ИЮЛЬ. ГОСПОЖА ДОМУХА. КАГОР.
Трагики – племена, широко распространённые практически по всему миру. Предположительно откочевали с границы Гордевропии и Корридонии в X – IX вв до С.В.Б. Без определённого места жительства. Ведут кочевой образ жизни, перемещаясь с места на место группами (т.н.сиу-мяяса) от 13 до 666 человек. Основное занятие – народные промыслы, в т.ч. песни, пляски, воровство, шулерство, самогоноварение и т.п. Согласно Указа Старшого Баечника Байковой Империи, Великой Очень, причислены к осоцинам 1-й категории. При обнаружении и опознании положены к задержанию и сдаче в соответствующие органы в установленном порядке.
"Карманный котяхизис по распознаванию засевших осоцинов"
Вопреки обыкновению, нынешний июль не был столь уж жарким, как он от веку бывал. Хотя количество солнечной радиации на квадратный половник почвы вовсе не уменьшилось (проще говоря, небо оставалось столь же безоблачным), но, в отличие от многих прошлых лет, середина этого года была ужасно ветреной. Редкий день проходил без уже воспринимавшихся без особого ажиотажа сообщениях о проделках урагана в различных частях Бивня. "Неслыханный шквал сорвал крышу Академии Наук", "Внезапный смерч унёс в океан двадцать свиней во главе с капитан-шутом местной сабантуйной бригады", "Вихорь в окрестностях с.Ихтотамовка поднял в небо ассенизационную арбу при исполнении и бросил её на штаб сабантуйных бригад", "На рейде Кукуевского порта штормом потопило сухогруз с мехами из Чукочаки" – этими и подобными им сообщениями даже скунса съевшие на сенсациях работники байканского газетотворчества во главе с г-ном Мухобойкиным более не могли удивить обывателей.
Кстати, по поводу последнего событиянеобходимо отметить, что сухогруз сей был зафрахтован г-ном Балалайкиным. Убытки его были не столь материальны (ибо, как всякий деловой человек, меха он застраховал), сколь моральны (ибо лучшие из них отбирала его жена на свою самоновейшую парадно-выходную шубу). La physionomie malheureux г-на Балалайкина ещё долго носила следы семейной ссоры, в то время, как береговая охрана, рыбаки и нищие вылавливали меха, расплывшиеся на десятки миль вокруг порта. Из-за этого ЧП в акватории Шутейкова чуть было не случилась экологическая катастрофа. Намокшие шкуры, покрыв плотным ковром залив, не давали возможность подойти в порт ни одному кораблю. Рыба, лишённая кислорода, задыхалась и всплывала вверх брюхом косяками. Довольны были лишь кукуевские clochards , которые с помощью нехитрых приспособлений вытягивали необычный улов на берег, сушили и продавали по бросовой цене. Руководство Сабантуйных Бригад уже всерьёз подумывало о наказании господина Балалайкина, вплоть до его ареста.
Всё это вконец могло разорить меховщика, но в его судьбу вмешался всё тот же ветер. Внезапно переменив направление, он в считанные часы отнёс плавучий меховой остров на север, к берегам Чукочаки. Чукочакские учёные сильно озадачились неизвестным доселе природным явлением и организовали к нему экспедицию. Они плавали вокруг на каяках, время от времени тыча в мех вёслами и восклицая "Однако!" Через некоторое время в чукочакской научной печати появилось сразу несколько реферативных статей о возможности существования внечукочакских цивилизаций.
Остров же тем временем дрейфовал далее в открытый океан. Там он некоторое время служил пристанищем перелётным морским бдечо, но вскоре под тяжестью их яиц и помёта пошёл на дно, затянув с собой в воронку промышлявший рядом пегматинский браконьерский баркас.
Господина Свистоплюшкина эпопея с меховым островом тоже до некоторой степени коснулась. Из-за неё корабль с его товаром из Нюсиса-Угау вместо позавчера сумел пришвартоваться лишь сегодня, и то с большим риском для груза из-за сильных порывов ветра. Наш герой, как настоящий homme d'affaires , очень переживал по этому поводу и находился в порту до тех пор, пока самолично не проконтролировал швартовку парохода и сохранность груза в его трюмах. По этой-то причине возвратился на Адлявасовскую он уже под полночь.
