Из вековой дали

 
 Сказ уральский.
 




 Видать по всему пришёл ему срок помирать. Да он-то ладно – старый. А вот внучку Настеньку, жалко, не пожить ей. Совсем маленькой приберёт её Господь, вскоре за ним. И надо ж было забыть про промоину под скалой. Ведь знал же, что там в повороте, лёд позже встаёт. Всю жизнь то место за версту обходил. Да снег сыпавший с ночи, всё выбелил, выровнял вокруг. Вот он и со всего маху в омут с заворотами и угодил. Испуг взять не успел, как лёд тонкий под ногами хрустнул, и он по макушку в воде, барахтается. Холод сердце остановил. Одежонка, враз намокшая, вниз потянула. Вылезть пытается. Да где там. Лёдок под ним ломаемся, не держит, течение за ноги тащит. Раз уж по грудь вылез, но скололся лёд, с головой ушёл под воду. Закружило, завертело в водовороте, потянуло. Рукой вытянутой с под воды о закраину ухватиться успел. Солнце жёлтое вверху, в промоине увидел. Солнца блин всё больше, больше. Лопнуло брызгами жёлтыми, померкло всё.
 
 Очнулся на берегу. Как выбрался, как по льду полз не помнит. Тело окоченевшее не чувствует. Руку к голове еле протянул, а там волос смёрзший – нет шапки. Вон она на снегу, пятном чёрным у промоины. С четверенек, на ноги встать пытается. Крошка ледяная с одёжи с треском, обсыпается. Руками по сосёнке подтянулся, встал. Отпуститься не может, шатает. Руку замёрзшую ко рту поднёс, дышит, а пара не видать. Эк насколько проморозило. Но идти надо в избушку, к внучке. Шёл, падал, засыпал.
 
 Очнулся на полу в избушке. Судорогой тело выворачивает. Рядом Настёна сидит, плачет. Ручками тёплыми лицо его гладит. Эх, напугал старый, дитёнка. Когда их хватятся? В лесу он, на заимке своей. Округ лес, только в малую сторону, к деревни их, вёрст двадцать будет. Завтра сниматься хотели - в деревню, поближе к людям. Да видать чёрт дорогу перешёл, не выкарабкаться ему, а ей малОй, четырёх лет от роду и тем более. Сгинет от холода, да голода. Пойдут они вслед за тятькой, да мамкой её.
 
 В тот год отца её, сына его единственного в лесу медведь задрал. Они из гостей, с соседней деревни, лесом шли, когда он на них кинулся. Успел сын оттолкнуть мамку её, а уж из-под медведя кричал, чтоб та убегала. А она-то уже пузата внучкой была. В деревню вбежала, криком кричала. Он в лес, мужики с топорами, да вилами, за ним. Бабы вокруг её хлопотать взялись - ей со страха, бега, рожать раньше приспичило. Кинулись повитуху звать.
 
 Вернулся он на двор свой, в подводе сын мёртвый лежит. На крыльце, повитуха – бабка пьяная, ребёнка баюкает. Через неё переступил, в избу вошёл. А она на столе, дерюгой закрытая. На полу рубахи его, сына в тряпки рваные, её кровью питаные.
 
 Вот и Настеньку не уберёг, не вырастил. Очнулся, жар. Нутро печёт. Сквозь приоткрытые ресницы видит, в избушке у себя лежит. Только желто всё кругом, как в пекле. Где-то звук как будто кто-то камешки перебирает. Голосок чей-то нежный, внучки лопотание. Застонал, рот спёкшийся открыть пытается. Кто-то голову ему приподнял, ковш к губам поднёс, в нём ягода лесная: брусника с крошкой ледяной. Он как есть, не жуя, в себя, холод живительный. Откинулся устало. Почувствовал, что на лоб, тряпку мокрую положили, и опять провалился.
 
