__________
- …Что вы молчите, будто муха вам в рот личинок отложила? Максим! Вы читали?
В маленькой аудитории душно. Сколько он пытается ответить на билет? Десять минут? Час?.. Казалось, время стушевалось и в страхе забилось в угол.
- Читали? - в голосе послышались ярость и угроза. - Это же Достоевский! «Преступление и наказание»! Его в школе проходят!!
Парень судорожно вдохнул - воздух горячий, спертый - и подумал, что на спине рубашка пошла мокрыми пятнами. «Преступление и наказание»… Читал. И перечитывал перед экзаменом. Но этот взгляд из-под очков, презрительный, уничижающий… Тяжелый взгляд, проникающий в сознание, будто нарочно путающий мысли…
- Нет, я не знаю, что с вами делать… Читали?!
- Читал...
- Что вы пищите, словно кисейная барышня?! Вы - будущий учитель. Более того - мужчина. Говорите громко и четко!
- Читал!
Жарко. Расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки… Но Максим лишь крепче сжал руки в замок.
- Коли читали, - зловещая пауза после каждого слова. - Ответьте на элементарный вопрос. Почему Раскольников убивает старуху-процентщицу?
- Потому что…, - Максим облизнул сухие губы. - Потому что…
- Не мямлите! Из-за какой идеи он убивает ее?
- Эээмм… Он хотел доказать… Наверное, что… Что ему не нужны ее деньги… Что он не вор…
Фраза растворилась в духоте аудитории, и парень понял, что сказал бред. Презрение взорвалось атомной бомбой в глазах преподавателя.
- Скажите две вещи. Что вы делаете на филфаке и как продержались до третьего курса? Идите. Встретимся на пересдаче.
Максим на ватных ногах вышел в коридор.
- Ну-у-у? Ну как? - налетели одногруппники.
- Щас… Покурю…
Он не помнил, как оказался на улице. Курил сигарету за сигаретой, а в ушах все еще звучал глухой, утробный голос. «Идите». Что он скажет маме?
Пересдача… Парень в бессилии застонал и опустился на корточки. «Я же знал верный ответ, - стучало у него в голове. - Идиот. Идиот!!».
«Идиота» он тоже читал.
- Да ей не литературу преподавать, а инквизитором! В Средневековье! На костер людей посылать!! - хотелось проорать Максиму. Еще лучше - ворваться в аудиторию и доказать, что он знает Достоевского. Но молодой человек продолжал нервно затягиваться, смахивая с лица то ли капли пота, то ли слезы.
__________
- Ма-ма…, - молодой человек глупо улыбнулся. - Здравствуй, мамочка!
- Макс, - строгий голос. - Ты знаешь, сколько времени?
- Не-а… И это… Достоевского я тоже не знаю…
- Не паясничай! Ночь на дворе. Я места себе не находила… Как экзамен?
- Экзамен? - Максим подошел к матери почти вплотную. В глазах его было такое темное отчаяние, что женщина вздрогнула. Казалось, трусливое, низкое существо сидело в его голове, и это оно сейчас смотрело глазами сына. Но ощущение длилось лишь секунду.
Парень плохо стоял на ногах. Его начало мутить, и коридор превратился в дьявольскую карусель.
- Экзамен?! Пе-ре-сда-ча!
- Макс, - мать отступила на шаг. - Ты пьян?
- Вы… выпил. Немножко! За здоровье этой… ведьмы…
Женщина в ужасе прикрыла рот рукой и отшатнулась. Ее сын, золотой медалист, пример для подражания в школе, а теперь - староста группы, один из лучших студентов, стоит пьяный и ругается…
Она сжала золотой крестик, висящий на груди.
- Это все от Лукавого, - прошептала. - Отче наш…
- Аминь, - насмешливо перебил Максим. Его щеку ошпарила пощечина.
- Не смей богохульничать, - процедила женщина. - Иди, проспись. Становишься, как твой папаша… Алкаш…
- Папаша... Жаль, что он кончил не на стену! Я бы хоть не мучался…
Мать в ярости схватила его за лацкан пиджака, пропитанного сигаретным дымом, втащила в комнату, толкнула на кровать, стащила с него ботинки с носками.
- Поднимись! Поднимись, сказала!! Дай пиджак сниму! Не-на-виж-ж-жу, - прошипела сквозь зубы, сдернула с сына пиджак, швырнула в сторону, принялась яростно расстегивать ремень, и тут справа что-то мелькнуло. Оглянулась.
