К середине ноября в Москве резко похолодало. Всю последнюю ночь над спящим городом бесновалась злая непроглядная вьюга. Порывистый студёный ветер, задувая в щели нового пластикового окна, то ревел, как пикирующий бомбардировщик, то выл, как стая голодных шакалов. От этих жутких звуков на душе становилось неспокойно, благодаря чему мои сновидения кишели фантомами бессовестно халтурящих гастарбайтеров.
Утром, откинув штору, я увидел за окном круговерть белых снежинок, за пеленой которых проступали запорошенные снегом белые улицы, белые крыши домов, белые шапки на деревьях.
– Я тебе достала зимние сапоги, – сказала жена, когда мы, собираясь по своим делам, бестолково толпились в узком коридорчике. – Одень их. Сколько можно ходить в чужих рваных кроссовках?
– Они не чужие, а моего племянника, – хмуро огрызнулся я, недовольный тем, что жена опять допускает выпады в отношении моих родственников. – А рваные у них только шнурки.
– Ну, и сколько лет ты их будешь донашивать? До самой смерти?
В ответ я хотел вспылить, изображая главного в семье, однако промолчал, вспомнив о глубоких сугробах, через которые мне предстояло пробираться. Да, она абсолютно права – сезон кроссовок закончился.
Я вздохнул и перевёл взгляд на свои китайские зимние сапоги, купленные в прошлом году на распродаже за 550 рублей. Заботливо набитые старыми газетами, они были демонстративно выставлены посреди прихожей. Издалека, особенно при моём плохом зрении, сапоги производили впечатление весьма добротной обуви с претензией если не на шик, то, по крайней мере, на изысканность дизайна. Тупые, словно отрубленные топором Раскольникова носы, удачно контрастировали со стремительным наклоном застёжки-молнии, а чёткая линия подмёток, окаймлённая безукоризненной строчкой ранта, прекрасно смотрелась на фоне гламурно поблескивающих каблуков.
Впрочем, при ближайшем рассмотрении оказалось, что со времени окончания прошлой зимы с сапогами произошла неприятная метаморфоза: они скукожились и задубели, а их некогда эластичную кожу избороздили многочисленные глубокие трещины.
«Ладно, – грустно подумал я. – Как-нибудь до весны отхожу». С великим трудом напялив на ноги эти деревянные колодки, я отправился в поликлинику.
Первая неприятность приключилась сразу же, как только я высунул свой нос на улицу: подошва левого сапога стремительно заскользила по ступеньке подъездной лестницы, словно кусок мыла по ванне и я, даже не успев испугаться, грохнулся на мёрзлый асфальт.
Семенившая по тротуару старушка, увидев мой гимнастический пируэт, так и охнула:
– Господи помилуй! Сынок, так же убиться можно.
Мне крупно повезло, что я умудрился хоть как-то сгруппироваться, поэтому фатально не пострадал. Вскочив, как Ванька-встанька, я отряхнулся от снега и прытко заковылял дальше, потирая ушибленное бедро.
«Надо быть осторожнее», – повторял я себе, пробираясь в дебрях «точечной» застройки, представляющей собой лабиринт, состоящий из новых 22-этажек, натыканных впритык к облезлым «хрущёбам». Почти всё пространство между домами – проезды, газоны, детские площадки – были перекопаны разнокалиберными траншеями, рвами и ямами. Места, не затронутые земляными работами, были перегорожены заборами или заставлены строительными бытовками, автомобилями, гаражами-ракушками. Над всем этим безобразием возвышался гигантский плакат, начертанный игривым шрифтом: «Уважаемые граждане! Просим извинить нас за временные неудобства». За прошедшие три года плакат сильно обветшал и угрожающе накренился, явно помышляя вот-вот упасть и кого-нибудь придавить.
Мои сапоги не уставали вероломно скользить практически на любой поверхности, и причина такой резвости не поддавалась осмыслению, поскольку признаков гололедицы вокруг не замечалось. Дабы не упасть, мне приходилось ежесекундно балансировать на грани устойчивости – взмахивать руками, брыкаться ногами и вытворять другие непристойные телодвижения. Для стороннего наблюдателя человек, позволяющий себе так кривляться не на танцполе, а на улице, должен был ассоциироваться с юродивым.
Хрясть!.. – снова земля внезапно ускользнула из-под моих ног. В инстинктивном порыве обрести утраченное равновесие, я резко крутанулся вокруг своей оси. Кажется, в фигурном катании такой прыжок называется «тулуп». Моя сумка, словно метательный молот вырвалась из рук и, взмыв в воздух, отлетела в сторону, а сам я со всего размаха рухнул на тротуар.
В тот момент, когда я приложился головой о бордюрный камень, мне послышался чей-то голос:
– Блестяще! 6,0 за технику и артистизм.
