*Невольная провокация Фимы Жиганца
ИСТОРИЯ БЛАТНЫХ ПЕСЕН отражает в себе историю русского народа – непростую, яркую, зачастую трагическую. Многие шедевры уголовной «классики» берут начало в песне народной, а затем впитывают в себя события и реалии иной, новой, по-другому бурлящей жизни. Уже сама по себе эта тема авантюрна и увлекательна. Но порою к ней добавляются детективные штрихи и нюансы, придающие, казалось бы, сугубо историческому или филологическому исследованию скандальный оттенок.
Так вышло и с известной блатной песней, которую одни называют «Постой, паровоз, не стучите, колёса», другие – «Летит паровоз по долинам и взгорьям». Она до сих пор является своеобразным «яблоком раздора» среди любителей уголовно-арестантского фольклора. Огромную популярность песня о паровозе приобрела после того, как была исполнена в кинокомедии Леонида Гайдая «Операция Ы» Юрием Никулиным и Георгием Вицыным.
А в 1999 году ростовское издательство «Феникс» выпустило мою книгу «Блатные песни с комментариями Фимы Жиганца», где обращалось внимание на то, что песня «Постой, паровоз, не стучите, колёса» является переделкой дореволюционной - «Вот тронулся поезд в далёкую сторонку». Речь в ней ведётся от лица солдата, которому дали отпуск на три дня для прощания с матерью:
Вот тронулся поезд в далёкую сторонку –
Кондуктор, нажми на тормоза:
Я к маменьке рОдной с прощальным поклоном
Спешу показаться на глаза.
Летит паровоз по долинам и взгорьям,
Летит он неведомо куда;
Я к маменьке родной заеду ненадолго,
А срок мне представлен на три дня.
- Прости меня, мама,
Прости, дорогая! –
Вот всё, что я маме скажу.
Теперь я не знаю, в которую минуту
Я буйную голову сложу...
Вариант этой песни известен, в частности, в исполнении Жанны Бичевской. Рядом я поместил расширенный уголовный вариант «Паровоза»:
Летит паровоз по долинам и взгорьям,
Летит он неведомо куда.
Мальчишка назвал себя жуликом и во/ром,
И жизнь его - вечная игра.
Постой, паровоз, не стучите, колёса,
Кондуктор, нажми на тормоза!
Я к маменьке ро/дной с последним приветом
Спешу показаться на глаза.
Не жди меня, мама, хорошего сына –
Твой сын не такой, как был вчера:
Меня засосала опасная трясина,
И жизнь моя - вечная игра.
А если посадят меня за решётку,
В тюрьме решётку я прорву.
И пусть луна светит своим продажным светом –
А я, всё равно я убегу!
А если заметит тюремная стража –
Тогда я, мальчишечка, пропал:
Тревога и выстрел - и вниз головою
Сорвался с баркаса и упал.
Я буду лежать на тюремной кровати,
Я буду лежать и умирать...
А ты не придёшь ко мне, ро/дная мама,
Меня приласкать, поцеловать.
Тут-то всё и заверте…, как сказал некогда замечательный русский сатирик Аркадий Аверченко.
**Племянник играет в паровозики
ОКАЗЫВАЕТСЯ, К ТОМУ ВРЕМЕНИ, а точнее, с 1996-го года, авторство «Паровоза» уже приписали бывшему работнику «Ленфильма» Николаю Ивановскому! И даже привели «канонический вариант»:
Постой, паровоз, не стучите, колеса,
Кондуктор, нажми на тормоза.
Я к матушке родной с последним поклоном
Хочу показаться на глаза.
Не жди ты, мать, сыночка, беспутного сына,
Не жди ты, мать, сыночка, никогда.
Его засосала тюремная трясина,
Он с волею простился навсегда.
Пройдут мои годы, как талые воды,
Пройдут мои годы, может, зря.
Не ждет меня радость, клянусь тебе свободой,
А ждут меня по новой лагеря.
(1946 г., Карелия, Петрозаводск)
В принципе, ничего криминального в авторстве Ивановского не было бы. Человек вполне на эту роль подходит. Родился в 1928 году. Четырнадцати лет попал в детскую колонию за воровство. Песню, по его словам, написал на зоне, когда ему было 18 лет. Освободился в 25-летнем возрасте (в год смерти Сталина; возможно, по знаменитой «бериёвской» амнистии). Отошёл от преступной жизни, через год после зоны попал на «Ленфильм», где проработал 35 лет начальником осветительного цеха. Знал и Никулина, и Вицина, и Даля, и многих других актёров. Писал стихи и прозу, публиковался в периодической печати. Член Союза писателей и Союза кинематографистов. В общем, подходящая биография.
Племянник Ивановского Александр Дюрис намекает на то, что об авторстве дяди знали его друзья. Хотя это утверждение более чем спорно. Так, Юрий Никулин вспоминал в одном из интервью:
«Я, кроме анекдотов, коллекционировал песни. Даже в армию взял альбомчик, который прошёл со мной через войну. Песня “Постой, паровоз” тоже была в том альбомчике. Автора я, конечно, не знаю. Её я записал уже после войны, когда демобилизовался. А в фильме песня появилась так. Во время съемок “Операция Ы” Гайдай сказал: “Нужна песня, какая-нибудь блатная”. Я спел парочку, но они показались ему грубыми, а нужна была жалостливо–лирическая. И я вспомнил “Постой, паровоз…”, и она подошла…».
Не припоминает исполнения Ивановским «Паровоза» и другой его соратник по киностудии:
«- Я сам не слышал песен в его исполнении, - рассказывает нынешний начальник “Ленфильма” по свету Максим Александрович. - Хотя стихи он читал часто» .
Но всё же допустим, что автор блатного «Паровоза» - Ивановский. Ну, написал человек «блатную версию» народной песни - честь ему и хвала. Тем более сам Ивановский нигде словом не обмолвился, что создал песню с чистого листа, а не переделал её из уже известной, фольклорной. Однако его племянник по сей день настаивает на том, что «Постой, паровоз» - это плод оригинального творчества дяди! И указание на фольклорные источники выводит его из себя. Он постоянно воюет с «клеветниками».
Вопрос – зачем? Ну, признали бы дядю автором талантливой переделки – это тоже слава. Но странным образом права на авторство «Паровоза» были предъявлены как раз тогда, когда у самого Ивановского случился инсульт, левую сторону тела парализовало, нарушилась речь. Как писала 8 января 2002 года газета «Трибуна» («Кондуктор, нажми на тормоза!»):
«Около пяти лет назад у него случился инсульт. Нужны специальные препараты. Между тем сестра и племянник, у которых он сейчас обитает, уверены: Николая можно поставить на ноги, были бы деньги. Но их нет. Вот если бы удалось отстоять авторские права, добиться каких-то отчислений, как знать, может, и на лечение хватило бы...»
