Шавка

Анатолий Аргунов
Иван Петрович, солидный мужчина, отставной военный, женился на молодой особе, лет под двадцать, на студентке колледжа. Девица была полной, с широким задом. На маленькой, для такого тела головке, вились коротко стриженые волосы. Звали девицу Ниной, а сам Иван Петрович уменьшительно ласкательно называл ее Нинок.

Нинок была ленивой. Она целый день лежала на диване и смотрела телевизор. Любимыми передачами у нее были всевозможные ток-шоу. Неважно, кто, о чем говорил в этой передаче, главное, чтобы ее герои и ведущие были близки и понятны Нинке. Ей нравилась напористая, хамоватая манера разговора ведущих и такие же беззастенчивые ответы участников. В общем, ток-шоу были единственным любимым увлечением и развлечением Нинки.

С Иваном Петровичем она никуда не ходила по причине стеснительности последнего. Ему казалось, что иметь жену в три раза младше себя неудобно, и он избегал всяческих мероприятий, где нужно было бы показываться вдвоем. Нинка сначала обижалась, несколько раз закатывала истерики и даже ревела, но тут Иван Петрович был неумолим:

- Нельзя нам вместе. Мало ли что люди подумают.

Нинка возмущалась:

- Спать со мной, значит, можно, а в гости пойти стыдно?! А чего мне стыдиться-то? У меня все при мне!

И она начинала демонстрировать Ивану Петровичу свои прелести. Иван Петрович что-то бессвязно бормотал в ответ, но брать Нинку с собой все так же категорически отказывался.
Так они и жили. Нинка попривыкла, окончательно обабилась, еще больше располнела, забросила учебу и целыми днями валялась в кровати или на диване. По вечерам к ней приходила такая же подружка. Они вместе выпивали, а потом целый вечер курили на лестничной площадке, сплетничая и перемывая кости соседям.

Любимой темой Нинки была тринадцатая квартира, в которой жила чета уже пожилых людей. Оба были интеллигентами, работали учителями в школе. Он вел русский язык и литературу, она преподавала иностранные языки, английский и французский. Нинка невзлюбила их обоих, за их интеллигентность, за то, что они каждое утро здоровались с дворничихой пьянчужкой Клавой, за то, что пропускали в подъезде мам с малышами и колясками, и если нужно было отказывались от лифта и шли пешком к себе на четвертый этаж. Но больше всего Нинку злил преподаватель русского языка и литературы, которого все уважительно звали Всеволодом Яковлевичем. Мужчина был ровесником ее мужа, но выглядел значительно моложе, всегда был опрятно одет и обязательно в любое время носил рубашку с галстуком. В руках у него всегда был тяжелый портфель с ученическими тетрадками.

Как-то раз Всеволод Яковлевич имел неосторожность сделать Нинке замечание. Они оба ехали в лифте, и мало того, что Нинка даже не поздоровалась со старшим соседом, так она еще и презрительно выплюнула жевательную резинку ему под ноги.

- Неужели Вам не стыдно? – возмутился было Всеволод Яковлевич.

Не тут-то было. Нинка сразу нашлась с ответом:

- Ты чего, дядя, с луны свалился? Да в этом лифте свинарник и без моей резинки. Посмотри, грязь какая.

Всеволод Яковлевич решил осадить ее:

- Во-первых, девушка, мы с Вами на «ты» не переходили. А во-вторых, грязь здесь не от того, что не убирают, а от того, что много мусорят.

- Ну а в-третьих, - подхватила Нинка, - воспитывай своих учеников, а не меня.

Лифт остановился, двери открылись и Нинка стремглав выскочила из него первой, едва не сбив с ног пожилого учителя.

- О времена, о нравы!.. – только и смог выговорить Всеволод Яковлевич.

А Нинка громко хлопнула входной дверью и была такова.

И надо же было так случиться, что их квартиры были смежными, и лоджия у них была одна на двоих, и разделялась она только одним листом цветного шифера. На своей половине Нинка устроила подобие будуара. Она там загорала в солнечные летние дни, переодевалась и даже выпивала с подругой, когда Ивана Петровича не было дома. Соседи терпели и не вмешивались, но однажды и их терпению пришел конец. Жена Владислава Яковлевича, Лариса Николаевна, миловидная и очень тактичная женщина, постирав белье повесила его сушить на лоджию и села читать журнал. Вдруг ей показалось, что по ее лоджии кто-то ходит.

- Господи! Что же это такое? – подумала и даже немного испугалась она.

Лариса Николаевна пошла посмотреть, что же творится на ее лоджии. Увиденное просто потрясло ее. Соседка Нинка, без бюстгальтера и без какой-либо майки, в трусиках, едва прикрывавших срамные места, скидывала постиранное белье на пол.

