ДВЕ ЗОНЫ
На рельсах дата – 1937-й. Год становления собственно Карлага, каким он вошёл в историю.
В этих лагерях, как в доме Облонских, смешалось всё. Бывшие полицаи и власовцы, кавэжединцы всех профессий, колхозники, работяги, учёные, художники, артисты, священники, сектанты, поэты, писатели, музыканты, врачи, дикторы радио, убийцы, мелкое ворьё, проститутки…
Братья и сёстры славянских корней, и не только русские, украинцы, белорусы – были и поляки, сербы с неожиданно звучными для здешних мест фамилиями; татары, немцы, евреи, кавказцы всех национальностей… Кого только не было!
По одну сторону рельсов – зона за колючей проволокой, высокие заборы, по углам и периметру - вышки с солдатами. Вдоль заборов – аккуратные мосточки в две-три доски. Солдаты с собаками обходят зону каждое утро. Собаки откормленные, сильные. Ребятня их боится, поглядывает с опаской, когда солдат, с трудом удерживая поводок, каким-то полубегом движется за своей овчаркой.
Летом поселковые ребятишки забираются на чердак какого-нибудь барака, чтобы поглядеть, как там, в зоне. Они видят чистые дорожки, клумбы. Дома - крепкие – гораздо новее, чем те, в которых живёт сама ребятня. Зэки в серых робах ходят по дорожкам. Разговаривают. В общем, ничего особенного. Только как-то культурнее, что ли, чем в размызганном по болоту посёлке.
Между забором и внешним рядом колючки, разделяющим две «зоны», – так называемая «запретка» - какие-то странно воздушные мотки проволоки высотой с метр – наверное, чтобы во время побега зэк запутался в ней ногами. Поговаривали, что по периметру пущен электрический ток, но все знали, что это только разговоры.
По другую сторону проложенных зэками рельсов - место обитания «вольных», или, на языке зэков, «вольняшек».
Собственно, здесь та же зона – только грязи больше. Серые ветхие бараки, покосившиеся сараи и заборы… Всё противного серого цвета.
Все здесь обитающие – заложники собственного бесправия и нищеты. Среди них много бывших крестьян, еле унёсших ноги из голодных северных колхозов. Женщины работают уборщицами, поварихами, посудомойками; элита – в конторе кассиршами, бухгалтершами или телефонистками; совсем уж недосягаемы для простых смертных женщин по своему статусу продавщица и заведующая столовой.
Мужики или лес рубят, или шоферят, или в охране. Надзирателями. Местные продыху не знают – все держат скотину и летом косят сено, копаются в огородах, заготавливают дрова. Нужда заставляет.
ПОСЧАСТЛИВИЛО
В то благословенное время, когда отсидевшая своё Куприяниха добродушными матерками гармонизирует пространство на радость местной пацанве, местные снабжаются хуже зэков.
Для лагеря привозят мясо, рыбу – треску, иногда жирную селёдку, зубатку. Есть нормы снабжения, и, согласно этим нормам, положено сколько-то рыбы, сколько-то мяса; другой вопрос, всё ли это попадает в зэковский котёл.
А в местном магазине – заходи и пой песню про то, как «родина щедро поила меня берёзовым соком, берёзовым соком». Можно уточнить: в трёхлитровых банках. Поила, а закуска – килька в банках да хлеб два раза в неделю. Так что местные выживали на подножном корму.
Однажды зимой Таша шла с дежурства на коммутаторе в одиннадцатом часу вечера. Впереди смутно темнела фигура человека какого-то с узлом ли, мешком – не видно в темноте. Тропинка, естественно, одна – и спотыкается наша Таша о какое-то полено не полено, а не пойми что.
Нагнулась. Подняла. Зубатина солёная! Почти метр длиной! Таша после лагеря и куста боится – не то что дефицитной рыбины. Шасть к соседке:
- Зина! Погляди-ка, чего я нашла! – рассказала, что да как.
- А! Это Марья продукты заключённым получила на склад, дак по начальству рыбу понесла.
- Дак наверно, надо ей снести рыбину-то.
- Ты не с ума ли сошла? Она и не заметила, как потеряла, а ты придёшь её воровкой выставишь.
Словом, Таше – да и Зине повезло: поделили зубатину, а утром с картошкой и поели зэковской рыбки.
- Эх, - вздыхала Таша и через два года, - боле уж мне так не счастливило.
***
Таше «не посчастливило» и под старость. Жили они с Володей ладно, детки росли послушные, ухоженные. Мечта у Володи была – как выйдет на пенсию, на родину вернуться. Скопили за годы денег.
Поехал он в родные места, купил дом.
Перебрались.
Только начали обживаться - односельчане дом сожгли. Не простили предательства. Как ни говорил Володя, что своё отсидел, вину искупил, - впустую. Не распространялся он, конечно, никогда, много ли крови на нём было, чем он такую ненависть к себе вызвал – но в посёлке его жалели. Слова худого про него никто сказать не мог. Добро людям делал, да. Зло – нет.
Там, в родной станице, начал было строиться снова – записку подкинули – мол, и не начинай зря. Не жить тебе тут. Не уедешь – убьём. Вернулись Володя с Ташей в столицу Карлага, знаменитое Ерцево.