Подъезжая к дому, он услышал громкую музыку и смех. Удивляясь этим, прямо скажем, необычным звукам в адлявасовских кварталах в столь поздний час, он поглядел по сторонам – туда ли попал. Сомнений быть не могло: гам доносился из дома его соседа, г-на Жирополного. Будь г-жа Свистоплюшкина здесь, она явно не одобрила бы такое безобразие, но, на счастье соседа, мадам увезла сына к бабушке в Фанзолавкино, где слышать жирополное веселье никак не могла.
Впрочем, г-н Свистоплюшкин шума тоже не любил. Вылезши из дрожек, прежде чем зайти домой, купец решил немного приструнить соседа. Посему он шагнул к дому Жирополного, коего истеричный всхрюк Борьки оповестил о сём визите.
– И хто тама? – скрипнув дверью, привычно-заунывно затянул было сквозь борькины вопли слуга, но его прервал сам хозяин.
– Ах это вы, дражайший мой соседушко! – г-н Жирополный, появившийся на крыльце в любимом махровом халате, был само радушие.
– Господин, знаете ли Жирополный, – купец не был благосклонен сюсюкать. – Я, не без того, очень уважаю вашу любовь к музыке и прочим развлекательным жанрам, но, поимейте же совесть, в полночь-то…
– О, я всегда это знал! Я всегда догадывался, что мой сосед – не чёрствый сухарь, а истовый меломан в душе, и ничто прекрасное ему не чуждо! – перебил его Жирополный. – Так заходите же, заходите! Выпьем по рюмочке чего Баечник послал за нашу превосходную народную культуру. Вы ведь не станете отрицать, что наша народная культура превосходна?
Господин Свистоплюшкин не стал, ибо в нынешнее время непризнание за чем-либо байканским иных степеней, кроме превосходных, могло обернуться определёнными (иногда и очень серьёзными) неприятностями.
Тем временем вежливые, но непреклонные усилия ихтотама ввели его в прихожую, откуда уже хозяин провел гостя в залу. Там гостю, на фоне уже знакомых гобеленов и обоев, предстало зрелище, доселе невиданное.
Это был квартет музыкантов, исполнителей на народных инструментов. Наружность оных была необычайно смугла. Один из них, с бородкой клинышком, бренчал на хаёдочжоу, другой, обладатель окладистой бороды, выбухивал басы из пуолюгоу, а третий рыбьеглазо свиристел в байканскую дудочку-свирельку – лифёлдочжоу. Последний, облик которого вовсе не поддавался никакому описанию, вовсю гремел всякообразными погремушками и бухал в огромадный барабан. Такие обычно носили за спиной ударники похоронного оркестра.
Но не артисты приковали внимание господина гостя. В центре его внимания оказалась солистка доморощенного ансамбля. Ею была роскошная женщина в свободном шитом платье. Скуластое лицо, огромные антрацитоцветные глаза, блестящие волосы, уложенные в шиньон и украшенные многочисленными заколками со стразами и того же оттенка выдавали в ней, как и во всей компании, принадлежность к тёмному сословию трагиков. Такая причёска, под названием «хухта», была непременным атрибутом их женской половины. Кстати, этим же словом в Бивне называли неопрятных, развязных и хамовитых бузуек.
– Заходите, заходите, дорогой соседушка, непременно гостем будьте! – непрестанно ворковал меж тем хозяин, жестом заставив оркестр замолчать. – А ты, – бросил ихтотаму, – нам с господином Свистоплюшкиным выпить принеси. И закуски.
Такие настырные действия со стороны Жирополного не давали Свистоплюшкину даже возможности на отрицательный ответ. Хотя, как проницательный читатель уже знает, мадам его была в отъезде, а что ещё нужно временно холостому купцу, как не отдых в весёлой компании, да ещё после трудного рабочего дня?!
Хозяин, судя по его покачивавшимся телодвижениям и крепкому запашку, пил уже не первый час. Хотя после развода с женой склонность свиновладельца к веселому времяпрепровождению в подчас очень причудливых компаниях, сопровождаемая многодневными возлияниями, заметно усугубилась. Это весьма раздражало супругу господина Свистоплюшкина, которая (не без некоторых оснований) подозревала, что знакомство с Жирополным дурно влияет на её мужа. В последнее время мадам даже перестала здороваться с соседом, что тот, впрочем, особо и не заметил.
