-Твои картины - не более чем разноцветные пятна. Но это самые гениальные пятна, которые я когда-либо видел.
Этот весьма двоякий комплимент был сказан с такой претензией…. С претензией на остроумие, на весомость, на приятность, на что-то там еще…. Андрей поморщился. Он вообще недолюбливал комплименты, а тем более - такие.
- И как сие называется? - полюбопытствовал Егоров
- Сие называется "Темно-фиолетовое в глазах".
- Странное название. Впрочем, сама картина тоже странная.
- Что ж тут странного? Не более чем разноцветные пятна….
- Ты обиделся что ли?
- Нет.
Он и в самом деле не обиделся. Просто иногда возникало желание коротким экономящим силы движением достать из несуществующей кобуры несуществующий пистолет и разрядить в Егорова всю обойму. Впрочем, ему вообще хотелось перестрелять полгорода, в те минуты, когда в глазах было темно-фиолетовое.
- Понимаешь, темно-фиолетовое для меня - это цвет гневной обиды на весь мир. Это такая апатия вперемешку с яростью. И когда у меня возникают такого рода состояния, я выплескиваю его на холст. Банально для того, чтобы не размозжить кому-нибудь голову.
- Мне, например?
- А ты не такой уж дурак….
Егоров и в самом деле не дурак. Далеко не дурак. Просто кто-то выбирает себе в качестве Книги Жизни Библию, кто-то сборник Есенина, а Егоров выбрал учебник по физике.
***
На самом деле он лукавил – гневная обида в нем не прошла с написанием картины.
Темно-фиолетовое закипало в глазах, пенилось, застилала весь мир густым мороком цвета кровоподтека на лице. Собственно, само это ощущение и было чем-то вроде кровоподтека от очередного удара жизни. И может, не слишком сильна была эта пощечина, полученная им, но она разбудила дремлющие в каждом из нас зернышки боли, посеянные когда-то, окропила их водой, так что они стали стремительно разбухать и прорастать, словно опасный сорняк….
Андрей знал, что в такие минуты лучше держаться подальше от людей во избежание неприятных инцидентов, о которых будешь потом жалеть. Он попытался скрыться на балконе. Там хорошо, там свежий воздух, иллюзия свободы, небо со всех сторон, благо этаж 11-й…. Но. Но человечество в своем извечном мазохистском стремлении лезть на рожон, все же прислало к нему своего представителя.
У представителя, а точнее представительницы, были каштановые кудряшки и высокий лоб и звали ее Ингой. Андрей повторил про себя это имя, и, окрашенное темно-фиолетовым, оно показалось ему смешным и вздорным. Инга. Ну что это такое? Инга – похоже на хныканье капризного ребенка. Инга. Хнык.
- Хнык, - сказал он, глядя на нее, пришедшую, по-видимому, с благим намерением составит ему компанию. Сказал и ужаснулся собственным повелением. Ужаснулся, но остановиться не мог. Так и смотрел на нее с вызовом, будто на потенциального врага.
Инга заметно смутилась, но еще не настолько, чтобы уйти восвояси.
- Тебе скучно?
- Нет. Мне хорошо. Я дышу.
- Да… там внутри так накурено… Юрка сказал, что ты новую картину нарисовал.
- Рисуют мелом на асфальте. Картины пишут.
- Я запомню…. А что за картина?
Это был один из самых идиотских и, увы, самых частых вопросов художнику. Темно-фиолетовое яростно плеснулось о внутренние стенки. Уже дрожащим, готовым сорваться на крик голосом Андрей проскрипел.
- Обычная. Абстрактная. Разноцветные пятна, как выразился твой любимый Юрка
- Это тебя обидело? – казалось удивилась Инга – Не обижайся.. ты ж знаешь Юру. И знаешь, как он на самом деле относится к твоему творчеству….
- Он к нему никак не относится. И слава Богу.
- Ты не в духе? – спросила она, наконец, то, что прекрасно видела с самого начала. Спросила заботливо и обеспокоено. Призвав на помощь все свои скудные знания математики, Андрей пытался высчитать, с какой скоростью и как долго будет она лететь вниз, если сейчас сбросить ее с балкона….
***
С этим надо было что-то делать… С этим непременно надо было что-то делать… Ведь третий день…. Господи, третий день…. Из-за чего, в общем-то? Из-за чьего-то косого взгляда, из-за неприятного воспоминания или неуверенности в завтрашнем дне? Мысли о собственной несостоятельности, и о том, что тебя никто не любит, и о том, что ничего хорошего с тобой в жизни не случится – все они стремительно разрастались, словно горсть семян какого-то сорняка. Андрей готов был биться головой об стенку. Он бы, возможно, так и сделал, но в квартире на станах на уровне головы просто не было свободного места – все занимали картины, свои и чужие, наброски, фотографии, что-то там еще… Ну не подпрыгивать же, в самом деле….
В эти дни он поминутно восхищался мудростью и дальновидностью правительства, которое запрещает хранение оружия, в частности – огнестрельного. Только этот запрет и вытекающее из него отсутствие под рукой пистолета уберегало Андрея от того, чтобы перестрелять уйму народа, имеющее неосторожность сунуться к нему.
