– Деда, почему умирают люди? – я вспомнила про бабу Клаву, которая взяла и умерла прямо возле своей смородины. Пошла ягоды собирать, а вместо этого умерла.
Мне так жалко бабу Клаву... Добрая она была.
– Нелёгкий ты мне вопрос задала, Оленька. Враз на него и не ответишь... – дед задумался.
– А ты, деда, враз-то уж не отвечай. Ты только как можешь, отвечай. Я же ведь не знаю - почему умирают люди? Что ли у всех долюшка, как у бабы Клавы? А если бы в огороде не было смородинки, а, деда? Может, не надо никакую смородинку, раз баба Клава возле неё умерла? Совсем не надо?
– Вон, как ты всё повернула... Нет, Оленька. Не в смородине тут дело. Что – смородина... Разве ты не любишь смородинку прямо с куста есть?
– Люблю!
Разве можно её не любить? Она вон, какая душистая! И варенье из неё тоже душистое.
– Ну вот! Ты и сама знаешь, что смородина – вкусная и полезная для здоровья. От неё плохого не будет. Просто пришло время умереть нашей Клавдии. Не пошла бы она к той смородине, так в другом каком месте пришлось бы ей, сердечной, умереть.
– Хоть даже около дома на крылечке?
– Хоть на крылечке...
– А почему приходит такое время?
– Умирать-то? Потому и приходит, что каждому человеку отпущен свой срок жить. А как этот срок выходит, так и сердечко останавливается.
Я задумываюсь и прикладываю руку к моему сердечку. Тук-тук-тук... Вот бы оно всегда-всегда так стучало и никогда не переставало!
Потом я слушаю сердечко у моего деда. Не ладошкой, а ухом. Это я у себя не могу ухом послушать, а у деда же могу. У него я тоже слышу – тук-тук-тук. Вот бы ещё и у моего деда никогда не переставало стучать сердечко, а ещё – у всех людей в нашей деревне. А то очень это грустно, если как у бабы Клавы – раз, и остановилось.
– Деда, а срок – это как? Ты сказал, каждому человеку – свой срок.
– Срок – это годки. Одним выходит пожить больше годков, другим – меньше.
– А нельзя всем одинаково? Много-премного годков? А совсем не умирать нельзя? Вон, Кащей же Бессмертный не мог умереть!
– Как же не мог, Оленька? Мог. Вспомни-ка: а смерть Кащеева на конце иглы, а игла в яйце, а...
– Деда, знаю я про эту иглу. А тогда пусть у всех людей, как у Кащея будет. Только спрятать надо получше, как я секретики под стёклышком. Тогда никто и не найдёт. И все будут жить-поживать.
– Не выйдет так, чтобы у всех, как у Кащея, Оленька. Про Кащея сказка придумана, а в жизни разве будет, как в сказке? Сказка – это одна история, а жизнь – совсем другая.
– Совсем-совсем другая, да, деда? И никогда нельзя, чтобы в жизни – как в сказке?
– Ну почему никогда? Случается, конечно, и в жизни, как в сказке, Оленька. Только нельзя про это заранее узнать.
Вот и непонятно всё получается... Как Кащей нельзя быть, а в жизни, как в сказке, случается. Но если дед так сказал, значит это правда. Дед всегда только правду говорит и я – тоже только правду. Мы так давно решили: всегда говорить правду. Можно, конечно, иногда и не сказать, если не очень хочется. Потому что, например, стыдно. Но всё равно же, хоть сколько не говори, а потом не вытерпишь и расскажешь. Я потому всегда деду рассказываю про всё, что он у меня добрый и не кричит. На некоторых-то – кричат! На мою подружку Таню, например. Я тогда услышала и как вздрогнула от этого крика! А мой дед всегда тихим голосом говорит, а я его хоть где слышу.
Не понимаю я, зачем взрослые на детей кричат? Дети же и без крика всё слышат. А если всегда только кричать, можно так испугаться, что – навсегда.
– Деда, если взрослые на маленьких кричат – это ведь плохо?
– Не очень хорошо, Оленька. Зачем кричать? От крика мало толка. Там, где шумно, разве можно что-нибудь услышать и понять? Спокойно говорить надо. Крик сердце тревожит, а у сердца и так работы много.
– У сердца – работы? Оно разве крылечко моет? Или ягоды собирает? Или...
– Остановись, неугомонная! Не моет сердце крылечко и ягоды не собирает. Другая у него работа. Подумай-ка: разве твоё сердечко отдыхает когда-нибудь?
Я снова прикладываю ладошку. Тук-тук-тук...
– Кажется, нет, деда, не отдыхает оно. Стучит. Хоть когда послушай.
– Ну вот. Значит, его особенно беречь надо. А кричать – оно ни к чему. Лишнее это.
– А может, баба Клава своё сердечко не берегла? Кричала, может?
– Клавдия-то? Нет, Оленька. Не имела она такой привычки – на людей кричать. Устало у неё сердце не от крика, а от годков. Много годков-то было нашей Клавдии.
И вдруг я понимаю самое-самое важное про сердце, чтобы оно не переставало стучать! Просто надо всем людям - побольше годков, много-много! Только уж таких, чтобы не уставать. Хороших годков.
Надо всегда говорить спокойно и ещё всех вокруг любить. Тогда никто и не останется один-одинёшенек. Баба Клава же одна жила и ей было из-за этого грустно-грустно. Конечно, разве может быть весело, если ты одна-одинёшенька? Вот и устала баба Клава от своих годков и стала маяться, сердечко-то у неё устало.
А чтобы годков больше было, совсем и не надо, как у Кащея. Можно ведь годки друг другу дарить, как подарки. Жалко, что ли? Я вот деду моему годки подарю! Если он устанет, я ему скажу:
- Ты что, деда! Не уставай! Забирай, сколько хочешь, моих годков. В них знаешь, сколько силы! С ними, деда, твоё сердечко никогда не остановится!