– Вы слышали замечательную новость? – истово удивился Жирополный неосведомлённости Свистоплюшкина. – Наконец-то закон и порядок восторжествовали, наконец-то безнаказанности этих сабантуйщиков пришёл конец! Я знал, я же верил, что такое беспредельство не будет долго продолжаться! И вот, свершилось!
– Да что, понимаете ли, свершилось? – купец никак не мог взять в толк, отчего так раздухарился хозяин дома. – Новостей-то у нас, знаете ли, каждый день арбами возим. Это ж какая именно? Никак, Мухобойкин чего нового изобразил?
– Мухобойкин? Ах да, Мухобойкин! Ну, и Мухобойкин тоже. Он тут третьего дня ко мне зашёл и говорит: я, мол, к вам пришёл как министр пропаганды к уважаемому купцы, дабы вас пропагандировать. Ну, думаю, старика совсем маразм прищучил. Так мол и так, говорит, дайте денег на мой гениальный проект по спасению сельского хозяйства. Дабы нашу байканскую картошку не ели осоцинские полосатские жуки, надобно бы скрестить их с хреноедами. Тогда прожорливы твари уйдут на хрен, а урожаи картошки будут защищены от потравы. Это, говорю я ему, вы к Хреноплясову идите, только за потраву хрена он вам вряд ли хоть полушку заплатит. В общем, выгнал на хрен я его самого. Зиккурат уже по нему давно скучает. Да не то, что скучает – истосковался прямо-таки, – горячился сосед.
Здесь нам опять придётся углубиться в древнюю, ещё добаечниковую, историю островов. Зиккуратами назывались сакральные жертвенные ступенчатые пирамиды, возводимые во славу Мамона и, реже, других известных вам языческих богов. После великих сеч и побоищ, на их вершинах сжигались, или «воскуривались» вожди поверженных врагов, а при отсутствии таковых – кто-либо из пленных помельче. Несчастные жертвы именовались «куратами», от названия племени дикарей eesti kurat, жившего далеко на севере, где-то на границе между Гордевропией и Корридонией. По преданиям, именно его представители, невесть откуда появившиеся в Бивне, и стали первыми жертвами страшных пирамид.
Идея жертвенных башен так понравилась древним байканам, что сооружения начали водружаться повсеместно. Территория, которая вскладчину возводила зиккурат, получала название «курии» и первоначальн пользовалась особым покровительством верховных властей Империи. По числу воскуренных куратов вычислялся рейтинг благополучия данной курии. Неудивительно, что местные феодалы стремились найти жертв для зиккурата где угодно и как угодно.
Понятно, что через недолгое время жертв среди пленников стало не хватать. Байкане пошли гражданской войной друг на друга. Всё это грозило вылиться в полномасштабный геноцид байканской нации, посему Фозэ I пришлось издать эдикт, вошедший в историю под названием «Распределение Фозэ». Сим документом закреплялся за каждым зиккуратом свой соглядатай, сиречь куратор. Оный следил за состоянием подведомственного ему строения, а также бесперебойной доставкой туда предназначенных к сожжению куратов. Распределяться они должны были пропорционально количеству жителей данной курии, дабы не вызвать межкуриальные распри.
Однако в конце концов кровавые ритуалы Мамона вошли в противоречие с заветами Великого Баечника. Требовался свой герой, дабы отринуть патриархальные традиции. И он появился. Это был господин Факирялкин, куратор XXII зиккурата курии Тарабаркино. Он неоднократно отличался неадекватным поведением, и, по показаниям на дыбе местных бузуев, постоянно пытался изничтожить вверенный ему зиккурат. Однако поскольку он был назначен императором, приказы которого не могли быть отозваны никем, кроме самого императора, местное население, скрипя сердцем, повиновалось г-ну Факирялкину. Бесноватого несколько раз удерживали, о поведении его докладывали властям. Но то ли сообщения доходили медленно, то ли тонули в повседневной байканской бюрократии, однако однажды остановить его не удалось.
