Последний бой старшины Великого

Иосиф Милькин
Роста гвардии старшина Великий был среднего, но широкоплеч и в кости надёжен. Про таких говорят, что сшит крепко. Кулаки он имел размером с чугунное ядро большого калибра, и такие же на ощупь. Владел он ими мастерски. Все это хорошо знали, поэтому желающих с ними познакомиться поближе не находилось. В общем, гвардии старшина Великий мужчина был вполне серьёзный. Служил он старшиной штабной роты и, надо признать, порядок в роте поддерживал образцовый.
В начале лета 1945 года мы размещались под Выборгом и, хотя война уже больше месяца как закончилась, мы каждый день, с утра до вечера, слышали взрывы. Дело в том, что рядом с нами находились гранитные каменоломни. Там работала большая бригада ленинградских девушек, которые взрывали гранит, очень нужный для восстановительных работ, начавшихся в Ленинграде сразу же после снятия блокады.
В том, что девушки занимались взрывными работами, делом далеко не женским, нет ничего удивительного. В войну, да и после войны, нашим женщинам и девушкам пришлось на многих чисто мужских работах заменять мужиков.
Этой женской бригаде наши гвардейцы немедленно присвоили название «Голубая дивизия».
С «Голубой дивизией» были быстро установлены дружеские дипломатические отношения, и гвардейцы в свободное от службы время частенько приходили к девушкам в гости.
Однажды вечером, убедившись, что в роте полный порядок, гвардии старшина Великий, захватив с собой кое-что выпить и закусить, отправился в «Голубую дивизию» навестить своих приятельниц.
Эти две приятельницы занимали в бараке отдельную маленькую комнатку, обставленную довольно уютно по тогдашним понятиям.
Гвардии старшину девушки встретили приветливо, быстро накрыли стол, старшина выставил свои припасы, словом создались благоприятные условия для длительного мирного времяпровождения. Для начала выпили по маленькой, слегка закусили, и начался душевный разговор, главной темой которого были трудности военной холостяцкой жизни.
Но развить эту тему им помешали.
Неожиданно в комнату вошли два молоденьких лейтенанта из находившегося поблизости летнего лагеря Военно-морского интендантского училища. Сухопутные морячки из этого интендантского училища тоже не оставляли без внимания «Голубую дивизию».
Войдя в комнату, лейтенанты были неприятно удивлены, увидев, что территория уже оккупирована.
Тогда один из лейтенантов, пользуясь тем, что он старше по званию, приказал гвардии старшине очистить помещение. В ответ на это Великий выпил стопку водки, не торопясь, закусил, после чего дал понять лейтенанту, что он, гвардии старшина, занятой территории никому и никогда не отдавал и впредь отдавать не намерен. А раз лейтенанты пришли вторыми, то он, старшина, разрешает им уйти первыми.
Между сухопутными силами и Военно-морским флотом назревал явный дипломатический конфликт.
Девушки стали потихоньку хихикать в платочки, и это показалось лейтенантам оскорбительным.
Особенно раскипятился тот лейтенант, который требовал ухода старшины. Каким-то писклявым, совсем не военно-морским голосом, он стал кричать, что старшина обязан выполнить приказ старшего по званию и что, согласно Уставу, он имеет полное право для выполнения приказа применить силу и оружие.
Для пущего устрашения он сдуру вынул из кобуры, болтавшейся по флотской моде около коленки, пистолет.
Это был, конечно, нетактичный поступок и гвардии старшина отреагировал на него несколько своеобразным способом. Он подскочил к лейтенанту и двинул его кулаком по голове. Лейтенант выронил пистолет и молча улёгся на полу в совсем не воинственной позе. Заодно уж Великий «дал раза» и второму лейтенанту, который тоже прилёг рядом со своим товарищем по оружию.
Присутствие двух лейтенантов, даже лежащих на полу, как-то нарушало уютную обстановку в комнате, поэтому Великий, ухватив их за шкирку, вытащил на улицу и аккуратно уложил рядышком около крыльца.
Вернувшись в комнату, гвардии старшина увидел лежащий на полу пистолет. Это был трофей, и, как всякий трофей, должен был быть использован с наибольшей пользой. Решение было принято мгновенно, с присущей бывалому фронтовику быстротой. Велев девушкам ждать, а заодно пригласить ещё подружек, Великий сунул трофейный пистолет в карман и побежал в расположение хозчасти батальона, благо эта хозчасть находилась тут же поблизости.