Однако если «Паровоз» - всего лишь переделка фольклорной песни, с авторскими правами могут возникнуть проблемы. Нужен «чистый» текст. Не утверждаю, что именно это служило побудительным мотивом для Дюриса. Возможно, ему действительно кажется, что он «борется за справедливость». В данном случае его побудительные мотивы не столь важны для установления истины. Для справки заметим, что сам Ивановский с 1996 года фактически ничего не мог сказать. Впрочем, Татьяна Максимова, автор цитированной выше статьи, уточняет:
«- Плохо говорю, - словно извиняясь, Николай Николаевич на мой уход с трудом "наскребает" два слова. И вдруг легко и ловко добавляет известное русское выражение из трех слов, одно из которых непечатное».
Но в остальном дядя ничего вразумительного сказать не смог. Всё «интервью» «озвучивал» племянник…
***Крестьяне нам не указ!
И ВСЁ ЖЕ – ЕСТЬ У БЛАТНОЙ ПЕСНИ о паровозе и кондукторе фольклорные корни? Несомненно. На это имеется множество указаний, которые Александр Дюрис упорно пытается опровергнуть. Что касается «рекрутского» текста Жанны Бичевской, Дюрис походя выливает на певицу ушат помоев, «уличая» её в намеренной «стилизации» блатного «Паровоза», написанного Ивановским, под народный лубок. Цель такой странной стилизации, правда, совершенно непонятна.
Однако есть и другие свидетельства. Так, например, Виктор Астафьев в 1958 году издаёт роман «Тают снега», где пишет:
«Следом за трактором шагали женщины с ведрами, корзинами и лопатами. Они то и дело сворачивали на межу, опрокидывали ведра. Куча картофеля заметно росла. До Птахина донеслась песня. Он удивился. Давно люди не работали с песнями, тем более осенью. Весной - другое дело. Песня была старая, здешняя, про девушку, которая уезжает в далекие края, не вынеся душевных мук.
Вот тронулся поезд
В далекую сторонку,
Кондуктор, нажми на тормоза!
Я маменьке родной
С последним поклоном
Хочу показаться на глаза...
Вместе со всеми пела и Тася. Слов она не знала, но к мелодии быстро привыкла и подтягивала...».
Однако Дюрис и это указание «опровергает», утверждая, что Астафьев по молодости не знал деревенской жизни, а потому тоже… переделал блатную песню в народную! Исследователь русского шансона Михаил Дюков, выступающий в поддержку Дюриса, объясняет:
«В романе упоминается, что эта песня местная и старинная. Мне почему-то думается, что автор несколько покривил душой, ведь написать, что она современная и лагерная, не смог бы, не те были времена».
Думать, конечно, не возбраняется всё, что угодно. Но для выводов должны быть хоть малейшие основания. Между тем на фольклорный «праисточник» песни о паровозе указывают и многие другие факты.
В книге Майкла и Лидии Джекобсон «Песенный фольклор ГУЛАГА как исторический источник (1917 - 1939)», опубликован ещё один любопытный вариант песни про паровоз:
Стойте паровозы, колеса не стучите,
Кондуктор, поднажми на тормоза.
К маменьке родимой в последнюю минуту
Хочу показаться на глаза.
Не жди ты, моя мама, красивого сыночка.
Не жди он не вернется никогда,
Его засосала тюремная решетка,
Он с волей распростился навсегда.
Хевра удалая, смелая, блатная,
Та, которой жизнь трын - трава,
Все мои Кирюхи, вся семья большая,
Едет на гастроли в лагеря.
Что ж нам еще делать, мальчикам горячим?
Семьи наши высланы в Сибирь.
Мы же ухильнули, работнули дачу,
И за это гонят в Анадырь.
Вечно не забуду маму дорогую,
Знаю, будет чахнуть, горевать по мне.
Ведь ее сыночков, всю семью большую,
Раскулачка гонит по земле.
В примечаниях указано, что текст взят из коллекции Александра Варди, эмигранта, многие годы собиравшего фольклор сталинских лагерей (сам он отбывал срок в Магадане с 1939 по 1941 гг). Ныне она хранится в Университете Стэнфорд. На полях рукописи стоит пометка «Магадан, 1939 г.».
Но и это племянника не убедило. Он предпринял «лексический анализ» текста, договорившись до того, что термин «дача» не существовал в советском обиходе, как «буржуазный», вплоть до самой середины 50-х, «Семьи наши высланы в Сибирь» - «фразеологизм марксистко-ленинского характера», который тоже до 50-х годов был неизвестен, и так далее.
Разумеется, всё это – полная и безоговорочная чушь, непонятно с какого потолка взятая. Достаточно посмотреть фильм «Сердца четырёх» или почитать «Тимура и его команду» Гайдара, где действие происходит именно в дачных посёлках, а также пролистать тома мемуаров русских народовольцев, которых именно высылали в Сибирь, не спрашивая разрешения у Маркса с Лениным. Михаил Дюков добавил, что строки про «раскулачку» - полная несуразица: какие могут быть воры с крестьянским происхождением? Остальная аргументация того же порядка. Конечно, если бы Михаил почитал хотя бы Варлама Шаламова, он бы узнал к своему удивлению, что именно в 30-е годы в ряды профессиональных преступников влились тысячи молодых здоровых крестьянских парней и они среди арестантов играли значительную роль (хотя «законными ворами» и не были).
Но главный вопрос: зачем эмигранту «переиначивать» «ивановский» «Паровоз»? Ответ один: только потому, что это не нравится племяннику Ивановского. Любопытно, что он подвергает сомнению и осмеянию любые свидетельства лагерников, забывая о том, что ведь и «свидетельство» его дяди – не более чем слова.
****Песнь о летающем паровозе
ОДНАКО И ЭТО НЕ ВСЁ. В Гуверовском институте хранится работа Владимира Юрасова «Песня в советских тюрьмах и лагерях». Она написана в 1950 году, когда «автор» «Паровоза» Николай Ивановский ещё мотал срок. В работе приводится вариант песни с первой строкой «Летит паровоз по долинам и селам» - той самой, которая отсутствует в «каноническом» тексте Ивановского, зато присутствует во многих других, прежде всего – в «рекрутской» народной песне, которую исполняет Бичевская. Немного о Юрасове: родился в 1914 году. В 1938 был арестован, в 1941 бежал из лагеря, жил по подложным документам, воевал, подполковник (1945), после войны уполномоченный Министерства промышленности строительных материалов в Восточной Германии, бежал в Западную Германию, с 1951 в США, редактор журнала «Америка», комментатор радиостанции «Свобода». То есть после 1941 года Юрасов ни разу не был в Советском Союзе и слышать песню, якобы созданную в 1946 году и ходившую по лагерям, не мог. Наверняка он приводил текст, который услышал непосредственно в ГУЛАГе.