В безветренный осенний день господин Факирялкин собрал население Тарабаркина перед зиккуратом, благословил его словами: «Ну, чтобы все! И вам того же» и полез на зиккурат. Население с интересом следило за восхождением. Г-н Факирялкин два раза срывался с остроугольных камней и преинтересно при том ругался. Между первым и вторым разом он присел на камнях покурить, причём, как свидетельствует присутствовавший при том хроникёр из местных, «из уст его паскудённых изрыгались такостные словлюли: «Ну чаво, бузуи, вылупились? Хотите огоньку? Так ща вам огоньку и будет! И курат вам будет, и распределение Фозэ, и хрен с ушами – всё вам будет!» Отметим, что после канонизации Факирялкина и перевода его в ранг Кира I слова «паскудённых» были вычернены из текста летописи и заменены на «посвящённых».
Взобравшись на вершину зиккурата, Кир разлёгся на площадке, облил себя «нефтию превонючей» и поджёг, крича при этом: «Зиккурат! Зиккурат!», пока не сгорел заживо под аплодисменты тарабаркинцев. Впоследствии, когда эта история дошла до отдалённой области, населённой народом eesti kurat, там произвели г-на Факирялкина в национальные герои, а его последние слова были транслитерированы как «Zieg Kurat!», то бишь «Да здравствует великий народ, смогший ослобониться от сожжения и уничижения далёкими дикарями».
Однако столь жестокое происшествие с куратором всё же повлияло на политику центральных властей. Федэ III запретил жертвоприношение на зиккуратах, а через несколько лет и само строительство ступенчатых пирамид было объявлено небаечникоугодным, а вскоре, и противогосударственным делом. Началась эпоха сноса зиккуратов, пионером которой, разумеется, стал тарабаркинский. На его месте благодарные бузуи вскладчину возвели мраморную статую Кира. В подножье памятника была вмурована табличка со следующей эпитафией:
Кир был куратор зиккурата,
Аккуратист и казнокрад.
С азартом зверского разврата
Он запалил свой зиккурат.
Сказав бузуям о курате
С распределением Фозе,
Кир закурил на зиккурате
И, весь в огне, почил в бозе.
Прочие строения разбирались по камню, камни растаскивались по подворьям, а на месте зиккуратов обычно разбивался садик с гортензиями, либо ставился памятник Великому Баечнику, Ояврику или самому Киру. Вскоре зиккуратов на территории Империи почти не осталось, а Шутовские нашествия уничтожили то немногое, что не снесли прозревшие байкане.
Институт кураторов, разумеется, тоже пострадал не меньше, чем конгломерат зиккуратов. Сразу же после эдикта Федэ III по всему Бивню поднялись партизанские движения с целью истребить бывших кураторов. Во главе их становились то несожжённые кураты, то некие прибывшие невесть откуда личности, заявлявшие о настроении отомстить за погибших свойственников, а то, как это обычно и бывает, всякая мерзостноуголовная шпонь. Прямые аналогии с нынешним состоянием дел в Бивне напрашиваются, но стоит ли героям нашей повести ещё раз напоминать о том?!
Тем временем Жирополный вернулся к тому, с чего было начал:
– Тьфу ты, пропасть, дался вам этот маразматик! Мамон с ним, я же не о том. Вы разве не слышали, что этого мерзавца Колпачинского посадили?
– Колпачинского? Геншута, что ли?! Посадили? Куда? Когда? За что? Кто? – при таком неожиданном известии вопросы посыпались из г-на Свистоплюшкина как горох из дырявого мешка.
Проницательный читатель уже запомнил, что в минуты стрессов герою нашего романа для восстановления душевного спокойствия обычно требовалась рюмка крепкого напитка: водки, кактусовки, самогона или, верней прочих, джина. Однако на сегодняшнем вечере таковое, очевидно, не приветствовалось. Зато в изобилии имелось красное вино – кагор, судя по вкусу. Перефразируя пегматинскую поговорку, дарёному казуару в клюв не смотрят, посему купец тут же выпил тягучего вина, дабы лучше переварить свежеуслышанную весть. Вслед за ним это сделал и хозяин, а далее, видимо, посчитав это за приглашение, и музыканты вместе с дамой опорожнили бокалы.
Повисла недолгая пауза. Первым порушил её господин Жирополный:
– Так вы ещё не слышали? Это же всё Кукуево с пополудни обсуждает. Взяли негодяя прямо в его логове, искусно замаскированном под кабинет. Он, оказывается, осоцинам собирался продать планы СРИ нашей Империи!
– Планы чего? – недопонял купец.