Несмотря на то, что время было уже после отбоя, гвардии старшина разыскал каптенармуса, ведавшего продскладом, и вступил с ним в коммерческие переговоры. В результате этих переговоров была совершена торговая сделка, именуемая в политической экономии натуральным обменом. Каптенармус получил пистолет, непонятно для чего ему нужный уже после войны, а Великий - литр разведённого спирта и большую банку американской консервированной колбасы.
Пополнив таким образом свой «боезапас», Великий бегом вернулся в «Голубую дивизию».
В это время года стояли белые ночи, и, подбегая к бараку, Великий лейтенантов около крыльца не увидел. Как видно, они уже очухались и отправились в свой лагерь для дальнейшего прохождения военно-морской службы.
Своих приятельниц Великий застал в обществе ещё двух подружек, занятых оживлённым обсуждением деталей дискуссии, состоявшейся между гвардии старшиной и лейтенантами.
Появление старшины с дополнительным «боезапасом» вызвало вполне понятное оживление. Колбаса была нарезана аккуратными кусочками, спирт разлит в стаканчики и душевный разговор, прерванный нетактичными лейтенантами, был продолжен.
На этот раз гвардии старшина весьма красноречиво и убедительно стал развивать мысль о несомненном преимуществе боевых качеств гвардейской пехоты перед всеми другими родами войск. Девушки, раскрасневшись от выпитого спирта, охотно с ним соглашались, тем более, что две из них только что видели это преимущество своими глазами.
А в это время в интендантском лагере лейтенант, затеявший со старшиной так неудачно закончившуюся для него дискуссию, обдумывал стратегический план, имеющий целью поддержание пошатнувшейся чести военно-морского флага, а также возвращение пистолета, утрата которого грозила весьма неприятными последствиями.
Результатом этих размышлений был оперативный отряд, сформированный лейтенантом из 10-12 молоденьких матросиков.
Таким образом, душевный разговор гвардии старшины с девушками был снова нарушен, на этот раз уже целым военно-морским десантом, который во главе с лейтенантом появился под окнами барака.
Дерзко нарушая тишину белой ночи, лейтенант стал громко вызывать старшину, применяя при этом не совсем лестные выражения.
Гвардии старшина галантно извинился перед девушками и вышел.
Как только Великий сошёл с крыльца, морячки в сомкнутом строю пошли на него в атаку.
Я, кажется, кое-что уже говорил о том, каковы были кулаки у Великого, поэтому в сомкнутом строю мгновенно была пробита изрядная брешь. Однако численное превосходство противника в живой силе было слишком велико. Поэтому под натиском превосходящих сил противника гвардии старшина, ведя активную оборону, стал с боем отходить по направлению к родной роте. Периодически гвардии старшина переходил в стремительные контратаки, и уже кое-кто из матросиков стал плеваться собственными зубами, а кое-кто стал вести наблюдение за старшиной уже только одним глазом.
Тогда морячки, убедившись, что фронтальная атака захлебнулась и не принесла желаемых результатов, изменили тактику. Избегая рукопашного боя, они открыли по гвардии старшине сосредоточенный прицельный «огонь» осколками гранита, благо этих осколков кругом было в изобилии.
Искусно маневрируя, гвардии старшина уходил из-под «огня», но это не всегда удавалось. Тут лейтенант изловчился и так ловко кинул свой камень, что угодил старшине по башке. И не просто попал, а рассёк кожу, потекла кровь.
Это окончательно вывело гвардии старшину из душевного равновесия, и он кинулся в атаку на лейтенанта. Однако в голове лейтенанта ещё были живы воспоминания о близком знакомстве с кулаком гвардии старшины, поэтому он не принял ближнего боя, а круто повернулся, чтобы отбежать на безопасное расстояние. Но второпях повернулся как-то неловко, поскользнулся, вдобавок ещё и споткнулся и, чтобы не упасть, опёрся рукой о землю.
Таким образом, перед разгневанным взором Великого вместо лейтенанта оказалась только лейтенантская задница, туго обтянутая морским клёшем, сшитым по последней флотской моде. Не долго думая, гвардии старшина выхватил финку, с которой никогда не расставался, и полоснул ею по лейтенантской заднице. Финка была солидных размеров и отточена, как бритва. Полоснул гвардии старшина с «потягом», поэтому вместе с изрядным куском добротного флотского сукна отскочил и кусок лейтенантской задницы. Правда, кусок не очень большой, величиной и формой всего с небольшое блюдечко. Вдобавок гвардии старшина ещё и пиннул эту задницу. Сапоги Великий носил большого размера, а до войны хорошо играл в футбол. В профессиональном футболе это называется «большой королевский удар». От этого «королевского» лейтенант, не успев выпрямиться, увеличил дистанцию от гвардии старшины на несколько метров, быстро перебирая по земле двумя ногами и только одной рукой, так как второй ухватился за повреждённый зад.