Ничего. Только темная комната. За окном - звездное небо над спящим городом. Темная ночка звездная… А в душе - бушующая злость, рокочущий шторм гнева, что вызволяет из глубин подсознания самые страшные образы, самые жуткие желания.
Мать повернулась обратно, чтобы справиться с пряжкой, и в ужасе отпрянула от заснувшего сына. На груди у Максима сидела растрепанная тень и протягивала крючковатые длинные пальцы к его шее, словно намереваясь задушить. Абсолютно черное, покрытое шерстью существо наклонилось к лицу парня, будто хотело нырнуть в приоткрытый рот...
- Прочь! - завопила женщина, сбросив оцепенение. - Изыди!!
Тень обернулась, хищно оскалилась, обнажив пасть с гнилыми зубами, и, резко прыгнув в угол, исчезла в стене.
Максим храпел, разбросав руки в стороны, а сердце матери испуганно ломилось прочь из грудной клетки. Она с минуту смотрела на спящего сына, а потом сняла с себя крестик и положила ему на грудь, на голое тело в разрезе рубашке, куда тянула свои лапы страшная тень.
__________
Она не могла заснуть. Слушала дыхание сына из соседней комнаты и, свернувшись калачиком под одеялом, опустошенным взглядом смотрела в стену. Макс напомнил ей мужа. И Колю. И маму. И ветхий домишко на краю слободки, умирающий в пламени огня. И то, как бежала с двумя сыновьями в город - большой, равнодушный, как стучалась в дверь к сестре матери, единственному знакомому в этом бетоне многоэтажных гробов. И то, как была открыта дверь холодного дома, и то, как пришлось терпеть унижение…
- Ведьминское отродье! Чего надо?
- Мама… умерла…
Презрительный хмык.
- Чего надо-то? Со своими выродками еще…
Погасить ярость, погасить.
- Жить негде.
Молчание.
- Ты же тетка мне родная, - жалобно, с болью в голосе.
Молчание.
- Дом наш сожгли… Ничего за душой нет, понимаешь? Сыновей растить надо! Пожалей!
- Хорошо. Пущу. На месяц, максимум - два. Устроишься на работу, заплатишь. Не заплатишь - ночуй в подъездах. И плевать, что племянница. Не хочу, чтобы проклятье сестрициного рода на меня перешло.
Воспоминания больно жгли душу. Она перевернулась на другой бок. Откинула одеяло.
В слободке ее мать считали ведьмой. И боялись. Она собирала какие-то травы, прикасалась губами к коре деревьев, слишком долго смотрела на закат, одевалась в старинные, тяжелые черные одежды и смотрела исподлобья. А после того, как исчез муж, которого мать, мягко говоря, недолюбливала, их дом и вовсе стали обходить. Говорили, что Ведьма выпила душу зятя, а тело отдала на растерзание лешему. И, дескать, теперь лежит страшное проклятье на ней, на ее дочери и внуках…
Муж сбежал, когда понял, что родится второй ребенок. А первый, одиннадцатилетний Николай, прочитавший сотни книг, собранных бабушкой, относился к происходящему философски и не обращал внимания, когда его называли «ведьменком» и плевали вслед.
Ее мать тоже была спокойна. Сидела в своем старом кресле - тучная, сгорбленная, с перекошенным в брезгливой гримасе лицом - и говорила, что не бывает проклятий, есть только наша собственная глупость и ненависть.
А она не верила, она злилась, она кричала на мать, что это из-за нее все, что если бы она открыто не презирала мужа, то он бы не сбежал, то все было бы в порядке…
Мать молча выслушивала. А потом, глядя за окно, советовала не гневаться, чтобы сохранить жизнь детям.
Эта фраза была непонятной для ее дочери.
Родился второй сын - Максим. Вскоре в слободке начали пропадать люди. Они просто сбегали из загнивающей деревни, но в этом нужно было кого-то обвинить, и обвинили Ведьму. Она умерла, когда Николай окончил школу на отлично и готов был поступать на филфак в городской институт. Умерла тихо и спокойно, в своей постели.
А пока дочь с внуками были на похоронах, соседи, решившие, что теперь душа Ведьмы будет являться в слободку и душить детей, сожгли ее избу, а вечером с улюлюканьем и угрозами гнали ее родственников до самой электрички…
Память! Зачем ты возвращаешься к нам и заставляешь сердце вновь болеть?