- Что Вы делаете? – закричала Лариса Николаевна стуча по стеклу.

- Что, старая кляча, проснулась уже? Иди еще поспи, и не мешай мне загорать. Что, не видишь, твои тряпки мою лоджию затеняют. Не смей их вешать по утрам!
И Нинка, смяв и кинув в угол последнее полотенце, висевшее на веревке, перешагнула через край шифера и ушла на свою половину лоджии, улеглась на лежаке, широко раздвинув толстые ноги.

Лариса Николаевна даже не нашлась, что сказать в ответ. Ее словно парализовало. Конечно, работая в школе она привыкла к выходкам нынешней молодежи, но там она всегда знала, что, кому и как надо отвечать и как себя с ними вести. Но чтобы взрослая женщина, годящаяся ей в дочери, вела себя так нагло и вызывающе! Такой пощечины она в жизни не получала! Лариса Николаевна вышла на лоджию, собрала запачканное белье и пошла в ванную, снова его полоскать.

Вечером Лариса Николаевна рассказала обо всем мужу. Тот долго молчал, потом встал и направился к входной двери.

- Пойду поговорю с ней и ее мужем.

Лариса Николаевна заволновалась:

- Не ходи. Такого морального урода как Нина не переделаешь, а Иван Петрович у нее под пятой. Ты посмотри на него. Он же сам ее боится, слова не может против сказать! Не ходи, не надо, Владислав, не порти свою нервную систему. Лучше давай заявление в суд напишем, все больше проку…

- Как в суд? Ты в своем уме? – возмутился Владислав Яковлевич. – Да я никогда, слышишь, никогда не писал заявлений в суды, и писать не собираюсь. Боже упаси! Пойду поговорю, заставлю извиниться…

- Ну как знаешь. Я тебя предупредила, - ответила Лариса Николаевна и пошла закрывать за мужем дверь. – Только не выходи за рамки, прошу тебя.

- Не выйду.

Минут через пять Владислав Яковлевич вернулся бледный, взволнованный, но улыбающийся.

- Ну как? – кинулась к нему жена. – Поговорили?

- Поговорили…

- А результат?

- Посмотрим.

- Ну всегда ты так со своей интеллигентностью. Чего смотреть-то? Как хамила, так и будет хамить, а может и еще больше.

Жена медленно но верно стала заводиться.

- Твою жену старой проституткой обозвали, твои рубашки в пыли вываляли, а ты улыбаешься! «Поговорили!» Если бы поговорил как следует, весь дом бы слышал, не только я. Слюнтяй!

Лариса Николаевна отвернулась и заплакала.

- Какого черта я вышла замуж за интеллигента? Сейчас какой-нибудь муж-работяга морду набил бы и ей, и ее Ивану Петровичу. А ты все увещеваешь, увещеваешь.

Лариса Николаевна уже не могла остановиться, ее понесло. Владислав Яковлевич налил холодной минеральной воды, напился сам и протянул стакан жене:

- Остынь и успокойся.

Наутро Лариса Николаевна вышла на лоджию, чтобы снова развесить белье, а заодно проверить уверения мужа о том, что он разобрался с соседями. Почти в ту же минуту на соседскую половину лоджии выскочила Нинка, в коротком халатике на голом теле. «Явно загорать», - подумала в ту минуту Лариса Николаевна. Нинка, естественно, увидев развешенное белье хотела было начать кричать, но вдруг вместо крика Лариса Николаевна услышала лай, тихое тонкое тявканье, как тявкают шавки на улице, когда на кого-то злятся. Лариса Николаевна сначала удивилась и стала искать глазами собачонку, но не найдя никого лишь рассмеялась:

- Надо же! Человек речи лишился, и вместо этого тявкает!

Разбудив мужа, Лариса Николаевна стала выспрашивать у него:

- Всеволод, ты что с соседкой сделал?

- А что такое?

- Так она теперь не говорит, а по-собачьи лает!

- Ну вот и хорошо. А ты говорила, что не поможет. Я когда к ним вчера пришел, она так на меня набросилась, обозвала кем только можно и меня, и тебя. Ногами топала, слюной брызгала. Хорошо, Иван Петрович ее удерживал, а то еще в волосы мне вцепилась бы и глаза выцарапала. Вот сколько злости было!

- Ну а ты что?

- А что я? Я сказал, что Бог шельму метит. Взял, да и загипнотизировал ее. Нас когда-то на психологии этому учили. И сказал, уходя, что теперь она будет собачонкой, мелкой шавкой, и когда захочет закричать, заругаться, то сможет только тихо лаяться. И ушел. Видишь? Сработало!

Владислав Яковлевич радостно улыбнулся.

- Слово все может, оно сильнее пули. А слово, сказанное учителем сильнее всего. Ведь мы же с тобой учителя!

И они оба улыбнулись.