Такое поругание военно-морского мундира привело матросиков в неописуемую ярость. Они открыли беглый, буквально ураганный, «огонь» прямой наводкой и увёртываться от каменных снарядов гвардии старшине становилось всё труднее. Выражаясь артиллерийским языком, комендоры пристрелялись и повели огонь на поражение. Ещё три-четыре камня угодили старшине по башке и тоже рассекли кожу. От соприкосновения с гранитными осколками в голове стал возникать какой-то неприятный гул.
Оценив сложившуюся оперативную обстановку, гвардии старшина понял, что для достижения тактического успеха настало самое время для ввода в дело оперативных резервов. Приняв такое решение, он повернулся в сторону дома, где располагалась его рота, и во всю мощь своей лужёной глотки заорал: «Рота! Ко мне!».
Эту команду услышал дежурный по роте, который как раз в это время вышел на крыльцо покурить. Кинувшись в помещение, где спала рота, он включил свет и подал команду: «Тревога! В ружьё!»
В считанные секунды гвардейцы расхватали карабины, пулей вылетели на улицу, одетые только в подштанники и кирзовые сапоги, и бегом бросились на выручку своего старшины.
Гвардейцы с ходу ударили в приклады, нанося по всем правилам оперативного искусства одновремённый удар по военно-морскому десанту по фронту и по обоим флангам. Это решило исход операции.
Как писалось в военных сводках, молодецкой атакой противник был смят, сбит с занимаемых позиций и обращён в бегство.
Однако путь в интендантский лагерь был отрезан, и пробиться к нему сквозь ряды злых подштанников не представлялось возможным. Оставался единственный путь - к морю, куда морячки и кинулись, развив скорость, которой мог бы позавидовать чемпион по спринту из любого гарнизона.
Когда, мелькая форменными клёшами, матросики прибежали на берег, то увидели, что спуск к родной им стихии такой крутой, что сойти с соблюдением собственного достоинства не представляется никакой возможности. Сзади слышался топот приближавшихся кирзовых сапог. А это не сулило ничего хорошего, поэтому кое-кто из морячков, махнув рукой на сохранность модных клёшей, сами, по своей воле стали спускаться на собственных задах, а кое-кому совершить сей подвиг помогли подоспевшие приклады.
В связи с успешным завершением боевых действий, рота отправилась досыпать, а гвардии старшина побежал на узел связи с намерением привести там себя и своё обмундирование в пристойный вид.
Было уже около двух часов ночи, когда мне позвонил дежурный по связи и доложил, что на узел связи явился старшина Великий в гимнастёрке, изрядно попачканной кровью.
Я быстро оделся и пришёл на узел связи. Там я увидел Великого, который сидел на табуретке голый по пояс, держа в руке медали, отцепленные от гимнастёрки, Саму гимнастёрку и нижнюю рубаху, обагрённые горячей кровью старшины, телеграфистки уже успели выстирать и теперь спешно подсушивали утюгами, неведомо какими путями очутившимися на узле связи. Вокруг старшины хлопотали две телефонистки, старательно заклеивая пластырем на его буйной голове дырки, полученные во время баталии. Вид у девушек был сосредоточенный, они очень старались и, судя по всему, совсем не экономили казённый пластырь. Видно было, что они чувствуют себя отважными медсёстрами, оказывающими раненому герою-бойцу первую медицинскую помощь прямо на поле боя.
Увидев меня, гвардии старшина встал и, позванивая медалями, честно и подробно доложил о происшествии. В заключение гвардии старшина заявил, что в первой стадии дискуссии он стукнул лейтенантов всего вполсилы и что он вообще не виноват в том, что у этих сопляков оказались такие хлипкие головы.
Надо было срочно принимать какое-то решение, Я понимал, что, если решение по этому происшествию станет принимать высокое начальство, то для старшины это дело будет «пахнуть керосином». А мне не хотелось, чтобы гвардии старшина, отлично провоевавший всю войну, сильно пострадал. Следовательно, надо было упредить события. Зная, что по Уставу за один проступок двух взысканий не накладывают, я решил немедленно наказать его своей властью.
Вызвав дежурного по батальону, я сказал ему, что за драку, учинённую с моряками, объявляю гвардии старшине десять суток строгого ареста. Это был предел моих дисциплинарных прав. Дежурному по батальону я приказал немедленно посадить Великого на «губу», выставить караул и о наложении взыскания сделать запись в журнале дежурств.