Вопрос: как в 1950-м году в Западной Германии мог появиться куплет с «летающим» паровозом, который присутствует во многих исполнениях песни (в том числе в исполнении Владимира Высоцкого в первой половине 60-х годов)?
Ответ на это пытается дать соратник Дюриса по битве Михаил Дюков:
«В романе Михаила Демина "Блатной" упоминается такой факт, что сам Демин услышал песню "Постой, паровоз" и дополнил (вероятность этого факта оставим на совести автора) ее своим куплетом со словами:
"Лети, паровоз по долинам и взгорьям,
Летит он неведомо куда…".
Что ж, теперь мы знаем, откуда и где был "пришит" чужеродный куплет. Если учитывать тот факт, что сам Демин попал в тюрьму только в середине войны (год 1942-43), а переделка свершилась спустя некоторое время (конкретно он не упоминает), то можно предположить, что это песня была услышана в лагере и там же переделана, а это был год 1946-47».
Здесь неправда всё, от начала до конца. Про «Паровоз» Дёмин писал в автобиографическом романе "Блатной", вышедшем во Франции в 1972 году, следующее:
«Не менее разнообразен и репертуар майданников; тут воспеваются поезда, вокзалы, просторы родины... "Летит паровоз по зелёным просторам. Летит он неведомо куда... Назвался, мальчонка, я жуликом и вором и с волей распростился навсегда"».
Ясно, что Дюков не читал этого отрывка и потому процитировал песню неточно. А заодно и кое-что мимоходом подтасовал. Ведь Дёмин не утверждает, что «дописывал» какой-либо куплет. Он просто приводит отрывок арестантской песни, широко известной в блатных кругах. Кстати, наряду с «Паровозом» Дёмин цитирует множество других уголовных песен, в том числе песни Соловецких лагерей, на тот момент широкой публике совершенно не известные: их полные тексты вышли значительно позднее.
Так что ссылка на роман Дёмина абсолютно не объясняет, каким образом бывший зэк, покинувший лагерь в 1941 году, написал за границей в 1950-м работу, где цитирует песню о паровозе со строками, которых нет у Ивановского, но которые есть в большинстве последующих вариаций!
Однако и на этом история «летающих паровозов» не завершается. В первой половине 90-х годов в передаче Эдуарда Успенского и Элеоноры Филиной «В нашу гавань заходили корабли…» прозвучал ещё один вариант «Паровоза». Текст его был опубликован в 1995 году в сборнике песен «В нашу гавань заходили корабли»:
Летит паровоз по долинам и горам
Летит он неведомо куда.
Назвалась, девчонка, я ишаком завода,
И с волей простилась навсегда.
Работаю в заводе, делаю детали,
Привыкла я к токарному станку.
Теперь я не знаю, в какую минуту
Я с этого завода убегу.
Начальник, начальник, не топай ногами,
А мастер, не прыгай, как коза!
Вы дайте мне отпуск на три денечка,
Я дома наемся досыта.
Ехала я долго, грязна и голодна,
Приехала - наелась досыта.
Ой, маменька родна, замучали в заводе,
Я больше не поеду до суда!
Летит паровоз по долинам и горам,
Кондуктор не жмет на тормоза...
Теперь я, девчонка, еду уж на Север,
На Север далекий навсегда!
Судя по реалиям этой песни, она была создана в период от 1940-го по 1956 годы. В 1940–м Президиум Верховного Совета СССР издал ряд указов: о переходе на 8–часовой рабочий день, о переходе на 7-дневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятия. За нарушение этих указов устанавливалась уголовная ответственность от 2 до 4 лет заключения. Закрепление было полным и касалось всех — от учащихся фабрично–заводских школ до директоров предприятий. Некоторые историки считают, что по этим указам были осуждены миллионы человек. Лишь в 1956 году уголовная ответственность за самовольный уход с работы (кстати, и за опоздание на рабочее место) была отменена.
Итак, вариант про заводскую девчонку исторически совершенно достоверен. И если при этом допустить, что народной рекрутской песни «Вот тронулся поезд в далёкую сторонку» не существовало, выходит, песня о заводе переделана из «стилизации» Жанны Бичевской ЕЩЁ В 40-Е - 50-Е ГОДЫ! То есть задолго до того, как «стилизация» Бичевской появилась на свет. Иначе явных совпадений никак не объяснить. Вот вам первая зацепка:
Теперь я не знаю, в какую минуту
Я с этого завода убегу.
Сравните с «рекрутским» вариантом:
Теперь я не знаю, в которую минуту
Я буйную голову сложу.
Далее:
Вы дайте мне отпуск на три денёчка.
Где упоминание об отпуске и именно в три дня - в тексте Николая Ивановского? Нет его и не может быть! Он не клеится к уголовному миру. Какой отпуск у уркагана? А к работягам – в самую масть! Поэтому и перекочевало это упоминание из народного варианта «а срок мне представлен на три дня».
Однако так же несомненно, что ко времени создания «пролетарской» обработки существовала уже и блатная переработка "Паровоза", на что указывают строки:
Назвалась я, девчонка, ишаком завода
И с волей простилась навсегда.
В блатном варианте:
Назвался я, мальчонка, жуликом и вором,
И с волей простился навсегда.
Впрочем, у Дюриса есть своя линия защиты: «гаванский» текст относится к 1995 году, стало быть, просто «стилизован» уже после того, как «Постой, паровоз» стал популярен благодаря кинофильму «Операция Ы». То есть эта «стилизация» опирается и на Ивановского, и на Бичевскую, и на все известные варианты исполнения блатного шлягера. Но вот вопрос: зачем кому-то понадобилось вдруг «стилизовать» в 90-е годы «Паровоз» под 40-е?! Это уже просто паранойя: по Дюрису, существует нечто вроде всемирного масонского заговора, нацеленного исключительно на то, чтобы путём многочисленных стилизаций и подтасовок лишить Николая Ивановского права на авторство блатного шедевра! У его дяди почему-то не просто «крадут» песню, но ещё и подделывают её то под рекрутскую, то под кулацкую, то под заводскую, то под крестьянскую… Причём эти коварные происки начались еще в 50-е годы прошлого века (ведь
очевидность того, что работа Владимира Юрасова о советских арестантских песнях появилась именно в 1950 году, даже племянничек Ивановского не осмелился оспаривать). Ну, это уже тема не для историков фольклора, а для психиатров.