 Потом уж как-то под вечер очнулся. Глаза открыл, опять желто всё. Камешки побрякивают. Ноги с лавки опустил, сел. Враз свет жёлтый пропал. Огляделся, в печи дрова потрескивают, чувствуется в избе тепло – топлено. На чурбаке пиленном, рядом с лавкой, ковш с ягодой. Значит не привиделось. Со лба тряпка высохшая упала. Внучка, здорОва, невредима, поодаль от печи, камешками их играет. Поднялся еле, шатаясь до печи дошёл. Сел, на пол, к стенке печной, каленой, спиной прижался. Настюха к нему подошла, под руку подлезла, головой к груди его прижалась. В макушку её, в волосы, травами лесными пахнущие, поцеловал.
 - Кто здесь был внученька?
А она, – Мамка. У ней несмышленой, любая баба, что приласкала, всё мамка. От хвори, опять всё в глазах закружило, понесло, как в водовороте, замутило. Глаза закрыл, лето прошлое, привиделось. Они с внучкой по берегам речушек ходят. Камушки драгоценные ищут. МалАя на плечах у него сидит, одна рука в волосы ему запущена – держится, во второй ветка - мошкУ отгонять. Ему то, что, он дёгтем берёзовым, кожу задубелую вымажет, ему гнус не страшен. А внучке дёготь не идёт, больно едок, для кожи нежной, белой. Опять не убереги её от кровопивцев, к вечеру лицо так распухнет – смотреть страшно. Ночь, соками трав лесных отмачивать придется. Так она этой веткой, не только их обмахивает, так ещё на камешек кажет. МалАя, глаз острый, камушки запомнила, какой брать, какой – так. Деда за волосы дёрг, и веткой кажет в место где камень лежит. Дед ещё под ногами сколько будет искать, что она издали увидала. За-то по лесу хоть не ходи, через шаг за волосы дёрг, дёрг. Ищет, ищет не может камень найти, а это она ягодку лесную – землянку, увидала. Он от ноши такой, к вечеру без спины остаётся. Но опять же не было богаче добычи, как в это лето.
 
 Но, Бог милостив. Встал всё-таки. Не сразу, не в один день, по одному, разгибал костяные пальцы старухи – смерти, на шее своей. Как-то под утро проснулся, сидит, кто-то на груди, пушистый, давит – дышать тяжело. Глаза открыл, никого. Ну, видать, домовой ищет, потерял. Крестом осенил себя, с лавки поднялся не спеша, от слабости пошатывает. Слюда в окошке окрасилась солнцем зимнем - к дню морозному. Дверь избёнки на себя открыл, ноги снегом завалило. Снег по колено, от двери, по поляне, в лес, сугробами уходит. Ни тропинки, ни следа человеческого не натоптано. Дверь, затворил, ноги босые, оббил от снега. Стоит, озадачено оглядывается. Одна рука в волосах спутанных на голове, второй бороду теребит. Вот же на столе, съестное чистой тряпицей накрыто. Печь топлена, дрова рядом в прок лежат заготовлены. Внучка на полатях, в платочке повязанном спит. И нет больше никого. А кто тогда выходил его, за Настей его доглядывал? В избе порядок держал? В болезни думалось, кто из деревни пришёл. Да по целине снежной, получалось, что не могло быть у них никого. А внучке не по годам, такое. Задумаешься тут. Ну, да, ладно, разрешится, как-нибудь. В дня три окреп полностью. Уж и день наметил, когда с внучкой выходить.
День готовились, по всем приметам выходило на завтра оттепель - на снегу следов нитка, то мышь бегала.
 
 Лыжи охотничьи коротки, широки, мехом подбитые, чинил. Одежонку зимнюю латал. Потом с Настенькой, камень отбирали, какой с собой взять. Много камня, всё не унести. Он-то всё хрусталь горный откладывал, на бусы, купчихам – прибыток хороший. Отвернётся, внучка кусочек малахита, яшмы подложит. А те камни загадка, в распиле только узор увидишь. В обработке, по весу – тяжёлы. Станется, что донесёшь, а без прока. Вот он их отбрасывает, она назад подкладывает. Чтоб ссоры у них не вышло, решил уступить, немного взять. Порядком выходило, с учётом, что внучку нести. Вечером плотно поужинали. До утра отвару из кореньев, трав в чугунке оставил томиться, тряпками укутанном. С отвару того сила, деды сказывали, что с медведицей можешь бороться. Решил засветло встать, что б пораньше выйти.
 
 Ночью проснулся, внучка во сне плачет, приснилось плохое. Как на боку лежал глаза открыл, вставать хотел. Вдруг, с под половиц, свет. Две доски мягко откинулись, девка вышла. Светится вся, свет мягкий, золотой. К Насте, к полатям пошла. На него оглянулась, глаза его открытые увидала, но не сробела. У внучки, ручку затёкшую из-под головки высвободила, разглаживает, голоском мелодичным успокаивает. Он, чтоб девку не конфузить, глаза закрыл. В башке думается:
 - Девка Золотая, а ведь не верилось. Всё думал нет её, врут деды. Значит вот кто их от погибели спас.
Внучка успокоилась, сквозь веки опущенные видел, свет пропал. До утра уж не спал, думал, как Девку Золотую отблагодарить.
 