Она легла на спину, послушала мерное дыхание сына и, не утирая слезы, погрузилась в тревожный сон.
__________
Максим вздрогнул и открыл глаза. Темнота… Значит, еще ночь. Парень сел на кровати, и золотая цепочка тихим звоном упала на пол. Растер руками лицо. Голова кружилась. Тошнило. Во рту - мутная сухость.
Воды.
Парень направился на кухню. Босиком по скрипящему полу… Будто в деревенском доме. Выйдешь на улицу, а там - ночной стрекот в пушистых кустах. Играют в догонялки светлячки. Пахнет влажной свежестью, приближающимся рассветом. И звездочки подмигивают на черном шелке неба. Мама говорила, что он никогда не жил в деревне, но в детстве, засыпая на скрипучей, местами дырявой раскладушке, он почему-то представлял именно эти картины.
Кран забурчал и наполнил стакан. Максим выпил и тут же выплюнул: вода явно отдавала канализацией. Парня окатила тошнотворная вонь, и показалось, что дышать стало труднее, будто кто-то сжал цепкими пальцами шею. Парень вдохнул глубже и унял сердцебиение. Наваждение прекратилось.
По темному коридору обратно в комнату. Четыре шага, привычный жест рукой направо - открыть дверь. Но пальцы упираются в стену. Еще шаг. Двери нет. Ничего не видно. Только холод стены, пронзающий ладонь. Еще шаг. Еще.
Двери нет.
Максим задышал сипло и часто, из глотки вырывался свистящий хрип. Парень упал на колени и схватился руками за горло, словно пытаясь отцепить от него чьи-то невидимые руки. Он расцарапывал кожу на шее до крови, но легче не становилось. Он закашлялся и отхаркнул на пол тяжелый сгусток. Максим пытался словить хоть немного воздуха, но только чувствовал, что начинают гореть легкие, что грудная клетка превращается в болезненный, живой мешок, наполненный кипящей, гнилой кровью. Уши будто обвязали теплым шарфом, перед глазами замелькали золотые снежинки… Справа послышался скрип: дверь открылась, и юноша, уже теряя сознание, вполз в комнату.
Темно. Прохладно. Спазм прошел, и от недавнего приступа остался только страх в груди и слезы боли на ресницах. Максим попытался встать, но снова упал, и снова сердце начало задыхаться от бешеного темпа: в кресле около кровати сидела тучная, сгорбленная фигура. Максим вгляделся: это была старуха с перекошенным от брезгливой гримасы лицом; старуха, которая, наверняка, презирает людей, не доверяет им и запирает двери на множество замков. Старуха, смерть которой вряд ли кого опечалит…
Руки, сведенные артритом, - будто крючковатая тень от завядшего цветка. Черная тяжелая шаль с бахромой, наброшенная на сутулые плечи. Грузный печальный взгляд - в сторону и вверх, за окно, словно обращенный с немым укором к самому небу.
- За печкою поет сверчок, - запела старуха, и голос ее заскрипел, будто половица в старом доме. И казалось, что на потрескавшееся, будто сухая земля, лицо бросает пляшущие тени коптящая лампадка. Должно быть, где-то рядом - темная икона, что взирает прямо и просто с полки в красном углу. Выйдешь из дома, а на улице - ночной стрекот в пушистых кустах, играют в догонялки светлячки, пахнет влажной свежестью и приближающимся рассветом…
- Угомонись, не плачь, сынок. Там, за окном, ночь морозная, темная ночка звездная…
Юношу прошибло холодным потом. Эту колыбельную давным-давно пела ему мама. Любимая песня Кольки. Максим почувствовал, что ледяная судорога перехватила горло, и сердце, глухо стуча, протяжно и мелодично заскрипело вместе с неизвестной старухой:
- Что ж, коли нету хлебушка? Глянь-ка на чисто небушко. Видишь? Сияют звездочки, месяц плывет на лодочке…
Слезы катились по щекам парня, а он, будто пытаясь отдалиться от ночной гостьи, вжимался в холод стены, подтягивал колени к груди, стараясь стать меньше, незаметнее… Максим простонал сквозь слезы:
- Не надо…
Старуха замолчала и перевела бесцветный взгляд на юношу.