*****Джордж Вестингауз предоставляет улики
Но совсем уж плохо обстоят дела у пламенного племянника, когда он пытается «анализировать» текст фольклорного первоисточника знаменитой блатной песни. Для начала он попадает впросак, утверждая следующее:
«- Со слов дядьки знаю, что в его песню вкралось одно искажение, - говорит Саша. - Вместо "Я к маменьке родной с последним приветом" должно быть "с последним поклоном". "Поклон" более соответствовал блатной сентиментальности тех лет, когда уголовник мог запросто кого-то зарезать, а через час в бараке под песни "проливать слезы"...».
Сентиментальность блатных здесь, прямо скажем, не при чём. В оригинальной блатной песне слова про «последний поклон» маменьке звучат нелепо. Какая «маменька»?! Ни в одной исконной блатной песне такого сугубо народного обращения нет и быть не может. Только - мать, мама, в крайнем - мамочка. Ни «маменьки», ни «матушки». Можете на досуге свериться с известными песнями «Мамочка, мама, прости дорогая», «На заливе тает лёд весною» и т.д. «Маменька» - лексика дореволюционная, но никак не «подсоветская».
Теперь перейдём к поклонам. Это что за ритуал такой? В народе - да, но не у
блатных! Поклон батюшке-матушке характерен для русского дореволюционного быта. После коллективизации и индустриализации, ломки старых патриархальных порядков новой властью через колено – откуда поклоны, какие «маменьки»?!
Маменька была в «Грозе» Островского, там же и сцены прощания с земными поклонами и троекратными, со всеми по старшинству, поцелуями. Или вспомним «Братьев Карамазовых» Достоевского:
- Совершенно возможно! - тотчас же согласился Красоткин и, взяв пушечку из рук Илюши, сам и передал её с самым вежливым поклоном маменьке.
Та же самая традиция поклона матери – и в русской песне «Степь да степь кругом»:
Ты лошадушек
Сведи к батюшке,
Передай поклон
Родной матушке.
А вот «Похождения одного матроса» Станюковича:
И папеньке с маменькой передайте нижайший мой поклон и как я благодарен за ласку.
В русской литературе и фольклоре таких примеров можно привести тысячи. В блатном фольклоре – ни одного!
Точно так же нелепо звучат другие претензии Александра Дюриса к народной песне про рекрута. Продолжая обвинять Бичевскую в «переделке» дядиного паровоза, он пишет:
«Социальные (технические) признаки задавались самим оригиналом песни "Постой, паровоз": "паровоз", "не стучите, колеса", "кондуктор, нажми на тормоза". А также производным вариантом: "летит паровоз". В переписанный, адаптированный вариант добавлены технико-канцелярские термины: "срок мне представлен на три дня", "в которую минуту".
Так как мы имеем дело с русским народным фольклором, который существовал в своих языковых (и временных, и социальных) закономерностях, спросим, откуда вдруг народная языковая стихия являет в своем творчестве канцеляризм - "срок представлен"? (Еще К.И.Чуковский в своей книге "Живой как жизнь" говорил о проникновении в советскую эпоху канцеляризмов в русский язык). Ну, "представлен к Георгиевскому кресту" - это понятно: награда, георгиевский кавалер и т.д. Отпуск: дан, в крайнем случае - предоставлен...
…Если бы Ж.Бичевская пригласила грамотного специалиста, он бы вместо "в которую минуту" сумел бы встроить "в чужую", "в дальнюю", "во вражьей сторонке" "я буйную голову сложу". Что более подмаскировало бы песню под русскую народную. Причем встроил бы - ритмически, не калеча слова и их сочетания ("а срок мне представлен на три дня")».
При всех потугах на иронию Дюрис выглядит совершенно беспомощно. Я уже не говорю о диком словосочетании «народный фольклор». «А срок мне представлен на три дня», «в которую минуту», «буйную голову сложу» - всё это как раз живой народный язык! Для того, чтобы понять и почувствовать его, не вредно бы для начала прочесть замечательные работы русских фольклористов. К примеру, «Меткое московское слово» Евгения Иванова. Сказки и предания Бориса Шергина. Да хотя бы просто русские сказки Афанасьева! Или Владимира Ивановича Даля открыть. Там яркие примеры: «которого щенка берёшь?», «ни которого яблока не беру, плохи», «который Бог вымочит, тот и высушит», «который нибудь», «который ни есть»… Полемизировать на эту тему с человеком, который одновременно с полной уверенностью заявляет, что в 30-е годы в Советском Союзе не было дач – несерьёзно.
Все благоглупости Дюриса перечислять утомительно. Но совершенно случайно он подсказал ещё один аргумент в пользу существования фольклорного первоисточника блатной песни о паровозе и кондукторе. Дюрис пишет:
«Маловероятно, что в теплушках, увозящих солдат на фронт 1-й мировой войны, были кондукторы и тормоза. Скорее всего, управлял движением поезда (и торможением) машинист - из паровоза».
Совершенно замечательная реплика! Во-первых, непонятно, почему солдат должен ехать на побывку к матери в теплушке, а не в обычном вагоне? Но главное не это. Невольно племянник дал «маячок», привязывающий действие именно к дореволюционным временам.
Совершенно очевидно, что герой песни не имеет ни малейшего представления о принципе работы поезда! Хотя бы о принципе действия тормозов. Действительно, кондуктор ни при каких условиях не мог НАЖАТЬ на тормоза! С самого начала (1868) нажать на изобретённый Джорджем Вестингаузом пневматический железнодорожный тормоз, действующий при помощи сжатого воздуха, не представлялось возможным. Экстренное торможение осуществлялось первоначально при помощи специальной ручки, которую дёргали вниз, а позднее стали дёргать на себя рычаг, называемый «стоп-краном».
Малограмотный солдат из простонародья начала ХХ века этого легко мог не знать. Для простого паренька из «глубинки» такие премудрости были в диковинку. Для него и поезд был чем-то вроде космического корабля для нынешнего обывателя. А вот для опытного «жульмана» конца 40-х годов подобное неведение было непредставимо! Уркаганы постоянно «гастролировали» по городам, «работали» в поездах, железнодорожный транспорт к середине ХХ века в России жулику был отлично знаком. Он-то «бомбил» в «центрах цивилизации», а не в деревне землицу пахал… Тем более знал, что такое "стоп-кран", и парень из Ленинграда Николай Ивановский.