 Утром оделись, в себя отвару с чугунка сквозь зубы выцедил. Аж передёрнуло всего - ну такая гадость. С переда, на грудь мешок с камнями привязал. На спину внучка забралась, он её платом широким, вокруг себя обвязал. Ручками за шею его обняла, а что б они у ней не мёрзли, шею шкуркой заячьей обмотал. С этим и вышли. Лыжи одевал, покачнулся, Настюха больно тяжёлой показалась, видать с болезни не отошёл. От избушки отошёл, вспомнил. Повернулся, как мог низко с поклажей поклонился:
 - Спасибо, тебе Девка Золотая, что не дала нам с внучкой погибнуть. Расстараюсь для тебя украшением, что не стыдно будет тебе самой носить.
Видел в оконце, светом золотым пыхнуло.
 
 По началу думал не дойти в один день, по снегу глубокому. Но к полудню распарило, а от отвару казалось, всё как под горку. Если внучка не спала, следы ей звериные показывал, рассказывал, что про зверя знал. Когда та засыпала, думал, что б такое для Девки Золотой изладить. Усталости не чувствовалось. На ходу и сухариками перекусили, снега зачерпнул - запили. Внучка за шиворот, крошку с сухарей натрясла. Спина взмокшая, зачесалась. Малая со спины сползает, он взбрыкивает - повыше её, а той смешно от дёрганья:
 - Но, но, - понукает.
 
 Уж затемно, к деревни подошли - к дому. Пока печь топил, что б избу холодную прогреть, внучка одета сидела. Как нагрелся теплом домишко, так взялся внучку раздевать. А там…. Она камни самоцветные, что он отбрасывал, в тряпицу, трубкой закатала, да вокруг себя когда-то обмотать успела. А он дурень, что-то тяжела внучка. И кто её надоумил? Тут соседи добрые на свет стали подтягиваться. Кто с пирогом, кто с брагой хмельной. Внучку, бабы в баню забрали, мужики ему рассказывали, как без него лето жили. Он им: как рудознатцем леса исходил, камни показывал. Только про Девку Золотую не стал говорить, ни к чему.
 
 День, два хозяйство направлял запущенное. Потом за ремесло взялся. Днём хрусталь горный пилит, точит, полировкой выводит. Наберётся шариков прозрачных, внучка их на нитку нанизывает, в бусы увязывает. А уж вечером, как Настеньку, за печкой спать уложит, за подарок Девки Золотой берётся. Решил он ожерелье ей с камня сделать разного. По малахиту он мало работал. С камня того у мастеров хворь - зелёнка в могилу сводила. Да не было камня краше. Опять же яшма, камень красивый, но труден в обработке. Раз такое дело, пришлось взять в работу. Знал - пустяковиной, обидит Девку. Благодаря хитрости внучкиной, камня хватало. И в работе, как кто за руку водил. Какой камушек ни запилит, так всё узор у него угадает. В деле этом, нюх нужен, нутро камня уметь видеть, чуть стороной возьмёшь, испортишь, обратно ж не прирастить. Так он, что сделал: по узору резцом тонким проходил - очерчивал и в прорезь, нить золотую, тонкую, тянутую с самородка, укладывал. Не одну ночь, до петухов утренних, над каждым камушком засиживался. Но как окинет работу свою, заглядится, не верится, будто сам смог. Уж больно красиво, глаз не оторвать, так и смотрел бы всё. Бесовская красота.
 
 Всё ладилось у них с внучкой. За бусами, аж из Екатеринбурга приезжали. Наперёд заказ делали. Да ожерелье Девки Золотой доделал. Решил, пойдёт за камнем оставленным в избушке, тогда и отнесёт украшение.
 
