова принимался за крик. И этого было доста-точно. Словно большое, огромное море радости разлилось по деревне. Люди пили его, жадно хватая ртом это волшебное слово, разносящееся по дворам, подхватывали его; и вот уже во всех домах движение и все тот же всеодолевающий, будто способный мертвых поднять из могил, крик: -По-бе-е-е-да-а-а-а!!!!!!!!!
Наверное, стоило закатить пир на весь мир по такому случаю, но у нас ничего не было. Ничего, кроме безумного количества энергии, кото-рая била родником из каждого. Люди плясали, некоторые ложились на дорогу и трясли ногами и руками; некоторые, не выдержав прилива энер-гии, как и мы с Юркой, начинали носиться по деревне, как безумные, вы-крикивая все то же слово, которое мы, кажется, никогда не устанем по-вторять. Выбившиеся из сил бабы садились на траву и, закрыв лицо рука-ми, плакали навзрыд от радости.
Мы долго метались по полю, бескрайнему, как наш восторг, пока не упали, задыхаясь от переполнявших чувств и долгой беготни. Лежа на земле, мы вглядывались в бездонное небо, словно растворяясь в нем. Вот теперь-то мы заживем по-настоящему! Мы представляли себе, как на на-ши поля вернутся работники, а мы снова пойдем в школу; как не будет больше холода и голода, потому что всего у нас теперь будет вдоволь, потому что главное, что мешало нашему счастью – война - окончилась. Мы представляли себе как наши отцы, пусть немного постаревшие и се-дые, вернутся в свои дома, как им будут рады матери. Мы вспоминали забытый звук возни в коровнике и плакали от мысли, что недалек тот день, когда вкус парного молока станет обыденностью. Но главное было не это. Главное – мы победили! И враг, которого мы ненавидели, кото-рый вырвал у нас самое дорогое – жизни наших близких, который топтал нашу Родину, грязью своих сапог, - этот страшный враг повержен. А где-то далеко на западе наши солдаты взяли – наконец-то взяли! - штурмом Берлин. И значит, с войной покончено. А остальное все мы сделаем и са-ми, а остальное все – пустяки. И перевернуть мир, поставить его с головы на ноги – это не фантазия, а наша задача, то есть то, что мы сделаем в са-мое ближайшее время.
И мы лежали на мягкой земле, упоенные теплотой майского солн-ца, мы пили это солнце стаканами неба, мы растворялись в небесной си-неве, безбрежной как наша молодая, еще только начинающаяся, прекрас-ная жизнь. И ничего иного не было в наших душах, кроме одного на всех, огромного, не оставляющего места ни для чего иного, теплого и такого позабытого ощущения – счастья!
Благодарю за идею сюжета генерал-лейтенанта Д.В.Волкогонова
Июль 2007