Однако тут возникло маленькое затруднение: у нас не было своей «губы», а отправлять Великого в Выборг на гарнизонную гауптвахту не хотелось. Но, как известно, безвыходных положений не бывает. Обмозговав с дежурным сложившуюся ситуацию, мы решили приспособить под «губу» маленькую баньку, стоявшую недалеко от расположения роты. Таким образом, выход был найден и через тридцать-сорок минут гвардии старшина в свежеотутюженной гимнастёрке, с медалями, но без ремня уже сидел на самодельной «губе».
Придя утром в штаб, я не смог сразу взяться за работу, а долго ходил по комнате, обдумывая как бы поделикатнее доложить командованию о ночном сражении. В том, что весть об этом дойдёт до ушей командования корпуса, я не сомневался.
Подойдя к окну, я увидел двух флотских офицеров в довольно больших чинах, которые направлялись к дому, в котором был кабинет командира корпуса. По всему было видно, что они очень сильно возбуждены, так как, переговариваясь, они оживлённо размахивали руками, что как-то не вязалось с их красивой формой одежды.
Наш генерал, командир корпуса, был старшим по званию во всей округе, следовательно, являлся начальником всего гарнизона и мне стало ясно, что моряки пришли к нему с рапортом на не совсем деликатное обращение гвардии старшины с лейтенантами – будущими интендантами в частности и с военно-морским десантом в целом.
Через короткий промежуток времени я увидел, как моряки вышли от генерала и, судя по тому, как они оглядывались на генеральские окна, я понял, что разговор был не из очень приятных.
Теперь надо было ожидать вызова к начальству. Так оно и получилось: раздался телефонный звонок и генерал раздраженным голосом сказал «А ну-ка, родной, зайди!»
По опыту я знал, что обращение «родной» не предвещало ничего хорошего. Не успел я отрапортовать о прибытии, как на меня обрушился шквал генеральского гнева. Тут было и упоминание о недисциплинированности и даже распущенности личного состава и о слабой требовательности и об отсутствии уважения к воинскому званию и ещё о многом другом.
Я молчал, терпеливо выслушивая эти поносные слова и, дождавшись, когда генерал остановился, чтобы перевести дух и закурить, сказал:
- Вы совершенно правы, товарищ генерал, но разрешите доложить, что гвардии старшина Великий действовал в соответствии с лучшими традициями гвардии.
- Это с какими ещё традициями? - генерал от удивления даже забыл прикурить вынутую папиросу, - что за чепуху ты порешь?
- Это не чепуха. Великий был один, а матросиков двенадцать, да ещё этот интендантский лейтенантик, всего тринадцать. А гвардии старшина не испугался, не показал тыл под натиском превосходящих сил противника, не побежал, а отходил с боем, лицом к врагу, да ещё в контратаки переходил, как и подобает настоящему гвардейцу. А умело бить врага - это и есть традиция гвардии. Вот и выходит, что Великий эту традицию хорошо усвоил.
- Да что ты мне всё талдычишь: традиция, традиция. . . , а резать жопу лейтенанту тоже традиция?!
- Так точно, товарищ генерал, Вы опять совершенно правы. Но разрешите заметить, что бить старшину камнями по голове тоже не предусмотрено Уставом гарнизонной службы. И даже в дисциплинарном Уставе это не разрешается.
- Слушай, - генерал раздражённо ткнул незажжённой папиросой в пепельницу, - а ты кто такой? Ты гвардии майор или адвокат в галстучке? Ты, может быть, ещё скажешь, что отнять у офицера пистолет тоже традиция?!
- Никак нет, товарищ генерал! Вы правы и на этот раз! Но ведь это была мера чисто профилактическая, этот тип мог сдуру и выстрелить и очень испугать девочек. А так пистолет тихо и мирно лежит себе у каптенармуса и никто из него стрелять не собирается.
- Ну, ты мне голову не морочь, - снова закричал на меня генерал, - ты что маленький, не понимаешь, что произошло?! Да если каждый старшина будет морским лейтенантам, пусть даже интендантским, совать нож в жопу . . . Ты понимаешь, что тогда будет?!
- Понимаю, - говорю, - понятное дело, что выход из строя морских интендантских лейтенантов вызовет большие перебои в снабжении военно-морского флота всеми видами довольствия. Однако разрешите доложить: все старшины это сделать не могут. Старшин-то у нас в корпусе много и на всех интендантских жоп просто не хватит.
Тут генерал как-то странно поглядел на меня и даже поднялся из-за стола.
- Слушай, - с какой-то тревогой в голосе спросил он, - а ты случайно не того? - и он зачем-то покрутил пальцем около виска, - может какой-нибудь осколок рикошетом попал и тебе по затылку?