 Так и было бы у них всё хорошо, да видать не в добрый час показал он ожерелье внучке. Та как-то вечером закапризничала, то ли приболела, не ложится спать. Дед и сказку наврал, не спит, канючит. Тогда решил ей подарок, для Девки деланный показать. Надел ей ожерелье на шею, велико оно ей. На живот свесилось. Та как увидела, глазки вытаращила, замолчала. Каждый камушек пальчиками перебирает, так увлеклась, что слюна со рта по подбородку потянулась. Дед решил ну всё успокоилась, хотел забрать, а та не отдаёт. В крик, в слёзы. До синевы, до судорог довёл дитёнка. Думает ночью заснёт, тогда и снимет. Да не тут-то было. Та всю ночь пальчики не разжимала, попробовал снять, будится тотчас. Решил, наиграется, сама отдаст, но видать зачаровало её украшение, ни днём ни ночью не расстается. А Девке Золотой нести надо. Второе такое ему не осилить.
 
 Тут и Девка Золотая прознала про ожерелье. То, не казалась столько времени, а тут старик внучку за печкой уложил, смотрит золотом, там засветилось. Зашушукались о чём-то, камушками ожерелья побрякивают. И так каждый вечер. Утром у внучки, у кроватки, то золота самородного, то изумруда зелёного найдёт. Видать та взамен предлагает. И столько, не только деду до смерти, внучке всю жизнь в шелках проходить, со злата пить, есть. Но не может он против Насти пойти, забрать ожерелье, а малОй не понять ценности подарков. Он к ней уж по всякому, нет не отдаёт ожерелье. Но кончилось как-то у Девки терпение. Так же в вечер появилась, светом озарила. Потом внучка, вдруг захныкала, слышно было нитка лопнула, запрыгали камушки по доскам пола. И свет пропал. Дед к внучке со свечой. А та плачет, кулачками глаза трёт. Нитка пустая, с под ожерелья в руках зажата. Кряхтя, принялся оставшиеся камушки с полу подбирать. Думает:
 - Ну это дитёнок, нечего не понимает, в ожерелье вцепилась, не выпросить ни уговором, не посулом. Но Девка - баба, а поди ж ты, не уступила ребёнку. Эх, поди разбери, их - баб.
 
 Ровно половину камней, с поднятого насчитал, увязал ниткой. Внучке надел, та и успокоилась. Думал, отстанет Девка. Но нет, через неделю появилась. И Настенька, как ровно соскучилась, залопотала что-то. На утро дед смотрит, у той камушков в ожерелье столько же, только другие, из тех которые Девке достались, и узелок другой, не его. Видать поменялись. С того времени сильней сдружились они, и внучка для Девки Золотой, как за сестру, на равных. А он не знает, радоваться тому, или горевать. С одной стороны Девка – сила страшная, но опять же с такой опекой и умереть не страшно, не пропадёт малАя.
 
 Так и жили дальше. У деда с внучкой достаток. Нет, Девка Золотая не совала им камня драгоценного в руки. Не одну версту истаптывали по лесам, прежде, чем в кармане что-то оседало. Но и не было в округе, знатнее рудознатцев. Дед старел, внучка подрастала. Про дружбу Настеньки с Девкой Золотой старый никому. И внучка молчала. Она чем старше становилась, тем больше на Девку походила. Такая же неприступная, гордая. Людей чуралась, а к Девке приросла. Сорятся бывало, за печкой, шипят друг на друга, никто не уступает. Задумаешься тут, ожерелье делили - порвали, а как человека придется делить? Тоже порвут? Поссорятся, день нет Девки Золотой, второй, на третий внучка уже скучает, ходит сама не своя. Как Девка объявится, опять смех из-за печки – рады, соскучились.
 
 Постарше стала, днями с Девкой пропадает. Та видать её по норам своим стала водить, богатства ей показывать. Дед шибко с расспросами не пристаёт, да и внучка не хвастлива. Про камни она больше дедова стала знать. Порой расскажет такое, в голову не влазит. Как Девка ей сказывала - есть порода с металлом неизвестным, в том месте живому бывать нельзя. Сначала волос сойдёт с головы весь, потом волдыри по всему телу, как у обваренного. И от рвоты кровавой умрёт человек. Внучке то место Девка не показала - ну понятно, врёт.
 
 Так и росла внучка под опёкой деда и Девки Золотой. Пока дед не стал совсем стар, тогда уж внучке самой пришлось опекать его. Он в слепости, да в старческом слабоумии, плох стал. Тут как-то не досмотрела она, в пургу, в мороз, вышел он в одном исподнем из дому. По весне нашли. Схоронила внучка его достойно. Потом Девка рассказывала хорошо ему там, сухо, покойно.
 