- Вор, - будто кто-то перевернул старую изжелтевшую газетную страницу; слово хрупким шорохом воткнулось в сердце, и Максим снова почувствовал, что кто-то душит его, не дает вздохнуть. А старуха уже смотрела за окно и скрипела:
- За печкою поет сверчок. Угомонись, не плачь, сынок. Там, за окном, ночь морозная, темная ночка звездная…
Парень хватал ртом воздух, будто выброшенная на берег рыба, и из последних сил прохрипел:
- Не вор…
- Что ж, коли нету хлебушка? Глянь-ка на чисто небушко. Видишь? Сияют звездочки, месяц плывет на лодочке…
- Я НЕ ВОР!!! - сиплый истеричный визг разбил мелодичность песни, и комната закружилась, завертелась разноцветными кругами перед глазами.
__________
- Вор! - меткий бросок камнем в спину. Мальчонке с темными кудрями больно, но он сдерживает слезы и оборачивается. Пять дворовых пацанов. Семилетний Митек, самый старший, кидает еще один камень. Попадает по коленке.
- Я не вор!
- Вор, - почти дружелюбно констатирует Митек. А плакать все равно хочется. Подбородок начинает дрожать. Скулы кисло сводит. Мальчишки смотрят, улыбаются. Заплакать - подписать себе приговор.
- Не вор! - и с диким рыком бросается на Митька, сбивает его с ног и начинает колотить. Остальные наскакивают сверху, и завязывается такая драка, в которой не чувствуешь боли. Драка не из-за обиды, не из-за мести, а из-за принципа, из-за желания доказать.
Его выдергивают из перепалки за шиворот. Мама. Он стоит перед ней, маленький, виноватый, утирает кровь с лица, шмыгает разбитым носом. Те пятеро тоже виноваты, тоже стоят, опустив головы.
- В чем дело?!
Страх превращается в ядовитый комок тошноты.
- Он вор, - ткнул в него пальцем Митек.
Яростная боль в глазах матери. Взгляд, полный злости, - на сына. Рука, занесенная для удара - Максим зажмуривается… Нет, опускает.
- Он не вор, - железным голосом говорит мать.
Митек на секунду задумывается и вновь произносит с детской уверенностью:
- Вор.
- Нет!! Я сама дала ему деньги.
Хватает руку сына и тащит его домой. В маленькую комнату в чужой холодной квартире, где он спит на раскладушке и донашивает вещи старшего брата Кольки. В квартиру, где обои отклеиваются и где шныряют тараканы. Где часто нечего кушать, где мама по ночам плачет в подушку, выстанывая сквозь слезы имя бросившего их отца. В квартиру, где нет ни телевизора, ни видеомагнитофона, ни тем более компьютера… Все бы ничего, но соседские мальчишки кличут его «бомжонком» и бьют во дворе.
- Так это ты?!.. - мать захлебывается от гнева. Она все еще держит его за руку. - Ты деньги украл? Это же последние были… За квартиру!! Нас же теперь выгонят!! Где мы жить будем?! Где мы будем жить?!
Она плачет. Она ненавидит его в этот момент. И дергает за руку сильно. И ему больно.
- Куда ты их дел?! Что ты молчишь, будто тебе мухи в рот нагадили?! Куда ты такую сумму?!..
А у него только подбородок дрожит, да глаза на мокром месте.
- Куда ты их дел? - в голосе звучат ярость и угроза.
Он подумал, что на коже, где его держит мать за запястье, будет потом красное пятно. Куда он их дел… Митьке с компанией купил конфет и шоколада. Дорогого шоколада с цельным лесным орехом. Шоколада в больших картонных коробках, на который до этого только завистливо смотрел. Правда, так его и не попробовал - все съели мальчишки. Потом еще мороженого. И тянучек клубничных! А потом еще в кино пошли. Там попкорн и лимонад. И на карусели…
Он знал, что нельзя брать деньги. Но зато его перестали звать «бомжонком».
Стали звать «вором».
- Нет, я не знаю, что с тобой делать…, - дешевая тушь течет по заплаканному лицу. - Куда ты их дел?!
Трясет за грудки. Слишком сильно. Ударяет головой об стену.
- Конфеты…
- Что ты пищишь, как мышь раздавленная?! Стыдно, да?! Надо было раньше думать!! Говори громко!! ВОР!
Удар по лицу. Не пощечина, нет. Удар. Губу - в кровь.
- Конфеты купил!