– Издеваешься?.. – простонал я. - Ты кто?
– Это я, твой внутренний голос. А как удачно получилось, что ты сейчас идёшь в поликлинику!
– Почему?..
– Потому, что там есть травматологический пункт! – последовал бодрый ответ.
«И совсем это не смешно», – подумал я, принимая коленно-локтевую позу. Затем я подполз к улетевшей сумке, осторожно поднялся и на полусогнутых ногах заковылял дальше. Сапоги продолжали отчаянно разъезжаться, как копыта неподкованного жеребчика, очутившегося на хоккейной площадке. Дальнейшее продвижение напоминало тотализатор, где главный выигрыш – остаться живым и невредимым – представлялся невероятным даже теоретически.
Всего же, пока я добрался до места назначения, мне «посчастливилось» звездануться целых пять раз, опровергнув расхожую поговорку, утверждающую, что «Бог любит Троицу». Психологически я пребывал в состоянии сильного стресса, а мои члены и внутренние органы болели, ныли и садили так, словно целая банда молодчиков хорошенько отдубасила меня в тёмной подворотне.
Когда в фойе поликлиники я надевал бахилы, то обнаружил, что у одного сапога оторвался каблук, а у другого сломалась молния и лопнула подошва. Кроме того, трещины кожи на обоих сапогах увеличились до таких размеров, что через них стали проглядывать мои белые носки.
Спустя два с половиной часа, изрядно попортив нервы в свирепствующих перед кабинетами врачей очередях, я покинул «гостеприимное» заведение. Больше рисковать жизнью не хотелось, поэтому обратный путь домой я проделал не пешком, а на автобусе.
Войдя в прихожую, я с облегчением скинул злокозненные сапоги и решил немедленно избавиться от них методом выбрасывания на помойку. Переобувшись в пресловутые кроссовки, я вышел на улицу и без каких-либо угрызений совести зашвырнул сапоги в мусорный контейнер. Прощайте, говнодавы!
После этой акции я с чувством выполненного долга направился в магазин за пивом «Сибирская Корона», дабы обнулить свои отрицательные эмоции. Мои ноги, облаченные в удобную и привычную обувь, уверенно ступали по заснеженным дорожкам, ощущая незыблемую твердь земли…
Уже идя из магазина, я обратил внимание на двух бомжей, которые обследовали нашу помойку. Это были бородатые, чумазые, нечёсаные мужики неопределённого возраста, одетые в какую-то рвань и обноски. Вытащив из мусорного контейнера мои сапоги, бродяги тут же начали их примерять. Я замедлил шаг: мне стало интересно, что же будет дальше.
– Э-э-х, ёлы-палы... Мала обувка штойта, – стал сокрушаться один из бродяг. – У мене ноги обморожены, шибко болят, а эти сапоги жмут. Ежели носки найду, так с носками ваапче не влезут.
– О-о!.. А мне, похоже, в самый раз будут, – радостно воскликнул другой.
Тут его взгляд упал на опухшие, почерневшие ступни ног товарища.
– Ты, это, Гриша... знаешь что... возьми себе Лёхины ботинки.
С этими словами он вытащил из своего заляпанного грязью полиэтиленового пакета поношенные пенсионерские боты «прощай молодость» и перекрестился:
– Всё равно они ему на том свете больше не понадобятся...
– Спасибо тебе, Коля, большое спасибо, – растроганно поблагодарил его обмороженный бомж, принимая боты. – А то, вон, уж зима, а у меня тапки совсем изодрались, – и он глухо закашлялся в кулак.
Николай снял со своих ног видавшие виды, стоптанные до дыр парусиновые туфли, а вместо них надел мои сапоги. После этого он снова порылся в пакете и достал из него бутылку «Жигулёвского».
– Наши обновки полагается обмыть. Давай, открывай!
Григорий с готовностью взял посудину, приложил её горлышком к мусорному бачку и принялся неуклюже долбить ладонью по крышке.
– Да кто так открывает?! Дай сюда! – Коля отобрал бутылку и ловко откупорил её зубами. – На, ополовинивай.
Григорий уже собрался было отхлебнуть, но, обозрев содержимое бутылки на просвет, удивлённо спросил:
– Коля, а где ты это пиво взял? Оно давно прокисло – гляди, там какая-то муть и ошмётки.
Николай рассмеялся:
– Ну, Гриня, ты даёшь! Да кто же нам за 4 рубля свежее-то продаст?
По-очереди прикладываясь к бутылке, они неторопливо побрели навстречу налетевшей вьюге, мирно беседуя ни о чём и ни на что не обращая внимания. Вскоре их одинокие фигуры растаяли в морозной дымке…
05.02.2007 г.