– Стратегической разведывательной инициативы Бивня, – пояснил свиновод. Схватив лежащую рядом «Истину Сабантуя», он начал читать: «Вот как глубоко въелись осоцинские прихвостни в наше руководство! Аки пиявицы кровожадные, клещи кровопийные! Но, слава Великому Баечнику, Старшой Баечник и верные ему честные силы неусыпно бдели. В мгновение ока по мановению десницы господина Самогонича проходимец был скручен и упечен в подобающее оным предателям место». Так-то, дорогой мой соседушка. Теперь можем веселиться и праздновать, что мы и делаем, ибо безоблачному байканскому будущему более этот предатель не угрожает. А пока не нашлись другие – г-н Жирополный щёлкнул пальцами, – оркестр – музыку!
Выскочив из-за стола, четвёрка музыкантов забренчала, застучала и засвистела со всей бузуйской мочи. Только певица, небрежно потягивая винцо, осталась сидеть, будто её это не касалось.
– Так кто же это его посадил? Кто же теперь премьером и оборонным министром будет? – силясь преодолеть какофонию оркестра, прокричал Свистоплюшкин в ухо Жирополного.
– Не надрывайтесь, милейший. – Тон хозяина сделался менторским. Щелчок пальцами, и оркестр умолк, застыв восковыми куклами. – «Господин Самогонич вовремя раскрыл преступные деяния господина Колпачинского, направленные на подрыв стабильности и самого существования Байковой Империи, Великой Очень», – загнусил он, опять уткнувшись в газету. – «Что же касаемо занимаемых им ранее постов, то, сообразно сложившейся чрезвычайной ситуации, обязанности премьер-министра вынужден возложить на себя Старшой Баечник Байковой Империи, Великой Очень, г-н Самогонич-младший. Он же сообразно тому же возлагает на господина Самогонича-старшего обязанности министра обороны. Народ Бивня не может не приветствовать столь мудрого и смелого решения своего вождя».
Господин Жирополный отбросил газету. Господин Свистолюшкин явно не был тем народом, который приветствовал. Он был тем народом, которому снова хотелось кагора для лучшего переваривания информации. Однако хозяин истолковал паузу сообразно своим наклонностям.
– Приуныли вы, никак, соседушко? Давайте-ка музыку весёлую послушаем, а заодно и ещё раз возрадуемся.
Щелчок пальцами, и трагицкий оркестр – тут как тут – вновь загрохотал по ушам. Свистоплюшкину с его тонкой душевной организацией стало совсем невмоготу. И тут поймал на себе взгляд, от которого, простите за каламбур, ему стало не по себе.
Это был взгляд откровенно изучающий и в то же время ехидно-презрительный, будто студент-микробиолог, впервые разглядывая под микроскопом спирохету, удаляется её болезненной бледности. Он был одновременно и режущий и ласкающий: представьте кошку, у которой хвост усыпан мелко толчённым стеклом. Но самое поразительно, что этот взгляд до колик напомнил Свистоплюшкину другой, рыбьеглазый, виденный полтора тому года назад у одного задрипанного фициянта, которого местные бузуи звали Стакашкой. Причём настолько напомнил, что, верь купец в переселение душ или прочую мамонщину, непременно бы решил, что именно Стаканий Самогонич, перевоплотившись в la femme incomprehensible , изучает сейчас реакцию своего не слишком верно подданного на последние политические события.
Впрочем, Жирополный уже поспешил ему на выручку.
– Ах, извините меня, извините, дорогой соседушко, вот познакомить-то вас я и позабыл, каюсь, каюсь!, – сквозь завывание оркестра прокричал он, махнул рукой, и трагики вновь оборвались на полуноте.
– Эй!
Ихтотам налил.
– Так познакомьтесь же! Господин Свистоплюшкин, мой сосед и mon tres bel ami , купец по связям с Нюсиса-Угау!
Купца новая должность весьма удивила.
– Госпожа Домуха, талант которой ни в чём не уступает её красоте!
Гости раскланялись – Свистоплюшкин учтиво, Домуха с какой-то леностью.
– Так выпьем же за знакомство! – вскричал свиновод с бокалом кагора в руках. – И на брудершафт, непременно на брудершафт! Господа, не скромничайте, ханжей здесь нет. Ну-ка, бузуи, отвернитесь!
Команда была обращена к оркестру трагиков и ихтотаму. Музыканты безропотно повернули к господам спины. Ихтотам удалился за драпри с видом оскорбленной невинности, хотя никто не мог поручиться, что он оттуда не подглядывает.