 К тому времени у Насти ухажёр появился. По первости она к нему никак. Это он как теля, где на улице встретит, всё за ней по пятам. Настенька по весне отбила его от своры собак. Ладно бы чужие кинулись, а то свои деревенские. Может, проходя мимо, замахнулся на них. Только кинулись на него стаей, с ног сбили, и давай рвать, катать по снегу. Настя как раз с дому вышла – на колодец, по воду. Увидала, собаки человека по снегу таскают, так что клочья шубы с того летят, не сробела. Коромысло с плеч, и давай им пёсью породу охаживать, кого по мордАм, кого по хребтам - сурова девка. У паренька руки сильно порвали, что лицо закрывал, и ногам досталось. До боков добраться не успели – шубейка спасла. С того дня Ванька, как в благодарность, то воды принесёт, то дров наколет. Настя гнать его не гнала, да и шибко не привечала. Хаживал он к ней какое-то время помощником. Настенька к нему привыкать стала, не чуралась уж более. Ну, а Девка Золотая на него внимание не обращала, пока Настя про него – Ванька. А тут замечать стала: нет-нет у той Ванечка стало проскакивать. А Настя уже девкой видной стала, заневестилась.
 
 Уж как-то по весне зовёт Девка Золотая Настю к себе в кладовые, на камни драгоценные полюбоваться, а та отказывается. В доме у ней объявится, а она:
 - Сейчас Ванечка придет.
Девка понять не может, что с Настенькой случилось. Только потом выследила, как встретилась Настя с Ванюхой у рощицы берёзовой. За ручки так взялись, идут рядком. У той глазки опущены, молчат оба. Встали у берёзки, лбами к стволу по обе стороны прижались, ладонями своими, её ладошки к коре белой прижал, гладит. Зашептал ей что-то. У Настеньки лицо маковым цветом покрылось. Ну, как есть головы им, ветерком весенним обнесло.
 
 Потом Девка допыталась у неё, полюбила она Ванятку, только говорить не хотела. А Девка её делить ни с кем не хочет. И по Насте знает: та от своего не откажется. Сначало уговорами, мол он или я. Настенька:
 - Ты мне тоже дорога.
 Потом Ваню золотом купить хотела, чуть не под ноги ему пуд злата вываливала. Тот - душа  простая - прибежит к Настюхе, рассказывает. Она-то знает чьи это проделки. С Девкой встретятся, она на неё:
 - Не трожь моего Ваню!
А Девка ей, - Всё равно он купится. Его - потом богатого мужика, купчиха на себе оженит, и в город увезёт.
 Внучка ей перечит, - Мой Ваня не такой, ему акромя меня ничего не надо.
 Девка-то людей повидала, - Нет такого человека, что б перед моими богатствами устоял.
Доведёт Настеньку до слёз, сама и успокаивает, - Ну, что за счастье – любовь? Я тебе все камни отдам. В них счастье.
Внучка ей, сквозь слёзы, - Не понять тебе, бабе железной.
 