Так что душераздирающий возглас гулаговского жульмана – «Кондуктор, нажми на тормоза!» воспринимается как дикий анахронизм.
Впрочем, знающие люди могут мне возразить: в поездах ДО 30-Х годов ХХ века существовала такая должность, как "тормозной кондуктор". Существует даже знаменитая песня "Вот мчится поезд по уклону" - переделка не менее известного шахтёрского "Коногона":
Вот мчится поезд по уклону
Густой сибирскою тайгой.
А молодому машинисту
Кричит кондуктор тормозной:
"Ой, тише, тише, ради Бога,
Свалиться можем под откос!
Здесь Забайкальская дорога,
Костей своих не соберешь...
Бригада состояла из пяти человек: кондуктор - теперь бы его, наверное, назвали бы бригадиром, машинист, тормозной кондуктор (сидевший, кстати в будочке на тормозной площадке последнего вагона), помощник машиниста и кочегар. До революции кондуктор был чиновником 12-13 класса - уважаемым и чрезвычайно выскоооплачиваемым специалистом. Но уже в советское время такие кондукторы отошли в прошлое.
На сайте поиска http://www.ljpoisk.ru/archive/226878.html по этому поводу даже развернулось оживлённое обсуждение. Вот что пишут там о роли тормозного кондуктора:
"В те времена, когда не все вагоны были оборудованы тормозами, последний вагон был особый. На ровном месте тормозил паровоз - с этим все ясно. А на крутых спусках паровозу тормозить было нельзя - вся масса вагонов просто посыпалась бы с рельсов. Поэтому последний вагон был особый - с тормозами. Скорее всего, тормоза эти были механические, поскольку в будке кондуктора был штурвал".
Другой участник дискуссии уточняет:
"Тормозили механическими тормозами, сейчас сохранившимися, как стояночный тормоз (в тамбуре пассажирского вагона можно видеть красные складные рукоятки, а у некоторых товарных вагонов есть "тормозные будки", где видны рукоятки тормоза - сейчас это будки охраны груза и т.п.), а для торможения машинист подавал сигнал свистком - по сигналу кондукторы приводили в действие тормоз, ВРАЩАЯ РУКОЯТКИ, был сигнал и на отпускание тормозов.
Тормоз Вестингауза был изобретён в 1868 году, но в России внедрён позднее. С 1931 года началось энергичное внедрение тормоза Матросова, близкого по конструкции, так что можно отнести создание песни к 20-м годам".
Мы уже уточняли, что песня создана ещё раньше. И уж, во всяком случае, раньше, чем родился Коля Ивановский. К слову: даже в те времена кондукторы не нажимали на тормоза, а вращали рукоятки.
******Вот кто-то с горочки спустился
Но есть и ещё одно обстоятельство. Дело в том, что в дореволюционном городском фольклоре существовало ещё одно (по крайней мере одно) упоминание о кондукторе, который выполняет не свойственные ему обязанности. Речь идёт о песне "Вот кто-то с горочки спустился". Да-да, о той самой, которая позже была переделана в знаменитую песню о милом в "защитной гимнастёрке".
Приведу несколько её куплетов:
Вот кто-то с горочки спустился,
Наверно милый мой идёт.
На нём голубенька рубашка,
Она с ума меня сведёт.
На нём цепочка золотая,
Цветок в петлице на груди...
Зачем, зачем я повстречала
Его на жизненном пути?
Куплю я ленту в три аршина -
Ты, ветер, ленту развевай!
Садится милый мой в машину -
Кондуктор, двери закрывай.
Далее героиня решает - "Пойду в аптеку, куплю яду", и даже несмотря на то, что "аптека яду не даёт", девица кончает жизнь самоубийством, успев произнести патетическую речь, обращённую к любимому.
Но для нас важно не это. Любопытна та роль, которую играет в песне кондуктор. Довольно странно, что он манипулирует дверьми в машине. Какой кондуктор может быть в машине?! Конечно, можно предположить, что героиня называет "машиной" конку (или даже трамвай), но там кондуктор тоже не занимался открыванием-закрыванием дверей, тем более никаких створок ни в конке, ни в трамвае не было. Закрывающиеся двери - более позднее изобретение.
Таким образом, мы видим, что странные кондукторы вполне вписываются в дореволюционный городской песенный фольклор, в то время как из советского - совершенно выламываются.
*******Песни нет, а её поют!
НО ЕСТЬ У БОРЦОВ ЗА АВТОРСТВО Ивановского ещё один аргумент, который кажется им железобетонным. Михаил Дюков, которого я искренне уважаю за его подвижническую работу по изучению русского шансона, вопрошает:
«Если эта песня старинная, то почему ее нет в репертуаре певцов начала 20-го века ни у советских, ни у эмигрантов?! В период 1-й мировой войны были популярны патриотические песни, но и среди них "Вот поезд тронулся" или нечто схожего по смыслу и тексту найти не удалось. Почему?
Может, ее просто тогда еще не написали?!
Я не поленился и пролистал "Русские народные песни" (достаточно обширный труд, около 300 текстов), там есть раздел "Солдатские и рекрутские песни", но ничего похожего на вариант Ж. Бичевской найти не удалось».
Я, конечно, ценю титанический труд Михаила, но для справки вынужден сообщить, что народных русских песен насчитываются сотни тысяч, если не миллионы. И тексты далеко не всех из них напечатаны даже в специальных сборниках. Сборник из 300 песен может считаться в этом море комиксом для дефективных подростков. Ещё пять-шесть лет назад я не мог найти «казачьего» текста песни «Течёт реченька». Сейчас в Интернете этих текстов с добрый десяток.
То, что песня не вошла в небольшой сборник, вовсе не значит, что её не существует. Даже если вы не найдёте её в ста сборниках, она может прекрасно звучать в то же самое время в народе. Потому что фольклор – это всё-таки устное народное творчество.
Дюков также ссылается и на то, что песня про паровоз не упоминается ни у Варлама Шаламова, ни у Дмитрия Лихачева, ни у Андрея Синявского, писавших о блатном песенном фольклоре. Ну, во-первых, это не совсем так. У Синявского как раз цитируются целых два куплета полного варианта песни:
А если заметит тюремная стража,
Тогда я, мальчишечка пропал!
Тревога и выстрел, и вниз головою
Сорвался с карниза и упал.
