И все же ничего лучше, чем просто попытаться тихонько обойти лихих ребят лесочком, отделившись от них пыльной колеей, двойным рядом кустов и парочкой хиленьких деревьев, я не смогла придумать. Потому с трусливым фатализмом положившись на удачу Василя (моя по-прежнему где-то спала, глумливо похрапывая), мы сложили пожитки, опустились на четвереньки и поползли, периодически поглядывая сквозь колючие ветки на дорогу.
Кто же знал, что эти олухи догадаются сменить место дислокации?!
Василь как-то странно хрюкнул, наткнувшись вдруг на перегородившую нашу тропку пару грязной до полной цветовой (да и видовой) неопределенности обувки. Я нехотя подняла голову и убедилась, что нам опять «повезло». Похоже, моя феноменальная удача перекочевала таки вслед за горячо любимой хозяйкой. Хоть бы мальчонку пожалела...
Нас нагло вздернули на ноги, нисколько не озаботясь возможностью появления синяков на нежной девичьей коже, связали руки за спиной, выволокли на дорогу, как на самое свободное от колючек место, окружили плотным кольцом и, отобрав рюкзачки, бесцеремонно вытряхнули содержимое на дорогу. Я мысленно вознесла хвалу самой себе за спокойно висевшую под просторной рубахой сумочку и спрятанные под широкими штанишками местного пошива шортики.
Похоже, ничего ценного облезлые гопники не обнаружили, разве что жалкие остатки провианта. Четвертинка хлеба, луковица и треть фляги воды их почему-то не сильно воодушевили, и душегубы задумались над тем, как бы оправдать свое гордое прозвище.
Похоже, заниматься этим нехитрым делом им приходилось нечасто.
У меня начала ныть поясница – не могу долго стоять на одном месте. Мужественно протерпев пару минут, я наплевала (мысленно, разумеется) на нацеленные в грудь ржавые наконечники арбалетных болтов и уселась прямо там, где стояла, неуклюже подогнув ноги.
Настолько неуклюже, что уронила вслед за собой Василя, нечаянно сильно толкнув его плечом.
Двойной плюх поднял невообразимый столб рыжей пыли, мгновенно забывшейся в рот и ноздри, застившей глаза.
Сквозь плотную завесу доносились кашель вперемежку с проклятиями на всех подряд языках.
А потом вдруг добавились новые звуки: стук копыт, треньканье пусковых пружин, крики и лязг железа.
Наконец пыль осела, так что можно было различить не только мельтешение размытых теней. Ох... лучше бы мы этого не видели!
Сражение подходило к концу. На дороге тут и там неподвижно лежали тела, больше походившие на бесформенные кучи грязных тряпок. Оставшиеся семь или восемь разбойников еще пытались сопротивляться, с ожесточением людей, которым давно нечего терять.
Главарь на мгновение обернулся в нашу сторону, но этого ему вполне хватило, чтобы вспомнить о беспомощных пленниках. С искаженным от бессильной ярости лицом он остервенело бросился на случайно загородившего нас человека в сером мундире, буквально сметя того в сторону и даже не заметив распоровшего бок клинка.
Каким-то шестым чувством ощутив, что он задумал, я закричала.
Но крика не услышала.
Только коротко звякнул арбалет.
Вот так, просто. Ни фонтана крови. Ни предсмертного вскрика. Ни жутких конвульсий. Даже струйки крови, стекавшей из уголка полуоткрытого рта, не было. Было страшнее. Тело, долю секунды назад бывшее живым человеком, пусть и разбойником, без звука осело на дорогу, неуклюже подогнув колени. В груди, слева, торчал розовый от крови наконечник стрелы, а вокруг него медленно расползалось по грубому полотну грязной рубахи пятно цвета молодого вина. В глазах, расширенных от боли, не было ни тени сознания. Уже не было.
Небритый воин с каменным лицом проследил внимательным взглядом за упавшим и отвернулся, уже выцеливая его улепетывавшего во весь дух подельника.