 Потом как-то в один день всё и решилось.
 Как со свадьбой решили, Ваня в город поехал, подарков свадебных невесте купить. Да по пути с деревень, сродственников на свадьбу созвать. Обещал в неделю обернуться. Настя сначала весела была. А в день пятый, как Ваня уехал, затосковала. На улицу вышла, у соседей народ стоит. Лошадь запряжЁна. В ворота раскрытые, гроб с доски белой, выносят, на подводу ладят. К бабам подошла те шепчут:
 - Сына, у них, в Егоршино, в шахте угольной, завалило. С ним народу ещё было. Так его, первого откопали.
На сердце у Насти нехорошо сделалось. Некому, её душу успокоить. Ваня уехал, Девка Золотая, тоже не показывается. На бережок пришла, села на травку, на воду бегущую смотрит. Со спины шаги мягкие. Девка Золотая подошла, по голове, по волосам шёлковым гладить начала:
 - Что, сестрёнка закручинилась?
А внучка ей, - По што людей, в шахте подавила?
 - Да по то, что людишки твои, жАдны стали, всё хапают, хапают, мало им. Вот, я их наказала, что б другим в неповад.
 Тут Настенька приказывать ей не могла, ещё с детства пробовала упрашивать, да всё без толка. Девка её тормошит, развеселить хочет. Та нехотя отбивается, Девка за руку её схватила:
 - Пошли, камень, покажу, такого ты ещё не видала.
Под берег крутой, к воде, за руку её сволокла. Там в берегу пещеру открыла. Идут по ходам Девкиным, а там волшебство, всё в свете ярком, от серебра, злата, да каменьев разных. Настенька с детства любила гулять с Девкой по её пещерам. На красоту загляделась, про боль душевную забыла. Вдруг слышит, стоны откуда-то людские. А откуда понять не может, еле слышно, и как есть - отовсюду. К Девке с расспросом, а та отмахивается, тащит её камень казать. Настя упёрлась пока не расскажет, что за стоны, никуда не пойдёт, и глаза закроет, чтоб ничего не видеть.
 – Ладно, уговорила, - говорит Девка. То углекопы Егоршинские, я их в штреке замуровала, водой подземной топлю.
 К глыбе хрусталя горного подошли, девка до него рукой дотронулась. Хрусталь замутился, лица человеческие показались, только темно, приглядываться надо, что б разобрать. Видно, что стоят в воде, головы вверх задраны, воздух последний добирают. Рты в крике разеваются, лица на гранях хрусталя ломаются - кривятся. Пригляделась - Фома, знала его, с соседней деревни, сейчас на заработках в Егоршино.
 - Да, кто хапает? Вот же Фома, у него детей пятеро. Убьёшь его, всё семейство погубишь, - И в кристалл, в лицо его пальцем тычет - девки указывает. А та только головой молча машет, мол, - Нет.
Тогда внучка хитростью решила взять. С под платья ожерелье дедово достаёт, нитку рвёт. Камешек с него Девки протягивает:
 - Отпусти его, - просит.
Девка камешек увидала, - Ладно, - говорит, - Отпущу.
И на своё ожерелье давай камешек вязать. А там с Фомой рядом, порода осела, проход под верхом небольшой открылся. Оттуда ветерком свежим на него потянуло. Фома в него ползком. За ним кто-то следом. Да где там, порода с верху осела, прижало человека - ногами заколотил. Девка:
 - А этот бойкий – Сенька. Детей нет ещё - молод. Но родители его больны, за них, в шахту, на уголь и пошёл.
Внучка страх этот видя, другой камешек ей тянет. Ослабило земля, пролез Сенька. И пошло так: Это Фёдор, трое детей, Тимофей, долг родителей покойных на нём, Семён на коровку копит, детям малым молока. Так все тринадцать камушков она отдала. Один несчастный остался, кончились камни, закрылся проход.
 - Неушто, камень для тебя, жизни человеческой дороже? - спрашивает внучка у Девки Золотой. А та ожерелье на себя надела, в зеркальце оглядывает себя, любуется. Головой машет:
 - Знаешь же, что да.
Внучка знает, что тому последнему, уже помочь не может. Оглянулась на хрусталь, а того уже водой заливает, под потолком барахтается. Креститься пытается, губы, что-то шепчут. Лицо в плаче ближе, ближе. Так то Ваня её! Упала, глыбу хрустальную обняла, в лицо, в камень того целует.
 - Ваня, Ваня! Как ты здесь оказался?
А девка из-за спины, - Проездом в деревне был. Помочь сам вызвался - крепь донести, когда у них всё тут затрещало.
Внучка, к Девке Золотой на коленях, обняла ноги её руками. Лицо заплаканное вверх подняла, - Сестрица, отпусти, ты его ради меня. А у той лицо враз сменилось, рот сжался, глаза потемнели, - Нет.
 - Ну тогда, меня взамен возьми, - прошептала, и головой поникла.
Ваня раскинув руки, с глазами ничего не видящими, на дно шёл, когда закрутило его замотало, понесло куда-то. Видать вода брешь себе в завале пробила.
 
 Прокатило годов с того дня. Девка с камня зелёного, перед зеркалом крутится. То цвет малахита примет, то яшмой красной, бирюзой голубой обернётся. Красота! Эх, сюда бы ожерелье, что у Девки Золотой, не было б краше её. Только там где сердце у людей, тяжко как-то. Видала сегодня, там наверху, в лесу берёзовом, девицу с пареньком. Будто больны, прижались к стволу берёзки, он ладошки её к коре белой прижал, гладит. Шепчет, что-то, а у той глаза опущены, лицо румянцем пошло. Только и услыхала - любовь. Надо б к Девке Золотой сходить, узнать, что такое у людей ЛЮБОВЬ.