Я буду лежать на тюремной кровати,
Я буду лежать и умирать...
А ты не придёшь ко мне, милая мамаша,
Меня обнимать и целовать.
Правда, Синявский попал в места лишения свободы уже в 1965 году, так что ссылка на него не совсем корректна. Но заметим, что цитаты действительно принадлежат СТАРОЙ БЛАТНОЙ ПЕСНЕ. Хотя бы потому, что ряд исполнителей (включая Аркадия Северного) вместо "с карниза" поют "с барказа" (или - с баркаса). "Барказ" - на старой довоенной фене значит "тюремная стена" (см., например, у того же Лихачёва). В послевоенном и современном уголовном жаргоне этого слова нет, оно давно и прочно забыто.
Заметим ради справедливости, что оба эти куплета в варианте, который приписывается Ивановскому, отсутствуют. Зато присутствуют практически во всех исполнительских вариантах. Мы обращаемся к Синявскому лишь потому, что на него сослался сам Дюков. Увы, все перечисленные авторы - и Лихачёв, и Шаламов, и Терц-Синявский - цитируют в своих работах лишь незначительную часть классических блатных песен. Поэтому аргумент, что упоминание какой-то из них у данных исследователей уголовного фольклора отсутствует, должен быть признан (говоря юридическим языком) ничтожным.
Впрочем, недавно на Интернет-сайте «Ностальгия» некто под ником Olegvi тоже высказал ещё ряд сомнений по поводу того, что существовал «рекрутский» первоисточник песни о паровозе:
«Это утверждает только Бичевская…
В тексте логические нестыковки, по сравнению с которыми "он шёл на Одессу, а вышел к Херсону" просто меркнет.
Итак, поезд "летит неведомо куда". Подождите, как неведомо куда? Герой едет на поезде к матери, его отпустили на три дня. Значит, поезд летит ведомо куда.
Герой "спешит показаться на глаза" и тут же просит тормозного кондуктора остановить поезд. ЗАЧЕМ??? У Ивановского все понятно - героя этапируют, он мечтает о свидании с матерью, проезжая мимо родных мест. Здесь - непонятно.
Дальше, еще очень интересная деталь. В варианте Ивановского второй куплет начинается так:
Не жди ты, мать, сыночка, беспутного сына,
Не жди ты, мать, сыночка никогда.
У Никулина чуть смягчено, но тоже - "не жди меня, мама". И это понятно - кондуктор все равно просьбы не выполнит. А здесь:
Прости меня, мама,
Прости, дорогая! -
Вот всё, что я маме скажу.
За что прощать-то? Если героя песни забирают в солдаты, чем он виноват-то?»
Увы, большинство аргументов, мягко говоря, притянуто за уши. Например, по поводу того, что поезд «летит неведомо куда». Мол, ясно же, что к маме! Как раз нет. Не случайно рекрутская песня начинается словами - «Вот тронулся поезд В ДАЛЁКУЮ СТОРОНКУ». То есть поезд идёт не к маменьке, а в неведомые края. И именно поэтому герой просит кондуктора «нажать на тормоза», поскольку он «к маменьке родной заедет ненадолго». То есть солдат просит высадить его на промежуточной станции, причём имеет полное на то право: ведь «срок мне представлен на три дня». Что же тут непонятного?
Ну, по поводу «тормозного кондуктора» мы уже давно разобрались. А вот последнее замечание - «За что прощать-то? Если героя песни забирают в солдаты, чем он виноват-то?» - заслуживает внимания. И впрямь: из варианта Жанны Бичевской действительно неясно, с какого перепугу солдатик просит прощения у маменьки. И вот тут самое время вытащить рояль из кустов.
Дело в том, что, хотя Дюков и не нашёл следов «рекрутской» дореволюционной песни о кондукторе и тормозах, она всё же существует и до сих пор не только в репертуаре Жанны Бичевской. Один из «казачьих» вариантов записал на компакт-диск «Казачьи песни» (Polyphony Studio, Новосибирск, 2006) фольклорный ансамбль «КрАсота». И вот тут-то мы ясно понимаем смысл сыновнего покаяния:
Вот тронулся поезд в далекую сторонку.
«Кондуктор, нажми на тормоза!»
Я к маменьке родной с последним поклоном
Хочу показаться на глаза.
Летит паровоз по долинам и горам,
Летит он неведомо куда.
Я к маменьке родной заеду ненадолго,
А сроку мне представлено три дня.
«Не жить тебе, мама, ни с сыном, ни с внучкой,
Не жить со снохою молодой!
Осталась мне доля – семьёй моей стали
Лишь шашка да конь вороной».
«Прости меня, мама, прости, дорогая!» -
Вот всё, что я маме скажу.
Теперь я не знаю, в каком диком крае
Я буйную голову сложу.
«Укрой меня, мама, молитвой с любовью,
А я за тебя помолюсь».
Прости меня, мама, спаси меня, Боже,
А может, я к маме вернусь.
Итак, сын просит прощения за то, что он не успел обзавестись семьёй и из-за этого «Не жить тебе, мама, ни с сыном, ни с внучкой, Не жить со снохою молодой!».
Разумеется, и этот вариант племянник Николая Ивановского может назвать «переделкой» песни в исполнении Жанны Бичевской. Однако песня сохранилась также в репертуаре ансамбля «Казачий строй» из Мариинска Кемеровской области. О рекрутской казачьей песне, послужившей основой для блатного «Паровоза», упоминает и автор заметки о фольклорном казачьем фестивале «Атаманом будешь?», опубликованной в газете «Вечерняя Тюмень» (№39, октябрь нынешнего года).
Так что если исследователю не удаётся чего-то найти, это ещё не аргумент в споре. Возможно, дело просто в добросовестности самого исследователя.
********Мама дорогая!, или В бой вступает Мария Спиридонова
Впрочем, если уж копать дальше, то и у «рекрутской» песни существует вдохновивший первоисточник, вдохновивший её неведомых создателей. Это - знаменитый романс Якова Пригожего на стихи Великого князя Константина Константиновича Романова (широко известного в поэтических кругах под инициалами К.Р.) "Умер бедняга в больнице военной...". Стихотворение К.Р. называлось просто - «Умер» и было написано в 1895 году, а широкую популярность во всех слоях русского общества получило именно благодаря романсу, впервые записанному в Москве на фирме «Пате» в 1908 году. Исполняла его несравненная Надежда Васильевна Плевицкая - любимая певица последнего русского императора. Вот слова романса (стихотворение князя более объёмное):
Умер бедняга в больнице военной,
Долго родимый лежал.