Мать бьется в истерике. Она понимает, что теперь тетка выбросит их на улицу. Деньги доставались трудно: образование - только школа, вот и мыла подъезды с утра до вечера. Аккуратно сложила в конверт - за квартиру. А он их на конфеты… Она заходится визгливым смехом, хотя притаившийся внутри плач сворачивает шею душе. Злость бушует, это рокочущий шторм гнева, что вызволяет из глубин подсознания самые страшные образы, самые жуткие желания…
Она вопит «Ненавижу!» и бьет его сильно - и кулаками, и всем, что под руку попадается. Может быть, она уже и не понимает, что бьет сына. Может быть, ей кажется, что она бьет свою проклятую (прОклятую) жизнь?.. Она бьет и, подхваченная волнами ненависти, не замечает, что к шее сына уже тянет скрюченные пальцы растрепанная тень.
__________
- За печкою поет сверчок… Угомонись, не плачь, сынок, - мать рассеянно поглаживала Максима по голове, протянув руку с пола к продавленной раскладушке. Это была любимая песня Кольки.
Сегодня Кольку похоронили.
__________
Тетка, как и обещала, выгнала их из дома. Два дня маме, Кольке и маленькому Максиму пришлось слоняться по улице, спать в незакрытых подъездах. Был конец августа - холодный и дождливый предвестник осени. Колька раньше ночами постоянно книжки читал, гулял мало, был бледным астматиком и часто болел. В те дни он что-то подхватил. Максим не понимал что. Грудь у Кольки стала синей и впалой, и дышал он тяжело и присвистовал при этом. И говорил, что ему жарко. И страшно кашлял, часто задыхаясь.
У него и раньше такое было. Только не так сильно. Мама в тревоге уходила на работу до позднего вечера, и, остервенело вымывая следы чужого быта, думала: «Два дня до зарплаты… У девчонок одолжу еще… Быстрее бы… Кольку к врачу надо… А как к врачу… Ни страхового полиса… Ни прописки… И жить негде… Что же делать… Раньше проходило… Мама ему отвар травяной давала…, - в отчаянии швырнула пахнущую хлоркой тряпку в ведро. - Ненавижу… Не-на-ви-жжжу!!».
А Максим с Колькой сидели на бетонных ступеньках в холодном подъезде. Колька хрипел, сипел, обливался потом и все рассказывал младшему брату про какого-то Раскольникова. И про его страшные сны рассказывал. И про то, что он старуху убил не из-за каких-то там конфет, а из-за идеи.
- Из-за идеи! - говорил Колька с таинственным видом и надолго замолкал, кашляя и плюясь кровью с мокротой себе под ноги.
Мама нашла угол в коммунальной квартире. Той же ночью Колька умер, совершенно почернев. А утром она встала на колени перед Максимом и прошептала, глядя ему в глаза:
- Ты хоть понимаешь, что это ты его убил?.. Вор.
Он не помнил этого. Не помнил, как лежал на дырявой раскладушке, а мама лежала рядом на полу и пела ему песню. Которую так любил Колька. Она пела про сверчка, а маленький Максим смотрел в потолок и думал, каким был этот Раскольников.
Он все забыл. Просто жил дальше. Окончил школу на золотую медаль и поступил на филфак. Чувствовал, что маме это будет отчего-то приятно.
__________
…Максим вздрогнул и открыл глаза. Темнота… Значит, еще ночь. Парень сел на кровати, и золотая цепочка тихим звоном упала на пол. Растер руками лицо. Голова кружилась. Тошнило. Во рту - мутная сухость.
Дурной сон?
Парень поднял крестик с пола и сжал его в кулаке. Босыми ногами прошлепал в соседнюю комнату.
- Ма-а-а-м… Мама, - нежно позвал он.
- Макс? Что случилось? - испуганный вопрос.
- Мам, прости меня. Прости меня за… экзамен. Так получилось… Пересдам. Я люблю тебя, мама. Вот… Ты забыла.
Заботливо застегнул цепочку на шее мамы. Обнял сонную женщину и прижался сухими губами к ее виску, уколол ее лицо своей щекой, покрытой мягкой щетиной.
А Колька так и не начал бриться.
- Я правда люблю тебя, мам.
Она не сказала ничего, лишь смотрела стеклянными, пустыми глазами туда, где за спиной ее сына в ожидании шипела и скалила гнилые зубы темная тварь, покрытая клоками свалявшейся шерсти…
- Не бывает проклятий, - прошептала мать и почувствовала, что горячие слезы наполнили ее глаза.
- Что?
- Прости меня… Макс… Макс, я так тебя люблю!
Тень злобно захрипела, раскрыв пасть…
Но в следующее мгновение ее уже не было.
Был рассвет за окном.