Между делом пытался продать новую картину. Владелец галереи, обычно бравший его работы по вполне приличной цене, на этот раз походил кругами, поцокал языком и отказался.
- Нее.. не пойдет. Что-то в ней не так.
- Ыыыы?
- Энергетика что ли дурная… Тяжелая какая-то…
- А у «Утра стрелецкой казни» легкая?!
- «Утро стрелецкой казни» я бы тоже не купил….
Еще парочка покупателей, приведенных все тем же Юркой Егорвым, стремящимся, видимо, извиниться за «разноцветные пятна», тоже не захотели брать картину.
Вечером, после их ухода, Андрей сел верхом на стул, поставленный напротив злосчастного холста, и стал внимательно его разглядывать. Он умел, если надо, быть самокритичным, вот и на этот раз почти беспристрастно изучал каждый сантиметр работы. «Обыск» не выявлял ничего криминального – картина была сделана грамотно, мастерски, с душой, все правильно как с профессиональной, так и с эмоциональной точки зрения. Особенно – с эмоциональной. Ведь он рисовал ее практически своей кровью, точнее – темно-фиолетовой гущей из глаз. Накладывал ее на полотно широкими щедрыми мазками, подстрекаемый кипящей внутри яростью, для которой творчество было единственным приемлемым путем выхода. Он хлестал полотно кистью, отыгрывался на нем за все и всех.. Темно-фиолетовые брызги летели все стороны, словно слюна, темно-фиолетовое падало тяжело, как сгустки крови…. Картина затягивала в себя. И, затянув, душила. Это ощущение на мгновение вспыхнуло в сознании измученного Андрея где-то на втором часу исследования собственного произведения. А в следующее мгновение он уснул.
***
…Просыпался по частям. Первой проснулась затекшая шея и радостно завопила-заболела так неистово, что проснувшиеся вслед за этим мозг, отчаянно захотел ее перерубить надвое, чтоб успокоилась. Кое-как сориентировавшись на местности – то бишь на стуле, на котором и спал, Андрей установил и причину пробуждения. Звон. Не в ушах, а в дверь. Он оглядел комнату в поисках топора. Возблагодарил небеса за то, что не нашел, и поплелся открывать.
На пороге стояла Игна и еще один их общий товарищ – темпераментно-меланхоличный радиомеханик. Ба улыбались широко и испуганно, как пионеры, пришедшие поздравлять с праздником пенсионера-буяна.
- Привет. А мы к тебе…
- Да ясно, что не к соседу... Проходите. Время-то сколько?
- Половина двенадцатого
- А мы тебе подарок принесли…
Андрей только сейчас заметил у нее в руках корзинку, накрытую белый тряпицей.
- Вишня что ли?
- Почему именно вишня?
- Ну не знаю… сезон….
Радиомеханик тем рассеянно огляделся по сторонам, остановил взгляд на книжной полке и сказал, обращаясь к пятому тому собрания сочинений Толстого.
- Андрюш, извини, то ты в последнее время нервный такой стал…. И грустный. Это даже хуже, когда грустный…. Ну в общем, мы посоветовались и решили сделать тебе приятное….
«Приятное», спрятанное в корзинке, будто почувствовав, что речь идет о нем, требовательно зашевелилось и на свет Божий, высунулась серенькая головка.
- Котенок… - оторопело проговорил Андрей.
- Его Остап зовут. Можно Ося или Оська.
-Мы вообще-то хотели, чтоб ты сам назвал, но хозяин сказал, что он уже привык к этому имени, а переучивать – значит травмировать его психику…., - торопливо объяснял радиомеханик.
- Андрюш, ты радый? – горячо и как-то по-одесски поинтересовалась Инга.
- Не знаю…
Он и в самом деле не знал пока. В голове происходила какая-то революция, что-то рушилось, создавалась и перестраивалось, а он туповато уставился в большущие серо-зеленые глаза котенка. «Я есть. Я есть теперь у тебя» - читалось в этих глазах и с этим трудно было поспорить...
- Инг, отпусти его, пусть погуляет, попривыкнет.
Девушка выпустила Остапа на волю, и тот отправился гулять по комнате.
- А что это за картина?
- Ничего особенного…, - очнувшийся Андрей сам толком не понимая, почему, метнулся к фиолетовой картине и, сняв ее с мольберта, положил на пол.
- Пошли на кухню. Кофе что ль попьем….
Кофе, приготовленной Ингой, сдобренное сбивчивой и немного неадекватной болтовней, показался удивительно вкусным. Хотя Андрей все еще не пришел в себя, да и вообще перестал пытаться это сделать.
- Ой, что это?
- Упало что-то… Кот, видимо, опрокинул.
Они метнулись обратно в комнату. Что-то упавшее оказалось банкой лазурной краской - Андрей давеча битый час разводил и смешивал разные оттенки синего и белого, чтоб добиться этого цвета. Теперь краска медленно, но уверенно разливалась по лежащему на полу холсту, а рядом сидел довольный Оська.
- Твою картину новую залило… Андрюш, ты его не наказывай ладно? Он просто маленький еще, а у тебя тут столько всего понаставлено….
….Андрей смотрел, как под слоем лазурного все больше исчезало темно-фиолетовое…
2007 г.