Повинуясь велению хозяина, купец протянул бокальнокагорную руку к актрисе, на что она с явной неохотой сделала ответный жест. Руки закольцевались, и выпить пришлось.
Но разошедшегося Жирополного мильон терзаний своего гостя не взволновал. Более того, под звуки квадриги (отвернувшейся, но не прекратившей музицировать), он скомандовал:
– Не отлынивайте, дорогие дамы-господа, не отлынивайте! Выпили на брудершафт – почеломкаться извольте!
Хоть Свистоплюшкин считал себя байканином современных взглядов, целоваться с трагиками было для него испытанием. У каждого существует свою моральная грань, возможно, не слишком различимая для других, но очень важная для самосознании. Переступив вышеозначенную, человек становится кем-то другим, не тем, кем он был до этого. Можно было бы здесь много порассуждать, является ли такое переступание преступлением против самого себя и остаётся ли новая личность правопреемником предыдущей, либо, наоборот становится правопреступником и, соответственно, должна быть преследуема по закону, но оставим это иным романам и иным их проницательным читателям.
Никакого удовольствия ни messier, ни madam затея животновода не доставила. Лицо Домухи в этот момент напоминало маску галихчо I пол. XVI в. С.В.Б. (по классификации безвременно усопшего г-на Колхозноватича). Свистоплюшкин же думал не столько об оральной измене своей мадам, сколько о том странном чувстве, которое вызвал этот поцелуй. Будто и не с особой женского пола целовался. Медузу какую-то, рыбу пригубил сейчас он. Если пару минут назад он ощутил рыбьеглазый взгляд г-жи Домухи, то сей момент таким же был её поцелуй. Дурацкая мыслишка проскочила: «Стакашка так же целуется?», и тут же, напугавшись собственной смелости, шмыгнула прочь.
На смену ей пришла другая. Купец явственно припомнил слова, которые ветреной зимой говорил ему в штабе сабантуйных бригад нынешний заключенный, а тогда генерал-шут, господин Колпачинский: «А что Стакашка? Неужто вы думаете, что ему и вправду кто даст управлять таким сложным организмом, как наша империя? Дело молодое – месяца через три-четыре вдруг случится что, да и поминай того Стакания как звали…»
Баечник великий, до чего же подчас непредсказуемы бывают обстоятельства! Господин геншут думал преподать сей урок господину фициянту. Оказалось – себе.
Но, без сомнения, проницательный читатель давно уже ждёт от автора объяснений. В частности, почему в заглавие данной игры вынесена г-жа Домуха, а до сих пор львиную её часть занимает описание общения купца со свиноводом. Отвечая на инсинуации, можно лишь заметить, что г-н Жирополный уже был удостоен собственной игры. Однако госпожа певица в нашем повествовании играет роль никак не менее важную, о которой проницательный читатель ещё узнает. Её молчание было во много раз красноречивее многословия хозяина дома.
Тем не менее, даже после столь неприятного поцелуя, состояние купца было весьма и весьма двойственным. Неправдой будет, например, что антрацитно-чёрные глаза мамзели не оказали никакого воздействия на г-на Свистоплюшкина. Напротив, раз взглянув на неё, купец готов был себе поклясться, что уже влюбился в них. Однако г-же Свистоплюшкиной – нет. Поэтому свои чувства он пытался держать, что называется, на шлейке, и рассеянно стараясь отвлечься от гипнотического взгляда, переключил внимание на вновь наполненный хозяином бокал.
Жирополный же без умолку трещал, вспомнив очередную историю:
– Тут на днях один мой знакомый из Бузуева случай рассказал, который с его земляком в Кукуеве приключился. А тот на рожу плоский, хоть сковородку прикладывай. И фамилия, вот смех, Киялоэкин. К тому же сестра его в Бузуеве известна своим... кхм... легким нравом. Так вот, идет этот Киялоэкин по Кукуеву. Тут к нему сабантуйный патруль подходит:
– Стоять, осоцин! Кто такой?
– Господин Киялоэкин, – отвечает тот.
– А, Киялоэкин! У тебя, что ли, сестра в Бузуеве шлюха, га-га-га! Пшёл вон отсюда! – ржут сабантуйщики.
Торговец, разумеется, оскорбился, начальству сабантуйному пошёл жаловаться. Приходит к ПУПСу УЖОРа:
– Так, мол, и так, обидели меня ваши подчинённые...