- Никак нет, - говорю, - я в этой схватке личное участие не принимал, а удара в голову я не боюсь, она у меня крепкая.
- Ну, это я вижу, - как-то устало сказал генерал, снова усаживаясь в кресло.
Пару минут в кабинете стояла какая-то неприятная тишина.
- Что ж, - язвительным тоном сказал генерал, - по-твоему выходит, что Великий совершил геройский поступок и его следует за это наградить медалью «За отвагу», так что-ли?
- Ну что Вы, товарищ генерал!, - искренне удивился я, - медалей у Великого хватает. Вы сами его награждали, а «За отвагу» даже сами прикололи ему к гимнастёрке. А в ночном происшествии есть, конечно, и его вина, да он и сам это понимает.
- Ну, слава богу, - с каким-то облегчением сказал генерал, - наконец-то и до тебя дошло, что Великого надо будет строго наказать.
- А он уже наказан.
- Кем?
- Мною.
- Когда это ты успел проявить такую оперативность?
- Ночью, когда узнал о происшествии и допросил старшину.
- А зачем такая поспешность? А как наказал?
- Так ведь, согласно Уставу, взыскание следует накладывать сразу, вслед за совершённым проступком, иначе теряется воспитательное значение взыскания. Вот я с ходу и посадил его на «губу» на десять суток строгого. На большее по Уставу прав не имею.
- Ну, ты знаток Уставов, - сказал генерал каким-то совсем другим тоном, - ты думаешь, я не понимаю твой фортель? Поторопился посадить на 10 суток, чтобы спасти от большего наказания, которое он заслужил?
- Совершенно верно, товарищ генерал. Ведь старшина отличный, всю войну прошёл, двумя медалями награждён, зачем же из-за какого-то сопляка уже после войны ему жизнь портить. Если бы этот интендантик не затеял скандал и не хватался за пистолет - ничего и не было бы, кроме того . . .
- Ну, хватит, - оборвал меня генерал, - надоел ты мне со своим старшиной. Вели каптенармусу, когда придёт этот . . ., с резаной жопой, вернуть ему пистолет. Ступай!
Я отдал честь, щёлкнув каблуками, и пулей вылетел из кабинета.
На другой день я явился к генералу с очередным докладом о состоянии связи в корпусе. Генерал выслушал доклад, немного подумал и вдруг сказал:
- Так значит он один устоял против тринадцати. И не побежал?
- Так точно! Один. И не только устоял, но и побил их изрядно. Если бы матросики не взялись за камни, то он один пошвырял бы их всех в море.
- Да, но поднять руку на офицера . . . это большой проступок.
- Конечно большой. Так ведь и наказан за это, Легко ли фронтовику после войны сидеть на «губе»?
- Конечно, конечно . . . , но закрывать глаза на такие проступки никак нельзя. Любое нарушение дисциплины должно строго наказываться. Значит, сидит?
- Сидит.
- Ну, хорошо. Ступай.
Совершенно неожиданно для меня, на следующий день, после очередного моего доклада, генерал вновь вернулся к старой теме.
- Значит, сидит?
- Сидит.
- И правильно, что сидит. Ведь это ты подумай, осмелился отнять у офицера оружие!
- Так ведь он не отнимал, а поднял с пола. И вообще, что это за офицер, который роняет оружие? Да разве у нас в корпусе найдется такой офицер, который способен потерять оружие? Таких у нас нет и быть не может!
- А зачем надо было пропивать пистолет?
- А что с ним делать? Не оставлять же его на полу у девчонок? Он им и вовсе ни к чему.
- Ну, ты дурочку не валяй! Где это видано, чтобы казённый пистолет на водку меняли?! Иди! И подумай над этим хорошенько!
На другое утро при встрече во дворе штаба:
- Ну, как? Сидит?
- Так точно! Сидит!
- А как ты думаешь, переживает наказание?
- Ещё как переживает. Ведь старшина всегда и сам был дисциплинированным и в роте дисциплину поддерживал образцовую. А тут сам сел на «губу». Как же не переживать?!
- Значит, осознал?
- Безусловно!
- Вот это самое главное! Я, конечно, советовать не хочу, но на твоём месте я, пожалуй, сократил бы срок. Впрочем, это дело твое.
Короче говоря, через час после этого разговора караул был снят, старшина получил обратно свой ремень и отправился в себе в роту.
Вот таков был последний бой, принятый гвардии старшиной Великим. Весть об этом бое быстро облетела весь корпус и, хотя за этот бой медалей у него не прибавилось, зато уважению, с которым стали к нему относиться во всём корпусе, мог бы позавидовать любой полководец.