Эту солдатскую жизнь постепенно
Тяжкий недуг доконал.
Рано его от семьи оторвали,
Горько заплакала мать,
Всю глубину материнской печали
Трудно пером описать!
С невыразимой тоскою во взоре
Мужа жена обняла,
Полную чашу великого горя
Рано она испила.
И протянул к нему с плачем ручонки
Мальчик, малютка грудной…
Из виду скрылись родные избенки,
Край он покинул родной.
Правда, читатель может заметить: не так уж много общего у этого романса с «Паровозом»! Разве что упоминание о маме да то, что несчастный когда-то покинул родной край. Так-то оно так. Но! Романс про беднягу в тюремной больнице оказался настолько популярен, что тут же последовало множество его переделок. Известны фольклорные варианты, исполнявшиеся в русско-японскую войну 1904-1905годов, в первую войну и даже в Великую Отечественную. Например, известна переработка Николая Клюева, которая относится к 1914 году:
Умер, бедняга, в больнице военной,
В смерти прекрасен и свят,
То не ему ли покров многоценный
Выткал осенний закат? -
и так далее.
Так вот: одна из анонимных фольклорных вариаций была посвящена эсерке-террористке Марии Александровне Спиридоновой - той самой, которая 16 января 1906 года в Тамбове разрядила револьвер в губернского советника Гаврилу Николаевича Луженовского, который руководил подавлением крестьянских восстаний на Тамбовщине. Луженовский, получивший пять пуль, умер через три с половиной недели. Выездная сессия Московского окружного военного суда в Тамбове приговорила Спиридонову к смертной казни через повешение. В камере смертников она 16 дней ждала утверждения приговора, но в конце концов казнь ей заменили бессрочной каторгой.
Во время нахождения под следствием Мария Спиридонова была подвергнута избиениям, пыткам и надругательствам - в частности, со стороны казачьего офицера Аврамова и помощника пристава Жданова. Делом о пытках занималась специальная следственная комиссия, о подробностях избиения эсерки, а также о её встрече с матерью российской читающей публике рассказал в журнале «Русь» журналист В. Е. Владимиров. В частности, он писал:
«Когда отперли железную дверь камеры и железный засов повернули на ржавых петлях с холодным лязганьем металла, глазам матери представилась страшная картина: на полу, в углу комнаты, лежит ее дочь Маруся! Ее славная Маруся-крошка, ее любимица! Голова без движения покоится на подушке, обложенная компрессами. На глазу тоже компресс.
С полным сознанием, ясным пониманием вещей больная стала успокаивать мать; убеждала ее не отчаиваться, не убиваться при мысли, что за совершенный ею поступок ее повесят.
- Мамочка! - говорила она. - Я умру с радостью! Ты не беспокойся, не убивайся за меня; у тебя остается еще четверо детей, заботься о них! Тяжело только, что не успела покончить с собой и живой досталась этим мучителям, истязателям!»
Мария Спиридонова в глазах интеллигентов и народа стала настоящей героиней. Ей посвящает стихи Максимилиан Волошин:
На чистом теле след нагайки,
И кровь на мраморном челе…
И крылья вольной белой чайки
Едва влачатся по земле…
А вскоре на мотив, схожий с «Умер бедняга в больнице военной», появляется безымянная песня:
Сумрачно в женской тюремной больнице,
Сумрачный день сквозь окошко глядит.
Грустно, вся в черном, при дочери милой,
Старая женщина плачет сидит.
Эта несчастная дочь ее Мария
С грудью разбитой, при смерти лежит,
Места живого на теле не видно,
Череп проломлен, и глаз не глядит.
Слабую руку она протянула,
Чтобы родную ей руку пожать.
Мать поцелуями руку покрыла
И начала еще громче рыдать.
Полного «спиридоновского» варианта до нас не дошло, мы можем лишь восстановить его примерно по более поздним уголовным переработкам - в частности, по знаменитой песне «Тихо и мрачно в тюремной больнице», «Скучно и мрачно в больнице тюремной» и т.д. Например, в варианте 1932 года, записанном студенткой ВРЛУ Н. Холиной в камере МУРа, мы встречаем обращение к матери с просьбой о прощении, а также указания на избиение героини (как указывают некоторые исследователи, вместо слов «били наганом», первоначально было «били нагайкой»):
"Бедная мама, прости, дорогая,
Дочку-воровку свою!
Я умираю так гордо и смело,
Тайну скрывая свою.
Били легавые, били наганом,
Бил и начальник в то время меня,
Я отвечала так гордо и смело:
"Это душевная тайна моя!"
Милая мама, прости, дорогая,
Скоро умру теперь я…
Скорее всего, первоисточником и уркаганского, и «рекрутского» эпизодов была именно песня о Марии Спиридоновой. А затем уже обращение к матери и «тюремная постель» перекочевали из обеих песен в арестантский «Паровоз». Тем более прощание с матерью - традиционный приём русского песенного фольклора («Чёрный ворон», «Степь да степь кругом» и так далее).
Правда, создан романс «Вот тронулся поезд», а за ним и «Постой, паровоз» на иную мелодию, нежели песня о Марии Спиридоновой и её арестантская переработка. Некоторые исследователи склонны считать, что мотив «Паровоза» напоминает тот самый вальс «Осенний сон», о котором поется в песне «С берёз неслышим, невесом, Слетает жёлтый лист» Матвея Блантера и Михаила Исаковского.
Вообще-то вальс не настолько старинный, как утверждает песня: его автор, английский композитор Арчибальд Джойс (Archibald Joyce), родился в 1873 году, а умер в 1963-м. «Осенний сон» («Songe d'Automne», или «Autumn Dream») Джойс создал предположительно в 1908 году. За композитором быстро закрепился титул «английского короля вальсов», его произведения «Грезы любви», «Воспоминание», «Мечты», «Тысяча поцелуев» и другие получили мировую известность. По легенде, именно «Осенний сон» звучал 15 апреля 1912 года на борту печально известного «Титаника», когда корабль медленно погружался в пучины океана.
Огромной популярностью «Осенний сон» пользовался и в России. Не раз на эту мелодию создавались стихотворные тексты. Первым слова на музыку Джойса сочинил князь Ф. Касаткин-Ростовский и посвятил баронессе Ольге Николаевне Таубе. На другие слова исполнял песню Юрий Морфесси. В 30-е и 40-е годы попытки придумать к мелодии вальса «Осенний сон» песенные тексты и внедрить их в исполнительскую практику предпринимали поэты Виктор Боков, Вадим Малков и Василий Лебедев-Кумач. Последний сочинил поэтическую версию «Осеннего сна» после настойчивых просьб Лидии Андреевны Руслановой.