– Как ваша фамилия, – спрашивает тот, поперёк себя шире.
– Господин Киялоэкин.
– Киялоэкин? У которого сестра в Бузуеве проститутка? А ну прочь, отродье осоцинское!... – впадает в гнев ПУПС.
Тут купец на принцип решил идти. Добился аудиенции у самого Старшого Баечника. Полдня проторчал в приёмной, наконец, вызывают его. Сидит за столом господин Самогонич при полном при параде: мундир парашливый, эполеты золотые, галифе что твои паруса! И документы государственные читает.
– По какому вопросу, – спрашивает. А сам всё в бумаги смотрит.
– Глубокоуважаемый Старшой Баечник! – начинает Киялоэкин. – Намедни меня, уважаемого торговца из Бузуева, ваши подчинённые самым наглым образом оскорбили и морально унизили. Спопервоначалу патрульный наряд нахамил, а затем, когда я решил искать правды у пупса ужора, так и он повёл себя неподобающим образом.
– Так, так. Разберёмся, – говорит Стакашка, да всё приказы листает. – Как ваша фамилия?
– Господин Киялоэкин, – говорит бузуевец.
Поднимает тут Стаканий голову от своих бумажек, да как увидит это плоскорожие, да как закричит:
– Кто?! Кия-Лоэке?! Из Нюсиса-Угау?! Да как ты, бандит мерзкий, явиться сюда посмел?! Да как ты, выкормыш осоцинский, наглости набрался ко мне обратиться?! Да я тебя в тюрьме сгною!...
Перетрухнул тут незадачливый правдоискатель, что твой казуаров хвост, да как забормочет:
– Да нет, глубокоуважаемый Старшой Баечник, да вы не расслышали, да не Кия-Лоэке, а Киялоэкин, да не из Нюсиса-Угау, а из Бузуева, да у меня же там сестра проститутка, да её там каждый встречный-поперечный... знает...
А и всё равно не помогло. Схватили его сабантуйшики, пару дюжин горячих всыпали, да на три дня в каталажку упекли. А что – сам виноват: нечего правды сегодня искать, а если ты плоскорожий, то и подавно, – закончил свой рассказ Жирополный, осушив очередной бокал кагора.
Оркестр вновь закакофонил
– Уважаемый господин Жирополный, – морщась от атональных звуков, повысил голос купец. Ему всё это поднадоело, и он решил откланяться. – Вы уж извините, да не такой уж я любитель, понимаете ли , народной музыки. Да и поздновато уже, за полночь. Может…
– Assurement, mon voisin, certainement! – раскрасневшийся хозяин, по-своему истолковал купцово предложение, чуть ли не совсем перешёл на гордевропский. – Простите, что столь долго заставил вас ждать чудесное пение моей сегодняшней гостьи, мадмуазель Домухи. Сейчас мы её об этом и попросим. Просим, просим!
Хозяин, вслед за ним и оркестр, захлопали в ладоши. Купец, пытаясь не показаться невежливым, тоже. Хлопки были столь сильны, что на улице к ним присоединился всезаглушающий вой Борьки.
Госпожа Домуха, покачивая хухтой, вышла на середину комнаты. Оркестр, прекратив хлопать, схватил инструменты и заиграл. Певица раскрыла рот и запела. Баечник правый, лучше бы она этого никогда не делала!
Дальнейшее описывать не будем, ибо его и сам купец помнит смутно, а г-н Жирополный так и вовсе вспоминать отказался даже на допросе у ПУПСа УЖОРа. Фактом остается то, что после этого вечера добрососедские отношение между ними были испорчены навсегда, мадам Перепилкина вынуждена была почти неделю лечить мужа от жесточайшего стресса, а при слове «трагик» или звуках народной музыки у него резко поднималось давление, развивалась тахикардия и приключался нервный тик.
Мадам такое надругательство над психикой своего благоверного оставить без реакции, конечно, не могла. Она написала заявление ПУПСу УЖОРа, тот передал его в местное отделение сабантуйных бригад, и вскоре на доме господина Жирополного появилась табличка «Продаётся», а сам свиновод вместе с ихтотамом и кабаном как в воду канул. Новым же соседом четы Свистоплюшкиных стала госпожа Домуха.
Продолжение:http://proza.ru/2007/11/09/474