Так что версия с вальсом Джойса вполне имела бы право на существование. Если бы не одно «но»: музыка английского композитора мало чем может напомнить мелодию «Постой, паровоз»! Параллель эта мне кажется искусственной и не имеющей под собой оснований. С этим соглашаются и многие музыковеды.
*********«А “Юрий Милославский” - тоже ваше сочинение?»
ПОМНИТЕ ЭТО МЕСТО из гоголевского «Ревизора», где супруга городничего интересуется у Хлестакова, не он ли автор знаменитого в то время исторического романа (написанного на самом деле Михаилом Загоскиным)? Та же примерно история произошла и с Ивановским. Причём есть большие подозрения, что виновником заблуждения (или путаницы) является не сам Николай Николаевич. Скорее всего, в роли Хлестакова выступает его племянник Саша.
А вот Николай Николаевич как раз мог просто заблуждаться. Михаил Дюков, предлагая считать старого арестанта автором «Паровоза», пишет:
«Сам он говорит, что написал ее на чужую мелодию, а вот слова его».
Вполне возможно, именно так и выражался Николай Ивановский. А возможно, его слова просто так «интерпретировали». Таким же образом, например, Ивановского сделали автором песни… «Чёрная роза, эмблема печали»! Да-да.
Мы уже упоминали в начале наших заметок, что в декабре 2001-го года Татьяна Максимова встретилась с парализованным Николаем Ивановским и написала небольшой материал «Постой, паровоз, не стучите, колёса!». Среди прочего там есть такой абзац:
«На киностудии Ивановский написал киносценарий по своей повести «Дальше солнца не угонят». Там один персонаж песню поет: «Черную розу, эмблему печали, При встрече последней тебе я принес, Оба вздыхали мы, оба молчали, Хотелось нам плакать, но не было слез». Сценарий прочитал Сергей Соловьев, и цитата попала в название его фильма...».
А уже через месяц, в январе 2002-го года, в петербургской газете «Трибуна» появляется публикация Ирины Кедровой под заголовком «Кондуктор, нажми на тормоза!». Корреспондент уже совершенно определённо утверждает:
«Чёрную розу, эмблему печали,
При встрече последней тебе я принес,
Оба вздыхали мы, оба молчали,
Плакать хотелось, но не было слёз...
Оказывается, и эти вошедшие в название соловьевского фильма строки принадлежат перу неутомимого Николая Николаевича».
А уже в «Энциклопедическом словаре крылатых слов и выражений» автор-составитель Вадим Серов закрепил эту версию как единственно верную:
«Чёрная роза — эмблема печали
Автор этих строк литератор Николай Николаевич Ивановский (р. 1928, подробнее о нем см. Постой, паровоз, не стучите, колеса!). В киносценарии, который он написал по своей же повести «Дальше солнца не ушлют», один из героев поет песню:
Чёрную розу, эмблему печали,
При встрече последней тебе я принёс,
Оба вздыхали мы, оба молчали,
Хотелось нам плакать, но не было слёз».
Правда, ниже составитель всё-таки делает оговорку:
«Эта песня представляет собою версию романса “Обидно, досадно...” (1920-е гг.), написанного на стихи поэта Александра Борисовича Кусикова (1896—1977), друга С. А. Есенина».
Замечательная формулировка! Что же представляет собой эта самая «версия»? Давайте сравним текст Кусикова, созданный в 1916-м году, и текст Ивановского. У автора оригинальной песни:
Две чёрные розы - эмблемы печали
В день встречи последней тебе я принёс.
И, полны предчувствий, мы оба молчали,
И плакать хотелось, и не было слёз.
Текст Ивановского вы можете прочесть чуть выше. Ну, много различий нашли? И уж, конечно, смешно предполагать, что Сергей Соловьёв вдохновился именно строчкой в переделке Ивановского. Во всяком случае, режиссёр в названии фильма «Чёрная роза – эмблема печали, красная роза – эмблема любви» цитирует не вариацию Ивановского, а строки «детской» песенки:
Чёрная роза – эмблема печали,
Красная роза – эмблема любви.
Про чёрную розу нам черти кричали,
Про красную розу поют соловьи.
Эта песенка тоже является своеобразной переделкой романса Александра Кусикова. В переделке же Ивановского слов о красной розе и вовсе нет.
Если байку о Сергее Соловьёве не выдумала сама журналистка (в этом есть большие сомнения), значит, Тамара Максимова передала рассказ либо дяди, либо племянника. В любом случае, то, что четверостишие присутствует в сценарии, очевидно. То есть Ивановский с лёгкой душой считал себя автором «Чёрной розы», хотя его четверостишие – всего лишь немудрёная переделка. Такое же отношение у старого арестанта было и к «Паровозу». А что? Он же многое изменил в народной песне, подсократил её - почему же он не автор?
Да, были и другие варианты. Были и другие куплеты. Но Николай Ивановский мог посчитать себя автором песни, даже внеся в неё такие незначительные изменения, как в «Чёрную розу»…
Что касается утверждений об «авторстве» тех или иных уголовно-арестантских песен, я бы не торопился им доверять. Исследователи блатного фольклора знают, как легко бывшие лагерники приписывают себе создание того или иного арестантского шедевра. Может, по забывчивости, может, по простоте душевной…
Кстати, и у «Паровоза» уже нашёлся и ещё один автор – бывший зэк, музыкант Генрих Сечкин. Ну, с этим-то всё ясно. С своих воспоминаниях «За колючей проволокой» Сечкин умудрился «вспомнить», как в послевоенном ГУЛАГе у него «в ушах звучала лагерная песня:
Шёл я в карцер босыми ногами,
Как Христос, и спокоен, и тих...»
То есть тот самый «Окурочек», который Юз Алешковский сочинил… в 1963-м году!
**********Эпилог
И ВСЁ ЖЕ АВТОРОВ «ПАРОВОЗНОГО» СКАНДАЛА следовало бы от всей души поблагодарить. Ведь не будь их, возможно, не удалось бы поднять такие пласты фольклорного материала, узнать о бурной биографии «комических куплетов», исполненных Балбесом и Трусом в забавной кинокартине. А ведь биография эта дорогого стоит. В ней переплелись песенный фольклор и русский быт, судьбы солдат царской России, коллективизация и каторжный труд советских людей, лагерные будни заключённых и даже история парового тормоза Вестингауза. Нет, что ни говори, ради этого стоило и подискутировать!